Текст книги "Птица Смерти (СИ)"

Автор книги: Olivia N. Moonlight

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Ага, и вправду приятный, не то, что мой свитер, – согласился Шерли, успешно закутавшись в одеяло. – Как… как пушок плесени среди мытых ягод, – определил он, поводя подушечками по ворсу кофты.

– Вообще-то это тётин. Я подарила его себе на день рождения.

В полумраке раздался тихий смешок. Вновь спрятав лицо в реке волос, Мо боком подтолкнула мальчишку к кофейному столу.

У них было ещё одно нерушимое правило – за каждое оскорбление Шерли должен платить. Не перочинным ножом с множеством складных лезвий, не жуком в спичечном коробке, не перьями дохлой вороны. Хотя от последнего Мо бы и не отказалась, всё же мальчишечьим сокровищам она предпочитала идеи для своих картин. А Шерли был неисчерпаемым источником для её недетских задумок. Сколько в нём было любопытного и затейливого! В первый раз необычные морские глаза Шерли помогли Мо восстановить набросок мёртвого альбатроса, уже в цвете. Вышло даже лучше, чем стеклянный взгляд птицы на первой испорченной зарисовке. Мо с энтузиазмом выводила трещинки и линии глазного яблока на переднем плане, тёмно-изумрудный обод вокруг зрачка и уходящую к краям светлую зелень моря, вливавшегося в небо. У Шерли даже получилось изобразить последний миг сознания, когда Мо рассказывала ему что-то про Коперника и Аристотеля.

– Поверни голову чуть-чуть ко мне, – попросила девочка, растушёвывая пальцем чёрный мел на бумаге. Дети умудрились пристроить мощный фонарь Шерли так, что тот освещал и мольберт и натурщика.

– Если я ещё её поверну, у меня шея отломится.

Холмс оседлал стул задом наперёд, сидя спиной к Мо и сложив руки на невысокой спинке. Сползшее одеяло терялось в полумраке у его ног. Нагая спина начинала понемногу мёрзнуть, и мальчишка вполоборота кидал на художницу нетерпеливые взгляды.

– Потерпишь, – отрезала Мо. Сегодня она явно была в ударе. – Свесь левую руку вдоль тела. А правой коснись левой лопатки, будто хочешь муху согнать. Да не ёрзай так на сидении, не в капкане сидишь.

Впервые у Мо появился настоящий живой натурщик, живой в полном смысле слова. До этого девочка довольствовалась только тем, что подбрасывала ей удача, но Шерли мог принять любую позу, какую художнице заблагорассудится, вместо однообразной искорёженной формы, вроде голубя на асфальте или сухой бузины. Шерли вытягивал руку, и Мо виделось тонкое запястье утопленницы и браслет в клюве чайки. Шерли ложился щекой на песок, и девочка изображала глаза альбатроса. Мальчишка после долгих препирательств соглашался растрепать себе волосы и порвать рукав, и перед художницей представал повешенный на узловатой ветке вор.

– В саду старухи Мэйбл было три медвежьих капкана, – продолжил рассказ Шерли. – Ник их вовремя заметил, а то бы остались без ноги. А на полу в кухне было полно крысиной отравы…

Болтовня мальчишки из нарочитой становилась всё более беззаботной, и внутри у детей будто что-то размякло и расслабилось. Шерли перестал ежиться, а Мо всё реже подтягивала на себе пушистую кофту. Мальчишка, заливаясь, повествовал о том, как они с Ником миновали сад, где на каждом шагу проволока, под яблонями капканы, а в гуще клумбы кольцом свернулась гадюка. Поделился, как, оказывается, тяжело открыть дверь на веранду с помощью стеклореза и не оцарапать при этом запястье. Хвалился набором отмычек, которыми отомкнул амбарный замок на люке в подпол, и ещё многим другим.

– В прихожей у неё торчали оголённые провода. А в подвале мышь, а на кухне пауки.

– У меня тоже есть паук. В сахарнице.

Мо показала на пузатую стеклянную сахарницу со стальным носом и клеймом пансионата. Внутри просматривался крохотный чёрный шарик и несколько липких белых нитей.

– Ещё в кладовой пансионата живёт котёнок – в глиняной банке для крупы, прямо под льняной оберткой на горловине. А между стекол пыльного окна – нетопырь.

