Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Блин! Да что со мной? Неужели я стал старым и нищим ворчуном? Так зачем я смотрю на него? А с другой стороны, почему бы и не посмотреть? Тем более откуда мне знать, может эту крутую мобилу он взял в кредит или это подарок. Отвезти его в паб поприличней, напоить пивом и поставить на колени в туалете. Полтинника за глаза хватит!

Ну а если он и вправду золотой мальчик? Ну нет – так нет.

– Человек, облеченный безграничной властью! Единоличный хозяин страны! Трусливый, ничтожный, боящийся собственной тени. Ждущий предательства из всех углов и поэтому ненавидящий всех и вся. Подлый! Погрязший в крови безумец, сошедший с ума от вседозволенности. Никогда никем не любимый и не умеющий любить! Всегда жестокий и циничный. Не имеющий... не способный ни на какие чувства! Чуждый простых человеческих эмоций, он всегда был холодным тираном.

Я все смотрел за движениями губ этого няшки и не сразу понял, что он говорит о Пушке.

– Кровавый безумец! Сам сошедший с ума и сводящий с ума всех своих трусливых подданных! Он ежесекундно творит беззакония, и никто не может и пискнуть в ответ, все зажаты страхом. Выросший в башне, в небоскребе, вдали от простого люда, он даже не знает, как живет его народ. С детства привыкший к огромному штату прислуги, он даже не представляет себе, как это – вставать рано утром на работу, считать деньги до зарплаты, экономить на всем. Единственное, что в нем есть – так это ненависть и презрение. Жажда крови, потому что он безумен, и как последний маньяк он упивается страданиями своих жертв. Что он может принести своей стране, кроме кровавого рабства и ненависти? Я уверен, что его нужно судить международным судом за преступления против человечности. За разгром лагеря беженцев! Он был там? Он знает, каково это – быть там, в этом аду! Он хотя бы проходил мимо этих зловонных трущоб, этот подлец? Преступник! Хоть раз в жизни покидал ли он свой золотой дворец, чтобы узнать, как в реальности живет его народ?

Я один из первых вышел из студии на улицу. Время было уже позднее. Сев на лавочку в тени, я наблюдал, как из стеклянных дверей выходит народ. Все во мне затихло. Я ждал чего-то. Моего няшки долго не было, но вот появился и он – с бумажным стаканом кофе в руке. Кто пьет кофе на ночь?

Он прошел мимо меня, мимо машин такси и решительно двинул к метро. Я проводил его взглядом, подождал пару секунд и пошел за ним.

Сидя прямо на поребрике, я смотрел, как он стоит у кассы в пиццерию. Заказывает сок и пиццу, садится за столик. Долго и хмуро смотрит на экран телефона. Брови у него красивые, густые. Видно, что не может дозвониться, психует.

В пиццерии он пробыл долго, больше часа, весь издергался. Я же спокойно сидел на тротуаре, и за все это время во мне появилась только одна мысль – я понял, что слежу за ним. Так у меня появилось еще одно развлечение на следующий час – понять, зачем я за ним слежу.

Он вдруг встал и вышел. Поморщившись, посмотрел на небо, что-то проговорил в телефон и быстрым шагом пошел в сторону стадиона. Хотя тут все дороги вели к стадиону.

Я пошел сразу за ним. Мою слежку давно бы вычислили, но он был так поглощен своими проблемами, что вряд ли заметил бы и танк за своей спиной.

Минут через десять он опять вышел к метро и встал у входа. Жилые дома отступили, и все пространство от неба до земли занимала стальная громада стадиона.

И вдруг появился тот, кого он ждал, это почувствовал даже я. Высокий, тощий брюнет, весь в татуировках и пирсинге. Страшный, прыщавый какой-то. Как такая няшка согласилась лечь под него?

Скелет подошел, и поначалу они общались спокойно. Я уже подумал, что сейчас они обнимутся и спустятся в метро, но вдруг няшка взбрыкнул и психанул. До меня долетел его недовольный вскрик. Скелет принялся что-то объяснять, но это еще больше взбесило няшку.

В кармане я нашел зубочистку в бумажной упаковочке, распечатал и стал грызть ее, неотрывно глядя на парочку.

