Текст книги "Признания в любви кровью написаны (СИ)"

Автор книги: Nika_LiterWelt

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– И всё же на препаратах держу его не я.

– Мы с каждым днём уменьшаем дозу препаратов. Как видите, Ксавье всё равно не просыпается. Только иногда, и при этом бредит.

– И всё же. Хоть примерные рамки? Уже прошло больше недели.

– Всего восемь дней. Вы должны радоваться, что он жив-то остался.

– Я и не сомневался, что он выживет… ладно, как моя дочь?

– Состояние стабильное. Но зрение восстановить не удалось. Хотим перенаправить её в другую больницу. Специальную.

– Думаете, поможет? – холодно осведомился отец.

– Ничего не могу в её случае гарантировать.

– Ясно… что там Уэнсдей Аддамс?

– Вы ей не родственник, – напомнил врач.

– Да, но я директор школы. Пускай и закрытой на неопределённый срок. А ещё я жизненно нуждаюсь в этих сведениях. Или вы хотите проблем из ниоткуда?

– Это шантаж?

– Это угроза.

– А я думал, вы другой, – хохотнул медик, но потом вдруг испуганно залепетал: – Её состояние всё ещё ужасное. Особенно после отключения от аппаратов жизнеобеспечения. Мы с трудом заставили её сердце снова биться. Но раны заживают, и могу оценить динамику как положительную.

– После выздоровления, какие возможны длительные последствия?

– Мы надеемся на полное выздоровление. Но возможно бесплодие.

Кажется, тогда в руках отца что-то хрустнуло.

Ксавье просыпался ещё бесчисленное количество раз, и дни казались минутами, а минуты – днями. Но ему никогда и ничего не снилось. Он привык только иногда открывать глаза, слушать какие-то речи врачей и видеть галлюцинации. Даже когда он смог самостоятельно есть, его продолжало тревожить спутанное сознание. Но только не сны… и когда он его впервые увидел, то сразу это осознал.

***

Он снова стоял на той крыше. И снова Уэнсдей в платье с вороньего бала играла на виолончели. Но уже другую мелодию, а небо оказалось не вечерним – дневным, но затянутым молочными унылыми тучами. Иногда по голове стучали редкие капли дождя.

– Так ты настоящая, да? – спросил он, и девушка вдруг отложила смычок и встала. Её взгляд оказался растерянным.

– Тогда и ты, значит, настоящий? – она сложила руки на груди, склонив голову вбок – её чёлка тотчас красиво прикрыла один глаз.

– Я лёг спать и оказался тут. Снова. И снова ты тут.

– Либо моё воображение разбушевалось, либо ты и правда настоящий… – и она отвернулась.

Ксавье предположил, с чем это связано, и хмыкнул.

– Слушай, я тоже думал, что ты – лишь плод моего воображения.

– Это ничего не меняет. Я не должна была отвечать на это… – откликнулась она тихо.

– Сделаю вид, что ничего не было, хорошо? – Ксавье обошёл её спереди и взглянул в её лицо. Оно оказалось осунувшимся. – Тебе что, грустно? – он хохотнул.

Она же тотчас посуровела, но буквально на мгновение: и её лик стал апатичным.

– Я тут уже бесконечно. Я уже сыграла все мелодии, что знаю. Но я не могу проснуться.

– Насколько мне известно, ты всё ещё в коме.

– А с тобой что?

– Я не уверен… но я помню, что меня отравили газом. Потом помню, как врач сказал, что меня отравили Циклоном Б.

Её брови тотчас восторженно взлетели вверх, а в пустоте чёрных глаз заблестели огни, как звёзды на ночном небе.

– Какой интересный прецедент. Я много читала о газовых камерах. Всегда хотела лично это увидеть.

– Думаю, ты сможешь прочитать отчёты врачей, как только проснёшься, – Ксавье постарался ей улыбнуться, но не смог.

– Сколько я уже в коме?

– Не знаю. Но долго.

– Я скоро тут от тоски умру. Я уже целую вечность сижу тут в одиночестве. Не думала, что это может быть так уныло.

– Тебе никто не снится?

– Только ты. Но ты, я так поняла, настоящий… – она прикусила губу. – Расскажи всё, что произошло. Я хочу знать.

