Текст книги "Дети слепых (СИ)"
Автор книги: Scarlet Heath
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
– Ничего, я уже почти-почти… Здесь так красиво!
Но неожиданно фотоаппарат дрогнул и чуть не выскользнул у Тио из рук. Она вздрогнула всем телом и подалась ещё вперёд, чтобы удержать его, но перегнувшись слишком сильно через перила балкона, сама потеряла равновесие.
На какой-то миг Йойки пронзил холодный липкий ужас – ему показалось, что сейчас Тио упадёт. И, наверное, так и было бы, если бы Йойки не успел поймать её за талию и удержать. Тио тихонько вскрикнула, сердце Йойки подпрыгнуло в горлу. Он держал её так крепко, как только мог.
Всё это случилось за каких-нибудь несколько секунд, а Йойки казалось, что время в тот момент остановилось. Время просто исчезло. И остался только он сам, его ледяной страх и падающая Тио.
Тио спустилась с возвышения и вцепилась в Йойки. Чудом спасённый фотоаппарат опустился на пол. Йойки продолжал прижимать Тио к себе, а снег продолжал идти.
– Я так испугался, – прошептал Йойки.
– Я тоже, – голос Тио дрожал. – Прости меня.
– Но я ведь обещал не отпускать тебя, помнишь?
– Да…
– Тио.
– Йойки.
Они смотрели друг другу в глаза, и неизвестно, кто к кому потянулся первым. Быть может, это случилось одновременно.
Поцелуй был короткий, лёгкий, несмелый. И губы были такими тёплыми, а ветер – холодным, неистовым. Снежинки касались кожи и таяли. А Тио и Йойки стояли словно на вершине снежного мира и не разжимали объятий.
В тот момент они по-настоящему принадлежали друг другу, а весь мир принадлежал им.
– Я никогда ни с кем не целовалась, – прошептала Тио спустя какое-то время.
– Я тоже, – сказал Йойки. – Ты извини, если что не так…
– Нет, всё так, – улыбнулась Тио и положила голову ему на плечо. Щёки её пылали.
Казалось, они могут стоять вот так, обнявшись, ещё очень долго. Но балконная дверь неожиданно скрипнула, и на пороге возникла мама Йойки.
– Ой! – воскликнула она. – Я забыла постучаться!
– Мама! – взревел Йойки, ставший весь пунцовым. – Зачем ты пришла?!
– Да вот… хотела позвать вас пить чай. Здесь же такая холодина! Тио простудится… в общем, – она сама смутилась и засмеялась. – Приходите на кухню, – и, подмигнув Йойки, скрылась.
– Вот всегда она так! – ругался Йойки. – Кто просил её заходить?!
А Тио вдруг закрыла рот ладошкой и засмеялась.
– Ты чего? – опешил Йойки.
– Ты такой смешной! – Тио уже хохотала вовсю. – И твоя мама тоже! Вы оба такие… такие… – Тио не могла договорить – её душил смех.
Йойки и сам засмеялся, осознав комичность ситуации. Они смеялись, и шёл снег. И если бы Йойки спросили, счастлив ли он сейчас, он не задумываясь ответил бы, что да, счастлив.
– У вас замечательная семья, – сказала Тио, отсмеявшись. На глазах её блестели слёзы, лицо разрумянилось.
– Мои родители просто чокнутые, – улыбнулся Йойки и смахнул слезинку с лица Тио.
– Они очень любят тебя, – сказала она.
– Я тоже их люблю. Несмотря на то, что они чокнутые…
Тио снова засмеялась, а потом они долго смотрели друг на друга и улыбались чуть смущённо. Это были счастливые улыбки, чистые, как падающий снег, чувства.
И только птицы в небе кричали отчаянно и протяжно и хлопали крыльями, и искали свободы, бесконечно, неустанно.
*
Из книги «Мифология древних иенков»
С ультрамариновым цветом у древних иенков связано много легенд. Ультрамарин всегда считался цветом перерождения. Усопших иенков одевали в саваны тёмно-синего, ультрамаринового цвета, так как он считался благоприятным для уходящих в загробный мир. По этой же причине древние иенки так почитали птиц гиуру. Перья этих редких птиц были окрашены в магический ультрамариновый цвет на груди и крыльях. Согласно поверьям, если вырвать у птицы гиуру ультрамариновое перо и предъявить его Стражу загробного мира, Страж подарит возможность воплотиться на Земле ещё раз и самому выбрать себе судьбу.