Скелет достал планшет и стал что-то показывать, но няшка вырвал планшет и со всей дури шваркнул его об асфальт. Планшет вскрикнул и разлетелся на несколько частей. Скелет осмотрел няшку и двинул ему по уху. Няшка закрыл лицо ладонями и побежал прочь. Скелет наклонился, собрал все части планшета, сунул в рюкзак и спустился в метро.

Какое-то время он шел вдоль стадиона, мимо бесконечных колонн. Глубокая ночь уже давно разогнала весь народ по домам. Если бы он обернулся, то сразу бы увидел, что я слежу за ним. Но он не обернулся.

Обойдя стадион, он свернул влево, в сторону нового рынка. Я не отставал. Все дома тут уже спали. На тротуарах валялось много мусора: пакеты, бычки, бутылки – явный признак того, что тут живут мигранты-южане, а значит, и рынок должен был быть поблизости. И точно, Новый рынок, плоское, широкое здание, уже засветилось в просвете старых домов, как его окликнули. На скамейке, возле футбольной коробки, огороженной сеткой, сидела стайка подростков-южан, захаркивала территорию и слушала музыку. Он был слишком поглощён своим горем и никак не отреагировал на оклик. Такой проступок послужил сигналом к атаке. Подростки подорвались все как один, бросились за няшкой и вмиг догнали его.

Я остановился и вошел во тьму арки между домами. Всей стаей они вцепились в него и прижали к длинной глухой стене, расписанной злобными граффити.

– Телефон! – услышал я окрик-приказ.

В темноте прохода поблескивало горлышко от бутылки шампанского. Это, конечно, не спасет меня от этих шакалят, но если что, то хоть одному-то, но глотку перережу.

– Полиция! – заверещал няшка.

– Зря! – прохрипел я во тьме и выплюнул изжеванную зубочистку.

Один из подростков схватил его за плечо и стал быстро-быстро бить заточкой в спину. У няшки подкосились ноги, он упал, шакалята выхватили телефон и бросились врассыпную.

Я выдохнул и сглотнул. Вышвырнул горлышко бутылки и вышел под свет фонарей.

Ноги у него отнялись, и он пробовал ползти, но тут же упал на живот. Я подошел и опустился перед ним на одно колено. Вся футболка его уже набухла от крови.

Они искололи ему всю спину. Кровь густая, черная, значит, задета печень. Он хрипел и харкался, скорее всего и легкое проткнуто. Ноги отнялись – перебили нерв в позвоночнике. Я перевернул его. Нежное лицо уже синело. Губы были черны от крови. От его хрипов мое сердце леденело в предсмертной тоске. Он все пытался засунуть руку за спину и зажать рану.

– Смысла нет, – тихо сказал я и взял его за руку. – Пусть быстрее вытечет, меньше мучиться будешь.

С неимоверной силой он сжал мою руку. Были только мы с ним вдвоем, кровь, ночь и смерть – и ничего больше, во всей этой пустыне реальности.

– Я хотел сказать тебе... что Пушок не был таким. Он не такой. Ты лгал, – я убрал волосы с его холодеющего лба. – Я хочу, чтоб ты знал это. Пушок не такой.

Он дрогнул, кашлянул, и кровь попала ему на левый глаз. Я стал не спеша стирать кровь большим пальцем.

– Красивый... – шептал я.

Бесконечная ледяная бездна смерти чувствовалась физически. Она уже пришла за ним и сидела рядом, и я тоже ощущал ее. Нечто непередаваемо безмерное, всесильное, абсолютное. Он все хрипел, раздирая этим хрипом мое сердце, и руку сжимал так сильно, что я ждал, когда хрустнут косточки моей пятерни.

Глаза его остекленели, и взгляд потерял смысл. На черных от крови губах появился пузырек крови. Но, только появившись, он тут же дрогнул и лопнул.

Вот и все.

Я закрыл ему глаза. Поднялся и быстро пошел к метро. Забежав в пустой вагон, я уселся в углу, закрыл глаза и провалился в сон.

