Текст книги "Всего одно желание (СИ)"

Автор книги: Сан Тери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Отцу пришлось поступиться гордостью, отправляя послание в Анремию, прося монарха выслать на помощь войска. Речь не шла о недопонимании князя и короля – речь шла о целостности государства.

Всё закончилось, не начавшись. Они готовились к осаде, они ждали нападения, а враг прошёл тайным ходом – предатель открыл ворота. Защитники замка находились в крепости, но только в один момент оказалось, что замок практически некому защищать. Их застали врасплох, перерезав многих заспанных и не успевших сообразить слуг, как сонных котят. Когда колокол забил тревогу и смолк резко, Ромейн был захвачен врагом. У них не было даже шанса на спасение, но они выбрали сражаться.

 Реальность напомнила о себе мерзким привкусом крови, запахом дыма, грохочущим пульсом и звенящей вибрацией в ушах, усиленной разыгравшейся за стенами вакханалией.

Безумная смерть, воя от восторга, потрясала истлевшими космами и скалилась хохочущим черепом в чернеющий кровью небосвод, бросая вызов богам, приглашая разделить пир мертвецов; и не было тихих ангелов, уносящих души младенчиков в светлые небеса – лишь яростное пламя пожара, непрерывный, страшный гул и треск огня, крики боли и стоны умирающих, чьи тела равнодушно топтали враги.

И летело в грязь знамя Ромейна, а по нему проходили бесчисленные ноги, рвали на отшмётки сердца. Ромейн втоптали в грязь и продолжали надругаться над ним, мстя Ромейну за Ромейн. Уничтожая мирную жизнь: весёлых и беспечных жителей, зелёные луга и воду, что стекает с гор – прозрачная и чистая, как слеза.

Проливайте слёзы, горы, плачьте небеса! Ромейн пал, но не пали его жители! Они ещё не сдались. Услышь молитвы, Ромейн! Пошли на помощь всю свою силу, а мы поклянёмся тебе кровью мечей и станем целовать злую сталь перед тем, как ринуться в последний бой.

И Ромейн вставал. Ромейн вставал снова и снова! Женщины выходили из-за спин мужчин, и падали подкошенными снопами дети, поднимающие оружие мёртвых отцов, с предсмертным воплем бросающиеся на их убийц. Они не сдадутся никогда. Услышь, Ромейн! Они не сдадутся.

А враги прорывались вперёд, пиная сталью псов, что, озверев и вспомнив свою суть, встали на защиту Ромейна и бросались на подонков, с лютостью волков впиваясь в горло.

Ромейн пал?! Небеса падут, а Ромейн останется сражаться за каждый куст, за каждый камень, и даже растения станут цеплять врагов и держать их своими крепкими пальцами, чтобы дать защитникам шанс.

Они погибали, но не молили о пощаде, и они не получили её, потому что разъярённые яростным сопротивлением норманны превратились в зверей не меньших, чем храбрые защитники замка, разучившиеся сражаться, но не потерявшие боевой дух. И зверьё сошлось в битве, зверьё грызло друг друга! Волк Ромейна не отступал, но на него насело слишком много шавок.

Ромейн?.. Ромейн!!!

Герои не сдаются, но рвут горло, взрывая яростью небеса, мужчины плачут в момент поражения, а небо слышит молитвы и принимает клятвы. Нет горя страшнее, чем война! Но их клятвы не были сказаны, их молитвы не были услышаны, и Роман не кричал – выла душа. Безголосый стон не прорывался наружу, только в глазах скапливалась чёрная, мутная ненависть – страшный, не нуждающийся в клятвах и доказательствах, смертный приговор.

Роман истекал кровью и с трудом стоял на ногах. Стремительно таяли силы, отключалось сознание, но маг продолжал стоять и знал – простоит долго: сколько там шагов у смерти?

Нет смысла вести переговоры с Вороной, но он хотел знать. Вглядываясь в глаза брата, читал в них разное: не торжество победы, а горечь, усталость и опустошение. Ворона уничтожил Ромейн, изгнавший и отплюнувший его с безжалостным содроганием, а ведь Ворона любил дом. Но пришло время раздать долги. Он ненавидел и свершил месть, а когда свершил – легче не стало, стало тяжелее. Он получил своё, взял, что хотел, и вкус злорадства ничто не могло омрачить. Почти ничто. Роман крепче сжал меч, врезаясь ладонью, и рукоять, скользкая от крови, придала сил.