Ксавье кивнул, пытаясь вспомнить всё, что мог. Возможно, больше ему не предоставится шанс ей всё рассказать. И с его уст очень долго лился рассказ обо всём. Только об откровении отца Ксавье благоразумно решил умолчать. Уэнсдей слушала его, созерцая глазами далёкие нереальные пейзажи. Её лицо всё это время ничего не выражало.

Лишь когда он закончил, она укусила нижнюю губу и покачала головой, отчего несколько прядок из её причёски шаловливо выскользнули. Но её глаза загорелись решимостью.

– Я больше не поддамся действию сирены и не сдамся. Только я очнусь, я найду этих уродов. Всех до единого. И ждать помощи полиции не стану, – она закрыла глаза и скривилась. – Осталось только проснуться.

– Думаю, ты скоро уже очнёшься.

– Скоро – понятие растяжимое. Надо поточнее.

Ксавье хохотнул и сказал первое, что пришло на ум:

– Я уже иду на поправку. Так что очнись, когда я тебя коснусь. Прямо так, как сейчас, – и он, не дожидаясь, пока она отреагирует, провёл пальцами по холодной скуле. – Запомнила это чувство? – её губы дрогнули, но она надела на себя маску злобы и кивнула.

– Я запомнила. Как только это почувствую, очнусь и ударю тебя.

– Договорились, – он ей улыбнулся.

После произошедшего в прошлом сне Ксавье уже не мог относиться к ней так же, как раньше. Ведь, как оказалось, на его ласки отвечала настоящая Уэнсдей. Она была способна на проявления нежности.

– Хватит улыбаться, – буркнула она.

– Не могу, передо мной стоит слишком красивая девушка, – он улыбнулся ещё шире, весело наблюдая, как что-то в её душе начало закипать.

– Не смей делать комплименты… – процедила она, стиснув зубы.

– Мы спим. Ты мне ничего не сделаешь сейчас.

– Зато потом – сделаю.

– Ну так это же потом. А не сейчас, – он продолжал улыбаться, с радостью отметив, как она нахмурилась, скрывая растерянный взгляд.

Но вдруг она взглянула прямо ему в глаза и тихо, теряясь, сказала:

– Ну… раз сейчас… раз сейчас – это сейчас, а потом – это потом, то… – Уэнсдей не закончила: безжалостно схватила его за футболку и притянула к себе.

Тотчас он ощутил её губы на своих.

***

Ксавье проснулся с улыбкой на лице. И наконец проснулся окончательно – морок оставил его, отрезвив сознание.

Комментарий к Глава 28: События в больнице

Да-да, это глава, где никому мучительная смерть в финале не угрожает, да, такое бывает)

========== Глава 29: Торпы и Аддамсы ==========

Комментарий к Глава 29: Торпы и Аддамсы

Перед началом этой главы я просто хочу выразить свой восторг… я начала писать эту главу, когда на фанфике уже было 392 лайка, что там будет дальше, я уже и не догадываюсь. Спасибо)

Ну а всем, кто оставляет отзывы, я хочу сказать не спасибо, а то, как я вас, ребята, обожаю)

Ладно, минутка сантиментов закончена, пора обратно падать в пучину эмоциональных качелей этого фика. Приятного (или не очень) прочтения!

Ксавье осмотрелся – в палате он лежал в одиночестве. Вместо людей ему компанию составлял странный букет, возвышающийся на столике подле койки: из чёрной вазы выглядывали усеянные шипами стебли роз, но все – без бутонов. Издалека могло вовсе показаться, что кто-то собрал одинаковые ветви с аккуратно обрезанными концами. Странный подарок.

Он скосил глаза в другую сторону – там, оказалось, тянулось длинное окно, хоть обзор на панораму снаружи скрывали закрытые жалюзи. Кажется, стояла тёмная ночь – через узкие прорези в жалюзи не прорывалось ни единого лучика света. А на матовом белом подоконнике воздвигнулось обилие других, более стандартных гостинцев: различные пышные букеты цветов, несколько книг в красивых обложках, школьные фотографии в рамках и открытки. И всё окружала медленно мигающая жёлтым свечением гирлянда. Невольно Ксавье улыбнулся: не ожидал узреть столько украшений у себя в палате. По обилию ярких и пёстрых акцентов быстро удалось вычислить умелую руку Энид.

