Текст книги "Пепел и пыль (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

В ответ Бен смеётся. А я пока продолжаю:

– Но сейчас передо мной совершенно другой человек, – Бен открывает рот, и я шикаю, не давая ему возможности себя перебить. – Знаю, что скажешь, только вот не потому, что мы в другом времени, а ты в чужом теле. Я… сейчас прозвучит глупо, наверное, но я понимаю, почему ты так старательно скрываешь свои настоящие чувства: однажды тебе уже было больно, и ты слишком умён, чтобы позволить себе пережить это заново. Но иногда, знаешь, стоит давать людям шанс. Не все из них плохие. Некоторые, может, только и ждут, что ты позволишь им узнать себя получше.

Я замолкаю. Ожидаю, что Бен что-нибудь ответит, но он даже не шевелится, продолжая переваривать сказанное.

– Тебе это всё не нравится, но я рада, что мы стали друзьями…. И ты можешь отрицать это сколько угодно, мне всё равно.

Бен глядит на меня, насупившись. Молчит. Я начинаю подозревать, что в какой-то момент, несмотря на то, что, собственно, последние пару минут только и делала, что восхваляла его, умудрилась перегнуть палку.

Да, если кто и мог обидеться на комплимент, то уж точно только Бен, сомнений нет.

– Слушай… – начинаю я, ещё понятия не имея, что именно скажу.

Но необходимость в этом и вовсе отпадает: Бен целует меня. От удивления я широко распахиваю глаза, парализованная и застрявшая где-то между желанием Аполлинарии и собственным диким удивлением. Поцелуй длится всего мгновение. Когда Бен отстраняется, я вижу шок и на его лице.

Мне нужно как-то реагировать, но в подобной ситуации я впервые. Не то, чтобы мальчики совсем не уделяли мне внимания, просто до поцелуев не доходило. И я не нахожу ничего лучше, чем вскочить на ноги, скинуть с себя одеяло и спросить:

– ТЫ ЧЕГО ТВОРИШЬ?

То есть, как спросить – прокричать, что есть мочи. Бен, всё ещё не отошедший от шока, не уступает:

– Я НЕ ЗНАЮ! – кричит он в ответ.

– ЗАЧЕМ ЦЕЛОВАТЬСЯ ПОЛЕЗ?

– Я ЗАПАНИКОВАЛ.

– В СМЫСЛЕ? МЫ ЖЕ ПРОСТО РАЗГОВАРИВАЛИ!

Я понимаю, что выгляжу глупо, но не могу перейти на спокойный тон. Внутри вихрем проносятся столько эмоций сразу, что справиться с ними другим способом у меня не получится. А сердце, до этого бешено колотившееся, теперь и вовсе бьётся в груди так, что становится физически больно.

– Я не знаю, – уже тише повторяет Бен.

Скользит по мне взглядом и морщит нос, будто осознавая, что это всё того не стоило. Разворачивается и пулей вылетает из комнаты, попутно снося плечом дверной косяк. Секунду спустя из коридора доносится отборная ругань, которая своими метафорами сейчас запросто выдаст в нас людей не этого времени. Но это беспокоит меня в последнюю очередь. С каждым становящимся спокойнее и ровнее ударом сердца я осознаю, что хочу, чтобы Бен вернулся.

Тихие приближающиеся шаги, и моё желание сбывается: Бен снова появляется в зоне видимости.

– Это моя комната, – говорит он, перешагивая порог.

Я киваю. В коридор выхожу, вжав голову в плечи и уставившись в пол. Чувство вины приходит с запозданием и приводит с собой панику. Так и не спустившись на первый этаж, я хватаюсь за перила и сползаю вниз, присаживаясь на лестницу. Невидимая петля затягивается на горле.

Поцелуй стал последней каплей в переполненной до краёв чаше терпения. Вода хлынула наружу, а чаша вмиг превратилась в целое море, со дна которого, как поплавки, на поверхность поднимаются все мои демоны. Я вижу застывшую маску смерти на лице Лии, скачущую мне под ноги голову Лукаса, Ричи, раскинувшегося на полу в луже собственной крови. Слышу плачь мамы и тяжёлые шаги брата, стремительно уходящего прочь. Чувствую боль в руке, на которой смыкались челюсти оборотня в имитационной комнате.

Тонкая грань между реальностью и миром страшных воспоминаний стирается. И я не понимаю, с какой стороны осталась.

