Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

====== Часть первая. Охотник. Глава 1 ======

Я щелкаю пальцами.

– Текилы!

Почему текилы? Я вроде пиво хотел. Голова думает одно, руки делают другое.

Мальчик хороший за стойкой. Нежный...

У меня появляется слабое желание. Но – нет. Он смуглый. Черные глаза. Не люблю смуглых.

Он ставит передо мной стопку. Замечает, что я на него смотрю, и сам заглядывает мне в глаза.

Ненавижу, когда они так делают. “Господин купил дорогой алкоголь. У господина есть деньги. Может господин купит и меня? На один раз? На всю ночь?”.

Я смотрю на “голую” стопку. Вот! Вот! Вот сколько раз замечал! Чем громче название – тем хуже заведение!

“ЖАР-ПТИЦА”. Сразу представляется что-то светлое, величественное! А на самом деле? – Узкий трехэтажный домик в самом центре Нахаловки. На первом этаже бар, на втором и третьем что-то среднее между отелем и публичным домом. Там живет и Пузырь – хозяин этого сарая, и его бесконечная семья – они же работники. Там живу и я, снимаю комнатушку.

– Чё это? – я киваю на стопку.

Он смотрит на меня. Глаза умные, только сказать ничего не может.

– Где соль, где лайм?

Тут же подбегает Майка – женщина без возраста. Она тут... всё. Старший официант, уборщица, повариха, шлюха, массажистка.

Майка мигом убирает стопку и тут же дает новую, на тарелочке: соль, лимон – все дела.

Другое дело. Я проглатываю, слизываю, грызу лимон, оборачиваюсь назад.

В метре от меня людской поток – главный и единственный проспект Нахаловки.

Тут же, у моего стула (я снимаю комнату, и этот стул персонально мой, аккурат под кондишином) агонизирует кошка. Подыхает от жары в тенечке, пена лезет из пасти. Рядом с кошкой седая бабка продает жареные окорочка. Я стараюсь не смотреть на чан с кипящим маслом. Такая жара... отвратно!

За бабкой скучает Чик-Чик – мальчик-проститут, который любит подрезать кошельки у клиентов. За ним дрыхнет нечесаный бомжара. За бомжом Муча – гадалка, сидит прямо на тротуаре и втирает свою ересь какой-то толстухе. Все как всегда.

Нахаловка.

Все это дно. Дно дна. Хотя... дна – нет. Это я понял. Дна нет. Как бы низко ты ни упал, рано или поздно ты опустишься еще ниже. И еще... и потом еще... и еще немножко.

Все это... не люди даже. И даже не граждане. Это беженцы.

С нашим княжеством граничат еще два. С синим флагом – оно у озера, и с зеленым – оно в степи. У синих президента выбирают партии, а у зеленых прямые выборы. Синие возмутились: как так – это всякая шваль, алкаш, нищий, дурак, может прийти и президента выбрать? Нет! Меняйте систему, делайте как у нас: чтоб только достойные люди могли голосовать. Зеленые – ни в какую!

Сначала ругались. Потом санкции стали друг против друга вводить. Потом постреливать. А потом и бомбить! И понеслась! И самое тоскливое в том, что и у тех, и у других – выборы проплачены. Все куплено и известно. Но они готовы умирать за эти выборы. Умирать и убивать.

И воюют уже лет двадцать. Кто там еще остался? Как это вообще? Не знаю и знать не хочу!

А у нас – монархия. Но к нам со своими выборами они не лезут. У нас очень много полезных ископаемых, и они смотрят на наших князей сквозь пальцы. Ручки им жмут, улыбаются – только скидочку дайте!

И к нам поперли беженцы. В ГОРОД их, конечно, не пустили, и они осели на окраинах. Так и появилась Нахаловка. Прав у них нет никаких, у них ничего нет, но государь разрешил – живите.

А от беженцев и упыри развелись. Конечно! На такой-то кормовой базе! Раньше, когда я маленький был, раз в год один упыряка по лесу пробежит – и все. А сейчас? Пришла семья беженцев, вырыла землянку. Их же никто не считает, не защищает, не хватится. Приходи – жри. Вот и жрут. Целыми семьями... Э-хэ-хэ.

– Дай-ка мне пиво, что ли... Хотя нет... воды дай, мой этот дай... ага.

Майка протянула мне стакан с колой и льдом. Нельзя мне пить. Я на работе. Сделал дело – выпил смело!

Я жду девочку. А еще мальчика. Девочку – по работе, а мальчика – хи! – по велению сердца.

Вчера ночью я его увидел в этом баре... вчера. И забыть не могу, и уснуть не могу...