Тотчас он попробовал присесть – это удалось без особых затруднений. Мышцы истощились за время без занятий бегом, фехтованием и индивидуальных попыток тренировок на турнике, но в остальном он ощущал себя сносно. До любого физического труда телу ещё требовалась реабилитация, но радость доставила и возможность присесть без боли.

Вокруг продолжали мерцать экраны всевозможных аппаратов, но хотя бы из шеи больше не торчала трубка. На её месте – лишь бинт, закрывающий рану. Также отсутствовал и назогастральный зонд – что логично, ведь Ксавье смутно припоминал, что иногда ел и без помощи извне, несмотря на пребывание в спутанном сознании. Но ныне вместо зонда, щекочущего одну ноздрю, ему обе раздражала назальная канюля. Воздух, поступающий из неё, оказался чересчур чистым, до дурмана.

Ксавье проследил, куда тянулась трубка – и обнаружил довольно небольшой кислородный концентратор почти под койкой. Он предположил, что мог бы с ним даже передвигаться по больнице, если найти тележку или нечто вроде неё. Но идея просто вынуть канюли из носа показалась привлекательнее – ему в организм поступало слишком много кислорода.

Он опустил босые ноги с койки на тёплый пол палаты и решился: оторвал все датчики, – аппараты недовольно запищали, – сорвал с лица проклятые трубки и подумал даже выдернуть из вены на руке иглу, через которую поступал препарат из капельницы. Но вовремя остановил себя: мешок с лекарством оказался прикреплён к штативу на колёсиках.

Дышать без канюль сложнее не стало – наоборот, легче. Изобилие кислорода прекратило путать сознание.

Волоча за собой конструкцию с капельницей, Ксавье двинулся к выходу из палаты. Ему хотелось найти хоть кого-то. Врачей, друзей, пусть даже отца – неважно. Больше всего он жаждал добраться до палаты Уэнсдей, наконец взглянуть на неё вживую за долгое время, но даже слегка затуманенного рассудка хватало для осознания – его никто мгновенно к ней не допустит, даже если он начнёт унижаться, умоляя об этом. А угрожать, как отец, он так и не научился.

Выйдя из палаты с приглушённым светом в преяркий коридор, Ксавье не поморщился – зажмурился, и ещё долго не мог открыть глаз. А когда смог их разлепить – увидел пред собой несколько медиков.

Зато далеко идти не пришлось.

– О, ты очнулся? Ты куда решил пойти? – с улыбкой спросила какая-то молодая врач.

– Сообщить, что я очнулся… – неуверенно пожал плечами Ксавье.

– Ну, замечательно, – улыбнулся другой врач, натягивая на лицо маску. – Только вставать с постели не стоило. Давай, возвращайся, – и его повели обратно, игнорируя все возражения, словно не верили, что он себя чувствовал нормально.

Посадив его на койку, медики прикрепили временно датчики обратно, привезли какие-то новые аппараты и иное оборудование. Потом сказали выставить руку – и тотчас взяли из пальца кровь на анализ. Потом светили фонариком в глаза, стучали молоточками по частям тела, просили показать какие-то движения или эмоции. Холодной поверхностью стетоскопа касались то груди, то спины. Потом ощупали лимфоузлы и заставили показать горло. Иногда интересовались о его ощущениях.

Под конец всех манипуляций, которые до жути его смутили – он ощущал себя не больным, а какой-то подопытной обезьянкой, – врачи сделали какие-то заключения, что-то записали и обговорили между собой. И только тогда, словно опомнившись, спросили, не голоден ли он.

Отказываться Ксавье не стал. Вскоре ему медсестра привезла поднос со стаканом чистой воды, миской бульона и тарелкой с овощным салатом. В углу подноса лежали яблоко и банан. Он с радостью, отстранившись от всех дум, приступил к пище и опомнился только, когда от всего его то ли завтрака, то ли ужина остались лишь яблочный огрызок да банановая кожура.