Также ультрамариновое перо птицы гиуру могло вернуть к жизни умирающего или сократить жизнь иенку, не желающему ждать возраста Ноль.
Птицы гиуру причислены к вымирающему виду, и считается, что тем, кому довелось увидеть живую птицу гиуру, будет всю жизнь сопутствовать удача. Благодаря умному взгляду проницательных ультрамариновых глаз гиуру наделяли разумом, отличающим её от других птиц. Иенки верили, что гиуру понимают всё, что говорится вокруг, а также могут читать мысли. Гиуру – дикие птицы и приручить их невозможно. Но ходят легенды о тех случаях, когда гиуру сами выбирали себе хозяина. Если такое случалось, птица оставалась верна хозяину и помогала ему во всём, в том числе и во всём, что было связано со смертью и перерождением. Хозяин, которого избирала себе гиуру, отличался от других. Далеко не каждый мог владеть волшебной птицей. Для этого нужно было обладать необыкновенно чистым сердцем, благородством и способностью пожертвовать собой ради других. Такой иенок до конца своих дней оставался отмечен печатью ультрамарина и мог переступать через то, что для обычных людей и иенков было под запретом.
Для самих птиц гиуру не существовало никаких запретов. Говорят, что они каким-то непостижимым образом могут пересечь даже Стену. А некоторые хозяева диковинных птиц даже утверждали, что гиуру говорили с ними.
Птиц гиуру называли вестниками Стены. Иенки верили, что они имеют непосредственную связь с самим создателем Стены, если таковой, конечно, существует. И только избранные могли получить какие-то сведения от создателя Стены через Его посредников – птиц гиуру.
Убивший гиуру был обречён на вечные несчастья и страшные муки после смерти. А тот, кто спас гиуру, наоборот, всегда попадал в рай.
Также в ультрамариновый цвет окрашивается проход в Стене, когда приходит время людям возвращаться в свой мир. Это не случайно и означает переход на новую ступень существования, перерождение в ином мире.
*
В полупустой комнате было сумрачно и холодно. Колыхались от лёгкого сквозняка занавески – оконные рамы не были заклеены, и в них свистел ветер. Ветер свистел во всех щелях, пробирался под одежду, касался кожи своими ледяными пальцами.
Холодные половицы скрипели от каждого шага, краска с них облупилась, и голые доски зияли чёрными дырами.
В ванной капала вода из незакрывающегося крана, на стене тикали часы. В воздухе кружились и оседали на посеревший ковёр пылинки.
Юка сидела в старом выцветшем кресле у окна и провожала взглядом проезжающие автомобили. На плечах её был накинут тёплый плед, в который девушка прятала озябшие руки. Казалось, она сидит так уже очень давно, не двигаясь.
Рядом на столе были разложены какие-то бумаги, газетные вырезки, раскрытый телефонный справочник. Налетающий сквозняк шелестел страницами – Юка плотнее куталась в свой плед.
На спинке кресла рядом с Юкой дремала Тихаро. Но её ультрамариновый глаз поминутно открывался – птица старалась быть начеку.
Юка тоже не спала. Под глазами у неё образовались синеватые тени от регулярного недосыпания. Вот уже три недели Юка почти не позволяла себе отдыха – она непрерывно занималась поисками Йойки.
У неё всё ещё иногда сильно болела голова. Почти так же сильно, как в тот момент, когда Юка только пришла в себя после Перехода.
Юка не помнила, что случилось с ней после того, как она спрыгнула с Большой северной скалы. Помнила только ветер, громко свистящий в ушах, и ощущение падения, вид стремительно приближающейся земли, увеличивающейся на глазах и словно готовящейся поглотить Юку. А потом перед глазами всё потемнело, и память, и жизнь вдруг закончились, как будто кто-то нажал на выключатель. Всё закончилось.