Стройненький, худенький, в белой маечке. Волосы густые, прямые, губки пухлые, нежно розовые. Ух!

И смотрит, смотрит, смотрит на меня, а я на него. А он на меня. Ох!

Только я хотел подойти, а он пропал.

И я вот сижу и жду. Может появится? Появись! Пожалуйста!

Вдруг – картина! Чумазая детвора на веревке щенка тащит. Красивый щенок, лапы толстые, уши стоят, шерсть с медовым отливом. Веревка в узлах. Упирается, пятится назад.

– Молодые люди, что же вы животную умучиваете?

– Вали лесом, гнида!

Вот тебе и подрастающее поколение! А когда я был маленький... Блин! Говорю как старый дед!

Детвора остановилась. Смотрят: девочки, мальчики.

– Если бы вас ухватили – и веревку на шею, понравилось бы?

– Нет! Так он же не человек!

Улыбаются.

– Ну и что? Живой же, больно же! Куда вы его?

– Топить!

Час от часу не легче!

– За что?

– А он вот пацана за пятку укусил. И если собаку не утопить, он бешенством заболеет!

– Глупости! Здоровый щенок! Бешеного сразу видно, пена... все дела. Отдайте его мне!

Детвора рассмеялась. Громко, нагло.

– Ничё ты, дядя! Купи!

– Мороженое могу дать.

– А-ХА! Полтинник!

Ох ты ж ё! Детки! Ползолотого!

– Четвертного хватит!

Я бросаю им четвертак, забираю пса. Дети с ликованием убегают.

– Хороший песик, хороший. Пушок! Будешь Пушок! Ай, точно!

Поднимаю его, он все лижет мне руки.

– Эй! Да ты сучка! Блин! Один фиг, будешь Пушком!

Я смотрю в его карие глаза. Замираю. Где-то... мне кажется... что-то они мне напоминают... что-то...

– Дай-ка сосиску!

Бармен приносит мне колбаску, я кладу ее перед мордой Пушка. Пушок нюхает, вздыхает и ложится рядом.

– Ах ты! Не голодный.

– Какой красивый песик!

Я поднимаю глаза.

ОНА!

Рыжие волосы, темно-рыжие длинные волосы, темные томные глаза, красивое широкое лицо. Очень красивое, идеально красивое, чересчур красивое!

Тварь!

– Любите собак? – улыбаюсь я.

Гадина!

– Очень, а вы?

Мерзавка!

– Обожаю!

– Купите даме что-нибудь выпить?

Вырву сердце!

– Конечно. Что вам?

Она садится рядом, ставит сумочку на стойку, берет коктейль.

– Что вы на меня так смотрите? – улыбается она.

– Вы очень красивая! Любуюсь.

Разобью голову!

Она проводит ладонью по моему бедру.

– Сколько? – улыбаюсь я.

– Договоримся...

– Пошли.

– У меня есть место. Я провожу.

Ну еще бы! Тварина!

– Ведите. Пушок!..

Она ведет меня узкими подворотнями. Подворотни в Нахаловке – это нечто. Кривые, тесные, невыносимо засранные. Тут и вода какая-то, и мусор, провода, двери, коробки, чьи-то дети, лавочки, мусорки, наркоши, торчки, токсикоманы, шлюхи, шпана, педики-травести, бабки, калеки, психи...

Пушок не отстает. Я все присматриваю за ним.

Она ведет меня дальше и дальше.

Трущобы Нахаловки резко обрываются. Мы выходим на пустырь. Жарища невыносимая! Строительный мусор, ржавый скелет авто, сгоревший сарай. Полуразвалившийся, но жилой барак.

Узкое кривое крыльцо. По скрипучим ступенькам поднимаемся на второй этаж. Двери в комнату нет, дверной проем прикрыт огромным куском линолеума. Комнатка маленькая: кровать, шкаф. Окно забито. Мрак, духота, вонь.

Я ложусь на кровать, сумку держу под рукой. Она включает свет. Тут есть электричество?

– Нет, не надо. Выключи. Я стесняюсь.

Она улыбается, выключает, подползает ко мне. Я пихаю ее голову к паху, помогаю ей спустить с меня штаны.

Она целует мой живот, бедра.

В сумке я нащупываю рукоять “Носорога”.

– Да, милая, вот так...

Тихо достаю его, аккуратно подношу дуло к ее уху.

– Вот так, хорошо, да, о… милая...

БУХ!

Ее башка разлетается по всей комнате!

Первый выстрел – всегда в голову.

Я отпихиваю ее безголовое тело.