Кто-то постучал. Ксавье отложил пустые тарелки и настороженно разрешил кому-то войти, надеясь, что его одиночество нарушит кто-то из друзей. Хотя и к беседе с отцом он ощущал себя морально готовым. Но в палату зашли совершенно другие люди, которых он даже не сразу смог узнать. И всё же в статной фигуре вычурной женщины в чёрном платье и её низкорослом экстравагантном спутнике легко узнавалась эксцентричная пара Аддамсов. Они шли под руку и удручёнными комой родной дочери не выглядели, хотя веки Мортиши были опущены в неопределённой эмоции, а Гомес водил взглядом из стороны в сторону.

– Добрый… вечер… – неуверенно поздоровался Ксавье, обнаружив, что его голос оставался хриплым.

– Ох, какой вежливый юноша… – протянула миссис Аддамс, театрально приложив руку к сердцу. – Только сейчас не вечер и никак не добрый. Хотя, это было бы ужасно, будь это утро добрым.

– Так и знал, что Невермор остался волшебным местом с лучшими людьми на планете, – улыбнулся во все зубы Гомес и подошёл к дивану в углу палаты.

Ксавье подумал, что он просто присядет, но ошибся – мужчина сдвинул диван к центру и помог жене красиво присесть. Потом и сам присел, с нежностью погладив её по руке. Удивительно, как у этой демонстративно любящей друг друга пары родилась чуждая всем эмоциям Уэнсдей. А возможно, у девочки просто психологическая травма с детства. Не все дети принимают родителей, чересчур активно друг друга любящих даже на людях.

Возможно, Ксавье бы мог обрадоваться приходу этого необычного семейства, но никак не после того, что узнал от отца. Ему в упор не нравилось, что взрослые хотели за него решить его судьбу. Пускай и его желания, – возможно, мнимые, – совпадали с их. Но чего уж ему точно не хотелось – насильно волочить Уэнсдей под венец. И в столь юном возрасте. Ему женитьба казалась чем-то нормальным после лет двадцати пяти.

– Как тебе мои розы, дорогой? – Ксавье с удивлением отметил, что обращались к нему.

Вероятно, уже считают за члена своей семейки.

– Эти? – он недоумённо покосился на обрезанные стебли.

– Ох, ну не те же, – женщина брезгливо кивнула на букеты, заполонившие подоконник. – Впрочем, может, для тебя такое ещё непривычно, я понимаю, – она снисходительно улыбнулась.

– Моя дорогая всегда срезает бутоны и оставляет их гнить в земле. После их, как моё сердце любовь к ней, поедают черви, – произнёс Гомес, и Мортиша расплылась в улыбке.

Ксавье предпочёл просто отвести взгляд. Он решил, что недостаточно хорошо рассмотрел гостинцы на подоконнике.

– Гомес, мы смущаем мальчика. Не хочу портить отношения с будущим мужем нашей тучки, – Ксавье тотчас же поморщился.

– Нам известно, что твой отец уже рассказал тебе об этом. Мы были против. Но что уж поделаешь… возможно, держать секреты от детей и вправду не стоит. Уэнсдей только не скажи одно слово правды, и её буйный молодой нрав придумает историю страшнее подростковой комедии, – задумчиво протянул мистер Аддамс.

– Почему вы сейчас со мной, а не с ней? – не выдержал Ксавье, пронзительно взглянув на чудную семейную пару.

– Мы с самого её попадания сюда не отходим ни на шаг, – Мортиша склонила голову и опустила взгляд в пол. – Я пыталась связаться с её духом, чтоб понять, как она могла так нас разочаровать. Весь смысл приключений – быть на волосок от смерти, но убегать от неё. Игра со смертью – лучшая детская забава. Но Уэнсдей, моя крошка, умудрилась заснуть долгим сном. Таким, что даже родной матери не позволила с ней поговорить…

Ксавье едва не рассказал о своей беседе с Уэнсдей во сне, но одёрнул себя: побоялся, что это откровение чревато тем, что его поженят на ней ещё до совершеннолетия. И первая брачная ночь закончится его мучительной смертью. Ну или его длительными пытками. Интересно, можно ли их отнести к особо извращённому виду БДСМ-а? И какое вообще отношение к этой практике у Уэнсдей? Наверно, если она его и принимает, то только когда наказывает она.

Он затряс головой – присутствие Аддамсов на него сильно плохо влияло.

– Ты о чём-то задумался? – спросил кто-то из них.

– О, нет, никак нет… – оправдался Ксавье и сглотнул слюну. – Разве только о том, зачем вам брак между мной и вашей дочерью?