Мо и сама могла сочинять не хуже Шерли. Девочке было не слишком важно, насколько друг приукрасил своё приключение, главное – он о нём заговорил, беспечно и без дрожи. А значит, ничего опасного за эту безрассудную вылазку не случилось.

Кухонные пауки, домовые мыши, чердачные привидения – дети прыгали с темы на тему со скоростью крутящейся скакалки. Сухая ароматная бузина, что скривилась над тумбой, – ведьмино лекарство, и нельзя вносить её в дом. А в сказке Андерсена бузинная матушка, явившаяся из заваренного чая, оказалась дриадой. От пролитой на салфетку заварки тоже чем-то пахнет – имбирём, который Мо обожает за его остроту. Корень имбиря с виду похож на ребёночка, как и другой колдовской корень. Имбирь клали в рождественское печенье, которое втихомолку умял старший брат Шерли. Но сладости, которыми детей угощали на поминках мистера Грэхема, деревенского старожила, самые вкусные лакомства из всех. Дети вместе ударились в воспоминания. О, да, орехово-ананасовый пирог, кексы с шоколадной крошкой, печёные яблоки с корицей и мёдом, миндальные трюфели – сытость была такая, что швы на поясе опасно затрещали. Также трещали и опасно скрипели качели, что недавно смастерил Шерли. Цепи из ангара на Обрыве древние и ржавые, но костыль виселицы держал их крепко. Бояться нечего. Мо тогда смеялась и взвизгивала, проносясь над осыпающимся склоном и пенящимся морем далеко-далеко внизу. Когда она взмывала, под подошвами туфель было только небо и чайки, плаксиво кричащие заупокойную мирному старику.

Бродить по лесной дороге, ведущей в деревню, было не менее увлекательно. Стоячий пруд, подёрнутый ряской, в тени старых дубов – около него забавно слушать лягушек. Кованая ограда с крестами пряталась в дубраве по соседству. Там влажно, сумрачно и покойно, как в парках старинных особняков. Замкнутый мирок под зелёной крышей. Тут и там торчали из кустов чёрные мраморные плиты, кое-где пестрели увядшие цветы. Тихо – лишь изредка хрумкнет под каблуком прошлогодний жёлудь. Летом прохлада манит комаров, но весной можно гулять свободно. Шерли подобрал на стоптанной тропе у ограды пурпурные и голубые гортензии, нашёл даже чайную розу, почти свежую, для натюрмортов Мо. Девочка посетовала, что вдохновение её с появлением Ника подувяло, и Шерли простодушно спросил: «Могу я украсть его для тебя?». Сласти, качели, цветы – Мо вспоминается этот день, как лучший в её жизни. Единственной горькой нотой стало то, что Шерли начал курить. Мо не понимала мальчишку, когда он, морщась, с подростковым снобизмом затягивался сигаретой вдали от родительских глаз. Если девочке случалось столкнуться с Шерли нос к носу, от губ его неприятно тянуло. Запах дыма и пепла горчил на языке, а серое облако вызывало тошноту. Чушь, когда в романах девицы с трепетом думают о сигарах своего возлюбленного. Для Мо горький шлейф курева делал Холмса чужим, взрослеющим и тревожным.

Жаль, что Мо пока не умеет рисовать запахи. Художница торопилась сделать общий набросок, пока ночь не кончилась. Ведь прелесть пастели в том, что к рисунку можно вернуться в любой момент. Вначале девочка хотела просто получить заготовку с обнажённой фигурой вполоборота, а затем в другие дни воплотить какой-нибудь образ – например, молодую девушку на фоне чёрного полотна. Но рука Хупер уже двигалась на своей волне, едва удалось зацепить самого Холмса. Мо больше не думала ни о чём другом, боясь растерять хлынувшее в вены вдохновение. Над картиной мелькал то карандаш, то мел, то измазанный палец. Только два основных тона выбрала Мо – ночь и бледная кожа, отчего исполнение было почти бихроматным. Попутно девочка размышляла, сможет ли она потом подмешать в чёрное синий, чтобы передать холодные тени вокруг Шерли. Она нарочно не включила ночник – его жёлтый свет убил бы всю атмосферу.

