Текст книги "Четкие линии (СИ)"

Автор книги: Шион Недзуми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Есть, – отстранился.

Елена перевела дух, как будто ей это тоже было необходимо.

– Готово, – кивнула, – теперь надо бежать, рисовать твою книгу и отсылать экземпляр в Отдел Тайн. Время играет против нас.

Полностью с ней согласен.

Улепетывали мы из того коридора так, что я углы чуть ли не через стены срезал.

Следующую неделю меня не было ни видно, ни слышно, сразу после выполнения домашнего задания я удирал в Выручай-комнату и рисовал, рисовал, рисовал. Без остановки, охваченный вдохновением, что пришло на смену всплеску адреналина от нашего маленького приключения. Основатели не мешали и не скучали, большую часть времени они проводили в гостях у Годрика. Кандида и Пенелопа возвращались счастливыми, веселыми, а вот Салазар – раздраженным и еще более ядовитым – если такое вообще возможно на свете. Приходилось отрываться от работы, успокаивать любимого мага и обещать нарисовать Годрику все, вплоть до кошачьих усов, если вот один Основатель факультета Слизерин меня обнимет и поцелует. И не станет больше раздраженно шипеть.

Но, несмотря на перерывы, весьма приятные, надо сказать, манга была закончена в срок. Сыщики-любители обнаружили прячущегося в Хогвартсе Темного лорда и выдали его аврорам. Пришлось им правда пометаться, побегать от главного злодея, уворачиваясь от его заклинаний. Фоукс принес им Шляпу Годрика, откуда Рон достал клинок и убил змею – не будем отходить от канона. А внезапно появившийся Северус Снейп Авадой убил злодея. Закончилось все оптимистично: поцелуями потрепанных, обожженных местами героев на фоне аврорской суеты.

Главное – точно расписать местонахождение Лорда и способ открытия клетки, который выяснила – разумеется – Гермиона Грейнджер.

Первый экземпляр я переправил Рите Скитер с просьбой отослать в Отдел Тайн. Взамен сообщил, что зарисовка о крестражах – истинная правда. Они действительно находятся в Хогвартсе. Судя по ответной записке, дамочка пришла в восторг.

А основной поток томиков пошел через два дня – надо же дать фору невыразимцам.

Все время меня не покидало чувство эйфории. Удачно завершенное дело, уничтожение угрозы исполнения Пророчества. Неужели седьмой курс станет самым спокойным? Даже плохое предчувствие отодвинулось на задний план. В те дни получалось верить, что все будет хорошо.

За завтраком студенческий коллектив вновь жужжал растревоженным ульем.

– Что случилось? – поинтересовался у Гермионы, присаживаясь рядом.

Рон привычно уже пододвинул тосты, Бобренок – чай.

– Вот, – Драко развернул газету.

Рита мои намеки не пропустила, новость была свежей и ошарашивающей. Уважаемый директор Дамблдор, президент, великий и так далее по списку нашел три оставшихся крестража Темного лорда и спрятал их в Хогвартсе, чтобы передать в Министерство. Честь и хвала нашему герою. Невыразимцы прибыли ночью, сразу прошли в кабинет хранения и уничтожили угрозу окончательно и бесповоротно. Остается только один вопрос: почему столь великий чародей не сделал чего-то подобного ранее? Не хватило опыта? А еще есть непроверенная информация, что сигнал о хранении крестражей в Хогвартсе в Отдел Тайн поступил от анонима.

Ну, не могла Рита совсем обойтись без скандала. Впрочем, директору это не повредит.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – выдохнул Драко. – А поцелуй вышел эпичный. Хотя я предпочитаю предаваться страсти в уединенной обстановке, а не на глазах у авроров.

Рон покраснел, Гермиона хмыкнула, отпивая чай.

– Зато романтично, – сказала, как припечатала.

Простите, ребята, но мне надо поделиться новостями с Салазаром. Извинился, убежал, предчувствуя, что еще пара-тройка таких таинственных побегов, и меня возьмут в оборот, в смысле допросят с пристрастием и едва ли не с сывороткой правды. В этом отношении зря я свел Бобренка с Мышкой, теперь у первой огромный запас зелий на все случаи жизни.