– Отец?

Единственное, что он хотел услышать, но знал ответ. Динас лишь отрицательно покачал головой, подтверждая худшее, понимая, что нет возможности скрыть. Роман мог потребовать привести доказательства, что жизнь заложников сохранили. Где и что сохранять? Вокруг безумие и повсюду одни трупы.

– Я пытался их спасти. Не успел.

Он лгал. Затевая нападение, Ворона не мог не знать о цене, которую заплатит Ромейн, но надеялся спасти Романа и мать. Их смерти он не желал, но никто не ожидал напороться в замке на магов – упустили из виду, забыли возможности младшего Артани и его учителя Гайто Равана, что где-то снаружи рвал нападающих в клочья. Но врагов было слишком много. Слишком много даже для того, чтобы совершить невозможное. Они уже совершали невозможное...

Роман нечеловечески устал... так устал. Многое не доходило до сознания, охваченного оцепенением острого горя и навалившейся пустоты. Нет, сейчас не время думать об этом. Он подумает позже... если останется жив.

– Роман, сложи меч, – настойчиво повторил Динас, царапнув неожиданной мягкостью тона, участием, и этим словно наболевшую язву вскрыл, не понимая, чего просит.

– Ты... предатель... сука! – с трудом ворочая распухшим языком, прохрипел младший ди Валь, и голос окреп, набирая силу. Он мог сказать многое, но экономил силы, сказал больше, чем мог, – А сигну, значит... старую оставил? – Роман внезапно закашлялся хриплым пугающим смехом, – Ди Вальдо... Шваль ты позорная! – и сплюнул кровь.

Лицо Динаса помертвело, превращаясь в маску:

– Заткнись! – прошипел он. – Ты жив лишь благодаря мне, один приказ – и тебя нашпигуют стрелами.

Роман продолжил, не слушая, что, захлёбываясь злобой, несёт брат, предлагая сдаться. Они говорили вместе, но его тихий, срывающийся голос заставил Ворону замолчать:

– Вся эта кровь, – просипел Роман, – На тебе. Отец... брат... ты не отмоешься. И гореть тебе в АДУ!!!

Он закричал, переходя от слов к действиям, бросаясь на брата, движимый яростным стремлением убить, и если бы не реакция, лежать бы Вороне с проломленным черепом. Меч Романа едва не расколол шлем, успев скользнуть по плечу, но сталь встретила сталь. Сухо щёлкнул арбалет, обжигая плечо, и норманны навалились разом, а перед глазами Артани стояла зелёная нашивка одного из нападавших.

Зелёный цвет... Цвет... – долбилось в сознание важная, очень важная мысль, но времени не было думать.

– Не убивать!!! Не убивать!!! – визгом надрывался Ворона, затерявшись где-то в ногах и за спинами нападающих! – Взять живым! Не убивать!

Он кричал что-то ещё, но его не слушали. Бой начался очень жестокий. Озверевший Роман превратился в кромсающую врага мясорубку, хотя теперь из плеча торчала стрела. Но он давно не чувствовал боли – дошёл до предела, где боль не воспринимается, не существует ничего, кроме: «Поднять – опустить меч. Удар, парировать, уклониться. Встретить вторым клинком, подобранным с поля боя. Удар!»

Очередной подонок выбыл из строя, его место занял другой. «Удар».

Он не видел, куда делся Ворона, осыпающий брата проклятиями. Разгулявшиеся в замке грабёж и насилие требовали его вмешательства. Солдат ожесточило яростное сопротивление. А он уверял, что перерезать сонных зажравшихся жителей Ромейна будет легче, чем кур. Он не знал Ромейн. Никогда не понимал душу Ромейна и не видел истинного сердца.