Обтерев пальцы тряпкой, Мо взялась за светлые мелки. Она подобрала всего пару – белый и бледно-телесный, чтобы передать все ямки, выбоинки и прочие неровности человеческой кожи. У Шерли их было до странности мало – будто его ещё в младенчестве уронили в молоко. У Мо же, напротив, загорелое лицо было всё в мелких крапинках, наподобие веснушек, в особенности нос и щёки. Шерли многим отличался от Мо – это её и пленило. Нарисовать девушку она всегда успеет, в крайнем случае, сама сядет спиной к зеркалу и извернётся, как надо. Тут нет ничего увлекательного, а вот Шерли – другое дело. Тень придавала ещё больше возраста его грубеющим чертам. Спина казалась широкой, длинный стан, размах лопаток и стройная талия волновали тем больше, чем дольше она всматривалась в них с несвойственной ей алчностью. Камушки позвонков убегали вниз, и Мо густо зарумянилась, когда накидала хребет и то, что терялось в темноте. Сиди Шерли к ней лицом, изобразить те их отличия было бы намного труднее.

Кончик языка то и дело мазал по тонким губам, пока Мо рисовала. На зубах скрипнули волосы – девочка и не заметила, как прикусила прядь. Может быть, в этот раз ей удастся – хоть единственный раз удастся передать на бумагу всё буйство образа в голове, а не только бледное подобие. От переносицы по щеке Мо шла широкая синяя полоса, несколько пёстрых пятен расцвели на линии челюсти. Шерли не бросил язвительный комментарий из-за её перемазанного лица – мальчишка подозрительно долго молчал, устроив подбородок на руке и прикрыв глаза.

Тени вокруг слабели, становились прозрачными. Прохладный воздух мансарды просветлел, окно выделялось круглым голубым пятном. Магия полумрака таяла, предметы в спальне вновь стали обычными и пыльными, а спящий мальчик напротив – просто её товарищем Шерли. Возбуждение покидало девочку, ресницы двигались всё медленнее. Рука с мелом на минуту легла на подставку. Последней связанной мыслью Мо было то, что ей совершенно не хочется спать.

***

За то время, пока Мо Хупер жила в пансионате, поднялась по будильнику она в первый раз. Обычно ей не составляло труда встать – едва проснувшись, Мо вспархивала с кровати, как птица. А теперь спину сковало ломотой, копчик затёк, левая нога занемела и была, словно вата. Провести ночь, сидя на стуле, оказалось не слишком приятно. Тихая трель часов походила на назойливую муху, и девочка со сна отмахнулась, не веря, что уже девять. Но через минуту она подскочила, как ошпаренная, и бросилась к умывальнику. В занемевшую ногу вонзилась сотня иголок, и девочка охнула, едва не опрокинув мольберт. Плотный лист с почти законченным рисунком покачнулся, с подставки на пол посыпалась меловая крошка. Шерли дремал напротив, тихо посапывая, и даже не шелохнулся. В конце сеанса Мо сама натянула за засыпающего мальчишку одеяло.

Мо поплескала ледяной воды на лицо, замочив пушистые рукава кардигана, отерла руки и шею вафельным полотенцем до красноты. Воровато оглянулась на сопящего Шерли и сбросила кофту, оставшись в одних панталонах. Не глядя в зеркало, наскоро расчесала волосы, вернее, попыталась – зубья расчёски застревали в спутанных узлах, торчащие кончики щекотали голые плечи. Волосы девочки были тонкими и лёгкими, и любой ветер мог превратить их в воронье гнездо. Махнув рукой, Мо зажала в зубах резинку, кое-как собрала их в хвост и туго стянула. Сойдёт. Потом выудила из шкафа летнее льняное платье, передумала и надела джинсы с серой блузой.

Пора было спускаться к завтраку, иначе тётя сама поднимется сюда. Хупер придирчиво оглядела комнату: серой змеёй с балки свисал жгут из простыней, одежда Шерли была аккуратно свалена в углу, от неё к окну тянулся по полу слякотный след. Самого мальчишку снежным комом облепило одеяло, тяжёлые края стелились по полу. Из деревянного остова кровати торчал один матрас, под кофейным столом подсохшей лужей растеклась заварка. Треснувший чайник валялся на боку, забрызгав салфетку. Тут взгляд Мо остановился на покосившемся мольберте, и она вздрогнула. Шерли глядел на неё в чёрно-синем ореоле, сам бледно-розовый, выпуклый, словно живой. Глядел с тревогой и мрачной задумчивостью, голова застыла в порывистом движении. На душе Мо потеплело – не зря потратила вечер. Беспорядок показался теперь пустяковой проблемой. Идея, что сказать же взрослым, озарила её внезапно. Как же она сразу не додумалась?!