В Комнату я летел как на крыльях. Чтобы немедленно запнуться, удариться о стену подозрительного молчания и тяжелой атмосферы, царящей в комнате. Даже она сама не высовывалась, лишь шелестел уголками рисунок котенка над столом.

Дурное предчувствие просочилось в душу, захватило ее, пережав горло стальными, ледяными тисками.

На месте портрета Слизерина чернела огромная дыра. Рама, стена уцелели, но вместо самого полотна лишь черная копоть, непроницаемая, пахнущая горько полынью.

В голове взорвалась бомба, ее ослепительный свет залил глаза, тело стало невыносимо тяжелым, ноги подкосились, и я неуклюже опустился на пол.

– Гарри, – голос Пенелопы звучал виновато, – мы были у Годрика и не видели, кто это сделал. Салазар отказался сегодня с нами идти. Прости…

Ее слова… ее голос… они словно толчком придали картине перед глазами реальности. В которую я не желал верить. С трудом поднявшись на ноги, подошел к бывшему полотну, провел пальцами по саже, оставляя белые следы. Пожалуйста, пусть это будет дурацкой шуткой, пожалуйста, вернись.

Стена под пальцами еще теплая и шершавая, пахнет горелой краской и полынью, ее привкус ощущается на языке, от него тошнит. И хочется кричать, кричать, срывая горло, не щадя связок.

Боль щемила грудь, разрывала изнутри. Впервые в этой жизни я плакал, рыдал, захлебываясь слезами и горечью поражения. Я победил. И проиграл одновременно. Потерял гораздо больше, чем приобрел.

Поблекшими кусочками осыпалась моя эйфория, а вместо привычной яркой мозаики появлялось то самое дурное предчувствие – сбывшееся – и вина. Огромная, осознанная вина. Не послушал себя, свою интуицию, увлекся. Потерял.

Салазар…

Не имеет значения, кто это сделал, просто… Салазара больше нет. Нет – страшное слово. Никогда – еще страшнее.

Потолок вздрогнул от странного грохота, как будто взорвалось что-то в одной из башен.

Мне уже было все равно.

Впервые в жизни я ощущал себя пустым и бездушным.

========== 37 ==========

Отрицание.

Гнев.

Торг.

Депрессия.

Принятие.

Мое принятие стало бесконечной апатией. Есть такое глубокое, неизбывное чувство у каждого человека, что все обязательно будет хорошо. Вера в хорошее. Без Салазара у меня не получалось верить. Каждую ночь он снится мне, проклятый темный маг, приходит, утешает, гладит по волосам, обнимает, я чувствую его запах, гладкость густых волос, смотрю в зеленые глаза… Каждое утро встаю с этой проклятой верой в хорошее, в то, что такой сильный артефакт не мог пропасть бесследно. И каждый раз черная подпалина в изящной раме как удар под ребра, болезненно, оглушающе.

Он ушел и забрал мое вдохновение. В прошлой жизни, в самые худшие годы, при любой беде или неприятности работа становилась моим спасением. Я рисовал, рисовал и рисовал, никак не мог остановиться. Выплескивал свои чувства на бумагу, передавал их героям своих произведений. Теперь я не могу ничего, рука не держит кисть, и наброски обычным шелестящим ковром лежат на полу. Потому что любой лист связан с Салазаром, с его мыслями, чувствами. Словно наяву, поднимая рисунок, я слышу его голос. Спорит ли он, язвит или поддерживает, он рядом, в моей голове, и это сводит с ума. Если бы дементоры оказались поблизости, им нечего было бы из меня выпить.

Салазар ушел и забрал все самое светлое. Умом понимаю, что справлюсь, переживу и пойду дальше, но не оправлюсь до конца никогда. Сейчас же это представляется невозможным.

Браслет клеймом жжет руку, хочется сорвать его с кожей, с кровью и мясом и выбросить к чертовой матери. А потом сразу становится стыдно, потому что это все, что осталось мне от Салазара.

Уже нет боли, нет неизбывной тоски, есть лишь пустота и безразличие, действия как у куклы на шарнирах, механические и пустые.

И нет Салазара.

– Гарри, как насчет того, чтобы прогуляться? Забрось книжки, ты готов к экзаменам. А сейчас солнышко, тепло. Или в шахматы сыграем?