Наёмники пришли, как беспечные лисы в курятник, но вместо сонных всполошенных птиц их встретила стая волков, быстро пришедших в себя и ударивших разом. Норманны, потеряв немало людей, совершенно вышли из под контроля. Зверьё грызло зверьё. Он надеялся взять Артани в заложники и положить конец сражению, но он забыл упрямство брата. Нет, не забыл. Он просто не знал Ромейн. Не таким видел Ворона восхождение на трон Ромейна. Нет, не таким. Но путь тиранов – ступать по крови жертв.

Взгляд Вороны упал на втоптанное знамя, и на секунду картина – не кровь, не трупы людей вокруг, не смерть, а именно растоптанное, униженное знамя – больно зацепила его, а одновременно помогла осознать с кристальной ясностью: «Всё верно! Всё верно! Так и должно быть! Так и будет. Ромейн исчезнет. Появится Вальдерн и князь ди Вальдо!»

Роман сделал всё, что смог. Больше, чем смог, но он был человеком. В какой-то момент жестоко израненного и потерявшего силы юношу сбили с ног и навалились разом, избивая, ударяя по голове.

Мир давно стал алым, а теперь погрузился в темноту. Младший Артани потерял сознание и опомнился связанным ремнями, брошенным у стенки коридора. Нападавших он не интересовал. За дверью скрывалась куда более интересная добыча. Сломав и разбив двери, враги надеялись быстро обезоружить слабых женщин, но и здесь – даже здесь, в комнате забитой слабыми девками и старухами – их ждало страшное сопротивление.

Летели светильники с маслом в лицо, раздался полный боли рёв, вспыхнул пожар, моментально пристраиваясь к мягкой шерсти ковра и убегая по занавескам. Женщины бились, как волчицы. Старухи бросались на мечи врага, с хрипом хватали за горло, закрывая своим телом и давая соседке возможность ударить. Пламя свешивалось с потолка, лизало дерево, расплёвывало искры алым драконом. Никто из них не хотел жить. Одному из нападавших, с диким разгульным хохотом ухватившим служанку, всадили вилку в глаз.

Женщины молились. Они молились в комнате, пока дрался Роман, и враги слышали молитвы, представляли себе напуганную, визжащую добычу. А они сами стали здесь добычей, вынужденные отступить, потому что женщины отбивались всем, что попадало в руки. Отбивались яростно! Кусали, рвали на части, впивались пальцами, вдавливая глаза.

Да что же это за безумие?! Что за люди? Не люди – дикие волки. Как их остановить?! Дикий, безумный край. Проклятая земля! Они прошли через земли Ромейна быстро, не тратя времени, не отвлекаясь ни на что иное – целью был замок. А сейчас открывалась бездна, понимание, что люди Ромейна способны сражаться за каждую пять своей земли, и всё здесь будет залито кровью. Ромейн скорее останется бесплодной пустыней, стоящей на костях мертвецов, чем пожелает принять иго врага. Но они не знали правды. Правды никто не знал.

Командир принял решение отступить, перекрывая дверь. Они бы с радостью сожгли проклятых ведьм заживо, но останавливал приказ взять графиню в заложницы. А кто разберётся, где графиня? Все бабы – одна обезумевшая, истошно воющая свора. Закалённые в сражениях солдаты не знали страха, но им становилось не по себе от происходящего. Пугают не люди – страшит безумие, а у врагов не оставалось сомнений, что ромейнцы безумны.

Не люди – волки.

Решение с огнём казалось верным, но... женщины Ромейна не вышли из комнаты, а ожидалось, что начнут выскакивать из огня поодиночке, навстречу толпе мужчин.

Выбрали сгореть заживо. Безумие.

Но вдруг на фоне этого безумия, кашляя от рыданий и хрипов, внезапно зазвучала флейта Арлессы. Тихий, плачущий напевный мотив. Сестра играла в охваченной огнём комнате. Она всегда играла нескладно, но смерть, смилостивившись, придала вдохновения, и музыка полилась пронзительной трелью, желая придать защитницам силы или оплакать погибших, проводить павших в их последний путь.

Он был почти неслышным – прощальный, тихий голос мелодии, трогательно взлетевшей над властью огня и пиршеством смерти. И словно ставя некий финал происходящего – финал, который поначалу разгорячённые сражением не замечали, но сейчас, бродя по двору и добивая раненых, увидели божий знак: пошёл снег. Снег Ромейна. Запоздавшие ангелы спустились на землю унести и укрыть заблудшие души. Они плавно слетали с приблизившегося небосвода и ласково закрывали глаза мертвецам морозными пальцами снежинок. Наряжали белоснежным саваном, убирали грязь, стирали кровь, раскидывая пух и перья, принося забвение и долгожданный покой.