А когда Юка снова открыла глаза, над ней было серое, слепящее глаза низкое небо. Оно словно нависло над Юкой и опускалось на неё, не давая дышать. Это было первое, что она ощутила, оказавшись в мире людей – нехватка воздуха, невозможность сделать вдох и дикая боль в груди.
Юка поднялась и закашлялась, кашель отдался новой болью, но Юка наконец-то смогла сделать судорожный вдох. Её лёгкие словно сопротивлялись и не хотели дышать этим незнакомым воздухом.
Вокруг всё было белым, и эта белизна слепила глаза, и Юка мгновенно ощутила острую боль в голове. Сначала она подумала, что ударилась при падении, но потрогав голову мокрой и холодной от снега рукой, Юка не нашла следов крови.
«У меня получилось», – подумала Юка и обязательно заплясала бы от радости, если бы не дикая боль и навалившиеся тошнота и слабость.
Юка не могла даже пошевелиться. Никогда ещё ей не было так плохо.
«Так вот что бывает, когда нарушаешь запреты», – подумала она и поморщилась.
А вокруг не было ничего, кроме снежных просторов и возвышающихся на горизонте высоток. Юка была совсем одна в этом чужом холодном мире. Её пронзил страх перед собственной беспомощностью и слабостью, перед своим бесконечным одиночеством. Юка понятия не имела, куда идти и что делать. Она не могла даже встать.
Но одиночество Юки было недолгим. Прямо над головой она услышала шелест крыльев, и тут же, не успела Юка опомниться, как на её плече уже сидела Тихаро.
В этот момент даже невыносимая головная боль показалась Юке не такой уж сильной. Ведь она больше не была одна. Верная Тихаро по-прежнему была с ней.
Так началось пребывание Юки в мире людей. Первым делом она отправилась искать место, где можно было бы обменять золото на человеческие деньги. И это оказалось легче, чем Юка думала. Господин Отто был прав – люди действительно очень любили этот желтый металл, и при виде его глаза их загорались. Куда сложнее оказалось найти на вырученные деньги жильё. Никто не хотел сдавать Юке квартиру, потому что она была с птицей. Но, наконец, Юке удалось найти эту маленькую комнатушку на первом этаже старого дома. Здесь было холодно и сыро, и хозяйка была рада, что хоть кто-то согласился жить здесь. Ей было даже всё равно, что у Юки была с собой птица.
«Просто убирай за ней дерьмо, и никаких проблем», – сказала хозяйка и ухватила цепкой морщинистой рукой квартплату.
По вечерам, когда в комнате становилось особенно холодно, а ветер за окнами выл неистово и бил в неплотно закрытые стёкла, Юка размышляла о том мире, в который попала.
Люди, которых она видела каждый день, на первый взгляд ничем не отличались от иенков, к которым она привыкла. Они болтали, смеялись, бывали серьёзны и печальны, угрюмы и раздражительны, они занимались своими делами или заботились о близких, они просто жили. И единственное, что Юке пока удалось понять, – это то, что все люди были разными.
И все они относились к Юке по-разному. Некоторым, как например, хозяйке квартиры, было наплевать на девочку, лишь бы только она исправно платила ей деньги. А пожилая женщина, у которой Юка покупала утренние газеты, относилась к ней с пониманием и участием, расспрашивала о делах и рассказывала о себе. Люди были открытые и были замкнутые. Кто-то любит почесать языком попусту, а кто-то всё держал в себе.
Пожалуй, теперь Юка причислила бы Йойки к тем, кто все свои проблемы держал в себе и старался быть сильным. Но стоило только Юке задуматься о чём-то подобном, как сразу вставал вопрос: «А какой Йойки теперь? Может, он уже не такой замкнутый, как прежде? Может, теперь он стал для меня совсем чужим?».
И всё-таки, что-то незримо отличало людей от иенков. Но что именно, Юка пока не могла определить.
Ей казалось, что в мире людей больше безразличия, холода, беспричинной злобы и насилия. Всё это полностью отсутствовало в том мире, где Юка жила раньше. В мире людей нельзя было просто так прийти в любой дом и почувствовать там себя свободно. Здесь все двери для неё были закрыты. Никто не обрадовался бы её приходу, никто не предложил бесплатный ночлег и пищу. Юке казалось, что практически каждый здесь занят только собой.