– Так правильно, – сказал Гомес, и Мортиша закивала.

– Мои видения касаются чего-то хорошего, дорогой. Я знаю лучше всех на свете, что твоя связь с моей дочерью – это благо.

– Благо в нормальном понимании, или в вашем?

Аддамсы усмехнулись.

– Какой ты забавный… ладно, я зайду с другой стороны. С той, с какой это видит твоя семья.

– Не утруждай себя, Мортиша, я это сделаю повторно, – в палату бесцеремонно ворвался отец, а за ним следовала утончённая женщина его роста.

– А я объясню более доходчиво, – вмешалась она, и через почти каждое слово разило французским акцентом. – Salut, ma puce! Je suis content de te voir! {?}[с фр. Привет, моя блошка! (в понимании французов это мило и распространено) рада тебя видеть!]

Ксавье быстро узнал свою маму, Патрисию Торп, уроженку Лиона – города во Франции, близкого к границе со Швейцарией. Кажется, она с рождения росла в окружении богатств и Альп, но последние оказали на неё куда больше влияния. Патрисия – худая женщина с каштановыми волосами по плечи и фонарями зелёных глаз, но её телосложение скрывали в обычной жизни наряды на размер больше, а на досуге – экипировка альпиниста. Ныне волосы мамы были собраны в высокий пучок на затылке, а тело скрывалось до колен под воздушным платьем и клетчатым жакетом поверх.

– Ça va{?}[как дела], мама? – Ксавье искренне удивился приходу матери. Обычно она исчезала на месяцы, уходя покорять новые вершины. Однажды такой её уход закончился рождением Сольейт.

– Если бы тебя не пытались через день убить, всё было бы намного лучше, ma puce, – отметила она и подошла поближе к нему, легко улыбаясь. – Как видишь, тебя пытаются убить, чтоб не допустить твоей связи с Уэнсдей Аддамс. Так понятнее, чего это так важно?

– Так может, лучше не настаивать на этой связи, и тогда от нас обоих отстанут? – фыркнул Ксавье, а Мортиша Аддамс вдруг засмеялась.

– Винсент, ты не сообщал, какой твой сын забавный.

– Есть у него такая позорная черта, – кивнул отец. – Ксавье, вы увеличиваете силу друг друга. Напомню, ты стал видеть видения о хайде примерно с момента приезда Уэнсдей в Невермор. Быть вместе – такая ваша судьба. От неё вас спасёт только смерть.

– И какой же толк от этой судьбы, кроме якобы прославления нашего рода?

– Иначе миру конец, – сказала ласково мама и взяла его за руку.

– А, и мой брак с Уэнсдей остановит конец света? Мы не в романтической сказке! – возмутился Ксавье, выдернув ладонь.

– Не остановит он конец света, конечно. Просто вы очень сильные экстрасенсы, и ваши силы помогут в поимке всех, кто хочет этот мир уничтожить.

– А, то есть, у убийц цель – уничтожить мир? И почему я об этом узнаю только сейчас?!

Тут захохотал Гомес Аддамс.

– Не надо столько шума, малыш. Мы не знаем, кто хочет мир уничтожить.

– А я изрядно сомневаюсь, что убийства в Неверморе с этим связаны. Скорее, это что-то другое, – отец поскрёб бороду.

– А, значит, есть те, кто хочет мир уничтожить, но чёрт знает, где они и кто они, а есть убийцы, которые к этому не причастны? – Ксавье хотелось, чтоб эта вся ситуация оказалась всего лишь до крайности бредовым сном.

– Сын, пойми ты наконец! – вдруг вскипел отец. – Мы не знаем, что происходит! Есть только мои видения, видения Мортиши и постоянные покушения и убийства. Из чего, чисто логически, понятно, что ты и Уэнсдей как-то и кому-то, вероятно, какому-то кицунэ, мешаете.

– Великолепно… – буркнул Ксавье, ощущая, как дышать стало тяжелее – не от воздействия сил извне, а от боли в душе.

– Тут никто этому не рад. Но мы не можем идти против правил этого мира. Можем только перехитрить наших врагов.

– А позвольте ещё спросить, – он вырвал из головы первое, что пришло на ум, – какую роль во всём этом играет способность Уэнсдей к деторождению?