Флейта смолкла, подавившись кашлем, и это послужило сигналом для нападавших. Они ворвались в комнату, вытаскивая задохнувшихся, теряющих сознание женщин из пожара, сбивая пламя. Ослабевшие и наглотавшиеся дыма, они больше не могли оказать сопротивления, а Роман яростно рвался из своих пут, пытался грызть зубами, но сознание ускользало от него – кровопотеря и раны взяли своё. Он воспринимал происходящее урывками.

– Роман! – мать, грязная от копоти, обожжённая, в разорванной одежде, рванувшись из рук, бросилась к нему, но её удержали.

Бытует мнение, что нападающие сразу начинают насиловать женщин. Может, так и было: кого-то из служанок схватили и потащили, избивая с глумливым гоготом, но командир, быстро сориентировавшись по богатой одежде и пышным платьям, выделил графиню и её дочь. Он не знал, что это дочь, но смог догадаться и, хотя приказа о двух заложниках не было, решил не рисковать, отдав приказ запереть всех троих в одной из комнат.

Мужество не всегда является некоторой героической картиной, когда ты плюёшь врагам в лицо. Иногда и оно требует передышки от слабости, боли, из-за отупения и одурения происходящим. Арлесса – вся подранная и избитая, зарыдала, не сдержавшись, но никто не упрекнул бы её в слабости. Обессилевшие, получившие ожоги жертвы просто висели на руках мучителей – у них не осталось сил сопротивляться.

А дальше случилось замешательство. Роман с трудом выныривал из беспамятства, всё было смутно. Очень смутно – в голове плыл белый дым и чёрная темнота.

Учитель Гайто Раван – второй эпицентр битвы, сумевший собрать отряд и организовать жесточайшее сопротивление, прорвался на женскую половину, раскидав нападающих. Раван не пытался сражаться – понимал: для замка всё кончено, но он старался спасти тех, кого мог спасти.

Роман воспринимал мир цветными пятнами: всё расплывалось, лицо заливала кровь, он силился разлепить веки, но они закрывались. Он окунался в забытьё, но слышал лишь голоса в голове. Его, освободив из пут, куда-то тащили, кто-то что-то говорил чётким спокойным голосом, затем снова случилось замешательство, короткая схватка. Артани, выныривая из паутины и фокусируясь на лицах, пытался сражаться, но почти сразу терял сознание.

В себя привёл знакомый уверенный голос матери – ни капли дрожи, одна сплошная решимость:

– Гайто! Нам не прорваться. Врагов слишком много. Забудьте о нас. Спасайте Романа. Доставьте в безопасное место! Приказываю вам! – голос мамы звучит ровно, она спокойна и обнимает прижавшуюся к ней трясущуюся дочь, – Защитите Романа!

Не Арлессу, не себя – Романа!

– Роман, сыночек! – графиня упала на колени и попыталась надеть ему на руку тяжёлую золотую печатку с гербом князя Ромейна. Кольцо втиснулось лишь на большой палец – с остальных спадало. Графиня заставила сжать кулак и, удерживая ладонями, прижала к сердцу, – Выживи. Сохрани печать князя. Она не должна достаться твоему брату. Слышишь? Я люблю тебя, Ромэнко!

Она поцеловала окровавленный лоб и заплакала, называя Романа детским, забытым именем, без всяких пафосных «милый мой Рома, знаете ли вы...» Рядом в голос завыла Арлесса и, принимая выбор матери, обняла Романа, прощаясь с ним:

– Ром, береги себя!

– Роман, сохрани печать! Любой ценой, сохрани печать! – хватала за руки графиня, удерживая вываливающийся символ князя.

Роман пытался возразить, что никуда он не пойдёт. Мать и сестра... Он бормотал безостановочно, точнее мычал, мотая головой.