Мо растолкала Шерли, торопливо растолковала ему всё и в ответ на сонное бормотание попросила прибраться. В обмен же обещала принести ему горячих булок с повидлом и молока. «И спичек» – бросил вдогонку мальчишка, не разлепляя век.

День выдался погожий, и постояльцы пили чай на полукруглой веранде с высокими окнами в сад. Умытое утреннее солнце играло на отбелённых скатертях и китайских циновках, которыми были увешаны жёлтые стены. В углу под старой миссис О’Тул скрипело кресло-качалка, Вирджиния Хупер и две её соседки устроились у подоконника. Вирджиния издали кивнула племяннице, и та юркнула к столу в углу около оплетённой лозой кадки. Обе ценили уединение – уважали и своё, и чужое.

Мо дула на горячий чай, сонно и сыто жмурилась с волнующей мыслью о том, что у неё наверху спрятан мальчишка под одеялом. Как бы отреагировали клуши из пансионата, если бы нашли в её спальне Шерли без подштанников? Мо уже достаточно взросла, чтобы сидеть сейчас и беспокоиться о таких вещах. Девочка так и делала – старательно волновалась, пока клевала носом над чайным парком с рассеянной улыбкой. Впрочем, особенно волноваться ей не стоит. Скоро тётя Хупер и чета Холмсом узнают от Мо, что мальчишка прошлой ночью попал в грозу и нашёл приют у подруги. Буря и вправду разыгралась отменная. Шерли виноват, что задержался, да – но это не повод для порки. Мо впустила вымокшего приятеля, обогрела, пожертвовала простыни, чтобы просушить его. Нет, нет, Шерли и думал ломать себе шею, взбираясь в окно. Мо бесшумно провела его через парадный, из стыдливости опасаясь выдать присутствие мальчика в своей спальне ночью. Художница заметила, что грозная Аманда всегда обращалась к ней ласково, с особой симпатией. Женщина поощряла детскую дружбу, считая, что Мо положительно влияет на её шального младшего сына. Девочка не желала испытывать доверие Аманды, но была уверена – та не станет сердиться, если узнаёт, что Шерли провёл время с ней, а не в медвежьем капкане чужого сада.

Мо прихлёбывала напиток, подперев рукой щёку, пока мозг снова и снова вылизывал мысль о будущем диалоге. Перед ней на столе лежала свернутая конвертом салфетка, в которой три булки с яблочным повидлом ожидали, когда их съест один сорванец. В чайной пахло липовым отваром, выпечкой и заплесневелым дверным порогом, ведущем к клумбам. От траченного молью пледа миссис О’Тул тухло тянуло сердечными каплями. Стеклянная дверь была приотворена, и ко всем ароматам примешивался резкий и свежий запах мокрого гравия, земли и молодых листьев. Вчерашняя буря не просто прибила пыль – она оборвала провода в двух прибрежных деревнях и вывернула с корнем старый тополь по дороге в горы. Одна из собеседниц Вирджинии сказала, что у неё до сих пор морской песок на зубах скрипит.

– Сыплется, вот и скрипит, – отрубила тётка Хупер.

Поджарая, смуглая, в песочных брюках и африканской хлопковой рубашке – в свои пятьдесят два Вирджиния выглядела в худшем случае на сорок.

Постоялица будто её и не слышала:

– Почтальон, хоть развратник на всю округу, иногда снисходит до своей прямой работы. Он сказал, что навстречу ему неслась аварийка.

Говорившая тряхнула распущенными седыми волосами, такими жидкими, что сквозь них проглядывал череп. Намеренно нестриженые, они доходили до пояса и напоминали неряшливую медузу. Зубы, неестественно белые и ровные, торчали вперёд. Розовая помада покрывала сморщенные губы, седые ресницы были густо подкрашены тушью.

– Верно я говорю, Энн?

