Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Я молчал. Мне хотелось побыстрее уйти.

– Не веришь? Ну вот, смотри! – и он полез в кармашек джинсов и достал перстень клана Ледяной кот. Настоящий, золотой, с голубым профилем оскалившегося кота. Я замер. – Я тоже из клана. Такой же непутевый, как и ты! Покажи свой.

Я поднял четырехпалую кисть.

– Твою мать! Так это правда! Прости. Я думал – это приврали по телеку! – он сочувственно цокнул языком. – Ну тогда тем более пошли! Пошли, я тебя угощаю. Ежели на чужбине встретились два Кота, то разве ж один не преподнесет другому добрую чарку вина?

Он обнял меня за плечи и увлек за собой. Идти было недолго. Выйдя из телецентра, мы пересекли сквер и вышли к музыкальному театру, на первом этаже которого раскинулся дорогущий ресторан «Хрустальная комната». Когда мы вошли, я честно предупредил:

– Я на соске, у меня в день пятнадцать фунтов лимит, а сюда без сотки и не зайдешь!

– Ерунда! Чушь! Не желаю слушать! – по-барски отмахнулся он.

Не успели мы войти, как нас провели к столику.

– Заказал заранее, чтобы обмыть гонорар! – усмехнулся он.

Я огляделся. Хрусталя здесь было мало, разве что только люстры. Помещение было старое, еще имперских времен. Все везде – белый холодный мрамор, стройные колонны, обнаженные статуи и золотые узоры.

Он заказал телятину, элитного коньяка, что-то еще. Видно было, что бывал уже тут не раз, персонал хорошо знал его.

– Володя, – протянул он руку, и мы познакомились.

Ловко и хищно орудуя серебряными ножом и вилкой, он резал красивое, розовое, податливое мясо и, глядя в тарелку, неспешно вел разговор.

– Это все бизнес. У нас все везде сейчас бизнес. Люди торгуют всем! И если раньше торговали просто вещами: пирожками или машинами, то сейчас торгуют мечтами, желаниями, религией, страхами. Торгуют политикой. М-м-м-м! – он положил в рот развратно-красивый розовый кусочек нежнейшего мяса, закрыл глаза и застонал. – Я торгую ненавистью. Мидландофобией. Очень ходовой товар сейчас. Я прихожу на передачи и говорю то, что от меня требуется. Я разжигаю ненависть к Мидланду, к нашей любимой родине, дожил, сука! – он слил последние капли с бутылки по рюмкам и заказал новую бутылку. Я так и не заметил, как высосал полбутылки коньяку.

– Но это же... это же называется разжигание межнациональной розни... – как-то приглушенно начал я. – Это же уголовное дело!

– Еще какое! – все загружая в рот кусочки мяса, быстро жевал он. – В Вангланде вообще с этим строго. Гомофобия, разжигание ненависти, насилие над животными, педофилия – все это очень серьезные статьи.

– Но тогда как же так? – нахмурился я.

Он навис над столом и интимно приблизился ко мне:

– Есть такая вещь как поправки к закону. И есть еще одна очень интересная вещь – секретные предписания. И вот одно такое секретное предписание гласит... – он обернулся по сторонам, – представителей любой нации ненавидеть нельзя, а Мидландцев можно! Понял? Ты можешь сказать – этот южанин идиот, и это будет нормально, законно. Но если ты скажешь – все южане конченые идиоты, тебя посадят. Но если ты скажешь – все Мидландцы рабы и кровожадные звери, то тебе дадут за это денег. Врубаешься?

– Но... но почему?

Он кинул в рот последний кусочек, поднял рюмку и посмотрел жидкость на свет:

– Потому что это война.

– Война?

– Конечно! Самая настоящая. Война не обязательно должна быть горячей. Эта война холодная, информационная, финансовая, гибридная, война рынков, идеологий, война за Ретранслятор.

– Но зачем?

– Что значит зачем? Если бы какой-нибудь вангландский педик-полудурок задал этот вопрос – я бы понял, но услышать его от тебя, брат Кот? «Все или ничего» – чей девиз? Наш девиз! И вот у Института Мировой Демократии тот же девиз. Они хотят воссоздать империю. Хотят вернуть себе неограниченную власть «от моря – до моря», как было раньше когда-то. Союз Северных земель уже под ними. Эти дрочилы слишком изнежены и ни на что не способны. Южане по сути тоже. Там у Института свои рычаги влияния, в любой момент они могут либо раздуть войну, либо потушить ее. И только наш Мидланд у них как камень на зубах.

