Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глаза. Чистые и ясные, как два сияющих голубых солнца. У Макса глаза сияли ярче, но у него горели только глаза, а этот весь источал тонкий, легчайший серебряный свет.

И, конечно же, волосы. Не всякая девка имела такие, уж я-то сколько раз обращал на это внимание. Прямые и густые, до самых плеч. Но волосы были единственные, кто обманул меня. Оказывается – они не были черны. И даже в этот проклятый сезон дождей было достаточно солнечного света, чтобы понять, что они скорее темно-каштановые, а не черные. И я никак не мог понять – плюс это или минус. Однако сейчас это не имело и капельки значения. Сейчас, в этих сонных, дождливых, предвечерних сумерках, они были черны чернильной чернотой, и поэтому все было идеально.

– О чём ты думаешь? – робко улыбнувшись, тихо спросил он.

Я приподнялся на локте и чуть наклонил голову, продолжая изучать его лицо, ибо я верил, что оно имело еще что-то, еще немного счастья для меня. Я хотел его найти. Высмотреть. Я не мог его проглядеть и потерять.

– О тебе, о ком же еще?

Он тепло, довольно и сладко вздохнул и закрыл глаза.

– Что именно обо мне?

Откровенность меня всегда возбуждала, и я стал говорить то, что чувствую:

– Мне кажется это таким странным и чудесным – как такая красота могла появиться в этом мире? – я скользил взглядом по его лицу, а он возбуженно дышал ртом. – Как так получилось, что она сохранилась, выжила среди всего этого ужаса? Как не завяла она, не потускнела, не испортилась среди всех этих денег, хищников, законов, справок, очередей, среди всего этого безразличия и бизнеса? Как умудрилась сохранить свою свежесть, легкость? Как? Что это за чудо? – я прикоснулся кончиком носа к его щеке и втянул чистую, белую свежесть. – Как будто торт... – проговорил я и лизнул. Замолчал, затих и стал прислушиваться к ощущениям сердца. – А ты о чем думаешь? – рука затекла, и я лег на живот.

– Я ни о чем не думаю. Я тебя люблю.

Я поднял руку и убрал прядь волос, открывая белый лоб.

– А как это? Что ты чувствуешь?

– Да разве расскажешь? – он усмехнулся и перевернулся на бок, чтобы получше меня видеть.

– Расскажи. Я хочу послушать – когда любовь, как это?

– Я всегда рад тебя видеть... – не спеша начал он. – Мне хорошо, когда ты рядом. Радостно. Я хочу... и я хочу, чтобы и тебе было хорошо. Чтобы ты был счастлив. Я хочу делать тебе приятное, радовать тебя, чтобы ты любил меня и гордился мной.

– М... – протянул я с закрытыми глазами. И голос его тоже мне нравился. Он был не то чтобы сладкий, но и не детский, а такой... молодой, что ли? Чистый такой. Мне было приятно его слышать.

– А ты... – он замер, – любил кого-нибудь?

Я лежал тихо.

– Это не правильное слово «любил». Потому что если ты любишь, то ты любишь раз и навсегда, до конца, и даже после конца – вечно. А если любил, если разлюбил, то значит, и не любил вовсе, а так, увлекался, – я чувствовал, как давление немного жмет на глаза. Гадский дождь! Как же он надоел!

– Так ты любишь?

И в одно мгновение тень из Золотой Башни пролетела тысячу километров и легла мне на сердце, и он заметил это.

Я чувствовал, как он внутренне сжался.

– Я люблю тебя, – я попытался улыбнуться. – Разве бы я впустил в кровать нелюбимого человека?

Захотелось спать. Я почувствовал, как он сел и стал перелезать через меня, чтобы слезть с кровати. Я на ощупь нашел его руку, но он вывернул ее.

– Ты меня не любишь. Я тебе не нужен. И никогда не был нужен.

Я открыл глаза и уставился на старые обои. Повернул голову и посмотрел на него. Копна волос, как монашеский капюшон, скрывала его лицо во тьме дождливого вечера. Это было даже тяжко, я хотел видеть его лицо постоянно!

– Я говорю правду. Что же ты еще от меня хочешь? – проговорил я тихо и опять протянул за ним руку.

– Ты никого никогда не любил. И никто тебе не был нужен!

Я смотрел на ручейки дождя на окне. На размытый силуэт темного старинного дома напротив. Я не хотел отвечать.