Переломить пушку. Вышвырнуть гильзу. Вогнать новый патрон. Защелкнуть. Взвести курок.

Милая!

Милая уже приняла свой истинный облик. Высокая, болезненно худая девушка. Длиннющие руки ниже колен, пальцы-когти. Неприятно бледная кожа. Я говорю – девушка, но на самом деле у них нет пола. Нет половых органов. Упырями не рождаются. Упырями становятся. Нет груди, нет ничего ни спереди, ни сзади.

Безголовое тело в агонии крушит комнату. В ужасном нестерпимом молчании машет ручищами, пытается дотянутся до меня.

Второй выстрел – в живот.

Она падает. Я вскакиваю. Спотыкаюсь. Блин! Натягиваю штаны. Хватаю фомку из сумки. Ломаю ей ребра, выковыриваю сердце. Быстрее! Она уже начала твердеть! Колю в сердце консервант. Запаковываю.

Откидываюсь на пол. Тяжело дышу. Пот фигачит градом.

– Милая, папочка доволен! – голос вырывается со свистом.

Она уже полностью окаменела. Дотрагиваюсь до нее ботинком, и она тут же рассыпается неприятным синеватым пеплом.

И зачем я всем этим занимаюсь? Я! Человек! Белый Человек! Элита княжества. Не гражданин – и уж тем более не бежка. Белый Человек! Ну... почти. Полукровка. Отец из господ, а мать рабыня.

Если бы я...

С грохотом обрывается линолеум, и в комнату врывается упырь. Еще один! Да сколько их тут?!!

Ну вот и конец мне!

Он уже принял свой облик. Длинные, тонкие, темно-кровавые волосы, худое лицо, горящие глаза.

Я зачем-то направляю на него пустую пушку. Упырь выбивает ее, я пинаю его, брыкаюсь, он хватает меня за ногу, тащит к себе. Я долблю его фомкой по голове. Но какая тут фомка?!

Умру! Неужели умру?!!

И вдруг он отпускает меня.

Не думая, я ползу за пистолетом. Разломить. Гильза. Взвести...

Выстрел!

Ему сносит пол-лица.

Пушок! Пушок вцепился ему в икру!

Перезаряжаю. Разношу ему грудную клетку.

Падаю на пол. Размокаю. Чувствую, что обоссался.

Пушок подбегает, все лижет мое лицо.

– Да, да, да, да... хороший песик. Ты очень хороший песик. Тьфу! Ну не лезь! Отстань! Я тоже тебя люблю.

Люблю... люблю... люблю...

====== Глава 2 ======

У здания артели стоял Сиплый. Голова перевязана, пальцы грязные от крови, во рту сигарета.

– Привет, Перчик!

В артели меня все так называют. Я, когда в первый день пришел, полез в офис без очереди, а Данко меня окликнул:

– Нифига ты наглый перец!

А я ему тут же в ответ:

– Мой перчик тебе в жопу не влезет!

И все рассмеялись. И так я стал – Перчик.

– Ё-маё! Чё с тобой?

– На двоих упырей нарвался... Кое-как... вообще финиш!

– Офигеть! Такая же ерунда! Вот только что, на пустыре! Только одного распечатал, и тут же второй! Лезут, лезут – со всех щелей, как тараканы. Не знаю, как дальше будет! У нас как в сказке – чем дальше, тем страшней!

– Да-а-а-а! – протянул я.

Мы неловко помолчали.

– А это кто? – он кивнул на собаку.

– Пушок.

– Какой же Пушок, когда это сучка?

– Как догадался?

– А че тут догадываться? По морде же видно!

– Ну да... Ладно, а то сердце стухнет, пойду, давай, ага.

У порога я присел на корточки перед Пушком.

– Тебе нельзя туда, подожди здесь. Вот тут, в тенечке, под деревом.

Он жалобно посмотрел на меня, наклонив морду на бок.

– Я скоро!

Железная дверь была тяжеленная и словно бы не хотела впускать меня внутрь.

Пройдя через детектор и охрану, я зашагал по обшарпанному коридору. Тишина, духота, вентиляторы работают, но да что толку?

Подошел к окошечку, сунул пакет с сердцем.

– И чё? – устало огрызнулась тетка в окне. – Чё ты мне это суешь? Номер!

– Тридцать три, тридцать три, тридцать три, восемьдесят! Примите, пожалуйста, сердце!

– Так-то лучше.

Корова!

Я огляделся. Дверь в офис старшего смены была открыта. Я видел, как Метя сидел за столом, играл в компьютер. Нафига я решил к нему зайти?

– А! Кот-барон, заходи, заходи!