Отец переглянулся с миссис Аддамс, но ответила мама:

– Двоякую, ma puce.

– Я вижу видения о чудовище. О ребёнке, в котором нет ничего человеческого, – буркнул отец.

– А я вижу прекрасного ребёнка. И счастливую семейную жизнь, – рассказала мечтательно Мортиша.

– И что из этого вероятнее?

– Никто не знает, – хмыкнул Гомес.

– Надеюсь, я смогу во всём разобраться без всяких браков с Уэнсдей, – заключил минуту спустя Ксавье.

– Ты её разве не любишь? – удивилась Мортиша.

Ксавье ей не ответил.

И едва не улыбнулся от искреннего счастья, когда в палату ворвался медик и сказал, что время приёма посетителей окончено.

Появилось время обдумать всё в одиночестве.

Комментарий к Глава 29: Торпы и Аддамсы

Так, когда я дописала главу, уже 400 лайков… просто спасибо всем огромное, что читаете)))

И, надеюсь, что у вас из-за этой главы не лопнула голова) *у меня она уже взорвалась, если что

========== Глава 30: В надёжных руках ==========

Рассвело – через прорези в жалюзи наконец прорвались солнечные лучи, тонкими полупрозрачными ступенями осветив палату от пола до потолка. С улицы даже доносилось пение птиц, хотя его заглушали периодические крики из коридора. В отделении, куда его положили, далеко не всем пациентам счастливилось выживать. И плач их близких доносился до ушей Ксавье даже через стенку.

В остальном утро выдалось тихим и спокойным – после перформанса, устроенного родителями и Аддамсами по пробуждении, его никто не тревожил. Но произошедшее поселило в душе тревогу: хотелось уже разобраться в происходящем, найти все ответы и наконец зажить спокойно. Главное – не умереть заранее. Одного покушения с головой хватило.

У него сильно болела голова – так, что виски, казалось, проткнули стрелой, а затылок раз за разом ударяли кувалдой. Видения отца и Мортиши всё больше начинали пугать. Особенно после разногласий в их видениях. Какого ребёнка видел отец, а какого видела миссис Аддамс? Могли ли оба видеть то, что действительно произойдёт, но, например, в разные отрезки времени? Являлись ли те дети одним существом, или это два разных ребёнка? И почему у отца в видениях было столько разных вариаций будущего?

И последний глобальный вопрос, который царапал острейшими когтями душу – почему они заявляли об усилении его сил, если в последнее время видения почти никогда не приходили? Единственное, что произошло – его общий сон с Уэнсдей. И тот рисунок, вовремя указавший ему на скорую смерть от ядовитого газа. Видение о прошлом Тайлера он не учитывал – то лишь результат ритуала.

Последним его полноценным видением во сне, что он досконально помнил, хотя после всего произошедшего хотел бы забыть – образ повзрослевшей Уэнсдей с улыбкой на лице и букетом разноцветных роз. То, что он запечатлел на холсте несколько раз, но так и не успел оживить и показать Уэнсдей. А ныне и не хотел бы – потому что осознал, насколько его увиденное будущее перекликалось с тем, что видели взрослые и к чему они хотели прийти из прихоти и мыслей о своей выгоде. Даже если эта выгода была связана со спасением мира – во что Ксавье не очень верил.

В том сне с повзрослевшей Уэнсдей всегда стоял ребёнок. Маленький настолько, что и пол не определить, но его или её лицо очерчивали чёрные кудри, а из-под нахмуренных век выглядывали зелёные глаза. На маленьком тельце – чёрный комбинезон в белый горошек.

Ксавье хотел такого будущего. Но чтоб оно настало само по себе, без вмешательства планов взрослых, которые могли утаить тысячи маленьких, но значительных деталей. И могли извратить увиденное в видении. Вполне возможно, что то была вовсе не счастливая Уэнсдей, а наоборот: либо сломанная так, что улыбалась от боли, либо сведённая с ума песней сирены. А Ксавье хотел по-настоящему счастливую Уэнсдей. В некой её особой манере, но счастливую.

Он совсем растерялся. Убийства, покушения, похищения, секты, семейные тайны, разносторонние видения, общие сны… и где-то в этой мешанине затерялась иголка, на которой микроскопическим шрифтом написали ответы. Но куда бы он ни опускал руку, пытаясь её нащупать – лишь увязал в липком и противном болоте.