– И сейчас ты это говоришь... ты это все говоришь... а тебе все равно! Тебе плевать на меня!

Он тоже заметил эту тень! Тень, налетевшую из Твердыни Власти и омрачившую мое лицо. Заметил! Я сам еле почувствовал ее, а он все же заметил!

Я устало облизал пересохшие губы:

– Это неправда. Я хочу, чтобы мы были вместе.

– Нет! Это правда! И правда то, что ты мне всегда врал!

И когда он прокричал это, я словно бы в первый раз увидел его. Увидел его нового – горластого, злого. С широко открытым ртом, полным белых зубов, с колючими глазами, в которых так расширились зрачки, что они казались темными.

И я вдруг осознал, что... ведь... никогда не знал его по-настоящему. Никогда не жил с ним. Никогда не заглядывал в его душу.

Что с того, что я приезжал к нему раз в месяц на пару часов? Я наслаждался только внешностью, даже не представляя, какое у него нутро. А вдруг он совсем чужой и холодный там внутри. Вдруг он совсем не мой?

Мне стало тяжело и тоскливо.

Я закрыл лицо ладонями и повалился на кровать, а он продолжал с большей силой:

– Ты мне говорил, что все будет хорошо! И я тебе верил! А ничего не было хорошо! Ни-че-го! Ты все наврал! Ты всегда мне врал! Ты любишь только себя! Тебе никто не нужен! Никто! – глаза его заблестели от слез. – И сейчас ты ухмыляешься про себя!

– Хватит! – рявкнул я. – Заткнись! Этот бред меня бесит!

Мой окрик напугал его и еще больше разозлил. Не думая, в порыве истерики, он схватил со стола пластиковую бутылку с шипучкой и швырнул в меня. Синей, приторно-сладкой шипучки было немного на дне, и колпачок не был закручен, и поэтому, когда она ударилась об меня, я весь оказался в этом напитке.

Холодная ярость разлилась по моей крови.

– Я, значит, мучаю тебя? – спросил я негромко.

– Да!!! Мучаешь!!!

– Я тебя мучаю? Это чем же я тебя мучаю? Тем, что спас тебя от побоев? Тем, что обустроил твою жизнь? Тем, что приютил и накормил тебя? Этим я тебя мучаю?

– Ты говорил, что все будет хорошо!!! – заорал он, обливаясь слезами. – А меня выставили на улицу! Меня вышвырнули в чужую страну без денег и документов!!!

– И это тоже моя вина? – я поднялся.

– Да! Да! Да! Твоя!!!

– А то, что меня самого чуть не убили? То, что меня самого пытали! Калечили! Меня! То, что я сам бежал и еле спасся! То, что меня проклял сам государь, и все, вся страна и клан отвернулись от меня, это для тебя ничто? – я попер на него, а он в ужасе стал отступать, пятиться. – То, что я сам гнил израненный в лагере и чуть не сдох, это ты в расчет не принимаешь? То, что я лишился всего и сейчас сам бедствую и ничего не могу – это для тебя неважно? Ты только о себе думаешь? Только о своих страданиях? – я замолк, захлебнувшись в приступе ярости. Подался вперед, чтобы схватить его, но он нырнул под кровать.

– Нет-нет! Прости меня! Прости, я не то совсем хотел! Я!

– Иди сюда! – прошипел я, хватая его за ногу и вытаскивая из-под кровати. – Иди сюда, тварь!

– Нет! Не надо! Прости!

– Иди сюда!

Я вытащил его, но он схватился за ножки кровати. Я намотал его патлы на кулак и рванул на себя, он вскрикнул пронзительно и отцепился.

– Пошел нахер отсюда!

Я поволок его в прихожую.

– Я сказал – вали нахер с квартиры! Все!

Он барахтался, вскрикивал, но я все равно открыл старую, высокую, деревянную входную дверь – и одну, и вторую, и вышвырнул его на лестничную площадку. Не успел он подбежать, как я захлопнул двери.

– Сука... будет еще на меня... сука! – меня трясло. Я покидал все его вещи в сумку и вышвырнул ее вслед за ним.

В дверь заколотили, но я не обратил на этот грохот внимания. Во рту было горячо и сухо, а лоб холодел от холодной испарины. Я зашел на кухню. Достал здоровую бутыль виски, широкий стакан толстого стекла и полез в оледеневший холодильник за льдом.