Не может он меня не подколоть! Ледяной Кот – это мой клан. Вернее, клан моего отца. И каждый раз он тычет мне в рожу этого “кота-барона”. Завидует, псина безродная! Он даже не гражданин, бежка поганая! А выбился в начальники! Такой-то и без мыла в жопу влезет!

– Сердце принес?

– Почему вы не предупредили, что в моем районе действуют два упыря? – спросил я, даже не стараясь сдержать раздражение.

Он оторвался от монитора, поднял глаза на меня.

– Два? Если их было два, и ты живой, значит, ты принес два сердца?

Я опешил.

– Где второе сердце? Просрал? Дебила кусок!

Я задохнулся от ярости. Я! Белый человек! Пускай полукровка! Но ведь половина крови – белая, благородная! И мне, МНЕ, этот обмылок будет... На меня?!

– Ты на кого... – я схватил Метю за грудки.

Но тут же получил удар по затылку. Весь мир съехал набок, меня повело, и я упал на пол. Кое-как пришел в себя, огляделся.

Надо мной стоял Амгар – хозяин, рядом маячил и его телохранитель.

– Не балуй, Перчик!

Здоровенная, тяжелая морда. Огромный второй подбородок. Густые черные брови, тонкие редкие волосы.

– Жалуется, что... – начал Метя.

– Жалуется? – толстые губы хозяина дрогнули. – Перчик, ты жалуешься?

Я молча встал.

– Я здесь главный, – он ткнул пухлым коротким пальцем себе в грудь. – Я делаю бабки! Мои правила! Если ты не доволен... Перчик... если ты не доволен... вот порог! Иди! Крути быкам хвосты!

Я молчал. Метя скалился.

– Ты не доволен?

– Доволен... – прошептал я.

– Ну вот и хорошо. Иди, нажрись как свинья, дай кому-нибудь в рот, проспись, а после, завтра, выходи на работу. Хорошо?

– Хорошо...

– Не слышу!

– Хорошо.

Он развернул меня и толкнул в спину.

Блин, даже в поганом бараке, с упырем в постели, я чувствовал себя лучше, чем здесь!

Из соседнего офиса слышался голос Розы. Громкий, он въедался в мозг:

– Для поступления в артель вам необходимо внести сумму в размере пяти тысяч семисот золотых. А так же приобрести у нас однозарядный пистолет “Носорог”, модель – сто один. Стоимость – тысяча триста... нет... кредитов мы не даем, и рассрочек, и подъемных! Так же...

А когда я вышел, Пушка не было.

– Пушок! Пушок!

Мне стало так тоскливо! Закат пылал, солнце садилось.

– Сиплый, Пушка не видел?

Сиплый был все еще здесь и все еще курил.

– Кого?

– Ну, Пушка, собаку!!!

– Да нет, какая нахер собака, я сам уже как собака!

Хотелось выть от обиды.

– Пушок! Ну я же просил! Блин! Пушок!

Но Пушка нигде не было.

Я стоял в растерянности, не знал, что делать. Вполне возможно, те же самые дети приволокут его ко мне через час. И продадут по второму разу. И это было бы хорошо, я бы заплатил!

А что если его уже пустили на мыло? Или на шаурму? Пушок! Блин! Глупый! Глупая ты собака!

– Дяденька! Хотите сексу?

Передо мной стоял мальчик. Худенький, босой, в одних шортах, глаза огромные, голодные.

– Чего? Это с тобой-то?!! А ну брысь!

Мальчик отбежал на безопасное расстояние, и крикнул:

– Импотент!!!

Блин! В его возрасте я и слова-то такого не знал! Импотент! Станешь тут импотентом!

Я огляделся. Отсюда, с Лысого холма, с окраины Нахаловки, открывался прекрасный вид на Белый Город.

А в самом центре Белого Города были огромные небоскребы, на которых золотом пылало закатное солнце.

В центре – башня государя. А вокруг нее – небоскребы кланов, они были чуть ниже. Не потому что у кланов не было возможности построить выше, просто высотка государя должна была быть выше всех по понятиям.

Каждый клан – это корпорация. У каждой корпорации – своя цитадель. Небоскреб клана Ледяной Кот “Голубой Сокол” – он самый крайний слева. Я там жил. Этажи с пятидесятого по семидесятый – жилые, там-то и обитают все коты, котята и кошечки.