Ей просто было нелегко здесь. Даже дышать было трудно. Юка валила всё на плохую экологию мира людей, загрязнённого машинами и техникой, но что-то подсказывало ей, что дело не только в этом. В этом воздухе она не чувствовала свободы.
Каждый день Юка вставала ещё до рассвета, включала тусклую закопчённую лампу и начинала поиски Йойки. Она пролистывала телефонные справочники, листала ежедневные газеты в надежде увидеть хоть где-нибудь фамилию Йойки. Коонно. Коонно. Нигде. Нигде ни следа того, что Йойки жил в Городе.
Юка обошла уже все художественные школы в округе, осталось только несколько не очень престижных в черте города, куда было долго добираться. Юка сомневалась, что сможет найти Йойки там. Она не понимала, в чём дело. Она надеялась, что Йойки будет учиться в лучшей художественной школе Города, но его нигде не было. И если бы Юка не увидела его тогда через Стену, она бы подумала, что Йойки вообще исчез с лица земли.
Юка была даже у Стены. Спустя примерно две недели после того, как Юка поселилась в этой холодной квартире, она решила снова сходить к Стене. Ей почему-то показалось, что Йойки может прийти туда снова. Она отчаялась искать его у широких и вечно закрытых дверей бесчисленных художественных школ или у бетонных грязных подъездов, когда ей казалось, что она увидела кого-то похожего на Йойки. Юка следила за людьми, впивалась в них взглядом, её сердце замирало и вздрагивало, когда она видела как будто Йойки. Но это всякий раз оказывался не он.
В один из таких дней, когда «как будто Йойки» снова оказался чужим человеком, Юка пошла к Стене. Её измученная усталая душа трепетала на ледяном ветру, как наколотая на иглу бабочка, и она кусала губы, чтобы не пролить скопившиеся где-то в горле слёзы, но они душили её, пока Юка упрямо шла к Стене. Она ненавидела Стену такой сильной ненавистью, на которую, как ей казалось раньше, она вообще не была способна.
Юка быстро нашла Стену. Дорога к ней словно была выжжена на карте её сердца, и Юка никогда не сбивалась с пути.
В тот день Стена предстала перед Юкой не в том обличии, к которому девочка успела привыкнуть за четырнадцать лет жизни на другой стороне. В тот день Стена была белой, как падающий снег, и за ней абсолютно ничего не было видно, словно Стена покрылась непроницаемым паром или погрузилась в туманное облако. Юка не видела мира иенков. Он тоже закрыл от неё свои двери.
И кругом было так пусто, и, конечно, Йойки не приходил. И тогда Юка из последних сил ударила по Стене и ощутила тупую боль в кулаке. Эта боль отрезвляла, не давала заплакать и сдаться. И Юка била Стену до тех пор, пока на костяшках пальцев не заалела кровь, а на плечи не навалилась смертельная слабость.
И тогда Юка отдышалась и пошла обратно. В свою холодную пустую квартиру.
И Юка уже не чувствовала боли и отчаяния, она чувствовала только усталость. Ей хотелось уснуть, а проснуться уже рядом с Йойки. И чтобы он сидел и улыбался и смотрел на неё так, как смотрел всегда в особенные моменты, когда никого больше не было рядом с ними. И чтобы он наклонился к ней и прошептал с усмешкой:
«Ну что, уснула? Уже вечер на дворе, а ты всё спишь. У меня есть шоколадка. Хочешь чаю?».
И Юка заплакала бы и взяла его за руку. Она сказала бы: «Знаешь, мне приснился такой ужасный сон. Я так рада, что проснулась».
А Йойки сжал бы её руку и сказал: «Это всего лишь сон. Не бойся. Я здесь».
Но дни шли один за другим. И каждый раз Юка просыпалась одна.
Йойки не было.
*
На столе в куче были разбросаны рисунки акварелью и карандашные наброски. Йойки стоял над этой горой собственных творений и с мученическим видом перебирал работы, что-то откладывая, а что-то сваливая в кучу.
– Ну за что мне это? – вопрошал он. – Я не вижу среди них ничего достойного! Лучше бы мы разбирали твои картины!