Печатку мягко забрал Гайто Раван и засунул за пояс, сообщив графине, что исполнит приказ. Всё сделает. Роман не желал уходить. Он пришёл в себя. Искал меч. Они обязательно прорвутся. Они смогут, надо лишь... Гайто, не слушая, бесцеремонно подхватил заваливающегося ученика на плечо и сжал пальцем сонную артерию, заставляя угомониться.

Роман пришёл в себя, когда они ныряли в ледяную воду с крепостной стены. Вослед им летели горящие стрелы, озаряя кромешную темноту.

– Найдите его!!! – орал сорвавшийся в истерику голос брата.

Роман с трудом мог плыть – не приди Гайто на помощь, пошёл бы камнем ко дну. Учитель выдернул его на берег, подхватил на плечо и побежал с бешеной скоростью. Раны Романа напомнили о себе, и разум вновь накрыла пелена.

Он сидел на земле, не зная, как далеко они смогли уйти. Но, видимо, не так далеко. Факелы мелькали вдалеке, а голоса преследователей раздавались ближе и ближе. Гайто приводил Романа в чувство, используя всё, что было под рукой. Выдернул стрелу, сломав наконечник, шустро перетянул раны. Исцелять он не умел, но боль, как ни странно, привела в чувство – мысли Романа прояснились.

– Нам не оторваться, Роман.

Гайто Раван, замотав печать тряпицей, зарыл её под корнями дерева, где сидел Роман. Шепнул заклинание, и трава поползла, разрастаясь мхом. Он всегда называл своё умение ускорять рост растений бесполезным, но оно пригодилось на земле Ромейна, пригодилось и сейчас:

– Я разберусь с преследователями и вернусь в замок.

Зарыв печать, Гайто оставил метку и заставил Романа запомнить место, чтобы не потерять. Однажды Роман сможет вернуться за ней, а сейчас у него одна задача:

– Роман, доберись до города. Найди господина Гире... слушай меня, не теряй сознание, чёртов сопляк!

Он встряхнул Романа и продиктовал адрес, заставив повторить несколько раз, и продолжил говорить, лишь убедившись, что Роман всё крепко запомнил и понял.

– Он спрячет тебя и вывезет из Ромейна. Не пытайся геройствовать – возможно, всё хуже, чем мы думаем. Твоя задача – остаться живым. А теперь, – он, прощаясь и, возможно, предчувствуя, что прощается навсегда, коротко прижал Романа лбом к плечу, сжал затылок и оттолкнул от себя, – Беги! Я обо всём позабочусь!

Мрачный тон Гайто Равана и беспечная, злая лёгкость слов подсказали, что сегодня он отправит немало врагов на тот свет. Роман хотел возражать. Идти за ним. Но с горечью понимал: Гайто прав, а он со своей бессмысленной храбростью просто погибнет и умалит не только жертву матери, но и единственный шанс на спасение печати Ромейна.

Казалось, спасения не было, но спасением стал Гайто Раван – выпускник Академии Девяти Стихий, способный в одиночку сделать невозможное. Роман верил, задыхаясь и падая, бежал изо всех сил. Поднимался, падал, перекатывался и снова бежал. Полз, цепляясь за стволы деревьев, движимый отчаянным стремлением спасти не себя, но Ромейн.

Незримыми глазами он видел, как Гайто Раван вынырнул навстречу факелам и лошадям; вступил в бой, призывая растения, отвлекая внимание противников на себя. В лесу у Равана было преимущество. Деревья откликнутся и станут виселицей для подонков, помогут исполнить смертный приговор. Гайто Раван доберётся до замка. Надежда не потеряна. Они проиграли бой, но не войну.

В книгах герои уходят в бега, чтобы красиво вернуться и отомстить за унижение. А бывает, бездумно бросаются в бой, и смерть становится подвигом жизни – бессмертной сагой, воспевающей храбрость.

Реальность несправедливо и жестоко обнажает всё, о чём умалчивают скальды, иначе история не состоится. Людям нужна надежда, отчаянная вера в справедливость, в победу добра над злом, а правду они и без скальдов знают.

В жизни редко случаются чудеса. Провидение часто оборачивается злым роком, и не приходят на помощь добрые силы. Негодяи торжествуют, а милосердные ангелы не являются святым, разве что во снах и галлюцинациях.