– М-м-м…

– Если хочешь, могу попросить родителей прислать что-нибудь из магловской библиотеки.

– М-м-м…

– Можем ограбить Гринготтс.

– М-м-м… Что?!

– О, очнулся, – оскалился предвкушающе Малфой. – Ну, говори, Поттер, что с тобой происходит? На тебе лица нет. В принципе, и раньше красавцем не был, но сейчас вообще страшно подойти, мини-версия дементоров Азкабана.

Вот, для чего нужны друзья. Не трогали, дали погоревать, поплакать, а затем пинком – да в суровую реальность.

– Ничего, кошмары, – вымученно улыбнулся.

Парни не верили, взгляд Гермионы стал откровенно скептическим, но в душу не лезли, за это уже стоит поблагодарить врожденную или развившуюся – у кого как – тактичность.

– Попросить у Северуса зелье сна без сновидения? – только и спросила Бобренок.

– Не стоит, – иначе сновидения все равно будут, но вот проснуться я не смогу, вынужден буду досмотреть до конца, а это всегда больно.

Гермиона соскользнула с парты, подошла и обняла меня, теплое дыхание коснулось шеи, ладошки прошлись по спине.

– Мы рядом, если захочешь поговорить. И никому не скажем, – прошептала она.

В пустоте разлилось тепло благодарности, еще слишком слабенькое, болезненное, в последнее время любые намеки на чувства вызывали боль. Разум защищался от них апатией.

– Спасибо.

Девушка кивнула и вернулась на свое место.

– Итак, – сменил тему Дракон. – У кого какие планы на лето?

– Курсы в Отделе Тайн, – тут же отчиталась Гермиона. – Изучить требуется много, мне еще школьное магловское образование нагонять, поэтому любое свободное время принадлежит невыразимцам.

– И Северусу, – пропела белобрысая ехидина.

– И Северусу. Но не этим летом, – вздохнула с грустью девушка. – У него очередная Конференция зельеваров. Кстати, он говорит, что следующий год станет последним в роли преподавателя. Потом перейдет на частные заказы.

– Ну, и правильно, – фыркнул Малфой. – Отец давно говорил ему заняться наукой и выполнением личных заказов. В школе крестный только талант свой гробит впустую. Никто не ценит.

– Почему никто? Мы ценим, – возмутился рыжик. – Но ты прав. Подумай, зелья для Больничного крыла может сварить и сама мадам Помфри, и семикурсники, кстати, было бы неплохой подработкой. А вместо этого такие простые составы варит целый Мастер.

– А я о чем! – хлопнула по парте Гермиона. – Видела письма Северуса, он еле успевает писать статьи в журналы и отвечать на личную корреспонденцию.

– Но теперь-то у него все с этим в порядке, – расплылся в улыбке Малфой. – Времени стало больше, у статей в журналах больно знакомый стиль изложения…

Со своим горем я пропустил все изменения в жизни друзей. Однако не чувствовал в себе сил зарисовывать новый том манги. Вообще не хотелось притрагиваться к кисточке.

– Северус диктовал, я записывала, заодно кое-что переформулировала, а то его тезисы слишком уж заумные, – Бобренок закатила глаза. С таким лицом женщины говорят снисходительно: “Мужчины”. – Он проверил, ему все понравилось, да и отзывы отличные. А проверить эссе первых двух курсов и сварить кое-какие зелья для меня несложно.

Ого, размах поражает воображение. Бобренок взялась за зельевара всерьез, освободила ему время как только могла.

Я тоже поступал так… когда… Нет, не думать, не вспоминать.

– Родители Драко решили устроить проверку, как мы будем уживаться всей компаний на территории одного поместья, – Ласка выглядел откровенно несчастным. – Пригласили меня, Грингассов и подругу Астории.

С миссис Уизли будут проблемы.

– Мама не знает? – проницательный Бобренок, весьма проницательный.

– Нет, – мотнул головой Рон. – И чем дольше не узнает, тем лучше. Мне не нравится скрывать Драко от семьи, но я лучше познакомлю его с Чарли или Билли. Да даже Перси адекватнее воспримет наши отношения, чем мама с папой. Папа как всегда будет кивать и отмалчиваться, а мама…

Наболело у парня, наболело, вон, как страстно изливает чувства. Если бы Салазар выжил, я бы даже скрывать не стал, всему свету заявил бы о том, что мы пара.