Сидящая в кресле Тио только улыбнулась. Длинная чёлка падала ей на глаза и оттеняла ресницы, отчего те казались длиннее и гуще, а глаза из серо-голубых превращались в тёмно-синие.
– Но ведь это выставка твоей семьи, Йойки, – сказала она мягким спокойным тоном. – Было бы странно, если бы туда попали мои рисунки.
– Но с этой выставкой столько проблем! И вообще, я не хочу выставляться! Я не считаю свои работы достаточно хорошими, чтобы показывать их на выставке… А вот твои картины…
Но Тио не дала ему договорить:
– Разве ты не мечтал стать художником? – спросила она. – Я считаю, что тебе очень повезло, ведь ты ещё так молод, а уже выставляешься. Благодаря известности твоей семьи, твои работы тоже увидят в широких кругах. Это поможет твоей карьере. Я бы на твоём месте радовалась, а ты только брюзжишь. Понимаю, ты нервничаешь, но побольше уверенности в себе, Йойки.
Йойки вздохнул. Отложил рисунки и присел на стул.
– Но я не хочу такой известности, – сказал он. – Не хочу, чтобы обо мне потом говорили, что я прославился только потому, что мои родители – известные художники. Не этого мне всегда хотелось.
– Никто не будет так говорить. У тебя своеобразный талант, Йойки. Ты не просто баловень богатеньких мамы и папы. Конечно, завистники могут сказать что угодно, и у тебя их будет много на твоём творческом пути. Я советую просто не обращать на них внимания.
– Ох, не знаю… – Йойки совсем помрачнел. – Похоже, у меня творческий кризис.
– Глупости. С чего ты взял? Ты сейчас рисуешь хорошо, как никогда.
– Не знаю… Не знаю.
Йойки действительно не понимал, что с ним происходит. На него вдруг навалилась страшная усталость, словно что-то тяжёлое падало на его плечи и придавливало Йойки к земле, не давало распрямить спину.
Ему казалось, что он уже не может рисовать с таким же вдохновением, как раньше. А когда было это «раньше», Йойки не мог вспомнить.
Ему казалось, чего-то важного не хватает в его работах. В магическом «раньше» это что-то ещё было, а теперь уже нет. Иногда у Йойки вообще не было желания рисовать. Он делал это просто по привычке, просто потому, что надо было, просто потому, что от него этого ждали. И это пугало его больше всего.
Всего этого Йойки не мог сказать Тио. Для этого у него не хватало слов, не хватало сил описать то непонятное давящее чувство в груди, которое не давало ему дышать и рисовать, обвиваясь змеей уродливого неясного страха вокруг его мечты.
Тио поднялась с кресла, подошла к сгорбившемуся на стуле Йойки и положила руку ему на плечо.
– Не переживай, – прошептала Тио. – Мы вместе со всем справимся. И выставка пройдёт хорошо, вот увидишь.
– Да… Я очень надеюсь на это. Спасибо, Тио. За то, что поддерживаешь меня.
Какое-то время в комнате было совсем тихо. Казалось, если прислушаться, можно услышать, как за окном неспеша падает снег.
А потом раздался звонок в дверь. Он разорвал задумчивое спокойствие комнаты и выдернул Йойки из его невесёлых размышлений. Йойки обрадовался. Должно быть, это пришли Ким и Клаус.
Друзья накануне пообещали помочь ему выбрать работы для выставки. Йойки важно было мнение людей, не связанных с искусством и не рисующих.
Румяные с мороза и как всегда шумные мальчишки ввалились в комнату Йойки, немного смутились при виде Тио, но тут же расслабились и начали оттаивать, пока Тио пошла готовить для всех горячий шоколад.
– Знаешь, Йойки, мы ведь не очень во всех этих делах разбираемся, – заговорил Ким, потирая озябшие руки одна об другую. – И вообще, нам все твои рисунки нравятся. Но мы без понятия, что понравится этой твоей художественной публике…
– Поэтому мне и важно ваше мнение, – сказал Йойки. – Просто постарайтесь выбрать самое лучшее на ваш взгляд, идёт?