Очнулся я моментально от какой-то аритмии, наверно мне приснился кошмар, но я забыл его. Оглядываясь по сторонам, долго не мог понять, где нахожусь. Потом понял, что эта стальная гусеница, управляемая роботом, уже почти час катает меня по кольцу. Вагон был абсолютно пустой. Вездесущий пенопластовый стаканчик из-под кофе катался по полу. С одного из многочисленных рекламных плакатов на меня смотрела целая семья. Мать, отец, мальчик и девочка нашли супермаркет супернизких цен и светились от счастья. Семья была натуральной, это казалось странным. Неестественным. А что, женщина и мужчина тоже занимаются этим?

Часы утверждали, что уже должен был быть рассвет, но на улице все так же властвовала тихая тьма. Засунув руки в карманы джинс и втянув голову в плечи, я быстрым шагом пошел домой. Статуя телефонщика Шлимана в сумерках казалась мне фигурой гиганта-убийцы.

Непонятное чувство дрожало во мне. Все вокруг было странным. Воздух, сумерки, стены домов, спящие окна, предрассветная тишина. Часы врали, рассвета так и не было.

И когда я уже подходил к подъезду, я вдруг понял, что произошло. Запах... и влажность. Странное ощущение, что испытывала моя кожа, оказалось не чем иным, как дождем. Тучи в кои-то веки заволокли небо, и было ясно, что рассвет на сегодня отменяется.

Столица притихла.

Дожди пришли.

Зима наступила.

====== Глава 25 ======

Смертельно хотелось спать, но сон не шел. Слишком много нервов было во мне, слишком много болезненной энергии. Мне не нужно было даже закрывать глаза, чтобы чувствовать его лицо. Сначала оно представлялось мне идеальным: пухлые губы, гладкая кожа, густые брови, голубые глаза. Но тут же полупрозрачная розовая нежность уходила, и оно становилось синевато-мертвенным, задыхающимся. И так по кругу. Зацикленное изображение. Что-то наподобие тех шуток в Сети, когда одну и ту же фразу зацикливают и повторяют в течении нескольких часов или даже суток. Но в Сети можно было нажать на паузу, а вот где нажать на паузу в своей собственной голове – я не знал.

Через пару часов мне неожиданным образом полегчало. Окна, как всегда, были открыты, и непрерывная стена дождя напустила в комнату сырой прохлады. Я замерз и устал. Свернулся в одеяло и уже начал проваливаться в сон, как мне позвонили. Не знаю, зачем я взял этот телефон.

– Здравствуйте! Могу я поговорить с Дмитрием Владимировичем? – раздался бодрый молодой голос.

– Угу... здрасте...

– Вы могли бы прокомментировать сегодняшнее убийство для газеты «Газета»? – скороговоркой трещал голосок.

– Кому?

– Наше издание, наша газета называется «Газета» – не могли бы вы высказать свое мнение о гибели блогера и правозащитника Дмитрия Саймса? Его нашли сегодня утром зверски убитым в районе Нового рынка.

Дмитрий Саймс – вот как его звали! Тезка, блин!

– Да. Могу. Это секретная служба Государя. Этот юноша был честным человеком и всегда говорил только правду. Он смело говорил тирану, что он тиран, а тиран такой дерзости не прощает. Вот его и убили.

– То есть... по-вашему, это были секретные службы Мидланда, я правильно поняла?

– Да. Все так и есть.

– А вот еще такой вопрос, а... как вы...

– Извините. Хотите взять полноценное интервью – пришлите на мою страничку в Сети список вопросов и гонорар.

– А... ясно, спасибо.

– Пожалста, – и я отключил звонок.

Суки! Сколько раз я говорил себе, что нужно отключать телефон перед сном!

Сердце стучало как-то грубо, неправильно. Я оглядел темную, залитую дождливым сырым полумраком комнату, и такая тоска въелась в мое сердце, что если бы лежал рядом пистолет – я бы выстрелил себе в висок.

Зачем он поперся через этот мигрантский район? Почему они не могли помириться и вместе уехать на метро? Выпили бы бутылку вина, отсосали бы друг у друга и легли спать. Но ему нужно было разбить этот планшет и убежать прямо на встречу с этими волчатами!

Все не то! Все не так! Все неправильно это!

Столько времени ушло впустую! Нет тут никакого истинного Движения Сопротивления. Все везде только телевизионные пустышки.

«Союз офицеров» – отожравшиеся ублюдки!