Он всего лишь портрет, пусть и живой, но… Для меня он был человеком. И влюбился я в этого человека, в Салазара Слизерина, того самого, которого этот портрет изображал.

Мотнул головой и с трудом вернулся к обсуждению. Ребята как раз подошли к вопросу, как скрыть отсутствие Рона целое лето.

– Скажи ей, что решил стать разрушителем проклятий, как Билли, и хочешь подготовиться. А Сириус как раз пригласил тебя воспользоваться его библиотекой, так что лето проведешь у него, – все гениальное просто.

– Хорошая идея, – задумчиво протянул Малфой. – И есть шанс быстро вернуться в дом на площади Гриммо, если понадобится, у нас ведь камины связаны.

– Но миссис Уизли может нагрянуть внезапно, – с сомнением возразила Гермиона.

– Тогда Кричер скажет, что Рон ушел проветриться с Поттером или сидит в библиотеке Блэков, куда не у каждого есть доступ. А сам сможет появиться у нас и переместить Рона. Поверьте, мои родители меньше всего хотят скандала, а он будет, если миссис Уизли узнает, с кем встречается ее сын, – вздохнул Драко.

– Она и так узнает.

– Тот самый случай, когда лучше поздно или никогда.

Засмеялись, в красках представляя себе реакцию матриарха Уизли. Да, действительно, лучше поздно. Лет через тридцать. Но не уверен, что мальчики смогут скрываться так долго.

– Хорошо, с этим вопрос решили. Гарри напишет Сириусу и обо всем договорится, – подвела итог Гермиона.

– Он возражать не будет? – неуверенно подал голос Рон.

– Сириусу только дай поучаствовать в каком-нибудь заговоре, – отмахнулся. – Лучше скажите, что стало с Астрономической башней?

На меня посмотрели с ощутимой жалостью.

– “Стало” с ней, Гарри, еще несколько месяцев назад. Но ты тогда не реагировал на окружающую действительность, поэтому мы тебя не трогали, – наставительно и обеспокоенно произнесла Гермиона. Как она умудряется сочетать подобные тона? Улыбнулся ей слабо. Да, сейчас я возвращаюсь к жизни, рывками, нестабильно, но возвращаюсь. Лишь пустоту убрать из груди не получается.

– Тот прибор в самом центре, помнишь? – Рон прервал лекцию подруги на полуслове. – Он взорвался, снес крышу и стены, оставил только площадку. Директор так и не смог выяснить, что послужило причиной.

– Этот прибор находился там со времен Основателей, – вставил Малфой. – Говорят, его изобрела Кандида Когтевран, но для чего он предназначался, никто не знает. И убрать его из Башни тоже не получалось, он часть Хогвартса.

Кандида может, Кандида молодец.

– Сейчас Башню уже восстановили, – Гермиона устроилась поудобнее. – А теперь поговорим о самом главном – об экзаменах.

– О, нет! – стон Ласкового Дракона был как никогда единодушен.

Экзамены, или головная боль студентов. Тех, кто считал, что на последних двух курсах получится расслабиться, горькое разочарование поджидало еще в самом начале, когда “окна” в расписании стали единственной возможностью худо-бедно справляться с ворохом домашних заданий, практики и тому подобного. Не стоит даже заикаться про невербальные, которые учили все, с напряженными, покрасневшими, как при запоре, лицами сверля пеналы и карандаши на столах. Карандаши и пеналы оставались глухи к мольбам и вообще равнодушны к потугам студентов.

До сих пор не представлял, как много значили для меня уроки Салазара Слизерина. Его голос звучал, когда я резал ингредиенты, его смех сопровождал невербальное колдовство перед комиссией из преподавателей. Я снова и снова слышал его ехидные замечания, которыми он сопровождал рассказы Пенелопы о переводе рун и гальдраставов. Да и не только Салазар приложил руку. Все Основатели постарались. На экзаменах я чувствовал себя уверенно, понял, что знаю больше и… как-то не так. Словно уроки с Четверкой заточили мой разум несколько иначе. То, что вызывало трудности у других, у меня шло легко. А, может, все дело в том, что ни один из портретов не давал мне поблажек. Они не могли наказать, отнять баллы, но нет ничего хуже, чем видеть разочарование в глазах друзей.