Пять лет назад, блин, уже пять лет, закончил свой земной путь государь Сергей Петрович. У него осталось три сына: Сергей Сергеевич , Николай Сергеевич и Алексей. Первые двое насмерть схватились за власть, а Алексей отошел в сторону и не претендовал. Одна половина кланов встала за Сергея, а вторая, в которой был и мой отец, за Николая. А потом Алексей в самый решающий момент присягнул Сергею. Это и решило исход схватки. В итоге – отец поставил не на того. В итоге – за это ему перерезали горло. Как и Николаю, впрочем. Такие же господа сенаторы, вожди кланов. Прямо там, в Сенате, у них это быстро. У каждого на поясе длинный кинжал, символ власти. Отец мог бы покаяться, присягнуть на верность Сергею Сергеевичу, но он был горд. Горд до смерти.

А когда мама узнала о смерти отца, она просто легла и уже больше не вставала.

Служанки все вились вокруг нее.

– Может быть, госпожа хочет пить?

– Нет, не хочу...

– Или есть?

– Нет, не хочу...

– Может быть, у госпожи что-то болит?

– Нет, ничего не болит...

А потом она закрыла глаза... и умерла.

Может, и подсыпали ей чего? Все возможно.

Как я пережил ту ночь после смерти матери, я не знаю. А на утро пришли ко мне братики и сестрички по клану, так-то я единственный сын у отца.

Ты, говорят, ошибка природы, выблядок, рабская кровь, отец на твою мать только пьяный и ложился!

– Так какая ж моя-то вина в том?!! – взмолился я.

А такая, что ты не должен был на свет появляться! Ты должен уйти, хватит позорить нас!

Я с радостью согласился. Отпускают! Живого! Могли и пришибить.

А они не только меня отпустили, а даже землю мне купили, правда, без дома.

Вокруг небоскребов граждане живут – мужики: крестьяне, работяги. Вот у одного такого мужичка они и купили мне большое поле.

Я стал сдавать его богатому крестьянину по прозвищу Бобер и одно время жил у него. Он мне все свою дочку, Бобриху, подсовывал. Ой, умора!

Она здоровенная девка, сисястая, я ее побаивался даже. Все ляжет голая и смотрит в потолок. А я на нее смотрю: лобок у нее был такой... такой... на нем было больше волос, чем у меня на голове.

И я все думал, чё она лежит? Плохо ей, что ли, заболела? А потом догадался. Ой, не могу! Думаю: не много ж в тебе любовного пыла, дорогая!

Нет, решил, крестьянство – это не мое. У них какая жизнь? Вот встанут бобры на рассвете, пожрут – и в поле. В середине дня – обед. Покемарят немного. Потом опять вкалывают, и так до заката. На закате домой придут, пожрут – и спать. Вот и вся жизнь. Не, думаю, валить надо, я тут сопьюсь!

И ушел я в Нахаловку. С самого верха – в самый низ. Но честно сказать – как-то даже мне нравится тут. Свободно... Никто к тебе не лезет, живи, как хочешь.

Снял я комнату у Пузыря, вот так и живу. А чё мне? Ни котенка, ни ребенка. Кровать, холодильник с пивом, кондер, комп. Все дела.

А почему в артель пошел, даже не знаю. Наверно, кровь горячая. Дурная.

“Нажрись как свинья!” – сказал мне Амгар. Хозяин…

Урод!

Нормальный человек из принципа не стал бы пить... а я? А я пью и не могу напиться. Текила, стопка за стопкой проваливается в желудок, а в душу не идет ни капли. Может, у меня нет души?

Пошлая ночь накрыла Нахаловку, но жарко и душно, как днем. С наступлением темноты здесь начинается особенный разврат.

“ЖАР-ПТИЦА” сияет. Вентиляторы гудят, гирлянды светят. Все места, все столы – все занято. Громко бьются друг о друга бильярдные шары, развратно хохочут мужики, шлюхи взвизгивают. Томно изгибаются мальчики-проституты, обнаженные (и все почему-то коротконогие), шлюшки пляшут на столах, чуть что – тут же, со стола, слезают на клиента.

Взмокшие официантки таскают подносы с пивом. В воздухе к табачному перегару подмешивается кисловатый запах дуриана. Кто-то рыгает, кого-то поволокли разбираться... Теснота, весь пол в окурках.

Пузырь слез со второго этажа. Он такой необъятный, что для него диван – как для обычного человека кресло.

Сразу два вентилятора направлены на него. Сидит, балагурит с клиентами. Проходите, да, пожалуйста, прошу, новый сорт пива у нас, новые девочки, свежие мальчики! А сам свинячьими глазками на кассу смотрит. Звенькает касса, капает копейка! Гуляет босота!