В реальности всё порой происходит до паскудного банально и пошло. Романа нашли норманны. Наткнулись на него, валяющегося без сознания в лесу. Беглец обессилел и, отключившись на рассвете, впал в беспамятство. Помня приказ, его доставили в замок, связав, хоть последнее совсем не требовалось. Артани ди Валь не очнулся, но маги из Ромейна нагнали страха.

«Хорошим деткам святой Николас раздаёт конфетки и пряники, – говорила кормилица, – А плохих деток, – делала пугающее лицо, – Кривой дьявол складывает в мешок и уносит в ад.

Грешникам никогда не найти дорогу домой. Повсюду стоны, и плач, и скрежет зубовный. Люди ненавидят дьявола, и чем больше дьявол пытает души человеческие, тем сильнее они озлобляются и ожесточаются против него. Со временем грешники сами становятся дьяволами, чтобы терзать и мучить других людей, ибо верят нечистые: если в аду найдётся живая душа, способная простить и уронить слезу по своим мучителям, ад исчезнет, а небеса распахнут врата, пролив спасительный свет для заблудших душ...»

– Монстров не существует, – убеждал монстр, – Монстров не существует, ложись спать, Артани.

– Спи спокойно, Артани. Сладкие ангелочки спустятся с небес спеть тебе колыбельную, – подтыкала одеяло кормилица, а за её спиной от хохота кривился ОН, передразнивая:

– Сладкие ангелочки споют тебе колыбельную. Ха-ха-ха!

Монстров не существует!

Роман видел монстра. Он знал его имя – Динас Артани.

Монстр пришёл за ним, чтобы утянуть в ад!

Два месяца.

– Проснись из кошмара, проснись... Нельзя бояться!

Надо повернуться лицом к страху. Сначала будет больно, но тебе не больно – это страх заставляет тебя поверить в придуманную боль, но когда ты поймёшь во сне – боль исчезнет, и ты проснёшься.

Арлесса складывала руки и жмурилась, показывая, как проснуться из сна:

– Я повелитель своих снов, – говорила она важно, - Я научу тебя управлять снами. Дай руку... Вот твоя сигна, держи её крепко, помни о ней. Во сне ты почувствуешь её, и она станет твоим маяком. Ты вспомнишь, что это сон и сможешь выбраться...

Роман не мог проснуться, он не мог выбраться, и сигны не было рядом, чтобы уколоть ладонь.

«Шли они в долине, где плач и стон, и скрежет зубовный», – шептал монах, перебирая чётки и делая охранный знак над его головой. А день сливался с ночью, и ночь стыдливо отворачивала лик, чтобы не видеть день. Ворона желал получить печать, и получил её легко, без особых усилий. Он не калечил Романа. Зачем ломать игрушки?  Он обещал пытать мать, а Арлессу поклялся пропустить через взвод солдат. Ром

Роман отдал печать. Он вырвал бы и нутро, чтобы защитить близких. А дальше, сломав первый барьер и найдя способ шантажировать брата, Ворона методично взялся за остальное. Он заковал Романа в цепи и опаивал дурманом, сделав брата внушаемым и безвольным, без остановки твердил одно и то же, заставляя поверить, лишая всяческой надежды. Уговаривал, уламывал, но не бил – за любую ошибку Романа, за любое неправильное поведение страдали мать и сестра. В конце концов, Роман начал верить, что они страдают из-за него, только по его вине, а Динас не уставал подливать масла в огонь, вырывать из разума остатки понимания, пока рассудок Романа не погрузился в кромешную темноту.

Небо седело и плакало небесами слёз, не желая участвовать в злодеянии. Небо обливалось дождём, а раздавленный, униженный Роман Артани сломанной куклой лежал в пышно обставленной богатой комнате, пока на гниющей соломе в подвале, обнявшись, дрожали от холода сестра и мать, слушая... слушая с содроганием, прислушиваясь, как в замке стучат топоры – равнодушные свидетели продолжения жизни: Ромейн строили заново.

Динаса Артани не было в замке! Это не он напал на Ромейн. О нет. Он пришёл через несколько дней – мужественный и прекрасный герой, ведя с собой армию солдат. Узнав о беде Ромейна, преданный сын просто не смог остаться в стороне, но он опоздал. Какое горе!