В результатах своих экзаменов я не сомневался. Однако на сдачу их, на поддержание обыкновенного вида ушли все мои душевные силы. В классе всегда удавалось спрятаться на последних партах, затеряться в толпе, внимание никогда не было сосредоточено только на мне одном. Но при индивидуальной проверке знаний нужно было не только колдовать, но и держать лицо. Чтобы никто не узнал о пустоте и тяжелой, тягучей боли, черной мутью осевшей на дне души. По окончанию последней проверки я чувствовал себя выжатым, как лимон. Не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Поэтому я просто смотался в Комнату Годрика. Достаточно темно, а мощные стены и массивная мебель создавала ощущение безопасности, крепости, в которую никто не проникнет.

Дракон спал на своем месте, я расположился неподалеку, за столом. Пальцы сами по себе теребили браслет Слизерина, поглаживали змейку по крохотным чешуйкам.

– Так и будешь сидеть? – поинтересовался Гриффиндор. Кандида и Пенелопа ушли в Выручай-комнату, они вообще часто оставляли меня с магом, с ним я чувствовал себя… не таким разбитым.

– Я справлюсь, обязательно справлюсь, – должен, просто обязан.

Годрик хмыкнул, а затем погладил подбородок – жест задумчивости.

– Гарри, Салазар рассказывал тебе историю этого браслета?

Поднял глаза удивленно. Годрик часто отвлекал меня историями о прошлом или полезными уроками, но никогда еще не затрагивал тему лучшего друга. Хотя это и было нелегко, ведь половина жизни мага была связана со Слизерином общим детищем.

– Да.

– Ты знаешь, что брачные браслеты – всегда парные? – наверное, удивление отразилось на моем лице, потому как Годрик улыбнулся и, если можно так сказать, устроился поудобнее. – У каждого из нас – я имею в виду портретов – есть свои особенности. Мы заказали портреты в одно и то же время, но свойства им решили придать различные. Например, Кандида соединена со своей Комнатой, а я – со Шляпой и кабинетом директора. Пенелопа единственная из нас, кто мог добавлять свои воспоминания портрету уже после его создания. Обычно такое не происходит, память портрета застревает на том миге, в который закончилась работа над ним. Дальнейшую информацию он может воспринимать только из чужих уст, да и то частенько ее забывает. Пенелопа ради такой возможности пожертвовала большинством свойств обычных зачарованных изображений. Но никто не знает, какие возможности дал Салазар своему портрету. Салазар был талантлив, это неоспоримый факт. Не только, как зельевар, но и артефактор. Правда, для Артефакторики ему требовалось приложить гораздо больше усилий, чем тем, кто родился со склонностью к данному ремеслу. Как бы то ни было, Салазар свой портрет неведомым образом усовершенствовал. Он урезал большинство его возможностей ради какой-то одной, не знаю, какой.

Зато я, кажется, догадываюсь. Ни один портрет не способен погружать в себя, так сказать. Почему-то сейчас, в компании Годрика, воспоминания не вызвали привычного приступа щемящего страдания.

– Салазар не мог добавлять свои воспоминания портрету, как это делала Пенелопа. Поэтому его изображение не могло знать, что в последние годы жизни Салазара я решил преподнести другу подарок. Меня всегда огорчало то, что браслет он сделал в единственном числе, как будто отдавал всего себя другому человеку. Поэтому мы с Пенелопой и Кандидой решили, что неплохо было бы нашему товарищу побыть немного эгоистом. Не то, чтобы Салазар таковым не являлся, в разумных пределах, конечно, как все темные маги, но никогда это качество не касалось его сердца. Поэтому я сделал ему второй браслет, похожий на твой, внешне – так точная копия. Но с другими свойствами. Какими – не скажу, об этом знали только мы с Салазаром, причем мне он стер память об артефакте. Он спрятал браслет где-то в своей Тайной комнате и никому об этом не рассказал, даже дал клятву молчать, хотя не сомневаюсь, что в вопросах личного свойства Салазар хранил бы тайну вечно. Я веду нашу беседу к тому, что где-то есть второй браслет, о существовании которого не знал даже портрет Салазара, только сам Слизерин. Он ждал несколько столетий, чтобы вручить свой подарок, поэтому…