– Оке! Положись на нас, Йок! – и Ким притянул к столу бледного и робкого Клауса со словами: – Ну же, не спи! Включайся в процесс! Ты же слышал, наше мнение для него важно!
Смущаясь, Клаус тоже подступил к столу с рисунками и нерешительно взял в руки один из них. Так повелось, что в их компании Клаус был ведомым, а Ким – ведущим. Ким был боевым мальчишкой, смелым и решительным, не трусящим по пустякам, не раздумывающим долго. Он обладал хорошими организаторскими способностями, был ярко выраженным лидером во всём. Все идеи, хорошие и дурацкие, всегда принадлежали ему. Они рождались в голове Кима мгновенно и всегда были подобны ярким вспышкам, во время которых глаза Кима загорались, и он вскрикивал: «А давайте сделаем вот что!»
Клаус во всём был его противоположностью. Тихий и чересчур стеснительный он был словно тенью Кима, всегда следующей за ним и участвующей во всех затеях своего «хозяина». Вместе они составляли странный дуэт. Сложно было сразу определить, что у них может быть общего, и что их двоих объединяет. Но, наверное, это что-то всё-таки было, потому что Ким, при всей своей напористости, никогда не забывал про слабое здоровье Клауса и старался не втягивать друга в рискованные переделки, беря все опасности на себя. Они хорошо ладили друг с другом.
Что касается Йойки, то он всегда был своеобразным объединяющим звеном между ними. Неизвестно, чем заканчивались бы «вот что» Кима, если бы не вмешательство Йойки. Только он всегда умел остудить быстро вспыхивающего Кима и разумными доводами отговорить его от глупой затеи. Только он всегда подбадривал нерешительного Клауса и поправлял сбившийся на его шее шарф, чтобы Клаус снова не простудился.
Им всегда было хорошо втроём. Каким-то странным образом они трое идеально подходили друг другу. Йойки часто думал, что именно так и выглядит настоящая и самая крепкая дружба.
Появившаяся в их компании Тио нисколько не нарушила их мальчишеской идиллии. Её тепло и нежность, мягкость и женственность словно были недостающей частичкой всё это время, и только теперь их компания обрела целостность. Им никогда не было скучно друг с другом.
– Вот чёрт! Как же трудно выбрать! – воскликнул Ким. – Да ты у нас просто гений, дружище!
– Да ну вас, – с улыбкой отмахнулся Йойки.
– Да нет, ну правда! Ким, ты только глянь на это! Я в жизни не видел такой красоты! И откуда ты только берёшь все эти образы, а, Йойки?
Йойки пожал плечами.
– Не знаю. Они просто возникают у меня в голове.
– А может, они что-то значат? – подал голос молчавший до этого Клаус. – Что если эти образы возникают у тебя в голове не просто так?
«У Клауса, как всегда, хорошо работает голова», – подумал Йойки и вздохнул.
– Если бы я только знал, – улыбнулся он. – Если бы я только знал, что всё это значит… Наверное, я был бы куда счастливее. Эти образы не дают мне покоя, приходят во сне. Они как обрывки чего-то важного, чего-то большого. Они как частички мозаики, но я понятия не имею, как её собирать, потому что утратил изначальную цельную картинку. Вот что такое мои рисунки.
– В любом случае, они потрясные! – заявил Ким, который мало что понял из сказанного Йойки, но восхитился его способностью красиво выразить свои мысли. – Вот что я думаю, друг! Рисуй и не парься. Поменьше задумывайся и просто воплощай свои фантазии, потому что они у тебя просто волшебные! Тебя ждёт большое будущее, но я ведь это не раз уже говорил, правда?
Йойки усмехнулся:
– Верно. Ты постоянно это повторяешь!
– Я тоже так думаю, – робко вставил Клаус. – У тебя очень оригинальные работы. В них как будто есть особый свет…
– Свет… – эхом повторил Йойки. Внезапно его пронзила одна догадка, и Йойки, ничего не говоря, кинулся к нижнему ящику письменного стола. Йойки долго рылся в бумагах, разбрасывая их вокруг себя, пока, наконец, не извлёк из ящика папку с несколькими старыми своими рисунками, среди которых был тот самый, с девочкой, бегущей по розовому цветущему полю.