Тут же, за оградкой, дети крутятся, выжидают. “Бегунки”. Кто за сигаретами пошлет, кто позволит хот-дог доесть, кто на ночь купит, даст допить бухло из стакана или затянуться. А кто телефон забудет, очки, бумажник, пьяного обшманают опять же!

В Нахаловке не зевай!

Дети! Если бы сейчас папа был жив, то он бы за меня заступился. Не дал в обиду! Проклятый Амгар, Метя... твари!

Как там было? “Сегодня ушел из жизни Владимир Александрович, вождь клана Ледяной Кот. Смерть наступила от инсульта”. А инсульт наступил после того, как ему перерезали горло.

Лично государь отдал на это приказ.

– За Государя! Да будет крепка его власть! – заорал я, высоко подняв стопку.

И опять все сгинуло в желудке, в душу не ушло и капли.

– Та шоп ему повылазило! – гаркнул кто-то.

Я обернулся. За такое в Белом Городе с него бы лоскутами сдирали кожу, а раны натирали солью.

И сердце у меня провалилось! Блондин! Мой блондин! Сидит, гад-гадина-гаденыш, сидит и не подходит!

Я вскочил, стул упал. Тяжелые, густые, прямые, светлые волосы, темные брови, карие глаза. И майка та же.

А рядом с ним, горилла мохнатая, тот, который Государю всякие гадости пожелал.

Я нахмурился. Перед блондином стоял дриньк. Такие дриньки, самые дешевые коктейли, берут проституткам.

Значит, он на работе? Но у Пузыря точно нет такой шлюхи. О каждой новой он уведомляет меня лично. Как особому клиенту первому предлагает снять пробу. Нет! Это не его шлюха! Но и левая здесь работать не будет! Так почему же перед ним стоит шлюшкин дриньк?

Я проглатываю еще стопку, засовываю в рот сразу несколько долек лайма и иду через весь зал. Когда я встречаюсь взглядом с блондином, меня оглушает, накрывает, кровь шумит в ушах. Подхожу к ним и, не останавливаясь, луплю мохнатого в ухо. Он падает под стол, блондин вскакивает. Я беру блондина за руку. Нежная, тонкая, мягкая... член тут же начинает наливаться кровью.

Ко мне подлетает какая-то чепуха, начинает что-то верещать.

– Чё! Чё тебе надо? – ору я ему в лицо, выпучив глаза. – Вали, пока цел!

Я отпихиваю его, тяну блондина к своему месту. От его покорности мне сносит крышу. Сразу все стопки текилы просыпаются в моей крови!

Обхватываю его, наклоняю и засасываю пухлую нижнюю губу. Я должен попробовать какова она на вкус!

Кто-то аплодирует, кто-то свистит. Я, не отрываясь, показываю в сторону свиста средний палец.

Он смотрит на меня ошалелыми глазами, вытирает покрасневшие губы, берет меня за руку.

Усаживаю его рядом с собой. Протягиваю стопку.

– Пей! – командую я и выпиваю свою.

Он в нерешительности глотает. Хлопает ресницами. Я усмехаюсь, подаю ему стакан воды.

– Ты охотник? – спрашивает он, отдышавшись.

Я притягиваю его голову и опять надолго засасываю. Когда отпускаю, он как бы обмякает, плывет.

– Работаешь? – закуриваю я.

– Что? – ему тяжеловато держать голову.

– Работаешь?

– Кто? Где?

Я беру его за шею.

– Ты! Здесь! Торгуешь?

Он смотрит на меня, закрывает глаза, тянется губами... Я даю ему легкую пощечину.

– Что? Я? Чем?

– Жопой!

Он наваливается на меня, сползает со стула.

– Иди сюда!

Раздвигаю его ноги, усаживаю на свои колени лицом к себе, спиной к стойке.

– Я? Нет! Что ты! – он усмехается с закрытыми глазами, льнет ко мне.

Хватаю его за волосы.

– Не ври мне! Нахера этот мохнач взял тебе шлюшкин дриньк?

Он дышит, постанывает, совсем не пытается высвободить голову. Нравится ему?

– Снимай майку!

– Здесь... при всех... – шепчет он, стягивая футболку.

Стройное тело. Нежнейшая кожа – загорелая, напитавшаяся солнцем. Я засасываю его шею, плечи. Оставляю засосы. Он с силой сжимает мои волосы.

– Мне нужно... скажи... ты охотник? – умоляюще шепчет он.

Я не могу уже. Слишком много его, чересчур он невыносимо кайфовый! Перерыв! Перерыв!

Упираюсь в его грудь лбом, успокаиваю дыхание.

– Ты охотник?

– Ты дурак?