Надежда. Вот, что пытался дать мне Годрик. А еще понимание. Салазар ждал долгие годы, терпеливо, не говоря ни слова. Кто знает, какие страдания скрывались в его душе, какое отчаяние терзало его при мысли о том, что он никогда не встретит человека, который полностью понравился бы ему. И который принял бы темного мага со всеми его заморочками, с ласковостью и жестокостью, даже с некоторой кровожадностью. Я видел это в его глазах, читал как мангу, что он ждал и не верил в то, что дождался. Пусть даже после смерти.

Но даже при таком раскладе Слизерин не сдавался, продолжал руководить факультетом, защищать Хогвартс, воплощать свои мечты в жизнь. Он не расклеился, а совершил то, что позволило назвать его сильнейшим темным волшебником Британии.

Он не хотел быть в одиночестве и заставлять другого человека принадлежать ему безраздельно. Хотел принадлежать и сам – вот, почему принял браслет, созданный Годриком. Будь это не так, не сомневаюсь, Салазар нашел бы способ высказать свое неудовольствие.

Одним Хогвартсом больше, одним меньше…

Что-то я снова разнервничался. И в то же время стало легче, совсем чуть-чуть, но легче. С Годриком мне всегда было легко говорить, хотя поначалу Основатель и давил.

– Спасибо, Годрик.

Гриффиндор кивнул, принимая благодарность.

Домой я ехал уже не апатичным, но усталым. Как будто эмоциональный диапазон, выработав свой резерв, теперь уснул, восстанавливая силы. И никак не проявлял себя. Ни удивления, ни радости.

Слизерин все также снился мне каждую ночь, утреннее пробуждение – удар, болезненный и четкий. Ничего этого нет, это всего лишь иллюзия. Которой можно наслаждаться до звонка будильника.

На перроне дожидалась миссис Уизли, неприязненно косившаяся на белобрысое семейство. Драко обеспокоенно поглядывал в нашу сторону, пока Сириус рассыпался перед Молли в уверениях, что ее чадо не пострадает и даже – о, ужас! – чему-нибудь научится на каникулах. Только после девятого по счету убеждения миссис Уизли поверила и отпустила Рона. Плечи Малфоя-старшего слегка расслабились, разгладилась морщинка на лбу Нарциссы, Драко вздохнул облегченно, хотя они официально и общались с Асторией и ее подругой.

Гермиона, сразу после победы над Молли, мигрировала в сторону родителей, стоящих неподалеку. Те протянули ей какой-то конверт, нетрудно догадаться, что отдохнуть подруге не дадут ни капельки.

Впервые я мог не прятаться, впервые моя персона никого не интересовала. Эпопея с Темным лордом завершена, Дамблдор герой, подтвердивший свою гениальность, раз нашел целых три крестража. И я мог бы не скрываться, если бы не привык жить в пансионате, с полосатой шевелюрой и безразмерными рубашками.

– Все в порядке? – Сириус взглянул обеспокоенно.

Я что, так плохо выгляжу?

– Да, все отлично. Загляну на днях, повеселимся, сходим куда-нибудь, – меньше всего на свете хотел появляться в людных местах, однако Сириус со свету сживет своей опекой, если заподозрит неладное. – Просто эти экзамены… – закатил глаза.

Крестный издал лающий смешок и потрепал по волосам. Рона отконвоировали на площадь Гриммо, где он вряд ли задержится дольше, чем на две минуты, которые требовались, чтобы дойти до камина и воспользоваться сетью.

Сириус уже привык, что крестник у него вполне самостоятельный мальчик. Поэтому я первым делом зашел в неприметный тупик, активировал браслет и направился в туалет, где уже совершил привычное превращение в Эванса Грея.

Пансионат встретил меня жужжанием пчел и ароматом малины – хозяйка испекла пирог к моему приезду.

Только пройдя в комнату, которую занимал столько времени, осознал простую истину, она свалилась на меня оглушающей волной, заставила замереть на кровати.