– Я никому никогда не врал! Слышишь, ты? – в один миг забыв про поиск льда, заорал я с новой силой в сторону коридора. – Я вам врал? Бляди! Я вам врал?!? А вы мне не врали? Да где этот сучий лёд?

Но льда нигде не было. В углу, за красно-белым пакетом кислого молока, я нашел запотевшую бутылку воды без газа и плеснул ее в красивый, нежный, теплый виски. Заглотил все за пару глотков и уперся в стол руками.

– Это после всего того, что я для тебя сделал? – не унимался я. – Нужно было пройти мимо! Нужно было так и оставить тебя на улице! Сука! – я швырнул стакан в стену, и осколки разлетелись по всему коридору. Я достал новый стакан, наполнил его и тут же осушил. – Сука-сука-сука! – я начал долбить стаканом о стол – словно пещерный человек, камнем колотивший о голову мамонта. Стакан хоть и был толстый, но все равно не выдержал и раскололся у меня в руке, и горячая кровь смешалась с холодным виски. – Ох и сука! – я зажал в кулаке комок салфеток. Хотелось рычать от злобы. Пятна красивейшей алой крови расползались по белоснежным салфеткам, словно розы распускались на снегу.

Тем временем виски поднялся с желудка и обволок мозг. Я вроде успокоился. Достав третий и последний бокал из набора бокалов для виски, я наполнил его и полез за закуской. Коробка пиццы обрадовала меня, но внутри оказались только огрызки. Уже засохшие кусочки теста с самого борта. Он почему-то всегда оставлял их, не желая доедать. Я сгреб их в тарелку и швырнул ее в микроволновку. Через сорок пять секунд я – с тарелкой, бокалом, бутылкой виски и бутылкой холодной воды – вернулся в комнату. Включил телек. Стал скакать по каналам. Грыз горячие, засохшие кусочки недоеденной когда-то пиццы.

Виски кончился моментально.

Кровь уже шумела в висках. Я быстро собрался. Напялил джинсы, толстовку с капюшоном, кожанку. Воткнул наушники в уши.

Дверь не открывалась, словно бы была завалена кучей тряпья с той стороны. Я навалился и увидел тело, лежащее на полу. Не глядя я переступил через него, закрыл дверь и стал спускаться вниз по широченной гулкой парадной.

Дождь все еще шел. Он шел уже третьи сутки, наверно. Все было сырое, туманное, бесприютное. Я забыл, когда в последний раз видел солнце. Маленькие электрические машинки мерзли под дождем, как котята. Асфальт во дворе то пучился, разрываясь, то плавно провисал, словно под землей шла невидимая борьба кротов. Я вышел со двора, перебежал через улицу. Миновал старинный тяжелый дом, где когда-то жил нудный, покончивший с собой философ, и, свернув за угол, нырнул в сверкающие недра магазинчика. Свет резанул по глазам, но до отдела с крепким алкоголем я мог добраться и на ощупь. Схватив бутыль виски, я прошел на кассу. Этот виски был дешевый и не такой качественный, что я пил только что, но я был уже пьян, и мне было все равно.

– Эта карточка? Это вот эта карточка? Что? А? Это по ней скидка? Почему по ней нет скидки? Что? – нудела глухая глупая бабка на кассе.

Я расплатился и вышел. Захотелось жрать, и я решил забежать за фастфудом. Здесь тоже было пусто, только в углу баловалась компания тупых подростков. Я заказал несколько бургеров, ведро ножек и зачем-то бокал пива.

– Ох! Поранились? – посочувствовала девушка-брюнетка за кассой.

– Да, немножко... – я пригубил пива, глядя, как мне собирают заказ на кухне.

Подростки тем временем вообще разбушевались. Один, совсем пьяный, уснул, опустив тяжелую голову на стол. Остальных это привело в неистовство. Они начали скакать вокруг него, вставили салфетки в шапку и подожгли их.

– Вызвать полицию? – устало спросил я, но так и не понял, что она ответила.