– Но почему нельзя торговать, жить в мире?

– Да какая, нахер, торговля?! Ты о чем вообще? Это битва за Ретранслятор, я же говорю.

– Что это значит?

Он надолго замолчал, наполнил рюмки и начал:

– Ретранслятор – это телевизор, ну в смысле все средства массовой информации вообще! Сеть, газеты, радио, кино, реклама, образ жизни, мода, общественное мнение – все, что ты видишь вокруг. Люди думают, что мысли в их голове принадлежат им, но на самом деле их придумывают... там, где нужно. Понимаешь? Тот, кто имеет доступ к Ретранслятору, тот имеет неограниченную власть над людьми и может делать с ними все, что хочет. Южанам в этом отношении не повезло, у них доступ к Ретранслятору получили конченые ублюдки. Но это народ такой – темный, еще не вышедший из племенного периода. Императоры пытались их облагородить, строили театры, школы, но, видно, там требуется гораздо больше сил и времени. А вот нам повезло, у нас власть взяли более-менее грамотные люди, которые решили, что лучше потихоньку, но постоянно спокойно грабить богатых, чем обдирать нищих и ждать бунта.

– Ну, это я понимаю, а зачем воевать-то? Нам с Вангландом?

– Да потому что наши Ретрансляторы настроены на разные волны. Наши говорят: «Вот это – белое, а это – черное». А в Вангланде говорят: «Нет! Черное – это белое, а белое – это черное!» А это очень нехорошо для системы. Это ее расшатывает, беспокоит, вопросы нехорошие в головах начинают появляться. Всегда должна быть только одна точка зрения, так жить проще.

Я молчал. Я понимал, что он хочет сказать, но все равно не верил. Неужели все так просто... и ужасно одновременно.

За соседним столиком сидел здоровый, плечистый, мордатый мужик в женском черном платье и шляпке на шишковатой голове и изучал винную карту.

– Стипендия Вышковера-Логовенко – это сколько? – вдруг спросил я.

– Ну, кому как. Предатели же разные бывают. Не меньше пятнашки, это точно.

– Пятнадцать штук! – ахнул я. – А эти тебе сколько гонорара дали?

Он попросил счет:

– Трешку.

– А мне...

– Двести пятьдесят, знаю, сам так начинал.

Он расплатился, прибавив к сумме еще почти тысячу, наверное, был должен тут, и мы не спеша вышли.

– Продолжим! Непременно продолжим! У тебя дела есть? Отмени все, я тебя все равно не отпущу! – петушился он. От бутылки коньяка я уже был хороший.

– Я еще раз говорю, у меня денег нет.

– Не говори мне о деньгах! Деньги – это резаная бумага! Институт еще напечатает. Так! – он осмотрелся. – Знаю я хорошие места, но сегодня мне в центре лучше не светиться. Ладно. Поехали ко мне. Такси!

В такси он протянул мне стальную фляжку с коньяком. Закусить было нечем, и чтобы отвлечься, я спросил:

– А кто они вообще такие, Вышковер и Логовенко?

– Да ну тебя! – отмахнулся он.

– Я серьезно.

– Да не гони. Ты гражданин Вангланда и не знаешь, кто такие Великий Бо и Лёня?

– Не знаю.

Он усмехнулся и покачал головой.

– Вышковер – это у них светило научное. Знаменитый профессор, который всю жизнь изучал геев.

– Да иди ты! Нет такой науки!

– В Вангланде все есть. Он лет пятьдесят на это потратил, реально. Ходил с линейкой, мерил члены, записывал возраст, выявлял интересы. Кто как любит сосать, кто сколько в жопу дает и тому подобное.

– Да хватит гнать-то! – смеялся я.