– Верно, верно, дорогая, – поддакнула вторая, блёклая дама, затянутая в старомодный линялый передник. Соломенные волосы были до того стянуты в пучок, что углы глаз ползли к вискам. – Но, по-моему, Роджер милый молодой чело…

– В такую погоду и свершаются злодейства, – перебила медуза. Зелёный глаз слегка косил и горел с ненормальной энергией. – Вот, к примеру, сегодня мне приснилось, что ко мне в окно крадётся вор. Скребётся по стене, как кот, царапает стекло, и шпингалет уже скрипит.

– В грозу всегда неспокойно, – поддержала блёклая. Даже собаки волнуются. Всякое может примерещиться. Со мной однажды…

– Мне никогда не мерещится, – седая громко брякнула чашкой о блюдце. На кромке остался жирный розовый след. – Энн, не путай сон с явью. Страшно подумать, если бы это оказался настоящий грабитель! Добрался бы до моих драгоценностей… – женщина одышливо вздохнула, потрепала ворот платья на полной груди. – А если б он задумал чего?

– Пришлось бы ему доплатить.

Старшая Хупер стиснула челюсть, отвернулась к окну без тени улыбки. Заметно было, что общество двух постоялиц скорее раздражает её, чем развлекает. Вирджиния предпочла бы лучше компанию ребёнка – племянница казалась намного более увлекательной натурой, чем обе её соседки, вместе взятые. Если бы заняться Молли как следует, можно было бы вылепить неординарную натуру. Жаль, что её недалёкий брат с женой не замечают истинной природы Мо.

Дверь в сад хлопнула так резко, что стекло жалобно задрожало, пустив трещину у самой рамы. Порыв с улицы перебил все запахи, смел скомканную салфетку с колен блёклой дамы, ударил песчаной пылью в лицо седой. Голова Мо резко съехала по руке, на щеке остался красный отпечаток кулака – девочка встрепенулась, по-совиному моргая.

– Аманда, наконец-то! – вскочила старшая Хупер. – Я тут с ума с тоски схожу… Что с тобой?

Миссис Холмс, взмыленная, непривычно бледная, опёрлась о косяк. Огненная туча волос растрепалась, штанины велюрового костюма забрызганы глиной до самых колен. Необъятная грудь ходила ходуном.

– Ох, Джинни…

Гравий скрипнул под каблуком, Аманда едва не потеряла равновесие. Вирджиния поспешила подхватить подругу и усадить в своё кресло.

– Молли, принеси воды.

Сделав несколько быстрых и глубоких ледяных глотков, миссис Холмс произнесла:

– Шерлок пропал. Со вчерашнего дня его не видели. Муж ещё ночью отправился на проклятый Обрыв, а я пошла в деревню. Пара наших знакомых вызвалась прочесать лес и те места, где любил пропадать сын.

– Ты же знаешь мальчишек, – попыталась подбодрить старшая Хупер. – Он найдётся, даже не думай о другом. Он же и раньше пропадал. Мы с Молли сейчас же отправимся на поиски.

– Тётя, я должна сказать…

– Так и знала! – подала голос медуза. – Говорила, что в такую погоду творится дурное. Вот, пожалуйста.

– Помолчи, Берта, – оборвала Вирджиния. – Значит, так. Вначале нужно позвонить в Истборн, может, мальчишка и до города добрался. Местная полиция долго раскачивается, но я общалась со здешним лесником и парой охотников. У них есть собаки, и парни хорошо знают окрестности. Почему ты сразу мне не позвонила?

– Кабель оборвало. Связи нет на несколько миль.

– А я что говорила? – встряла Берта.

– Бедный мальчик, – промямлила Энн, – Надеюсь, всё обойдётся…

Мо, пользуясь случаем, влезла в разговор:

– Миссис Холмс, вы ведь не будете сердиться на Шерли, если всё и вправду обойдётся?

Аманда и Вирджиния медленно обернулись и разом уставились на Мо.

– Детка, что ты знаешь?

– Бог мой, как ты выглядишь!? – воскликнула Вирджиния, оглядев племянницу в упор. Всклоченный хвост с остатками глины, размазанные по лицу и запястьям цветные меловые полосы, тени под глазами, помятая щека и осоловелый взгляд. Женщина помрачнела. – Где ты была ночью?

– Нигде, – опешила Мо. – Дома. Клянусь, тётя. И… и Шерли был со мной всю ночь. Он сейчас наверху, спит на стуле. Вчера, когда началась непогода, Шерли постучал ко мне, и я впустила… и разрешила переночевать… – девочка умолкла, встретившись со свинцовым взглядом тётки.