С красным пластиковым стаканом в правой руке и пакетами с жратвой и бухлом в левой я вышел на улицу. Дождь вроде бы почти прекратился, но, когда я уже подходил к дому, зарядил с новой силой. Не спеша поднимался я на этаж. Было тихо и сумрачно. На стенах потрескалась краска, кое-где обвалилась штукатурка. Лестница была широкая, а лестничный проем – пугающе огромным. Я всегда недоумевал, зачем оставлять так много пустого места? Наверное, старые люди были менее меркантильны и больше думали о красоте и эстетике, чем о лишних квадратных метрах, которые можно было продать. Поглядывая в пропасть проема, я все представлял себе всякие ужасные картины. Вот шпион убегает от погони. Его окружили. Он отстреливается, но тут пуля попадает ему в сердце, он театрально выгибается, переваливается через перила – и бах! А вот поэт. Допивает последний глоток вина, дописывает предсмертное стихотворение и бросается вниз головой.

Я глотнул пива, но там было много дождевой воды. Я, правда, не сразу это понял.

Обняв себя за коленки, он все так же сидел у двери. Я открыл дверь и посмотрел на него.

– Ну! И долго ты будешь тут сидеть?

Не глядя на меня, он шмыгнул в теплую темноту квартиры.

Смиксовав себе полный бокал, я плюхнулся в кресло. Хотелось жрать, и я распаковал огромный сочный бургер. Он был еще горячий.

Лисёнок бесшумно сел рядом на полу. Я съел половину и запил горячее острое мясо холодным виски. Протянул ему кусок. Он молча открыл рот, и я стал кормить его с рук. Наверное, этим он показывал свое покорство и собачью преданность, но меня это как-то не впечатлило.

– Ну возьми ты в руки, в самом-то деле!

Он принял остатки бургера. Встряхнул головой, отбрасывая челку с глаз, и съел его.

Я попивал виски, глядя на бои без правил. Два здоровяка в трусах, все в крови, скрутились в узел и ползали по полу, пачкая его кровью.

Он осмелел и сел мне на колени, правым боком ко мне. Обнял. Прижался. Стал приглаживать мою щетину, которая уже переросла в рыжую кучерявую бороду. Мне это нравилось, но я почему-то всегда делал вид, что мне не очень приятно.

– Свали! – я дернулся, пытаясь сбросить его, но он только крепче вцепился в мои плечи. – Свали, говорю! Тяжелый.

Он не слушался, и я почему-то успокоился.

– Я не хотел тебе всего этого говорить, – прошептал он.

– Я знаю...

– На самом деле я так не думаю!

– Да я в курсе...

– Я испугался. Мне показалось...

– Все нормально.

– Кроме тебя у меня никого нет.

– Да знаю я. Ты у меня тоже единственный.

Потом он уснул. У меня затекли ноги, я отставил бокал, поднял его на руки и положил на кровать. В углу поблескивал кусок разбитого бокала. Я вдруг осознал, насколько же далеко я от дома. Плеснул себе еще виски – и уже не помнил, когда уснул.

====== Глава 28 ======

Он лежал на спине и смотрел в потолок. И я поймал себя на мысли, что уже давно неотрывно смотрю на его лицо, завороженно любуюсь и тщетно пытаюсь что-то понять.

Оно было таким простым и таким... идеальным. Спокойное и беззаботное. Гладкое и нежное. Губы сейчас имели спокойный, приглушенный цвет и не пылали.

Брови – не ленясь, я рассматривал каждый волосок, словно бы ища изъян, но изъяна в его бровях не было. Густые пряди волос, скрывающие белый лоб. Я аккуратно убрал их, явив миру белизну его лба. Ни морщин, ни изъянов.

И вместе с тем лицо было обычным. Видал я лица и покрасивее, но что-то было в нем такое... но что? Я не мог понять! Почему оно так привлекло меня? Какая сила в нем скрыта?

Или это и есть любовь?

Я вздохнул и откинулся рядом с ним на спину. Мы лежали и оба смотрели в потолок.

Один полусумасшедший алкаш в Нахаловке, похмеляясь за мой счет, сказал мне, что на самом деле человек не может любить.

– Глядя на человека, ты можешь только создать в своей голове образ, фантазию и полюбить ее. Полюбить свою любовь к человеку. Но любить истинной любовью самого человека ты неспособен.

Вот что сказал мне этот седой алкаш. А что, если верно? И я никого никогда не любил? Я просто создавал в своей голове образы и наслаждался ими. Я нафантазировал образы Пушка и Николеньки, и вот его, Лиса. А на самом деле они не такие. В реальности они совсем другие, и если бы я знал их реальных – я бы не полюбил их. Не смог бы любить.