Йойки вынул этот рисунок и положил его на стол рядом с одной и своих последних картин.
– Клаус! – воскликнул он. – Посмотри внимательно на эти два рисунка и скажи, что ты думаешь? Они отличаются друг от друга? И если да, то чем, помимо содержания, конечно?
Клаус, смущённый таким пристальным вниманием к его мнению, чуть покраснел и наклонился над рисунками. Сосредоточившись, он почесал макушку, потеребил пуговицы на рубашке. Лицо его приняло серьёзное выражение, какое обычно бывало у Клауса на контрольных работах по математике в школе. Наконец, Клаус сказал:
– Они действительно отличаются.
– Правда? – загорелся Йойки. – Но чем? Чем отличаются?
Клаус нахмурился.
– Сложно сказать… Это как будто неуловимое отличие, но оно есть. Как я понял, рисунок с девочкой сделан раньше?
– Да-да, именно так…
– Это чувствуется. Конечно, твой стиль усовершенствовался, и технически, как мне кажется, выигрывает второй, последний рисунок. И в то же время, в первом рисунке есть что-то непосредственное, лёгкое, чуть наивное и светлое. Во втором этого как-то меньше… Первый рисунок кажется мне более оригинальным. Не сказать, что твои работы стали мрачнее. Они удивительны. Но, может, в этом старом рисунке чуть больше простоты. Так мне кажется.
– Хорошо, тогда скажи мне, какой рисунок тебе нравится больше? – спросил Йойки, хотя уже и так знал ответ.
– Первый. Мне больше нравится первый рисунок, – сказал Клаус задумчиво. – Но я даже толком не могу объяснить, почему.
– Мне самому больше нравится первый, – кивнул Йойки. – А тебе, Ким?
– Да мне оба нравятся, – пожал плечами Ким. – Я, если честно, и разницы особой не вижу…
Йойки улыбнулся.
– Я как-то совсем забыл про этот рисунок. А ведь он действительно хороший. Хоть и нарисован при странных обстоятельствах… Как думаете, стоит ли взять его на выставку?
– Да! – в один голос воскликнули Ким и Клаус.
– Значит решено! Беру.
– Слушай, Йойки, – Ким понизил голос. – А кто эта девчонка на рисунке?
Йойки вздохнул. Ему внезапно стало тяжело дышать.
– Не знаю… Я просто нарисовал её. Уже не помню, как это получилось… Это было давно, – Йойки с трудом подбирал слова.
– То есть ты не знаешь её в реале? – уточнил Ким. – Просто придумал?
– Получается, что так, – растерянно сказал Йойки.
– Ну, тогда ладно! – Ким рассмеялся. – А то я уж решил, что ты потихоньку изменяешь Тио…
Йойки залился краской и хлопнул Кима по плечу:
– Да что ты мелешь, дурень!
Ким продолжал гоготать, а Клаус улыбался с лёгким смущением.
В этот момент в комнату вошла Тио. Она держала в руках поднос с четырьмя дымящимися чашками ароматного какао. При виде её Йойки покраснел ещё сильнее, а Ким тихонько прыснул в кулак.
– Что это вы тут замышляете? – спросила девушка и улыбнулась.
– Ничего! – воскликнул Йойки. – Не обращай внимания на этого придурка!
Ким заржал как конь и даже не смог ничего сказать в своё оправдание.
А потом, успокоившись, все стали пить какао. В комнате царила атмосфера расслабленности.
Друзья негромко переговаривались и шутили. В углу уютно горела настольная лампа, проливая вокруг себя мягкий желтоватый свет. За окном падал снег, начинало темнеть. На столе лежал рисунок, на котором смеющаяся девочка бежала по цветущему полю.
*
«Выставка семьи Коонно в Центральном Художественном Выставочном Зале». Так гласил заголовок утренней газеты, которую получила сегодня Юка. Увидев фамилию Йойки, Юка так и села на пол с газетой в руках. Она вчитывалась в каждое слово, словно желая вонзить начертание букв себе в мозг.