– Очень сильно... пожалуйста... ты о... хо... т... м...

Поднимаю голову, осматриваю его лицо.

– Кто ты такой?

– Ты с артели?

Я с силой сжимаю его ягодицы, он впивается мне пальцами в плечи.

– Пожалуйста! Ну скажи мне...

– Я?

– Сколько сейчас времени? Ты с артели?

Беру его за подбородок. Кручу лицо. Засовываю палец в рот, он начинает его сосать. Влажно, жарко. У меня встает еще сильнее. Он вскакивает!

Вытягивает мой палец изо рта, хватает меня за уши, жадно целует взасос. Потом шепчет, постанывает и шепчет:

– Ну пожалуйста! Ну скажи! Я тебя очень умоляю! Сколько времени?

– Я тебя отымею! Отымею тебя! Слышишь! – захлебываясь, шепчу я.

Он кивает тяжелой головой.

– Да... да... да... я все... но скажи мне... пожалуйста... зайчик!

– Это я-то?!! Зайчик?!!

Смех разбирает меня!

– Я не охотник! Я так! Погулять вышел!

Он стонет, изнывает, уткнувшись лицом мне в плечо:

– Пистолет, пистолет, пистолет...

– Я в артели, задрал... Я в артели... Если я сейчас не вставлю тебе, я сдохну!

– Я – только пасс...

– Да я так и понял!

Вскакиваю, переваливаю его через плечо и, распугав детвору, скрываюсь во мраке. Он что-то слабо верещит, хлопает меня по спине. Он легкий, тонкий. Потом я запыхиваюсь, по пьяни сбиваю дыхание. Опускаю его на землю.

– Туда, туда! – шепчет он и тянет меня за руку.

Уже второй раз за этот день меня ведут за собой по трущобам. А что если это упырь? Я бы не хотел, чтобы он мне что-нибудь откусил!

От этой мысли я перехожу на шаг. Он все тянет меня.

– Э! Э!

Я останавливаю его. Он тут же запрыгивает на меня, обхватывает ногами, руками.

– Ты не упырь?

Он впивается в мои губы.

– Точно? Нет? Пожалуйста, скажи!

Блин! Так он и признался!

Он тянет меня в сквер. В Нахаловке есть сквер, да.

Морг, больница, острог и универсам – образуют каре.

Внутри него – большой сквер. Истоптанная замусоренная земля, кривые деревья. Тьма – хоть глаз выколи.

Сквер живет круглые сутки. По одним звукам и запахам я различаю, что происходит в данный момент. Бухарики жрут сивуху, запах дуриана, шприцы под ногами, кто-то стонет от удовольствия, кто-то от боли. У кого-то пригорела рыба. Детский плач... Девчоночий визг...

Мы бежим в самый угол, в самую чащу, там почище и народу почти никого.

– Ну ведь ты же не упырь? – изнываю я, стягивая с него штаны.

Член уже аж болит. Ставлю его на четвереньки, уже хочу вставлять... только сейчас вспоминаю. Лезу в сумку, долго не могу найти спрей. Щедро пшикаю на член, ну все, теперь целый час меня не возьмет ни одна бацилла.

– Ты же не можешь быть упырем! – я вхожу в него.

– Ай! Не быстро!

Меня полностью перекрывает, я уже ничего не соображаю. Только одно наслаждение во мне, дикое количество наслаждения.

– Эй! Как ты... как тебя... как же твое имя... имей совесть... не так... не быстро!

– Я убиваю упырей! И тебя! Тебя! Тебя! Уб... м-м-м-м!

– Ты не солгал?!! Не солгал? Не солгал... м... мн... е-е-е?

Я слышу свой рык. Оргазм такой сильный... я чувствую, что рычу сквозь стиснутые зубы. Чересчур много оргазма... Это даже больно!

Падаю рядом, как убитый. Светает... вроде... или меня глючит?

– Это было... это было... было это... ДА-А-А-А!

От сумасшедшего счастья, от истерики какой-то я закрываю лицо ладонями и смеюсь.

– Где ты был всю мою жизнь?!! Нестерпимая сволочная сволочь!!!

И тут я улавливаю какие-то звуки. Он издает неприятные... Я отнимаю руки от лица, поворачиваю голову.

Уже светает, да. Он все так же стоит на четвереньках... но теперь ему плохо. Он подавился?

– Э! Чё с тобой? Сердце? Плохо, что?

Он задыхается, дергается. Начинает принимать другой облик.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! Ну нет же! Нет!

А рука уже достала пушку.

Бесшумная яркая вспышка ослепляет меня. Я стреляю в него!