Но самое тоскливое было то, что я чувствовал, что потерял всякую силу жить дальше. У меня просто не было сил что-то хотеть. Мне было плевать на Пушка, на Мидланд и Вангланд, на месть и на любовь. Все эти пустые слова размокали под дождем как кубики льда. Все стало бесцветным и ненужным...

Рука болела. Он на прощание стиснул ее так сильно, что сейчас во всю кисть расплывался страшный синяк, и что-то скрипело... и сжимать кулак было больно.

Так он умирал.

И начались для меня жуткие дни.

Поначалу я, как обычно, спасался алкоголем. Ближе к вечеру выходил из дому, не спеша брел до ближайшего мини-маркета и покупал бутылку самого дешевого виски. Узкую, длинную и прозрачную бутылку минералки, пару больших сочных яблок и большой двойной бургер, по пьяни меня всегда настигал голод, и мне нужно было что-то перекусить.

А потом весь вечер и всю ночь сидел перед телеком, смотрел всякую дрянь и не спеша пил виски с яблоками. Как отрубался – не помню. Просыпался среди ночи, в кресле или кровати, в одежде или нет. Выпивал бутылку минералки и падал спать дальше. Так я обманывал ночь и свое безумие. Меня это устраивало, но потом начались проблемы. Гадкая печень предала меня. Я чувствовал ее в своем животе, постоянно чувствовал и не мог спать. Я решил бросить пить. Разозлился на самого себя, на свой алкоголизм и решил все бросить.

И вот тогда-то меня и придавило.

Хуже всего было на закате, в сумерках. Опускающаяся тьма раздавливала меня. Тоска рвала мне сердце. Я дошел до того, что лежал на кровати, скрючившись, и грыз свой кулак. Мысли о самоубийстве становились все логичнее. Мне представлялась бритва. Жар от пореза на руке и красные капли крови на белоснежном кафеле... Они шипят от жара, настолько кровь горяча, а кафель холоден.

Не знаю почему я не убил себя. Как это ни странно, но мысли о самоубийстве помогли мне выжить.

Сны меня мучили, вот что плохо. Спал я при свете. Детский страх темноты вернулся ко мне. Я молил о сне без сновидений, но каждую ночь мне снилось одно и то же. Котята. Я мучаю их и убиваю их. Понимаю, что это нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. И вот так целыми ночами я пытал и убивал их. Они кричали, царапались, вырывались, но я все равно убивал их. Они умирали, а потом все равно воскресали, и все начиналось по новой. И вот этот звук ломающихся когтей в мохнатой утробе, он просто выворачивал меня наизнанку. И еще мне снилось, что я жру какую-то дрянь. Помои. Запихиваю себе в рот. Не знаю, может это печень давала о себе знать?

В ту ночь мне было особенно худо. Я очнулся в ужасе, за окном была тьма, и я понял, что сошел с ума. Я понял, что не могу определить, бодрствую я или нет.

Липкими от пота пальцами я стал набирать номер скорой. Но потом вдруг понял, что не знаю, не смогу описать свое состояние, на что я жалуюсь. Тут же мне пришла мысль выпить все таблетки из аптечки. Наверное, я все-таки созрел для самоубийства. Я зажег всюду свет и стал обшаривать квартиру, и уже рассвело, но я никак не мог сообразить, что у меня никогда и не было аптечки.

Так или иначе, но ночь издохла и оставила меня в покое. Я твердо решил, что следующую тьму мне не пережить, и ежели я не придумаю хоть что-нибудь, то хотя бы куплю выпивки, хрен с ней с этой печенью, да она уже к тому моменту и не болела.

Чем ближе приближался вечер, тем больше тоски становилось у меня на сердце. Чувствуя легкое подташнивание и головокружение, я оделся и пошел в магазин. По дороге мне встретилась девушка-карлик. Карлица смотрела на меня, как будто я был ей что-то должен, и довольно долго шла за мной.

К своему обычному набору я добавил еще пива. Щелкнув крышкой, я принялся мужественно глотать. Яркий плакат резал глаза.

Прямо передо мной встал человек. Тут же была машина. Человек открыл дверцу и улыбнулся:

– Добрый вечер. Здравствуйте, Дмитрий, есть разговор, сядем в машину.

Я не ответил и стал обходить его молча.

– Но что же вы? Всего на пару минут!

– Я никогда не сяду в эту сраную машину, сука! – заорал я и тут же остыл, отступил, оледенел.