В горле тут же пересохло, а ладони вспотели, отчего газета под пальцами стала влажной и готова была порваться от любого неосторожного движения. Юка тяжело дышала. Тот ли этот Коонно, которого она так искала? Совпадение слишком очевидное, ведь речь идёт не о семье футболистов или врачей, речь идёт о художниках. Это был тот редкий случай, когда разум и внутреннее чутье, интуиция говорили одно и то же и были полностью согласны друг с другом. Юка была уверена, что этот тот самый Коонно. Она ощущала это кончиками пальцев, глазами, читающими строчки газетной статьи, ощущала всем своим сердцем.
Это Йойки. Она нашла его.
Юка заулыбалась, и слёзы сами собой потекли из глаз. Она плакала и смеялась и не могла остановиться.
– Тихаро! – закричала она. – Посмотри сюда! Йойки нашёлся! Это он, Тихаро!
Тихаро вспорхнула со своего кресла и приземлилась на плечо Юки, заглядывая в раскрытую газету, как будто читала.
Юке казалось в тот момент, что её долгий путь подошёл к концу. Она в шаге от того, чтобы снова встретиться с Йойки. Прошло больше года с того момента, как они расстались. Увидеть его снова на расстоянии вытянутой руки казалось неосуществимым чудом. Теперь это было возможно.
И по мере того, как сходила первая радость от этой мысли, сердце начинало заполняться немой пустотой. Юка задумалась, быть может, впервые за всё это время: «А что дальше? Что будет после того, как я его найду?».
Юка понятия не имела, что будет делать после того, как увидит Йойки на расстоянии вытянутой руки. Возможно, ей придётся просто развернуться и уйти. И Юка боялась этого больше всего на свете, боялась так же сильно, как мечтала увидеть Йойки вновь.
Так будь же, что будет! Я прошла этот огромный путь не для того, чтобы сейчас позволить страху победить!
После того как Юка раздобыла пропуск на выставку, ей оставалось только терпеливо ждать. Юка успела привыкнуть к ожиданию. Подождать один день – ничто в сравнении с бесконечным ожиданием, когда не знаешь, увидишь ли Йойки вообще.
В тот день, на который была назначена выставка, был сильный снегопад. Снег, гонимый ветром, кружился вихрем в воздухе, хлестал по лицу, искрился и потухал. Юка оделась потеплее, повязала на шее шарф и взяла с собой Тихаро. Идти одной ей было всё-таки страшно, а присутствие птицы гиуру, такой привычной и родной частички её утраченного дома, неясным образом успокаивало.
Юка вышла из дома слишком рано и шла медленно, стараясь успокоиться. Но чем ближе она подходила к Выставочному Залу, тем сильнее в груди вспыхивало волнение. Она поднимала голову к небу, и небо падало на неё снегом. Снежинки касались кожи и тут же таяли, оставаясь на губах прохладной влагой.
Сначала снег пугал Юку, но теперь она немного привыкла к нему. Полюбила его холод, способный заморозить боль. А так как душевную боль Юка испытывала всё то время, что жила здесь, снег был для неё спасением. Он утешал, даруя спокойствие на грани с равнодушием, и отчаяние застывало, засыпало.
Юка пришла слишком рано, но уже издали заметила стекающийся к Выставочному Залу народ. Народу уже было очень много.
«Наверное, у Йойки действительно известная семья», – подумала Юка.
Мысль о том, что у Йойки есть семья, заставляла Юку внутренне сжиматься. Она была счастлива, что у Йойки есть любящие родители, да ещё и известные художники. Она была рада за него. Но почему-то эта мысль делала Юку очень одинокой.
А потом Юка испугалась. По-настоящему сильно. Испугалась этой огромной толпы, подобной единому организму. Толпа жила своей жизнью и текла единым потоком, и Юка испугалась его неудержимой мощи. Столько чужих людей вокруг… Как среди них отыскать Йойки?
– С животными нельзя, – сказал проверяющий пропуска охранник на входе.
– Так я и думала, – печально улыбнулась Юка. – Тихаро, тебе придётся подождать меня на улице, хорошо? Пожалуйста, будь осторожна и не улетай далеко.
Птица гиуру легко вспорхнула с плеча девушки и взмыла ввысь. Изумленный таким взаимопониманием охранник не смог сказать ни слова и впустил Юку, даже не заглянув в пропуск.