– Он раб, а раб не может получить образование, истинное образование, стать образованным человеком. Он может только вызубрить азбуку, и все. И раб не может любить, он способен только на похоть.

Так говорил обо мне учитель.

Я, как раб, находился на уровне домашнего животного или вещи. Когда все мои чистокровные ровесники пошли в школу, то мама на свой страх и риск отправляла меня за ними в класс, и я тихо сидел в уголке. Школу и зубрёжку я ненавидел люто. Один вид букваря вызывал во мне истерику, доходившую до мыслей о самоубийстве. Обливаясь слезами, я рвал буквари, за что мама трепала меня за вихры, но эта боль только утверждала во мне ненависть.

А потом кто-то донес, что рабченок оскверняет своим присутствием класс чистокровных. Мама пошла просить начальника, ответственного за обучение, принять меня, на что он ей и рассказал про мои способности как раба.

Я был счастлив, когда узнал, что больше не будут мучить меня проклятым букварем. А мама плакала...

Но и что же в итоге? Они позаканчивали по два института, а я не закончил и школы – и правил ими. И они мне в рот заглядывали и были не умнее меня. Толку-то!

Все это так странно. Так глупо. Мне все чаще кажется, что мы просто ничтожные тени, которые бесцельно двигаются по земле, покуда солнце не поднимется достаточно высоко, и они не исчезнут.

Я закрыл глаза и повернулся на бок, спиной к нему.

А что если нет Всевышнего? Что, если весь мир и все мы, и все наши поступки – это все просто так? Что, если мы не дети Всевышнего, не самые прекрасные создания во вселенной, а просто глупые куски мяса, рожденные случайно из-за похоти и живущие как придется до самой смерти?

В Мидланде атеистом было быть некультурно. А в Вангланде некультурно быть верующим.

Везде одна мода и политика. Тебе дают все что угодно, кроме правды. Может, и вправду нет ничего там на небе, и мы просто животные в погоне за удовольствием, и нет у нас великой цели и великой судьбы?

Мы узнаем это, когда умрем. Когда вокруг будет только вечность, и ничего уже нельзя будет изменить. Довольно жестоко!

Я почувствовал порыв в сердце и перевернулся к нему лицом. Он изменился. Нахмурился.

– У тебя такое выражение лица, как будто что-то случилось, – прошептал я. – Ты как полководец перед решающей битвой схмурил брови! Ты чего?

Он молча поджал губы.

– Мне вот интересно, что может твориться в такой прекрасной голове?

Я положил ладонь ему на щеку и повернул голову к себе.

– Я думаю о своем сне, – глядя мне прямо в глаза, еле слышно сказал он.

Вглядываясь в его глаза, я ощутил прилив теплоты в сердце.

– Мне снилось, что мы искупались и легли загорать. Мы лежали и улыбались, а потом стали заниматься любовью. Я... взял в рот у тебя, и поначалу мне было очень приятно чувствовать его во рту, но когда ты кончил, я испытал неприятное чувство, оно усиливалось, и меня вытошнило. А ты улыбнулся и сказал, что это хорошо, что в Нарваловке тебя часто рвало. И еще ты усмехнулся, мол, я издаю смешные звуки, когда рыгаю.

Он замолчал и нахмурил брови еще сильнее.

– Странный сон, я никак не могу понять, что он значит. Откуда это вообще появилось в моей голове – Нарваловка?

– Нахаловка... – поправил я. – Я там жил, скорее всего, про нее ты от меня слышал.

– Расскажи о ней! – он тоже положил мне ладонь на щеку.

– Отстань! Это не годится для романтичных историй в кровати! – я отдернул лицо и повернулся на спину.

– Расскажи! – он взобрался на меня верхом. – Я рассказал тебе свой сон, а ты должен рассказать мне про свою Пихаловку!

– Во-первых, она не моя. А во-вторых, я не просил тебя рассказывать этот сон.

– Ну расскажи, расскажи, расскажи! – он взял меня за щеки и принялся тереться носом о лицо. – Этот сон вещий, я хочу его понять.

– Тогда сделай наяву то, что тебе приснилось. Вот и все.

– Это да, – на миг задумался он, – но еще ты мне расскажешь про Нахаловку! Да?