– Клянусь! У него сотни научных трудов. Целые библиотеки книг. Он еще при жизни основал целый институтский городок – не один институт, а целый комплекс, где занимались вот этими исследованиями. Он у них как гуру, основатель целой государственной философии. Правда, к концу жизни он отошел от исследований и занялся правозащитными делами. А вот Логовенко – это уже наш полудурок, бывший земляк. Нашего примерно возраста парень. Там у него все началось с того, что он еще в Мидланде в школе написал стихотворение. Там им задали задание написать стих или что-то вроде того, а он возьми и напиши пидорастическое стихотворение.

– Зачем?

– Ну, больной на голову. Учителя, конечно, в шоке, как так, спрашивают, может ты ошибся, не то хотел сказать. Он настаивает – все именно так. Ну, повели его к директору, позвонили родителям. Он приходит на следующий день к директору и опять утверждает, что хотел написать именно это, именно так и никак иначе. Директор в шоке. Начинает сначала ласково, потом уже все более и более жестко разговаривать с ним, так сказать, обрисовывать ему дальнейшие перспективы. Тот ни в какую. Уперся. И тут позвали директора куда-то, нужно было ему отлучиться. Логовенко остается в кабинете один, достает гвоздь из кармана, заранее заготовленный, снимает штаны и прибивает себе яйца к стулу.

– Да харэ, слышишь?! – я закатился со смеху. – Какие яйца, чё ты гонишь?

– Отвечаю!

– Да как так-то? Сам себе? Яйца? Как такое вообще возможно?

– Прибил яйца! Кожицу – мошонку оттянул – и присобачил к стулу толстым словарем! Факт! Ты же знаешь, там кожа такая не чувствительная, ее можно спокойно продырявить. Так еще тюремщики делают.

– Но зачем? Смысл?

– Ну дебил! Больной на голову! Ну вот. Директор в шоке, конечно. Вызвали всех, кого можно. Вытащили гвоздь. Его сначала в госпиталь, потом в дурдом – проверять на адекватность. И вот из дурдома он связался с этим... вышел на сайт этой правозащитной организации для гомосеков, которую курировал Вышковер. Что тут началось! Мать моя женщина! Передачи, фильмы, выступления протестные. Что ты! В итоге Вангландцы арестовали шпиона нашего и предложили обмен. Ну, наши и поменяли. Выписали его из дурки и обменяли. Ну, а тут его уж как героя встретили. Мальчик-поэт, не сломленный фашистской машиной. Хотя его и не ломал никто, че его ломать-то? Захотели бы сломать – сломали бы! Да и поэт из него – как из меня балерина. Насколько я знаю, он вот это только одно стихотворение и написал. Поэт хренов. Вот тут направо, да! – кивнул он водителю.

Мы вышли на просторной парковке мотеля «Королева Сибилла», и на первых порах я даже не понял, где нахожусь. Город остался позади в сероватой дымке. Вокруг были только стальная нитка трассы и пустыня от горизонта до горизонта. Сам мотель был длинным прямым одноэтажным зданием в светло-розовых тонах. Володя рассчитался, дав щедрые чаевые, и смело повел меня в домик управляющего. Я ничего не понял, но решил помалкивать.

Ресепшен был темный, душный, с колокольчиком на двери, кошкой в кресле и множеством цветов в горшочках. Все окна были занавешены от палящего солнца, но оно все равно пробивалось сквозь щели. Тут у стойки шевельнулось нечто громадное, словно шкаф бесшумно решил перейти с места на место. Я напряг зрение после яркой улицы и увидел громаднейшую женскую фигуру. Безразмерную, выше двух метров и больше центнера веса, просто обескураживающе массивную. Хоть она и не двигалась, но было слышно ее тяжелое, какое-то астматическое дыхание. Я все свои силы потратил на то, чтобы скрыть удивление, но я был пьян, и все было напрасно – я один фиг уставился на гигантшу.

– Привет, радость моя! – почти лег на стойку Володя. – Я тебе денежку принес. Бери, пока даю. Ну и что, что мало, хоть что-то! Я же тебя люблю! Ну и вот, – он обернулся ко мне. – Вот мой друг, родственник. Телезвезда! – он зашел за стойку и снял ключ с гвоздика.

Великанша подняла на меня влажные глаза, и я услышал, как она с укоризной произносит:

– Опять напился. Сегодня-то по какому поводу?

– Как по какому? Сегодня праздник День Гонорара, кхи! Пойдем!

Я почему-то кивнул ей и выскочил за Володей. Мы пошли вдоль ряда белых дверей.