– Не кричи, брат Кот, сядь в машину, чего мокнуть? – раздался тихий уверенный голос из машины, и, услышав это кошачье заклинание, я сел в салон.

Стоять тут было нельзя, и машина не спеша тронулась вперед. Что это за марка? Это был Вельвет от Карбон Моторс, просторный, тяжелый, мощный аппарат, люксовый, для директоров. И хоть машине было уже лет двадцать, но сохранилась она идеально. Луженый кузов, если следить хорошо за такой машиной, то ей сносу не будет. Сейчас уже таких крепких тачек не делают.

В просторном салоне мы были втроем: я, водитель и тип на пассажирском. В сумерках я не видел их лиц, света они не включали и ко мне не поворачивались.

– Привет, вождь клана, как жизнь у тебя, как сам? – спросил пассажир. Я молчал. – Плохо у тебя жизнь, какой еще она у тебя может быть? Как может чувствовать себя белый чистокровный человек среди всей этой цветной шушеры? Тебе свобода нужна, размах, а тут все либералы задушили законами и запретами. На бабу взглянуть нельзя, педикам приходиться руку подавать. Эх, житуха-житуха! Вот смотрю я на тебя и все думаю – когда ему надоест? Когда он устанет уже от этих пьянок, от этой брехни на телевидении? Мне товарищи говорят, забудь о нем, пропащий человек, алкоголик, извращенец, а у меня сердце за тебя болит! Вот веришь, нет? То, что ты женоподобных юношей трахаешь, это, конечно, твое дело, а вот то, что ты бухаешь, это четко свидетельствует, что нутро у тебя нормальное, что оно этой всей мерзости не принимает, вот ты и бухаешь. С Володькой этим, наркоманом поганым, сошелся, разве пара он тебе? Ты же наш, родной, и каким бы ты ни был, но нужно помочь тебе. Нужно помочь тебе, чтобы ты помог своей Родине. Не спросишь, кто мы такие? – я молча помотал головой. – Мы... группа патриотов Мидланда.

– О-хо! – вырвалось у меня. – Дальше не нужно! «Патриот Мидланда» – это звучит как ругательство! Тем более я уже знаю, что если кто-то заговорил о патриотизме, значит, он хочет поиметь тебя за бесплатно. Институт тоже имеет тебя в извращенной форме, но он по крайней мере за это хорошо платит. А вы...

– Ты разве не гражданин своей родины... – начала тень на водительском сидении, но меня трехануло всего, и я зашипел:

– А что мне дала моя родина? То, что не имел я прав и был среди господ как животное? То, что вышвырнули меня в Нахаловку? То, что даже не дали оправдаться после плена и заочно прокляли? За что мне уважать эту родину?!

– Ты Ледяной Кот... – начала тень на пассажирском.

– Я гражданин Вангланда! Он дал мне права и средства к существованию!

– А зачем так кричать? Мы же просто разговариваем...

– Нет, мы не просто разговариваем! Все это подстава поганая! Возвращайтесь в свою секретную службу и передайте им, чтоб больше своих агентов ко мне не присылали! А иначе я на вас заяву накатаю и такой шум в прессе подниму, что замаетесь оправдываться! Остановите машину! – тачка продолжала неспешно катить у самой обочины. – Остановите!

Одна тень кивнула, и вторая повиновалась. Машина встала.

– Ты вот что, ты как отойдешь, ты приходи в пивнушку, «Пивной причал» называется. Прямо на площади Шлимана, может, знаешь? Да мимо не пройдешь. Ты, как успокоишься и все обдумаешь, ты приходи туда и закажи большую кружку пива, и все, ничего говорить не надо. Сядешь к окошечку – и не успеешь выпить, как к тебе подойдут. Хорошо? Ты интересный парень, боевой. Нам такие нужны! – я мог поклясться, что тень улыбнулась.

Мне захотелось выйти. Вылезти из салона немедленно. Вырваться. Бросить все, закричать и убежать от проблемы. Как в детстве.

Царапая дверцу, я наконец-то нащупал ручку и открыл дверь. Машина остановилась. Они что-то еще сказали мне, но я мысленно проклял их всех и вырвался наружу.

– Мы не прощаемся! – сказала голова на прощание.