Я молчал. Говорить ему о Нахаловке? Какой он – и где та Нахаловка? Я решил, что не буду этого делать.

– А-а-ф!– зевнул он, открыв рот.

И это было так мило и забавно, что я решил ответить на пару его вопросов.

– Почему Нахаловка?

Я вздохнул:

– Потому что там были одни хамы. И атмосфера там была нахальная, не прощающая ошибок.

– А на что жили все эти люди?

– Они ездили в город. Нанимались там в рабы. Им платили по часам или в конце рабочего дня. Они рано утром, еще затемно, проходили через блокпост, получали временный пропуск, садились в автобусы и ехали в город, а вечером – назад.

– И где они работали? Я че-то их не видел. Они же смуглые такие, южане?

– Ну-у-у... Было негласное распоряжение Государя, чтобы не пускали их в город, тем более в центр, и они работали все на окраинах.

– И чего делали?

– В университетах преподавали! Ну что они могли делать? На стройках корячились. Ты думаешь, кто все эти небоскребы строил? На фермах – там всякое говно таскали целый день под палящим солнцем. А остальные в Нахаловке работали, в барах и проститутошных. Каждый устраивался как мог.

– Да-а-а-а, – протянул он. – А упыри? Как жалко, что я так и не увидел упыря вживую. Теперь их уже нет.

Я замолчал. Только такой дурачок, как он, хотел бы увидеть упыря вживую.

– Слушай, – нашелся я. – А у тебя образование есть?

– Нет, – он мотнул головой. – Я только-только школу закончил, и меня тут же увезли в башню клана. Даже не дали на выпускном погулять.

– Ну и что? – от возбуждения я устроился поудобнее. – А давай устроим тебя в колледж или даже в институт? А чего?! На частную школу у нас денег не хватит, да и в крутой институт ты вряд ли попадешь, а в обычный колледж-то тебя обязаны взять, ты же теперь как гражданин считаешься.

Он погрустнел, я сделал вид, что не заметил этого, и продолжал с большим жаром: – Выберешь себе профессию, выучишься, пойдешь работать. Будешь зарплату хорошую получать. Поначалу будешь тут жить, а потом переедешь куда получше, поближе к центру. Станешь уважаемым человеком. Как-то же надо тебе жизнь обустраивать. Пока ты молодой, здоровый, голова светлая – надо думать о будущем. М? Ну, ты как? Что молчишь? Не все время же тебе в этой конуре сидеть. И я тоже... мало ли... что со мной. А?

Он стал перелазить через меня, и на какой-то момент я ощутил облегчение. Почему-то я был уверен, что он согласен, и пошел за планшетом, чтобы прямо сейчас подыскать колледж.

Но не успел он скрыться на кухне, как я услышал грохот. Что-то упало, развалилось. Я выкрикнул какую-то шутку, но когда он вернулся в комнату, ухмылка сползла с моих губ. Лицо его было бледное, болезненно-бледное. Никогда я не видел такой мертвенно-болезненной бледности.

В правой руке его был нож.

Мое сердце проглотил страх.

Он вытянул вперед левую руку, словно предлагая мне в чем-то убедиться, сжал кулак и вдруг начал полосовать зеркальным лезвием кухонного ножа свое бледное предплечье.

– Никогда! Никогда! Никуда! Не уйду! Никогда! Не уйду! Не уйду! Не уйду! Никогда! Никогда!

И с каждым истеричным выкриком он резал свою руку. Кровь набухла на ранах и ринулась струйками на пыльный пол. У меня все пересохло внутри.

– Я тебя понял. Как скажешь – так и будет! – проговорил я, протягивая к нему руку.

Тонкая, бледная, безволосая кожа моментально расходилось под лезвием. И на его руке – как жирные, мясные улыбки смерти – расцветали раны.

– Я просто предложил. Если ты не хочешь, я не настаиваю... – я стек с кровати на пол.

– Не подходи!

Он засопел и приставил нож к бледному тонкому горлу:

– Я перережу! Не подходи!

– Я... нет... я... я не буду.

Кровь из ран, объединяясь в один поток, густым ручейком бежала на пол.

– Если ты не хочешь, мы не будем об этом больше говорить. Я тебе обещаю. Отдай ножик, а?

– Не будем?