– Любит меня, ну а я же не против, пусть любит. Опять же, койка и харчи за бесплатно!

Он подмигнул мне, открыл дверь и завалился вовнутрь.

Это была самая простецкая комната-коробка. Низкий потолок, телек у двери, кровать, тумбочка – и тут же, без двери и ограждения, раковина с зеркалом и за углом – за целлофановой занавеской – унитаз и квадрат душевой с дыркой посередине.

Он вставил ключ-карту в кондер, и тот тут же ожил. Включил телек и полез в маленький холодильник за льдом. Из-под кровати достал огромную бутыль виски. Мы сели на кровати и чокнулись.

– Рад я, что тебя встретил. Ты меня поймешь. Родня как-никак! – он жадно отпил из бокала, чувствовалось – хотел побыстрее напиться. От пачки денег, полученной в телецентре, у него уже почти ничего не осталось. – А я дурак. Дурак! И никогда не прощу себе, что я такой дурак! У меня все было! Старший сын, наследник Семьи. Карта с неограниченным лимитом, дома, дачи, машины. Да и ерунда это все! Уважение! Вот что главное! Когда ты шел, то все видели, что ты – Ледяной Кот! Человек из Клана! Ты гулял, ты делал дела, отдыхал, куражился! Там простор был, на родине, там душевно было, правильно. Законно! Государь! Отцы! Все как полагается! Мужик был мужиком, баба – бабой, а педик... этих вообще не было! Каждый на своем месте. Тут господа, тут холопы. Чистокровные. Чистая раса, понимаешь? А тут? Каждая цветная скотина имеет право на тебя в суд подать!

– Да и по дурости я встрял! По дурости! – он в очередной раз осушил бокал и налил по новой, благо бутылка виски была огромна. – Оля ее звали. Если б ты только видел, какая красавица! Чудо! Чудо, просто чудо! Много баб у меня было, но такая... такая! Волосы... блондинка. Глазищи голубые, губки, что ты! А взгляд-то, взгляд. И даже, вот ты понимаешь, вот... просто смерть как офигенна! Просто до безумия! И не только снаружи, но и внутри! Такое вытворяла, ненасытная. Я уж думал – все перепробовал, но она – это нечто! Шестнадцать лет, твою мать! Ну, я и пропал! Пропал напрочь! А она из Каменного Волка, племянница вождя. Да и это еще не все. На выданье она была, сватали ее за этого змея, Алексашку, наследника Небесного Тигра. А это серьезно. Это, блядь, не шутки. А я не знал же сначала, да и сам я был женат. Наврала она мне, сказала – просто из обычной семьи, не дочь вождя.

Ну мы с ней зажигали! Ты не поверишь! На яхте уплывали в открытое море, и там – на сутки, до синяков, до рвоты, до истерики! Такое было!

Ваня мне говорил, предупреждал, да я ниче не слышал! Я думал, что деньги и власть будут всегда со мной. Авторитет. Дурак! Ну и все. Узнал батя ее, жених ее, Государь был недоволен, попортил девку. Жесть. Я, короче, в бега. Ну а куда бежать, знамо дело – в Вангланд. А тут эти бляди насели на меня, окружили шакалы поганые, ну я и начал вякать, раскрыл пасть. Ваня уже потом сказал мне, что зря я начал на Родину гнать, зря поддался Институту. Нужно было тихо сидеть – и все. Когда дома бы все улеглось, я бы вернулся по-тихому, когда Государь бы забыл обо мне. Да чё уж теперь говорить? Уже не воротишь. Диссидент херов! Ну зачем я тогда стал это все писать, говорить, зачем? – он вздохнул, глаза его покраснели. – Ну и все. Там меня прокляли. Дороги назад нет. Но и тут тоже не удержался, слетел со стипендии, теперь вот перебиваюсь всякой дрянью.

– А тебя почему лишили?

– Да... было там... всякое... – он опять наполнил бокалы. – Вот так и заделался я шутом у этих педерастов. Лаю на свой родной народ, на свою страну, сука. Долги кругом. В одном месте вроде дыру заткнешь, так из другого захерачит. Не успеваешь поворачиваться, – он оглядел меня словно бы видел впервые. – А где ты живешь?