– Он цел? – выдохнула Аманда.

– Жив-здоров. Только промок насквозь. Пришлось дать ему простыни вытереться.

Могучие руки протянулись к Мо, женщина вскочила, опрокинув плетёное кресло. Художница и пискнуть не успела, как оказалась вжатой лицом в грудь Аманды, а руки обнимали так, что больно стало рёбрам.

– Благослови тебя господь, детка.

Мо слышала, как бухало сердце женщины. Из груди той шли рваные вздохи, сильно похожие на сухие всхлипы. Миссис Холмс ещё пробормотала что-то о том дне на пляже, когда Мо и Шерли познакомились, и немного успокоилась. Девочку на миг кольнула ужасная мысль, уж не сбежал ли Шерли из мансарды, опасаясь прихода матери? Ему же лучше, если нет.

Велюр щекотал ноздри Мо, трудно было дышать. Девочке вспомнилось, что в этом же костюме Аманда бегала с обрывком ремня по берегу, когда Мо встретила Шерли. Художницу удивило, отчего женщина, привыкшая к проказам своенравного сына, сейчас так дрожит, словно сын её только что воскрес? Шерли, который, по его словам, однажды увязался за бродячей труппой и три дня вдали от дома разнюхивал о смерти акробата; Шерли, днями пропадающий с ней на лесном кладбище и на Обрыве; Шерли, потерявшийся во время службы в закоулках Н-ского собора в поисках святого масла для опытов; Шерли, в четыре года спустивший на Темзу корыто и уплывший добывать себе пропитание пиратством – Шерли всего лишь не вернулся домой с наступлением темноты. Пускай тогда и сверкали молнии, способные поджарить дерево. Что здесь особенного?

Не выдержав, Мо сдавленно чихнула. Аманда слегка отстранила её за плечи, глядя в покрасневшее лицо девочки:

– Прости, я тебя чуть не задушила.

Две старухи рядом примолкли, обмахиваясь салфетками. Слышно стало, как стрекочет жук в кресле древней миссис О’Тул. Миссис Холмс вытерла глаза ладонью и слабо улыбнулась в ответ на недоумённый взгляд старшей Хупер.

– Знаю, Джинни – перепугалась, как ребёнок, самой стыдно. Надо бы послать к мужу и остальным, пусть не волнуются.

– Пошлём. Аманда, ты…

– В деревне беда, – наконец призналась миссис Холмс. – Если бы вдруг Шерлок оказался тогда поблизости… не могу об этом думать. Он ведь ребёнок шальной, да любопытный к тому же. Сунулся бы в пекло, или наткнулся бы на кого дороге.

Аманда продолжала одной рукой прижимать Мо к себе, и не заметила, как та напряглась.

– Летиция Мэйбл. Видит бог, я не любила эту женщину, но такого бы не пожелала, – миссис Холмс странно изменилась в лице. – Её нашли в её собственном саду. Повешенной на яблоне. Всё тело изуродовано, волосы намотаны на скалку. Дом и погреб взломаны, внутри всё раскурочено, ценности пропали.

Берта схватилась за ворот платья, рот перекосило, на морщинистых губах застыло несказанное «Я же говорила». Энн, белее снега, тихо осела в кресле. Миссис О’Тул зычно всхрапнула. Вирджиния не сказала ничего, лишь помрачнела ещё больше.

– Слава богу, Шерли был подальше от этого кошмара. Ох, детка, я, должно быть, напугала тебя своими рассказами. Пойдём поскорее наверх, мне не терпится обнять этого балбеса, а после навешать ему оплеух.

Аманда убрала со лба Мо прилипшие волосы, не заметив, как он вспотел. Не заметила она и лихорадочного огня в глазах девочки, и ледяного колотья в груди.

Альпы, Австрия, 20**-й год.

Бывает с вами такое, когда в голове всплывает звучная фраза из песни или кинофильма, но вы никак не можете вспомнить, откуда именно она? Вы мусолите её в голове, как в пальцах, до сальных отпечатков, изводите себя в попытках вспомнить, ловите все оттенки и голоса этой фразы, но источник её всё время ускользает. С Молли Хупер такое бывает. Только вместо красивой фразы ей достался лишь горький запах пепла и дыма. Призрак его тревожил нос, но на деле в библиотеке «Эдельвейса» ничем подобным не пахло. Ассоциации беспрестанно щёлкали в мозгу, перекатывались, но никак не желали соединяться, дать хоть какие-то логические корни.