Глаза его перестали быть стеклянными. Демон ярости вышел из него, сознание вернулось, и он дрогнул:

– Я останусь! Можно я останусь?

– Конечно ты останешься! А куда ты собрался-то? Ты отдай ножик-то, ладно?!

– Я... – по его мертвенно-бледному лицу проскользнула тень боли. – Я...

– Это же кухонный нож, а ты его в спальню притащил зачем-то.

– Зачем-то... – повторил он и покачнулся. – Крови как-то много... – и повалился в обморок.

– Твою мать! – я встал с пола и схватил себя за волосы. – Твою мать! – я зачем-то пошел в туалет. – Твою мать! – я вернулся, попытался поднять его худое, стекающее с рук тело. – Ну твою же мать, а!

Дрожащими руками я перетянул ему руку у плеча его же кроссовочными шнурками. Исполосованное предплечье, на котором уже не осталось живого места, обернул майкой. Потом еще наволочкой от подушки. Потом еще полотенцем. А кровь все проступала и проступала.

Таксист отказался нас везти. Время было к вечеру. Дождь стоял стеной.

Он был как призрак и все валился на меня. Я даже не успел ничего сообразить, но тут ко мне сама подбежала какая-то девушка и предложила сесть в ее маленькую машинку.

В больнице все было странное, тяжелое, гулкое, бесконечно чужое. Голоса, лица, взгляды, людские фигуры – все было придавлено нехорошей болезненной серостью.

Я сидел на невыносимо уродских стальных стульях у входа в кабинет и пытался понять... а какого хрена это было? Я долго мылся в больничном туалете на первом этаже, и сейчас мне казалось, что эта госпитальная вода чем-то пахнет. Чем-то... какими-то таблетками... И хоть я потратил на омовения довольно много времени, повсюду на мне была его кровь. На одежде, на коже, на ногтях... под ногтями...

– Кем он вам приходится? Он ваш супруг?

У меня было стойкое ощущение, что врачиха обращается не ко мне.

– Что?

– Вы в отношениях? Вы состоите в браке?

Черные, голые, мокрые ветки заглядывали в окно кабинета.

– С кем?

– Ну, с ним. С юношей. Вы в браке?

Я осмотрел ее худое лицо, белые волосы и черные непрокрашенные корни.

– Это какая-то больная шутка, что ли, я не пойму? Мы парни вообще-то!

– Вы из Мидланда? – тут же все поняла она.

– Нет. Мы граждане республики.

– Какие-нибудь его документы вы можете предъявить?

Я долго шарился по карманам.

– У него есть проблемы с наркотикам? Алкоголем?

Я молча помотал головой и стал ногтями правой руки сошкрябать засохшую кровь с ногтей левой.

– Он принимает антидепрессанты?

– Нет.

– Это его первая попытка суицида?

Я как-то судорожно оскалился и дернул головой.

– Он посещает психиатра?

Потом я стоял на крыльце больницы под широким козырьком и смотрел на дождь. Весь мир был сырым и влажным, и мне казалось, что он уже никогда не просохнет и так и сгниет. Сразу за стальной оградой госпиталя был детский сад. Вечер только начался, и до заката было еще далеко, но из-за непроглядных туч уже сгустились сумерки. Большие детсадовские окна ярко горели. Было видно, как среди ярких игрушек и разноцветной мебели бегают и балуются дети. Дети не думали о дожде и больнице, об эмигрантах и суицидниках. Дети просто радовались жизни.

Когда он наконец вышел и молча, как тень, встал рядом, закончился дождь. Лужи покрылись рябью от ветра.

Я поклялся себе, что если посмотрю на него или отвечу что-нибудь – то за эту слабость сам себе сломаю палец. Но он ничего и не говорил. И так, в полном молчании, мы и доехали до дому.

Я открыл дверь, и он первый шагнул во мрак коридора. Повернувшись ко мне спиной, начал снимать куртку.

– Помоги, у меня рука онемела... – попросил он.

И в тот же миг я накинулся на него. Начал лупить ладонью по голове. Он подался вперед, согнулся и, споткнувшись, залез в угол. Я лупил его, а он сжался, втянул голову и закрывался здоровой рукой. Весь тот непроходимый ужас и отчаяние, что я испытал в этот вечер, разом вырвались из меня, и я долбил его по голове. Наконец-то сорвал дыхание, выпрямился и несколько раз хорошенько пнул. Он сидел тихо, скрючившись и замерев. Слушая свое сухое, жадное дыхание, я нашел выключатель, и ленивый свет озарил бардак в прихожей. Он все так же не двигался. Я наклонился и взял его за плечи.