Кто-то постучал – и сердце вновь преисполнилось надеждой на приход кого-то из друзей. Но в палату заглянула мама. Ксавье нахмурился и разрешил ей войти. Совесть не позволила оставить родительницу за порогом. Зайдя в помещение, она улыбнулась, подошла к нему и фамильярно села на край койки.

– Зачем ты пришла? – спросил наконец он, а мама же сначала безмолвно погладила его по руке – её тонкие пальцы отвердели от обилия мозолей.

Минуту спустя она ответила:

– Потому что, mon petit, tu seras toujours dans mon coeur. Je t’aime. {?}[потому что, мой маленький, ты всегда будешь в моём сердце. Я люблю тебя], – мама взглянула ему прямо в глаза.

– Я тебя даже почти не знаю, maman{?}[мама], – Ксавье отвернулся, но руку отдёргивать не стал.

Её вторая рука вдруг скользнула к его щеке и с нежностью погладила, и Ксавье вернул на неё взгляд: оказалось, на её очах замелькали слёзы. И, как обычно, непонятно, искренние они или нет.

– A messager de loin contez vos nouvelles {?}[Пословица. Тому врать легко, кто был далеко.], – произнёс неуверенно Ксавье, а мама поджала губы, но не убирала ладони с его щеки.

– Ты ничего не знаешь, Ксавье, – она печально усмехнулась. – Я бы забрала тебя с собой в Европу ещё ребёнком. Но твоё место тут, когда моё – там.

– Так просвети меня, мама. Расскажи, почему я почти всегда жил только с отцом? Почему ты лишь обучала меня французскому, дарила подарки из Европы, а потом исчезала? – он совсем не знал, что чувствовать по отношению к матери, как вести себя с ней и что она из себя представляла. Ему было ведомо о ней не больше, чем какому-нибудь их знакомому. Хотя ребёнком он искренне её любил и помечал дни до её приезда карандашом в календаре.

– Винсент рассказал тебе, в чём мой дар? – спросила мама, всё не отнимая пальцев от его кожи.

Ксавье вспомнил, что мама никогда не имела с ним такого долгого прямого контакта. Даже когда обнимала его ребёнком, всегда осторожно, не касаясь кожи. Словно её пугали прикосновения, а вдруг перестали…

– Говорил, ты людей читаешь. Ничего больше.

– Я тоже экстрасенс. Мой дар – это проклятие. Мои умения чем-то схожи с умениями Уэнсдей Аддамс. Я вижу, когда касаюсь. Но только кого-то. И вижу всегда, – он в ужасе округлил от осознания глаза, попробовав спихнуть с себя руки матери, но не удалось. – Я сейчас читаю тебя, Ксавье. Я вижу всё… твоё прошлое и будущее. Я вижу твои мысли, – она хмыкнула и убрала руки.

Всё её тело задрожало и покрылось мурашками.

– Ты уезжала, чтоб не касаться нас, да? – он нахмурился.

– Касаться других экстрасенсов – это кошмар, Ксавье. Я хотела бы быть хорошей матерью… но какое горе, когда касаешься новорождённого, а видишь, как он умрёт. Или видишь его мысли из будущего.

– Так зачем тебе сейчас было меня касаться?

– Чтоб удостовериться, Ксавье. Что я увидела иное. Не то, что было, когда ты был младенцем. Твоё будущее изменилось. Как изменилось будущее твоего отца, когда ты родился, – мама склонила голову, сочувственно улыбнувшись.

– Ты не расскажешь, что увидела?

Она хохотнула.

– Конечно, не расскажу.

– S’il te plaît {?}[пожалуйста (в значении просьбы, используется при обращении к человеку на «ты»)], мама, – Ксавье постарался взглянуть на неё с мольбой, надеясь, что она сдастся.

Но мама осталась непреклонной:

– Ma puce, я буду нема, как могила. И всё же… теперь я знаю всё, что надо. И я приду к тебе на помощь, когда она понадобится, – её губы дрогнули в ласковой улыбке. – Но одно я тебе скажу… твоя идея о песни сирены – не более чем домысел. Твои чувства настоящие. Honnêtement {?}[честно].