Чашка болезненно стукнула по зубам, отрывая Молли от бесполезных попыток. Бессонная ночь сказывалась – движения стали рассеянными и неловкими. Хупер смотрела в обледенелое мутное окно, трещина у самой рамы походила на узор, который бывает на стекле в морозы. Изредка снаружи стучал в окно сухой стебель, корни которого медленно разъедали стену. Скупое седое утро. Снегопада нет, тихо, но на горизонте, там, где белое граничит с бурым, от ветра стелется снежная позёмка. Ледяная муть медленно, но верно ползла к замку, скрадывая вид на котловину. Лишь кое-где теперь виднелись проплешины чёрной земли, где умирала зима. «Чудо весны в горах», – вспомнились Молли сказанные когда-то Альбертом слова.

Зачехлённая мебель библиотеки производила жутковатое впечатление. Хорошо, пыльная ширма отделяла стол, за которым устроились патологоанатом и детектив, и давала призрак уюта. Кирпично-коричневая ткань, изображавшая крылья бабочки, прохудилась во многих местах, но павлиний глаз в чёрно-белых ободках глядел как живой. Из-за ширмы можно было увидеть только ряд стеллажей и стремянку у полок. Под утро Шерлок швырнул на столешницу потрёпанный медицинский справочник, взметнув серый столб, и Молли ничего не оставалось, как расчистить свою половину стола для подноса. Женщина не вынесла, если бы осталась наедине с пустым замком, но Холмс на другом конце зарылся в страницы о психотропных препаратах, изредка обращаясь вслух к Джону Ватсону, и Молли чувствовала, что душа её всё равно одна.

Они обосновались в библиотеке, после того как всю ночь рыскали по «Эдельвейсу» и хозяйственным пристройкам, стараясь не пропустить ни одного проклятого угла. У Молли до сих пор стоял в ушах развязный смех постояльцев, записанный на грампластинку, и фальшивый вальс, издаваемый механическим пианино. Все пятеро отдыхающих, двое владельцев курорта и дворецкий пропали посреди бала в танцевальной зале, запертой и запечатанной изнутри нетронутой восковой печатью. Но даже если случившееся с огромной натяжкой можно было бы счесть злой шуткой, то единовременное исчезновение всех живых душ в «Эдельвейсе», включая персонал: экономку, повара, администратора и прочих, – нет. Детектив с патологоанатомом обошли большую часть комнат с фонарём и отмычками, но некоторые замки не поддались, да к тому же всё проверить невозможно. Было только два варианта объяснения: либо пропавшие – очередные жертвы, либо замешаны во всём этом кошмаре. Тогда за каким треклятым чёртом было звать сюда Холмса и Хупер? Возможно, сейчас Бет, Аристарх и прочие заперлись в одной из бесконечных пыльных комнат и хохочут над ними, мечущимися в клетке курорта, как кузнечики в аквариуме. Молли некстати вспомнила о мрачном отеле «Оверлук»*, и её губы сломала нехорошая усмешка. Ничего весёлого в этой улыбке не было. Может быть, их с Шерлоком решили свести здесь с ума?

По крайней мере, уморить с голоду их не собирались. В кухне было полно припасов, только они пришлись не в радость. Задремав на полчаса в библиотеке, Молли очнулась с горечью во рту. Горло опухло, лоб и переносицу неприятно пекло, в груди будто колыхался протухший студень. Верный признак, что она заболевает. Прогулка по снежному склону в одной ночной рубашке и пальто и кувырок в сугроб не прошли для неё даром. Чай казался водой, а коржи по вкусу больше походили на бумагу. «Есть надо, пусть даже этот кусок картона встанет поперёк горла», твердила себе Хупер, заедая коржи овсянкой. На обед стоит отварить овощи и сделать салат, решила она.