Я не знаю, чем заняться этим летом. В прошлые годы у меня был крайне насыщенный график. Манга, иллюстрации. В этом, предчувствуя катавасию с крестражами, иллюстрации я изготовил заранее, в начале года, чтобы передать впоследствии издателю. А манга… не могу, просто не могу взять кисть в руки. Книга ассоциировалась у меня с Салазаром, слишком много времени мы провели в работе над нею.

При воспоминании об издательстве, на ум пришел Гриффин. И снова это подсознательное отторжение. Я всегда сравнивал редактора с Салазаром, находил плюсы и минусы, поэтому его фигура слилась у меня с Основателем, вернее, с его оценкой и тоской по портрету. Смотря на Гриффина, я всегда вспоминал, что лето не вечно, что я обязательно вернусь в школу, к портрету.

Теперь возвращаться не к кому. Не хочется даже идти в Камден-Таун, потому что там Мегги. Или уже не там, у нее вполне может открыться своя выставка. Или подруга, наоборот, отстояла свою независимость и возможность такой своеобразной подработки, которой грешили даже знаменитые художники. Кто знает, когда придет вдохновение.

При всем моем уважении к проницательности Гермионы, Мегги, как художница и сестра многочисленных мелких дьявольских сущностей, которых звала своей семьей, могла дать Бобренку сто очков вперед. Она подмечала детали и делала совершенно неоднозначные выводы. Как тогда, с моей ориентацией. Ей не составит труда разглядеть тоску, заметить взгляд побитой собаки, который я наблюдал в зеркале.

Денег за иллюстрации с лихвой хватит на этот год, а там… дальше я обязан отойти, жить. Потому что привык бороться и не умею сдаваться. Таков мой путь мангаки.

Ранее жизнеутверждающие мысли вызывали насмешку и горечь иронии. Чтобы не думать, лег спать, свернувшись в комочек. Возможно, ветер, напоенный ароматом цветов, врывающийся через окно в комнатушку, унесет от меня сны с Салазаром. Потому что они мучительны.

Нет, пусть оставит. Без них еще тяжелее.

Издатель назначил встречу на мой день рождения. Впрочем, какая разница? Раньше я праздновал их в Макдональдсе, за парочкой коктейлей, мороженым и прочими вредными, но очень вкусными вещами. Подумаешь, схожу чуть позже, ничего страшного.

На этот раз встреча проходила в магическом ресторане, в отдельной кабинке. Эрик Гриффин ждал, как показалось, слегка в нетерпении. Не знаю, откуда появилось такое впечатление. Вроде бы все как всегда, но что-то выдает, какое-то нервное напряжение, натянувшиеся внутри него струны. А еще этот пристальный взгляд, мужчина словно разложил меня на составляющие, проверил и убедился в их целостности. Только после этого лицо его слегка расслабилось.

– Добрый день, – удалось скорчить улыбку. В пансионате, где не требовалось держать лицо, при отсутствии работы, в многочисленных прогулках по Лондону, становилось легче.

– Добрый день, благодарю, что сумели выкроить время для встречи.

Поднял брови. Почему бы я не должен был?

Заказал себе холодный чай со льдом – лето выдалось жарким – и вслушался в слова Гриффина. Он расспрашивал о жизни, о самочувствии. Обычная, вежливая беседа. Так что же меня все-таки так напрягает?

Высокие стаканы появились на столике, соблазнительно запотевшие, то, что нужно в жару. Извинившись, припал с жадностью. Все-таки маскировка имеет свои минусы, когда не можешь достать палочку при маглах – становится плохо от солнца во всех этих маечках-рубашечках-шарфиках, какими бы легкими они ни были.

На пятом глотке меня повело, мышцы словно окаменели, и тело застыло статуей на стуле. Гриффин кивнул удовлетворенно, оставил деньги, которые немедленно испарились, и поднялся.

Странно, но не было страшно. Апатия спасала меня и от этого. Я смотрел, как мужчина плавно обходит стол, приближается, и думал только о том, что скоро, возможно, встречусь с Салазаром. Зачем еще понадобился бы редактору неизвестный художник-маг.

Гриффин поднял меня на руки, легко, невозмутимо, и аппарировал. Вообще-то это невежливо, но какая разница.