– Вставай, хватит сидеть... – почему-то сказал я.

Он решительно замотал головой.

– Вставай... я же тебя люблю...

– А я тебя ненавижу!!!

Я взял его за грудки, поднял и припечатал к стене. Лицо его покраснело и дышало жаром, пунцовые губы пылали. В глазах плавали влажные сверкающие звезды. А шея была настолько бледная, что имела прохладный голубоватый оттенок. Я взял его за щеки:

– Ты меня напугал. Напугал!

Он грыз нижнюю губу, глотая слезы.

– Напугал... – горло мое онемело и не могло уже издавать звуков.

И я заплакал. Он оттолкнул меня, и я пролетел через весь коридор, ударился о противоположную стену и стек на пол.

Мы так и сидели друг напротив друга, у двух разных стен, соприкасаясь только подошвами ботинок.

Тяжело дыша, я осматривал его склоненную голову, слышал его сопящее, обиженное, влажное дыхание. Опустив голову, он разглядывал бинты на своей руке.

– Тот мужик, что калечил твою спину, что истязал тебя, ты ненавидишь его?

Он никак не реагировал.

– Ты вспоминаешь о нем? Ты желаешь ему смерти?

Он молчал – словно не слышал. Я носком кроссовка пнул по его подошве.

– Нет. Отстань.

– Что – нет?

– Я о нем не думаю, я не хочу ему зла.

– Ты его простил?

– Нет, – кипа черных волос дернулась. – Но и мстить я ему не хочу. Я хочу забыть его просто, и все. Пусть Всевышний судит его.

Все еще тяжело дыша, я оскалился:

– Я его зарезал! – усмехнулся я.

Я отлип от стены и на четвереньках подлез к нему. Взял его за руки и развел их в разные стороны, но лица его не видел. Он отворачивался, пряча глаза.

– Двое держали его за руки, вот так, а я резал его живот огромным кинжалом!

Он поднял бледное лицо свое, и, глядя на эти пухлые, по-детски поджатые губы, я раскаялся во всем и чуть не заплакал.

– А еще у него был сын. Ты видел его?

Я оставил в покое его руки и сел рядом.

– Видел, – тихо ответил он. – Белобрысый шумный мальчик. Я его видел.

– Его убили. Застрелили у меня на глазах. И его маму тоже.

– Ты убил предыдущего вождя, и все перешло к тебе. Его власть, дворец, жена, ребенок, рабы.

– Ты разве раб мне? – не смотря на него, спросил я.

– Буду, кем хочешь.

– Будь, кем хочешь, только руки себе больше не режь, – проговорил я, кое-как поднялся и пошел в комнату, упал на кровать и закрыл глаза.

Занавеска беззвучно колыхалась. С улицы доносились веселые звуки. Я встал и вышел из комнаты. Стал спускаться вниз по гулким ступеням. Вышел во двор, залитый солнцем. Среди играющих детей я увидел Николеньку. Он бегал и кричал, и я с радостью смотрел на него. Он тоже увидел меня, помахал рукой и знаками показал, что пойдет к киоску с мороженым у дороги. Я решил, что встречу его там, и пошел вдоль дома, а он побежал через детскую площадку. Когда я уже подходил к киоску, я увидел, что какие-то незнакомые люди подозвали его. Мне это не понравилось, и я окликнул его, но он не слышал меня и побежал через дорогу. Я бросился за ним, но как бы быстро я ни бежал, он все равно ускользал от меня. Я видел только золотую молнию, обгоняющую прохожих. Я уже начал настигать его, как он свернул во дворы. Я бросился за ним. Эта улочка была узкая и безлюдная, и я уже обрадовался, что нагоню его, как что-то стало тормозить меня. Не сразу я понял, что это стены домов так близко подошли друг к другу, что стиснули мне плечи. Я стал протискиваться, но вскоре меня зажали напрочь. Дневной свет погас, и камень домов превратился в доски. Я оказался в гробу. Густая горячая кровь хлынула откуда-то сверху. Я стал утопать в ней. Еще мгновение – и густой жар накрыл меня с головой. Я стал задыхаться, биться...