Меня передернуло. Голова пропала, стекло поднялось, и машина укатила.

Думать, анализировать совсем не хотелось. Хотелось сорваться на ком-то. В детстве в таких случаях я бы наступил кошке на хвост. Но я взрослый сейчас, а взрослому полагается терпеть. И я терпел. И молчал.

Ночь плыла в мире. Что это за улица? Далеко я от дома? Старые дома в три-четыре этажа. Брусчатка, плавный поворот под горку. Старые фонарные столбы, обклеенные объявлениями. Длинный железный забор, скрывающий стройку. Слепое ободранное здание, все в лесах, как зубы в брекетах, и неприметная зеленая сетка словно вуаль прикрывала фасад. Нервные граффити.

На такси тратиться не хотелось. Ночь была хорошей, свежей, сухой. Я решил пройтись. В любом случае дойду до метро, а там уж...

Реклама лезла в глаза. Все смешивалось и рябило. Магазин, аптека, ресторан.

Темная подворотня намекнула, что хорошо бы облегчиться. Я не думая нырнул между домами. К мусорным бакам жались ящики и коробки. Все здесь спало в глубокой тишине. Я подошел поближе к стене, расстегнул штаны, и тут же дверь в нескольких метрах от меня открылась. Струя зажурчала, бежать было уже поздно. Сначала я увидел первую дверь, состоящую из железных прутьев. Потом открылась и вторая, деревянная. Тут же послышалось приглушенное уханье музыки, наверное, это был служебный вход в какой-то кабак. Показалась фигура в футболке и с кипой темных волос. Волосы хотели меня ввести в заблуждение, но я сразу понял, что это парень. Я это чуял. У него были широкие плечи и узкий зад, угловатые черты, совсем не женские. В руках парень держал коробки. Освободившись от дверей, он повернулся ко мне спиной и пошел к ближним помойкам. Лампа над входом светила ярко, и я хорошо видел его. Тут же во мне проснулся оценщик, и я остался доволен и ростом его, и кожей. Волосы длинноваты, это было интересно, но нужно было увидеть его лицо. Только от лица его зависло – идет ли ему такая копна или нет.

Я кончил и застегнулся. Он бросил коробки в мусорку и развернулся.

Я выдохнул. Я его узнал, но поверить не мог. Словно бы я потерял кейс с хозяйскими деньгами и целый день бегал в истерике и искал его, а когда уже отчаялся, то вдруг увидел, нашел. Эти чувства и мысли промелькнули в моей голове за долю мгновения, и вот он уже вышел на свет. Да! Нос его и поджатые губы... и...

– Елисейка!

Он вздрогнул всем телом и замер, вглядываясь во тьму.

– Я не понял, а ты чё тут делаешь? – застегиваясь, я вышел из тьмы и пошел прямо на него.

У него так побледнело лицо, будто я воткнул ему нож в живот. Я подошел и взял его лицо в ладони:

– Ты чего? – зашептал я, все больше и больше осознавая, что это именно он. – Ты как тут вообще? Тебе кто разрешал? Я бить тебя буду!

Он захлопал влажными ресницами и вдруг повалился на асфальт. Я испугался, поднял его мягкое, легкое тело и усадил на рядом стоящие коробки.

– Эй-эй-эй! Ты чего, чувак? Прекращай! – я зачем-то стал растирать ему щеки.

Он кое-как открыл глаза, и я невольно всмотрелся в них. Они были темными. Темно-серо-зелеными. Это мне не понравилось. У него всегда были исключительно голубые глаза. А так как весь его цвет и вкус, и запах, и весь он сам принадлежали только мне, то я был против такого изменения. Я на него не соглашался, и я его не принимаю!

Он поднял руку и приложил прохладную ладонь к моей колючей щеке.

– Давай, – зашептал я ему в лицо. – Давай, помоги мне. Вставай. Что с тобой случилось?

– Господин... – проговорил он, судорожно втягивая воздух. – Это вы! Вы пришли!

– Это я, и я пришел, и я недоволен!

Он опять наполнил легкие воздухом и посмотрел на меня с мольбой.

– Что ты тут делаешь? Зачем ты приехал в этот проклятый город? Зачем?

– Вы за мной пришли... я знал! – он прижался ко мне.