Мы очутились в просторной светлой гостиной, за французским окном расстилался густой сад, поросший густым шиповником. Где-то крякали утки, веяло влагой, наверное, поблизости водоем.

На стенах висели летние пейзажи, пол устилал мягкий ковер, а кресла были подвинуты к окну, чтобы хозяин и его гость могли наслаждаться летним днем, не покидая прохлады помещения.

Но меня ожидало другое место.

Мужчина усадил меня за стол, наколдованными веревками связал так, что и рыпнуться нельзя, даже если бы я мог. Разум заходился в крике, требуя, чтобы я хоть чуть-чуть испугался. Все равно. Апатия, безразличие. Все равно. Только где-то внутри тлела искорка, осколок мысли, что Салазару мое поведение не понравилось бы. Но и ее душила тоска.

– Скоро действие зелья закончится, не хочу рисковать, – пояснил Гриффин, кивая на веревки. Обошел стол, расположился напротив и внимательно еще раз осмотрел меня. – Радует, что ты так просто не сдаешься. Хотя твое поведение слегка печалит. Недостойно ученика Салазара Слизерина.

Действие зелья проходило, и мне удалось сощурить глаза. Не стоит и пытаться бить по больному, хуже уже мне не станет.

Гриффин фыркнул и стал снимать с пальцев кольца. Они становились видимыми, стоило только мужчине прикоснуться к ним. Простые, серебряные и золотые, но на каждом были выгравированы руны и гальдраставы. Тонкая, изящная ручная работа. И весьма мощная. От волны исходящей магии мне становилось не по себе. Насколько же силен сидящий напротив маг?

С каждым кольцом облик Гриффина неуловимо изменялся. Становились тоньше черты, полнее нижняя губа, глаза приобретали оттенок весенней зелени.

Сердце билось где-то в ушах, руки сами напрягали веревки.

С последним легшим на стол кольцом мне захотелось закричать, вырваться и убежать. Или наброситься на фальшивого Гриффина.

Потому что напротив меня сидел живой Салазар Слизерин.

В современной одежде, волосы его едва достигали плеч, и не было родинки в уголке рта. Но в остальном… Салазар Слизерин.

Изо рта не вырывалось ни звука. Судя по всему, Гриффин еще и околдовал меня, вернее, не меня, так как браслет все еще на запястье. Он мог зачаровать веревки, а уже те не пропускают слова.

– Мне было девять лет, когда ко мне вернулась память о прошлой жизни. Каково же было мое удивление, когда я понял, что внешность моя почти полностью соответствует оригинальной, – длинные, гибкие пальцы провели по тому самому, не отмеченному родинкой, уголку губ. Он заметил, он всегда замечал мои движения. Хотелось согнуться пополам от нахлынувшей боли, почти физической, но не на глазах у… кем бы он ни был! А маг тем временем продолжал, смотря только на меня, не отрывая взгляда: – Даже имя соответствовало. Наверное, я слишком долго проносил кольцо с Воскрешающим камнем, а, может, все дело в том, что я потомок одного из братьев из легенды. Смерть всегда покровительствовала этому роду. Как бы то ни было… Родители были с чудинкой и назвали меня Салазаром, в честь Основателя. Хотя, как я понял, его не слишком любят в нынешнее время, – презрительный фырк. – Спустя два года они погибли. И тут я совершенно не при чем, могу тебя уверить. Несчастный случай, мои родители были учеными, экспериментаторами, весьма увлекающимися натурами. К тому времени дар уже проявил себя, и родственники отправили меня в Дурмстранг. А в семнадцать лет… На меня нахлынули воспоминания. О некоем зеленоглазом мальчике, взросление которого я наблюдал глазами портрета. О его художественном таланте, о его приключениях. Картины сводили с ума, это была неконтролируемая лавина, она чуть было не погребла меня под собой. Мне понадобились полгода и глубокий Омут Памяти, чтобы рассортировать воспоминания, уложить их в голове. И возникло любопытство. Кто этот мальчик? Как и где он научился так рисовать? Чем он сумел заинтересовать мой портрет до такой степени, что тот воспользовался свойствами, которыми я его наградил? Хотя и знал, чем все это может закончиться.