Разломить, вышвырнуть, вогнать, взвести...

Нет, нет, нет, нет!

Я ничего не могу понять. Его нет. Блондина нет. И светает...

Рядом со мной лежит Пушок. Лежит на его месте.

Я стою на карачках со спущенными штанами. “Носорог” в руке.

– Пу... Пушок... – я кое-как овладеваю своим голосом. – Пу... шок... Это же ты. И это тоже был – ты?

Подползаю к нему, он лежит на боку.

– Пушок! Зачем ты убежал? Пушок! Пушочек! Я... я же ... я знаю! – о плечо я вытираю лицо от пота. – Я понял тебя... ага... понял. Я только одного не понял! Если ты мальчик – то какого хера ты превращаешься не в кобелька, а в суку?!!

====== Глава 3 ======

– Пушок! Пушок! Пушочек! Эх ты, собака!

Пушок лежал на боку и был без сознания. Он редко дышал, и из его пасти пузырилась пена.

Я подполз к нему на карачках, поднял лапу, провел ладонью по ребрам. Он совсем не реагировал.

– Нет, я с тобой своей смертью не умру!

Холодный пот застилал лицо.

– Что же тебе, воды, что ли? Воды... наверно!

Я встал, осмотрелся, вытер ладонью лицо. Недалеко от нас стояла палатка. Я подбежал, откинул полог. В палатке спали парень и девушка. В глаза сразу бросилось, что парень волосат и не чесан, а у девушки тоскливые синяки на ногах.

– Дайте воды! Заплачу!

Они не реагировали.

– Вода есть?

И тут я заметил движение рядом с Пушком. К нему подбежали два парня, схватили за лапы и поволокли прочь.

– Эй! Куда?!!

Они рассмеялись, или мне это показалось?

Я схватил банку тушенки, наверное, последний запас этой парочки, и швырнул ее в спину одному из парней. Он вскрикнул, выгнулся, споткнулся. Я бросился к ним. Второй еще пару метров проволок несчастного Пушка по земле, но увидев, что я приближаюсь, бросил его, перемахнул через кусты и скрылся.

На бегу я поднял банку, налетел на упавшего похитителя и принялся долбить ею ему по голове. Вскоре банка лопнула, и протухший жир смешался со свежей кровью. Если бы не Пушок, я бы схватил хороший камень и продолжал раскалывать парню голову.

– Чужое – не лапай! – заорал я и харкнул ему в лицо.

Правда, почти ничего не вылетело, крошечные капельки белоснежной пены и все.

Подняв Пушка, я судорожно соображал, что делать. Потом, вроде, придумал.

Солнце еще не поднялось из-за домов, но уже пылала духота и жарища. Пить хотелось люто, до отчаяния. Да еще Пушок был горячий, шерстяной.

Нахаловка просыпалась. Торговцы вывозили телеги с товаром, открывались рыгаловки, а рюмочные и вовсе не закрывались круглосуточно. Народу, правда, было мало. Только алкаши и торчки, словно зомби, шарились в поисках дозы. Тут и там прямо на улице спали люди. Интересно, кто из них просто дрыхнет, а кто уже труп?

Лачуга Жони имела тот еще вид. Хотя где-где, а в Нахаловке я насмотрелся на халупы. Казалось, что его жилище было создано из листов железа, картонных коробок из-под холодильников и пластиковых ящиков от колы. Но оно было двухэтажным, и Жони жил здесь один – что было роскошью.

Все то время, что я долбился в тяжелую входную дверь с иллюминатором (снятую когда-то с катера), меня терзало нехорошее предчувствие. И точно... Когда Жоня открыл, я понял, что был прав. Плохие предчувствия меня никогда не обманывали.

Жоня был... Даже для Нахаловки это тело было фриком. Мне всегда казалось, что ему под сорок. Ситник утверждал, что двадцать семь. Но я не удивлюсь, если в реале ему был бы и полтинник. Невысокий, худой, волосы тонкие, редкие, короткие, крашеные в черный цвет. Лицо его состояло из огромных глаз (в которых застыла вечная голубая тоска) и губ. Губы были огромные – он что-то делал с ними, как баба, и, несмотря на свою идеальную форму, они всегда казались мне противными. Так неприятно смотрелись чисто женские губы на, хоть и чистейше выбритом, но мужском лице. На худых кривоватых Жониных ногах оказались надеты чулки с подтяжками. Дорогие, но что толку, если сквозь них пробивалась густая растительность? Облегающее черное мини платье с открытыми плечами, глубокое декольте которого выставляло на обозрение его волосатую грудь, довершало образ.