– На площади Шлимана. А ты как часто на такие передачи ходишь?

Он встал и пошел в туалет. Стоял, пошатываясь, держась за стенку.

– Да раз в неделю, может, даже и два.

– Это двенадцать штук выходит. И имея двенадцать штук в месяц, ты живешь в этом клоповнике?

– У меня долгов много. Много всякого... такого... суды одолели... – он закончил и подошел к темному окну. Уже стемнело. Слеза скользнула у него по щеке. Он закурил, глядя в темноту, отодвинув плотную занавеску. – Я видел тебя с этим педиком, с блондином. Журналист он какой-то. Нафиг ты с ним ходил? Ты че, его трахал? – я кивнул. – Подожди. Если ты его трахал, а он педик, то, значит, и ты тоже педик? – он подошел ко мне и положил руку на плечо. Я молча, задумчиво кивнул. – Нахера? Хотя я тебя не виню. Ты хороший пацан. Ты свой. Кот. И это правильно... всех этих тварей трахать надо! – уже почти не имея контроля над своим телом, он грузно завалился на кровать, застонал и перевернулся на спину. Опять отпил из бокала, крякнул и закурил. Нога об ногу начал скидывать кроссовки. – Если бы ты знал, как сильно я их всех ненавижу! – он тяжело вздохнул. – Веришь, нет, я бы сам, лично их всех бы перебил. Не... Баб и детей в сторону, конечно, а вот мужиков... всех бы. Весь Вангланд. Решил бы вопрос раз и навсегда!

Я закурил его сигареты. Где-то я это все уже слышал.

– А где ты живешь?

– На Шлимана, – я встал и подошел к окну.

– На Шлимана... – проговорил он и захихикал. – Суки... Я бы... всех их... трахать... давай баб закажем... – и он замолк.

Я тоже уже бы полностью в футляре. Долго стоял, держась за окно, и глядел на ряд уличных фонарей. Когда я обернулся, в комнату уже вошла гигантша. Она сидела на кровати и, положив его голову на свои необъятные ляшки, приглаживала его волосы. Я долго смотрел на нее, все думая, удастся ли мне сказать предложение или просто уйти молча.

– Извините... – проговорил я и вышел прочь.

Такси не было долго. Я сидел прямо на поребрике. Асфальт был мокрый. Голубые буквы «Мотель Королева Сибилла» горели прямо в черном небе. У каждой двери желтой краской было размечено парковочное место. Бабочка истерично кружилась вокруг фонаря. Изумрудная ящерка, словно украшение, вылезла из кустов и с довольной мордочкой уставилась на меня.

Как добрался я до дому – не помню. И как уснул – тоже не помню. Я был смертельно пьян в ту ночь.

====== Глава 24 ======

Володя позвонил неожиданно и без приветствий тут же закричал в трубку:

– Мидланд! Быстро! Мидланд – это...

– Э... Агрессия, – сразу же проникнув в суть игры, выдал я.

– Хорошо. Еще!

– Уэ... тюрьма...

– Пошло и избито! Мидланд – это тюрьма мечты. Нет, бля, не то.

– Мидланд – кладбище любви. Не?

– Не плохо! Ага. Империя, лишенная света... Шестерни фашистской машины, перемалывающие свободную любовь! Бля! Я гений!

– Ты стихи, что ли, пишешь? – усмехнулся я.

– Нахер! Бери выше! Я художник! Картины рисую. Выставка у меня завтра, а еще нихера не готово. Будет называться «Тюрьма любви». Или – не, слишком пошло. «За гранью разумного»... О! Вроде не плохо.

– Ты и художник, что ли?

– Да я и поэт, и художник, и акционист, и кто угодно – лишь бы бабки платили.

– Ясно, – улыбнулся я, я был рад его слышать.

– А ты приезжай ко мне. Поможешь в сотворении современного искусства. А? Гонораром не поделюсь, но бухла хоть запейся, есть и курнуть, и нюхнуть. Приедешь? Приезжай!

Когда я вылез из такси, я думал, что ошибся адресом. Сразу за голубой сферой дельфинария стояло необъятное белое здание, по всему корпусу которого тянулись белые стальные конструкции, из-за чего оно напоминало гнездо исполинского орла. Парковка была почти пустая. Внутри тоже было пусто, только ряды торговых автоматов и банкоматов. Я объяснил скучающему охраннику что к чему, и он указал мне куда-то налево.