Самая настоящая, вязкая, как мазут, и такая же чёрная и непроглядная паническая атака была у меня лишь однажды – на следующий день после похорон Кирилла. Я не смогла встать с кровати, кто-то словно сидел у меня на груди и всей силой своего веса вдавливал в матрас. Если бы не Даня, который вовремя заметил, что со мной что-то не так и не отвёл меня в ванную, окатив из душа ледяной водой, я бы так и лежала, неспособная пошевелиться, пока не захлебнулась бы собственными слюной и слезами.

После этого всё, что я временами испытывала, казалось мне обыденным беспокойством: надоедающим, но не таким сильным, чтобы бить тревогу. Все люди чего-то боятся, и это нормально. Но то, что сейчас медленно выжигает дыру у меня в груди, это что-то другое. Новый уровень сумасшествия.

Нужно заставить себя сосредоточиться на дыхании, отвлечься от любых мыслей, кроме реального окружения. После того утреннего происшествия, Даня, прошерстив интернет, нашёл, как он сам высказался, действенный способ быстро справиться с тревогой и хоть немного прийти в себя. Я ни разу не пользовалась им, считая, что всё это глупости.

Но, похоже, просто не было нужды. Сейчас же я готова хоть с бубном прыгать, лишь бы всё прошло.

– Четыре вещи, которые я вижу, – дрожащим голосом шепчу я. Оглядываюсь вокруг, начинаю перечислять: – Деревянная лестница. Картина на стене. Окно в коридоре ниже по ступенькам. Зелёные шторы на окне.

Перестаю дышать ртом. Вдыхаю через ноздри.

– Три вещи, которые я могу потрогать. Ткань платья. Мои мокрые волосы. Шерстяная нить на запястье.

Больше нет необходимости моргать так часто. Мне ещё больно в груди, но уже не настолько, что хочется вырвать лёгкие и скормить их бродячей собаке, которую я видела у дома Аполлинарии.

– Две вещи, которые я могу почувствовать. Запах дождя, впущенный кем-то через открытое окно с зелёной шторой. Прохладу липнущей к телу ткани.

Позади скрипят половицы, но я списываю это на старый дом. Мне не хочется думать о звуковых галлюцинациях или паранойе.

– Одна вещь, которую я могу услышать…

– Слава?

Одна вещь, которую я могу услышать – голос Бена.

– Что ты делаешь?

Киваю. Вроде…. Или моя голова просто мотается из стороны в сторону?

Стоп. А какой был вопрос?

– Уже ухожу, – я поднимаюсь на ноги, продолжая держаться за перила.

Сейчас, кажется, только они и способны удержать меня в вертикальном положении.

– Если что, Нина в тренировочном зале.

– Ладно.

Делаю первый шаг. Второй. Ступеньки почти кончились.

Осталась последняя…

– Слав?

Оборачиваюсь через плечо. Бен стоит на верхней ступеньке, скрестив руки на груди.

– У нас же всё в порядке? – спрашивает.

– Как обычно, – я жму плечами.

Даже не надеюсь, что Бен примет мои слова за чистую монету. Сейчас я сама скорее поверила бы говорящей дверной ручке, чем себе.

– Тогда я захвачу парочку книг и составлю тебе компанию. У меня появилась одна идея, – Бен кивает в сторону комнаты Алексея. – Подождёшь?

– Конечно.

Получив утвердительный ответ, Бен дёргается в сторону, но замирает на полпути с поднятой для шага ногой.

– И полотенце, – говорит, не смотря на меня. – А то под тобой уже целая лужа.

Опускаю глаза вниз. Парой ступенек выше, где я сидела, виднеется слабый влажный след. С волос продолжает капать вода, но она тут же впитывается в ткань платья.

Бен попросту задирается; значит, у нас действительно всё в порядке.

Ведь так?

***

Вплоть до самого тренировочного зала чувствую на себе косые взгляды, которые раз за разом Бен бросает в мою сторону, думая, что остаётся незамеченным. Похоже, вопросы одолевают его голову, только вот он едва ли в состоянии выбрать один самый важный, ответ на который для него желаннее всего.

А может, он просто видит, что я сейчас не в состоянии ответить?

Тем не менее, я продолжаю смотреть точно перед собой, игнорируя Бена и его внутренние терзания. У меня своих сейчас выше крыши, и лишние тревоги лишь добьют меня окончательно.

Надеюсь на то, что Нине удастся разрядить обстановку.

Спускаемся по каменной лестнице, ведущей к нужной двери, гуськом, первым идёт Бен. Когда он вдруг останавливается, хотя мы ещё не достигли цели, я едва в него не врезаюсь, только и успевая, что перенести вес тела назад.

– Какого…? – начинаю я, но лёгкий толчок локтем в живот заставляет меня заткнуться.

– Слышишь? – шепчет Бен.