Прихлёбывая вино, брат заходился глумливым гоготом, рассказывая о том, что Ромейн был продан. Пока отец протирал штаны в замке и метал молнии благородства, готовилось нападение, и Ромейн ждала война, а Динас... Динас спас Ромейн! Он заключил сделку на выгодных условиях, выторговав не смерть и хаос, но жизнь. Что значит пара сотен жертв по сравнению с тысячами?

Ромейн – не замок и не поместья, Ромейн – земли и люди. Подданным плевать, кто придёт к власти, лишь бы хозяин кормил сытно и обеспечивал потребности. Ворона станет заботливым князем для Ромейна... Он сказал Ромейна? Нет, Ромейна не будет. Возродится Вальдерн и новая династия ди Вальдо – так он отомстит за своё изгнание тем, кто отвернулся от него, выбросил на обочину жизни в семнадцать лет, дрожащего и жалкого, не знающего ничего.

Он лишился денег, титула, крова и семьи, но он никогда не забывал Ромейн. А теперь он герой. Он князь, – Ворона благодарно целовал печатку на руке, отмытую от земли и крови. Она была велика для пальцев, неудобна, но тяжесть власти действовала на Ворону особенным образом. Он упивался своим положением, упивался тем, что может легко шантажировать семью друг другом.

Он заставил Романа выполнять свои приказы, заставил молчать о случившемся, угрожая жизнями матери и сестры, он обещал, манил надеждой, что если Роман будет послушен, мать и сестра получат хорошие условия содержания. А если оставят своё упрямство и согласятся признать Динаса князем, сыграют свои роли правильно, никто не пострадает. Они заживут дружно и счастливо.

Безумец, не осознающий собственного кощунства. Он давил на разум, угрожал, шантажировал, предлагал подумать – стоит ли месть и упрямство тысяч жизней мирный жителей, поверивших и проглотивших случившееся нападение норманнов? Но норманнов не было – были наёмники, соблазнившиеся золотом и не знающие, насколько коварен их правитель. А если Артани настолько глупы, что готовы противопоставить себя Динасу, что они сделают? Где смогут найти подмогу?

Войска короля пришли на помощь. Армию привёл Динас – освободитель Ромейна. Сумасшедший князь, садист и психопат, не понимающий глубины безумия, насилующий безропотного брата. Потому что за любое сопротивление, плохое поведение, – говорил монстр, – Страдают мать и сестра.

– Веди себя хорошо, – повторял он, – Веди себя хорошо, не зли меня...

И Роман не злил, ибо разум Артани помутился, не выдержав не пыток и истязания, но предательства, окутавшего Ромейн, лжи, распространяющейся вокруг протухшим ядом. Не выдержал стука топоров и слов лекаря, роняющего слёзы, верившего, что изверги-норманны, не пощадив защитников замка, угнали женщин в плен. Они и были в плену изверга, томились в подвале, пока на поверхности продолжалась жизнь и стучали топоры, отстраивая замок...

Тук... Тук... Тук...

Нет спасения... Тук... Нет надежды... Тук... Злодеяния творятся ежечасно, и солнце не сходит с ума от отчаяния, а продолжает светить, каждое утро вставая на горизонте, чтобы равно пролить свой свет добру и злу... Тук... Преступления зарастают травой забвения... Тук... И никто не вспоминает, на чьих костях растёт трава... Тук... Негодяи разгуливают на свободе и творят злодеяния – буднично и легко... Тук... В любой момент может случиться всё, а в бытие нет великой тайны, ибо жизнь обрывается легче сломанного колоска, и падают на землю, рассыпаясь, зёрна человеческих страстей и забот, остаются лежать в могилах кости, а топоры стучат, стучат, и строятся дома, рождаются дети, женятся, живут, умирают... Топоры продолжают стучать.

Роман погрузился в темноту. В этой темноте не было просвета, стона и плача, зубовного скрежета – лишь спасительная темнота, пустота прострации; разум отторгал реальность, не мог воспринимать, всё сливалось в один хоровод мелькающих событий, безликих лиц...