Шерлок к своей тарелке не притронулся, хотя его порцию Молли сдобрила сливочным кремом. Некоторый интерес сыщик проявил только к кофе. Хупер задержала долгий взгляд на детективе. Под глазами очертились тени, щеки ввалились, подчёркивая и без того высоко посажёные скулы. Стало чуть больше морщин, черты казались резкими и вместе с тем припухшими. Сколько он уже не ел? А сколько не спал? Дело о Свежевателе, (в ходе которого Хупер в первый раз в жизни упала в обморок) плавно перешло в дело «Алого Эдельвейса», и патологоанатом опасалась, как бы воздержания сыщика во время расследований плавно не перешли в кому. Холмс с досадой перевернул очередную страницу, глаза впились в новый раздел. Пальцы то и дело рефлекторно тянулись к смартфону, скребли по столу, ногтем подтягивая к себе плоский гаджет, но тут же бросали – соединения с сетью не было и в помине. Длинный подбородок дёргался недовольно, горло и грудь в распахнутом вороте покрылись гусиной кожей. Сама Хупер предусмотрительно оделась теплее – длинная светло-серая юбка, плиссированная блуза с рукавом и шерстяной жилет, облегающий торс.

– Флунитразепам, он же рогипнол, он же руфилин… снотворные, седативные вещества…, – бормотал Холмс, – Фенобарбитал… – взгляд на миг полыхнул, но тут же потух. – Бутират…

– Бутират – также мощный афродизиак, – произнесла Молли, – Если бы это был он, то последствия ты бы ощущал даже сейчас.

– Тогда тебе не стоит сидеть так близко, – холодно ответил Шерлок, не отрываясь от справочника.

Хупер расплескала кипяток себе на колени, поперхнувшись солидным куском коржа. Она не рассчитывала, что Холмс её услышит – в последние двадцать минут патологоанатом вслух заметила, что она случайно испортила все его австралийские материалы по делу Свежевателя, что незадолго до трагедии в роще у неё был горячий секс с постоялицей Николь Шарп, и что она, Молли, беременна от детектива. Ватсон после рождественского пунша как-то проболтался, что Шерлок в такие периоды становится сродни королевскому гвардейцу – можно надеть на него вязаную шапку миссис Хадсон с помпонами и отослать фото Лестрейду. Фотографироваться Хупер не стала, но когда сыщик с дюжину раз рассеянно протягивал руку к сахарнице, спрашивая Джона, готов ли кофе, женщина каждый раз вкладывала в ладонь белый кубик, который с плюханием отправлялся в кружку. Интересно, сейчас он обращался к ней или к доктору?

– Шерлок? Нашёл что-нибудь?

Вместо ответа Холмс подцепил ладонью обложку и захлопнул справочник так, что затрещал корешок.

– В конце концов, даже узнай мы, чем нас одурманили, это ведь не сильно помогло бы делу, так?

Детектив исподлобья одарил Хупер тёмным взглядом.

– Ты принимала что-то из посторонних рук в «Эдельвейсе»?

– Я ужинала и обедала здесь и пила чай в кабинете Персиваля, – Молли на секунду задумалась. На Свечном балу она отказалась от глинтвейна, предложенного Аристархом, но… – Я приняла у Мозеса стакан молока, от него ещё сильно тянуло корицей и мускатом. Это было как раз перед приходом мужчин в танцевальную залу.

Услышав о добавленных пряностях, маскирующих вкусы и запахи, Холмс нахмурился.

– А от тебя пахло джином, – заметила Молли в ответ на осуждающий взгляд. – Зачем ты пил с ними джин, ты ведь никогда не пьёшь!

– Почти никогда… Я должен был войти в доверие и узнать как можно больше.

«И как, удачно?» – хотела поддеть женщина, но сдержалась. Кажется, или вправду в последнее время она стала язвительнее?

Когда детектив и патологоанатом танцевали вчера в сонной свечной дымке, часть времени выпала из их памяти. Будто они заснули, как лошади – стоя посреди залы. За это время гости успели испариться, причём ни в одном углу, ни в одной стене в каскаде трёх комнат не нашлось даже намёка на потайной ход. Конечно, оставались ещё окна, но следов под ними не было, либо их замели, а излюбленный индикатор сыщика – пыль – Альберт тщательно убрал накануне. Хупер сама помогала дворецкому – у женщины был свой умысел, но этот козырь она пока решила попридержать. А затем многие часы Шерлок, стоя на коленях и цедя проклятия, пытался открыть очередной замок, пока Молли с единственной оплавленной свечи капала воском на его руки.