– Что ты тут делаешь, в этом ресторане? Работаешь?

Он кивнул.

– А живешь где?

Он кивнул на дверь.

– Где? Там же и живешь?

Он опять кивнул.

– Херня какая-то! Но разве так можно? А! Или ты на втором этаже?

– Нет. Там. В закутке, на кухне.

Я даже отступил от него:

– Но зачем?

– Так сказал хозяин.

– Твой директор? А если на него инспекцию натравить? А? – я выпрямился, но он схватил меня за руку.

– Нет! Не нужно! Умоляю! Уйдёмте!

– Просто свалим, и все? – я посмотрел на лампу над входом. – А твои вещи? Деньги, документы?

– Нет... ничего нет! Вот все, что на мне только. Не надо туда заходить! Прошу вас! Уйдем! Просто уйдем, и все!

– Ладно... – обдумывая какую-то левую мысль, на автомате прошептал я. – Пойдем, но я тебя тащить не буду!

Он встал и вцепился мне в руку.

Мы вышли из подворотни и пошли вниз. Мощеная дорога была пуста и в свете фонарей казалась жирной. Людей тоже было мало, так, изредка какие-то прохожие.

Он шел на деревянных ногах, навалившись на меня и впиваясь мне в руку. А я все чувствовал тяжелый запах уставшей, давно не мытой плоти и дешевой кухни, исходящий от него.

Вскоре мы и вправду вышли к метро. Приятный глазу, насыщенный зеленый свет таблички я увидел издали. Около метро спало несколько длинных такси. Мы плюхнулись в первую попавшуюся, машина тронулась. Пошел дождь. Водитель молчал, и музыки не было. Только дворники вжикали по стеклу. В первое мгновение после падения дворников стекло было идеально чистым, но уже в следующий миг опять заплывало грязной дождевой водой. И это продолжалось бесконечно. Миг идеальной чистоты. Миг грязного мутного хаоса.

Он все вжимался в мое плечо, все вцеплялся в мою руку. Все шептал:

– Господин... господин... я бы умер... господин... я умирал! Без вас! Я...

Потом и вовсе затрясся и стал беззвучно плакать. И так и плакал всю дорогу.

Когда машина остановилась у спящего дома, дождь перешел в ливень. Я расплатился, вышел, вытянул его. Двери открылись быстро. Небольшая кабина лифта была невыносимо ярко освещена. С грохотом закрылись решетки, и мы поползли вверх. Я зажал его в угол, взял за челюсть и приподнял лицо. Ночь на помойке обманула меня – глаза у него были все такие же голубые. Это вызвало во мне приступ теплой радости.

– Я рад тебя видеть! Рад! Твою мать, реально рад! – шептал я, а он плакал и улыбался одновременно. Я впился в его губы, вымоченные дождем. На каком-то этаже зашла женщина с цветком, но у меня не было ни сил, ни желания останавливаться и делать вид... делать вид, что мы не такие... и...

Я вытянул его на своем этаже, а женщина улыбнулась и сказала:

– Эх, молодость, молодость!

У нее были красивые рыжие волосы.

Дома я первым делом отправил его в ванную. Он стоял посреди комнаты словно призрак. С опущенными руками, прятал глаза, не знал, что ему делать. Одежда его оказалась ужасной. Сначала я хотел упаковать ее и отнести в прачечную, но потом просто решил выбросить. От старости и пота она расползалась прямо в руках. Пока он мылся, я заказал пожрать и обыскал большое кресло, которое служило мне шкафом. Нашел трусы и рубаху. Но трусы мои на нем сидеть не хотели. А вот теплая рубаха в синюю клетку вполне сошла бы за свитер.

Тут же принесли и заказ, большую пиццу ассорти и красного вина, дешевого, но вкусного. Вообще заказы тут доставляли моментально.

Сидеть было особо негде. Кухня была маленькой. Да и не хватало стула для него. Мы сели на кровати. Я возился со стаканами, откупоривал бутылку, резал пиццу и все время смотрел на него, и сердце заполнялось нежной теплотой. Да, я узнавал его, я вспоминал его. Это был он. Тот самый. Мой. Я вспоминал все те нечастые моменты. Нежные и приятные. Расслабленные. Как я мог забыть о нем? А ведь я же забыл! Но, с другой стороны, после того, что случилось, вообще хорошо, что я не сошел с ума.