Ворона раздражался, заставляя Романа есть кашу. Роман послушно открывал рот, а каша стекала по подбородку, и Роман не видел смысла её вытирать. Ворона вытирал сам – тщательно, без следа брезгливости. Он ухаживал за ним, мыл, кормил, переодевал, рассказывал о своих планах, водил гулять и носил на руках, не в силах расстаться со своей драгоценной куклой. А по ночам давал волю мерзкой похоти и отвратительной изобретательной фантазии, потерявшей сдерживающие тормоза.

Кто из них был более безумен? Безумие Романа пришло в криках Арлессы, рвущей на себе волосы, умоляющей не трогать брата. В проклятиях матери, желающей вырвать собственные глаза, чтобы они не видели злодеяний, и если бы она могла, придушила бы его своими руками. Но если осталась в Динасе капля человеческого, а не звериного, и если не боится он людей – пусть побоится бога, но не оскверняет брата. Динасу гореть и мучиться в аду, но пусть не затягивает туда брата, ибо чем заслужил Роман подобное насилие и унижение? Разве не был он единственной доброй душой, протянувшей руку змее – не знающий, что змеи ядовиты и опасны, что жалят смертельно и больно.

Безумие Романа родилось в стуке топоров, в мерзких шепотках, звуке снимаемой одежды, в омерзительных прикосновениях, чёрном кощунстве насилия, свершившемся прежде, чем засохла на ступенях человеческая и звериная кровь. Прежде, чем застыли не омытые тела отца и брата, и равнодушная лопата разбила мёрзлую землю, выкапывая погребальную выгребную яму, чтобы скидать трупы воедино, друг на друга, не делая различий между защитниками замка и наёмниками. Их засыпали вместе, и никто не воткнул крест, не было погребальных костров, не было звона колоколов, только стук безжалостных топоров, поющих о том, что жизнь продолжается.

«Монстров нет», – сказал самый главный монстр, и бросился на него, впиваясь зубами.

– Если повернуться к своему страху лицом, – важно говорила Арлесса, - Кошмар закончится.

– Роман, я умею управлять снами, – уверяла она, и выла страшно, когда на глазах Романа, предавшего доверие Вороны и посмевшего наброситься на благодетеля, чтобы разорвать в клочья, визжащую и умоляющую Арлессу подвергли насилию.

– Ведите себя хорошо! – повторял он без остановки, – Не злите меня. Лучше не злите меня!

Безумие ослепило глаза матери, превратив в седую старуху, безумие отключило чувства и эмоции Романа, безумие заставило голую Арлессу плакать над вышивкой разорванного платья, повторяя, что она нигде на найдёт такую вышивку. Платье испорчено, оно грязное и его надо постирать. Тщательно постирать, чтобы отмыть следы... Эти мерзкие следы... Динас обещал, что подарит ей новое платье. Много новых платьев, если Роман будет вести себя хорошо. Ради сестрички, ради мамы.

Монстров не существует. Монстров не существует. От кошмара можно проснуться. А безумие шло по замку, уговаривало мерзкими шепотками, безумие обещало, сулило, манило надеждой, безумие коснулось всех, а где-то наверху, утверждая власть безумия, стучали топоры. Тук. Тук. Тук...

– Всё скоро закончится! – обещал Динас, ведя Романа по коридорам замка, поддерживая за талию – он не мог идти сам, – Маме и Арлессе я выделил лучшую камеру и приказал обустроить. Тебе понравится. Ах, если бы они не упрямились, давно бы переехали в свои покои – он досадовал, объясняя, что они виноваты, что не слушаются. Все, кто не слушаются и ведут себя плохо, сами страдают, а Динас из кожи вон лезет, чтобы сделать всё, но его никогда не слушали. Никогда.

Слепота спадает внезапно, и человек прозревший начинает видеть мир. А если спадает слепота разума, мысли становятся ясными. Но что способно развеять мрак души? Луч света, слабый свет надежды? Что способно сотрясти сознание? Выбить дверь темницы и расколоть панцирь равнодушного безразличия, созданный силой страданий, где оглохший разум, забывший и утративший способность рассуждать, прячется от мира за непроницаемыми стенами, бессильный воспринимать травмирующую реальность?