Видимо, это был новый торговый центр, но еще не открытый или же не пользующийся спросом. Стеклянные лабиринты помещений под магазины излучали тоскливую пустоту. Я уже подумал, что заблудился, но услышал приглушенный гул музыки. В самом углу – около туалетов – за стеклянной стеной раскинулось помещение, в котором смело бы разместился большой магазин. Пустое и гулкое, светлое и пыльное. Много пластика и стекла. Ворох полиэтиленовой пленки, накрывающей непонятно что и развевающейся на сквозняке, напоминал инопланетных медуз или же гневные души недовольных покупателей.

У отштукатуренных стен стояло с дюжину холстов. Половина из них была девственно бела, а другая половина являлась уже законченными полотнами. На одном холсте было размашисто начертано слово «Мидланд» и напрочь перечеркнуто жирным кровавым крестом. На другом – слово «Надежда» затоптано кровавыми следами. Третий холст был вообще без слов, с одними только красными мазками, похожими на раны. Также был холст, исписанный одним и тем же словом «Угроза». И еще парочка с броскими словами посередине – «Твари» и «Хочу любить».

Володю я застал в самом процессе работы. В одних трусах, с баночкой гуаши и кисточкой в заляпанных руках, он пританцовывал и выводил на холсте цифру 4.

Тут же стоял стол, укрытый газетами, который ломился от бутылок алкоголя, закусок, пачек сигарет и всякого в таком духе. У стола курила девушка в одних крошечных, почти незаметных трусиках. Худая и рыжая, длинноволосая, симпатичная. Увидев меня, она тут же принялась смешивать дикий микс в стопке.

– Четыре, сука, подростка-гомосексуалиста покончили с собой в Мидланде в том году! Четыре, – орал Володя.

Электронная музыка долбилась в уши из невидимых колонок.

– Откуда знаешь? – спросил я.

– Данные правозащитной организации «Радужное детство». Хотя они всех подростков-суицидников в Мидланде записывают педиками. И-хи!

– На! Пей! – рыжая протянула мне стопку.

– Что это?

– Коктейль «Вырви глаз»! Херачь залпом!

Я проглотил не думая. Желудок вспыхнул, и бодрый жар побежал по венам.

– Ты знаешь, что эту рыжую суку возбуждают педики? – орал Володя. – Она тащится от совокупляющихся накаченных мужских тел. Больная стерва!

Огненная лисица подошла ко мне, всунула колено между ног, провела рукой по груди и осмотрела с ног до головы.

– А правда, что ты трахал самого Государя? – она смотрела в упор, во всю силу своих серых глаз.

– Я много кого трахал, даже упырей, – я взял ее за грудь.

– Это чудо-парень! Ты его не обижай! – угорал Володя.

Я хотел поцеловать ее, но в последний момент увидел, что у нее раздвоен язык, и тут же перехотел:

– Сделай мне еще этой термоядерной штуки, – попросил я.

Она провела рукой по моим волосам и повернулась к столу.

Не знаю, что она намешала туда, но от второй стопки я охмелел как с бутылки водки. Володя с рыжей были почти голые, и я тоже решил немного оголиться. Я спустил штаны, вынул член, обмакнул его в баночку с красной гуашью и в углу холста с надписью «Угроза» вывел четыре корявые буквы «С Т О П». Володя плакал от смеха. Рыжая с любовью омыла мой член минералкой, промокнула салфеткой, поцеловала и заправила в штаны.

Когда все картины были готовы, они, наконец-то, убавили музыку и прошли к столу. Девушка достала порошок, который они принялись жадно втягивать ноздрями, а я же так сопротивлялся, что дело чуть не кончилось дракой, но ничего нюхать я не стал. После той ночи я возненавидел наркотики.

– А почему... зачем Вангланду столько геев? Почему они так яростно их защищают, ведь у них и так полно прав? – сидя на полу и потягивая дамскую ментоловую сигарету, спросил я.