Ксавье хотел ей что-то ответить, но пока раздумывал, она встала.

– Salut, ma puce. À la prochaine {?}[Пока, моя блошка. Ещё увидимся. *salut – это как «привет», так и «пока»], – и мама, не оборачиваясь, ушла.

Ксавье хотел пойти за ней, даже выскользнул из палаты, но в ярком свете белёсого коридора её следы затерялись. Он оглянулся – вокруг сновали только пациенты, да мелькали наряды медиков. Матери нигде в обозримых окрестностях не наблюдалось. Приняв поражение, парень вздохнул и вернулся в постель – большего предпринять ничего не мог.

***

К нему больше не приходили посетители. Только врачи иногда заглядывали и проводили всевозможные тесты. Под вечер он от скуки заснул, и только с утра ему рассказали, что его хотел навестить Аякс. Но, узнав, что он спит, друг ушёл.

Также поутру Ксавье обнаружил на тумбочке свой телефон. Разблокировав его, он изумлённо поднял брови: мессенджеры оказались преисполнены тысячами сообщений от друзей и даже преподавателей из Невермора. Среди списка сотен чатов с встревоженными друзьями Ксавье обнаружил и короткое послание от Донована Галпина: «Тайлер мёртв. Спасибо, Торп. И поправляйся». Прочитанное вызвало смешанные эмоции.

Больше всего сообщений отослала Энид – более сотни. Частично они состояли из пожеланий скорейшего выздоровления, а другая половина – из рассказов о её буднях в больнице. Она пожаловалась, что её прооперировали, но в будущем её ждала ещё одна операция. Также упомянула, что лечение будет долгим. Вплоть до полугода. Хотя она надеялась, что её принадлежность к оборотням позволит быстрее реабилитироваться.

Ксавье потратил половину дня, отвечая на сообщения. Это вызвало даже боль и рябь в глазах – пришлось отложить телефон, оставив часть чатов не просмотренными, и просто обессиленно лечь и глядеть в потолок.

– Как самочувствие? – спросила пришедшая медсестра.

– Хорошо. Но глаза устали от телефона, – признался Ксавье.

– Больше жалоб нет?

– Нет, всё хорошо, – медсестра кивнула и, кажется, собралась уйти, но он её окликнул: – Извините, а могу я проведать свою подругу? Уэнсдей Аддамс. Она лежит в коме.

Медработница остановилась у выхода, пожав плечами.

– Я спрошу и вернусь, – заверила она и ушла.

Ксавье просто закрыл глаза – сомневался, что ему позволят уйти далеко от своей палаты и проведать девочку в коме. Но не спросить он не мог – так на душе стало немного легче. И он почти провалился в сон, когда дверь в палату вновь распахнулась.

– Пошли, – донёсся голос медсестры.

Сон мгновенно ушёл, и Ксавье едва не вскочил с кровати от нахлынувших эмоций и энергии. Только внезапное головокружение и тлеющие в душе угольки страха замедляли движения.

Медсестра помогла ему сесть в коляску – идти самостоятельно наотрез запретила, – а после куда-то увезла.

***

Ему дали пятнадцать минут. Но три из них Ксавье потратил, топчась на пороге и боясь поднять взгляд на девочку, лежащую в одиночной палате в реанимации. Не глядя, прожигая зрачками лишь пол, он медленно стал приближаться. И смог поднять голову, только когда едва не врезался в койку.

Она была сама на себя не похожа – чересчур маленькая, едва больше половины постели. Из зеленоватой кожи, укрытой больничной одеждой – и даже не чёрной, – выглядывали разнообразные трубки, проводки и бинты. Почти всё тело оказалось перебинтовано. Под глазами и вокруг ноздрей пролегли болезненные фиолетовые, где-то почти чёрные, полосы. Безвольно приоткрытые губы казались синюшными, потеряли привычный насыщенный и живой оттенок, так раньше выделяющийся на фоне остальной бледности лица.

Единственное, что радовало – дышала Уэнсдей самостоятельно. Грудь медленно вздымалась и опускалась. Больше её с живым человеком ничего не объединяло. Даже ногти, обычно всегда окрашенные в чёрный, оказались нагими и обнажали нездоровые где-то жёлтые, а где-то чернюшные прореди.