– Как ты носишь такую копну волос? – усмехнулся я. – У тебя шея не устает? Они же, наверно, килограмм весят! – я протянул ему бокал вина. – Ну, за встречу!

Я не заметил, выпил ли он, а я выпил все, вино было легкое, прохладное, вкусное. Я взял нежный, сочный, податливый кусок пиццы и впился зубами.

Он держал полотенце в руках. Кожа его была холодная и гладкая. Холодные худые плечи и темные, густые, мокрые ресницы. Он принял стакан и осмотрел его каким-то диковатым взглядом.

– Вот, бери! – я сам взял и протянул ему еще горячий кусок.

Он засопел, принял угощение, откусил... и вдруг слезы полились у него по щекам. Он откинул кусок, поймал мою руку и принялся ее целовать.

– Господин! Господин! Я знал! Я верил! Господин!

Я замер, но прервать его не решился. Было у меня чувство, что пусть уж лучше он выскажется и сам успокоится.

– Я голодал! Меня мучили! Я спал на улице! Но я верил в вас! Я знал, что вы придете! Я постоянно молил Всевышнего, и он меня не оставил! Он не оставил меня! Вы опять пришли и опять спасли меня!

Со слезами он полез обниматься. И я долго еще ладонью чувствовал его худую спину и даже прощупывал рубцы от побоев.

Слезы вымотали его, и он сполз вниз, накрыв своей густой шевелюрой мои колени.

– Как ты тут оказался? Говори! – прошептал я.

Он судорожно вздохнул, шмыгнул носом и повиновался:

– Я жил там, на той квартире, в пригороде, в таунхаусе. Деньги приходили вовремя, все было хорошо. А потом приехали двое, сказали, что от вас, и велели собираться. Вещей у меня было мало. Я собрался и поехал. Я им верил, ни о чем не думал. Они дали мне билет, визу и визитку отеля и отправили сюда на поезде. Я думал, что вы будете меня тут ждать. Я приехал, взял такси, добрался до отеля, заселился в номер. Отель был так себе. На картинке красивый, а в реальности не очень. Бассейн был большой, бассейн мне нравился.

Я прожил там месяц, дурацкий отель и кухня дурацкая, а потом мне на рецепшене сказали либо платить, либо съезжать. Платить мне было нечем, деньги больше не приходили на карту, пришлось съехать. Я все ждал вас. Но вас не было, и телефон ваш не отвечал. Две ночи я провел в сквере напротив отеля, все смотрел на подъезжающие к главному входу машины. Все думал – вы вот-вот подъедете. Сидел там, пока вообще не вышли все деньги, и еще целый день.

Когда есть захотелось нестерпимо, я пошел по улице... даже не знаю, найти что-то... хоть что-то! Долго шел, дошел до строительного рынка. Там, у парковки, толпилось много людей, все нелегалы в поисках работы. Кто-то приезжал за материалами, и если ему нужен был рабочий, то подруливал к этой толпе, и все эти нелегалы облепляли машину. Но забирали всегда только одного-двух... А часто и вообще никого. Там ко мне подошел один парень. Пристал ко мне с разговорами. Купил мне бутылку воды и печенье. Он тоже был нелегал и искал тут работу.

За этим рынком был пустырь, и там все они, эти рабочие, ставили палатки и ночевали в них, чтоб не тратиться на жилье. Он предложил мне переночевать с ним. А была уже ночь, я не знал города, мне некуда было идти, и я согласился.

В палатке он сразу стал приставать ко мне. Сначала ласково, а потом грубо. Хотел, чтобы я взял у него в рот за ту воду и печенье, что он купил мне. Я начал брыкаться, кричать, вырвался и убежал.

Шел по улице, дошел до какого-то кафе, а там на столике была тарелка с недоеденным мясом. Ну я... я взял ее и начал есть. Меня окликнули. Оказывается, сам хозяин стоял за стойкой, писал что-то. Он меня усадил, накормил, а потом отправил за город, на свою ферму. Там теплицы у него были, и он клубнику выращивал, и на него тоже работали нелегалы, все молодые парни. Работа тяжелая – с утра до вечера, и старых людей там не держали. На теплицах мне было очень плохо.