Володя надолго задумался:

– Я тоже об этом думал. Мое мнение – потому что геями проще управлять, – он хапнул стопку виски и втянул воздух сквозь сжатые зубы. – Натуралов ты не сможешь запретить. Натуральную семью. Она естественна, самодостаточна. Она натуральна! У натуральной семьи нет и не может быть врагов. Религия, политика – все за них. Поэтому натуралы сильны и могут требовать, устанавливать свои правила. А геев надо защищать. Они зависят от государства. В любой момент может прийти президент-гомофоб и объявить их вне закона, а натуралов запрещать никому не придет в голову! Вот поэтому геи – самые верные рабы системы. Опять же, контроль рождаемости, – он снова надолго замолчал, непрестанно изучая меня. – Искусственная популяция, они все у Института на поводке. Ты нормальный мужик, ты волк, ты сможешь выжить в дикой природе, а педики – они как эти мерзкие маленькие собачонки, которые сдохнут без диетолога и парикмахера. Милая, – вскрикнул он, – а у нас есть хоть одна картина про гомиков? Я не помню... хоть одну-то надо.

Я закрыл глаза и весь погрузился в мощный кайф, светящийся во всем моем теле.

Музыка гремела, и Володя, пританцовывая в трусах, малевал всякую хрень и сам же с нее хохотал до слез, и бесстыжая рыжая девка ходила туда-сюда, сверкая красивым задом.

Так создавалось искусство...

Открытие выставки я пропустил. Проспал – словно двоечник день экзамена. Прилетел на такси в футболке, шортах и шлепках. Охрана не хотела пускать меня, и Володя вышел за мной лично. Выглядел он до истерики офигенно, я даже не ожидал! Бронзовый пиджак из дорогой шерсти, черная водолазка, темно-голубые джинсы, черные туфли и очки в тонкой элегантной оправе. Бокал вермута в руке. Рыжая тоже была тут. В строгом простом платье цвета холодного серо-стального северного моря, которое подчеркивало жгучий огонь ее рыжих волос и блеск серых глаз.

Я сначала чувствовал себя неуютно в этой униформе туриста среди всех этих снобов, но потом понял, что неожиданным образом поступил правильно. Все эти горделивые театралы расценили мою «униформу» как вызов нормам света, как презрение к этикету, такой панк-демарш против устоев, и не только не порицали меня, но даже и прониклись.

Когда ослепительно красивая высокая дама с золотыми волосами в длинном, легчайшем платье – словно лебедь – с серьезным видом рассматривала надпись «СТОП», которую я намалевал своим членом, я покраснел.

В углу стоял неприятный, лысый, как колено, мужик с большой серьгой в ухе, самый грозный критик из всех критикастов, и озвучивал свое мнение.

– Это народное искусство. А народное искусство всегда прекрасно. Да, оно эксцентрично, необузданно, оно несет в себе вызов, даже плевок в общество, но оно всегда честно, правдиво, искренно – и это самое главное. На полотнах в первую очередь прекрасно выражена боль, душевная тоска и отчаяние автора. Человека талантливого, безусловно, который пережил все ужасы фашистского строя, но не сдался и бежал, вырвался на свободу. И это – предупреждение всем нам, людям свободного мира, какие темные ужасы творятся у нас под боком.

И я прямо чувствовал, что каждая его похвала сопровождается веселым денежным звоночком открывающейся кассы. А вообще, это было гениально! Нарисованная за три секунды картина, просто заборная глупость, которая не стоит и того холста, на котором изображена, после нескольких слов Самого Главного Критика превращается в очень дорогое, элитное произведение искусства. И я смотрел, как Институт превращает дерьмовый, дешевый бред в огромные бабки, и просто восхищался. Просто тихо офигевал и восхищался.

– Да, это мой напарник, мой дальний родственник, мой собрат по несчастью, – учтиво улыбаясь трезвой улыбкой, говорил Володя, кивая на меня. – Мы долго создавали эти полотна. Много спорили по каждой, даже ругались. Потому что он спорщик, он очень упрям! И конечно, это было очень тяжело. Очень тяжело опять вспоминать этот человеконенавистнический ужас, который мы пережили на родине. Опять пропускать это через себя, изливая на полотна.

Таким образом, рыжая щетина моя опять замелькала на ти-ви, и, естественно, тут же ожил телефон, и посыпались предложения.

Я выбрал ток-шоу «Совершенно Секретно», и хоть гонорар там был и не самый большой, но тема была военная, и я надеялся встретить офицеров-перебежчиков, и я их встретил.

Это был здоровенный мужичара, белоснежно-седой, идеально выбритый, с длинной, монументальной рожей. Он долго трепался по телефону, а я все терся рядом, желая переговорить с ним. Разглядывая его отожравшийся затылок, я вспомнил этого вояку. Он был командующим одной базой, и на бюджетные деньги соорудил рядом с ней личное поле для гольфа. Растрата вскрылась, его стала щемить прокуратура, он сбежал в Вангланд и объявил себя жертвой режима. Тут же он был каким-то заместителем председателя представителя правления... короче, какой-то бугор в организации «Союз офицеров Мидланда».

– Здравствуйте. Я... давно уже хочу связаться с вашей организацией. Я разделяю ваши убеждения и хочу вступить... Хочу помочь в борьбе, э... ну... хочу, так сказать, посодействовать...

Он посмотрел на меня как настоятельница монастыря на проститутку, которая захотела проповедовать среди монахинь целомудрие.

– Молодой человек, вы служили? – через губу спросила морда.

– Я... нет... я... а что?

– Так вот. Мы очень серьезная организация. У нас состоят только истинные патриоты. Мы, не жалея сил, боремся с тираном за свободу. Мы хотим всему миру показать весь ужас военной машины тирана. Мы ратуем за создание новой Мидландской армии, демократической, прозрачной, не агрессивной. Такой армии, которая защищает, а не угрожает. Но, к сожалению, всякие подозрительные личности хотят примазаться к нам, чтобы опорочить доброе имя...

– Ну ясно, ага, – не выдержал я. – Вы гонорарчик-то уже получили на кассе, или у вас за месяц вперед все выступления проплачены? – улыбнулся я.

– Этот разговор закончен, – побагровела морда.

– Вне всяких сомнений, – еще более елейно улыбнулся я.

Правый мой кулак свела судорога, шариковая ручка лопнула и острым краем разодрала большой палец.

Как я мог быть таким проклятым дураком? «Союз офицеров»... Сборище продажных ничтожеств, у которых самая крупная военная операция в жизни – купить билет на поезд до Вангланда! Все это одна большая сказка для дебилов одноклеточных, а первый кретин из них – это я. Всё время оказалось потрачено впустую! Если и работала в Вангланде действительно серьезная группа военных, то о ней мало кто знал, и уж, конечно, до них было не дозвониться человеку с улицы.

Твою мать!

У стены стоял невысокий мужик с седыми, длинными, собранными в хвост на затылке, сальными волосами и трещал по телефону. До обмирания сердца хотелось подойти, схватить его за патлы и начать бить головой о стену.

Начали появляться первые мысли, как бы слинять отсюда, пока не началась передача, но вдруг сердце сладко ахнуло, и я позабыл сразу все.

Я почуял его сразу. В таких вещах я не ошибался, и хоть половина студии разделяла нас, но я вцепился в него взглядом и уже не отпускал. Я мог поклясться, что чую его, ощущаю кожей свежую нежность лица.

Он тоже был приглашенный гость и встал напротив меня. В этой студии не было стульев, и гостям приходилось стоять друг напротив друга за длинными столами.

Да... Это оно... Какая удачная находка! Сколько же ему лет? Черные тонкие волосы до самых глаз, пухлые пунцовые губы, белые пальцы. Единственное, что портило его, так это горделивая тень голубой манерности. Вот у Пушка такого никогда не было. А у этого (ну почему я проморгал, когда представляли его?) чувствовалась манерность во всем. Во взгляде, в том, как он взбрыкивает головой, отбрасывая челку с лица. И губы эти... безусловно похотливые, рабочие... они бы могли доставить мне немало приятных моментов.

Хотя... есть ли смысл тратить на него время? Его телефон стоит как три моих пособия. Да и в мой эмигрантский район его не заманишь! Но с другой стороны, у меня же есть те пять штук, вполне хватит произвести хорошее впечатление: дорогой ресторан, дорогая тачка напрокат, элитный номер в отеле. Угрохать за пару суток пять штук на эту няшку? А потом вдруг что случиться, а у меня ни копейки лишних денег. Нет! Слишком жирно, даже для таких пухлых губок.