За металлической дверью, ведущей в тренировочный зал, кто-то разговаривает на повышенных тонах. Слова различить практически невозможно, но вот голоса – запросто. Так я понимаю, что собеседников двое: один точно инструктор, а второй – взрослая женщина.

Бен оборачивается на меня и дёргает подбородком, мол, что делать будем? Я жму плечами. Выход из тренировочного зала один, и мы его сейчас благополучно загородили. Кто бы ни был в гостях у Нины, у неё запросто могут возникнуть вопросы по поводу нашего здесь местонахождения. Нужно уходить.

Я показываю Бену большим пальцем направление отступного пути. В эту же секунду распахивается дверь, словно она и не металлическая вовсе, и перед нами предстаёт высокая, удивительной красоты женщина в ядовито-зелёном платье с открытыми плечами и затянутым нитками корсетом. Её синие волосы волной ниспадают вниз, к самым туфлям. Их уже тронула седина, и теперь она напоминает морскую пену.

Яростный блеск в её голубых глазах сменяется удивлением, когда она понимает, что ей загородили путь два юных стража. Я знаю эту женщину. Что уж говорить, среди стражей и прочих видов едва ли найдётся того, кто с ней не знаком хотя бы заочно. Поэтому я сразу преклоняюсь, и то же проделывает Бен.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает она с сильным акцентом, протягивая глухие согласные.

– По моему приказу прибыли, госпожа Катрина, – на помощь приходит Нина.

Одежда Никиты на ней мятая, пуговицы застёгнуты не на своих местах. Всё встаёт на свои места. Я бросаю на Бена вопрошающий взгляд, и в ответ получаю дрогнувший уголок губ.

Мы оба поняли, что тут на самом деле происходило.

Больше первая стражница не задаёт никаких вопросов. Вздёрнув подбородок, она подбирает юбку и ступает прочь вверх по ступенькам. Нам с Беном приходится прижаться к стене, чтобы пропустить её.

– Нина! – восклицаю я, стоит только двери за спиной Катрины плотно закрыться. – Серьёзно?

– Так, стоп, стоп, стоп! – Нина качает головой. – Сдурела? Я ничего не делала. А вот эта женщина, – она указывает на дверь, – недвусмысленно намекала мне на кое-что.

– Фу, – Бен изображает тошнотворный позыв. – Ей же лет столько же, сколько Авелю. Это как с бабушкой встречаться… буквально.

– Она наяда, – напоминает Нина. – Они долго не стареют. И видел бы ты её без одежды…

Дабы показать всем, что я не собираюсь выслушивать подробности, показательно закрываю уши краями висящего на шее полотенца и, напевая первый пришедший в голову мотив, прохожу дальше, к мешкам для битья. Замечаю, что в тренировочном зале стало чище, чем было вчера, когда мы покинули его. А ещё в дальнем углу сооружено что-то вроде спального места. Если до того, как мы с Беном появились, здесь и правда ничего не было, значит, Нина сегодня ночевала здесь.

– Дома не спится? – спрашиваю я.

Открываю уши и слышу, что спор, к моей радости, закончился.

– Не могу там спать, – отвечает Нина.

Идёт к разложенным вместо матраса вещам, сгребает их и одной большой кучей уносит в кладовую.

– Почему? – подключается Бен.

Равняется рядом со мной. Снимает сумку-мешок с плеча и опускает его себе в ноги. Не знаю, сколько в его понятии фолиантов входят в «парочку» книг, но мешок такой пухлый, словно Бен уместил туда целую библиотеку.

– Анисья, Никитина жена, беременная, оказывается, – сообщает Нина, возвращаясь. В кладовой она успела не только убрать вещи по местам, но и привести себя в порядок, поправив рубашку и перестегнув пуговицы на жителе.

– И ты, как порядочный джентльмен, решила свалить, пока не поздно?

– Нет, – неожиданно грубо и без доли привычной иронии отвечает Нина.

Я даже вздрагиваю, когда в звуках эха высокий женский голос превращается в низкий гаркающий бас.

– В чём дело? – спрашиваю я.

– В том, что повторяю для тех, кто в танке: она беременная. А я сейчас в самом эпицентре военных разборок. Мало ли что задумает Христоф, вдруг захочет ударить по родственникам. Пришлось даже специально сказать Анисье, что не хочу видеть её на балу. Разревелась, назвала какими-то словами странными… – Нина хмурится, видимо, пытаясь вспомнить, какими именно. – Подозреваю, что такими, которые не пропустили бы в эфир. Она думает теперь, что Никита ей уже изменяет.

– Я так понимаю, не такие уж и необоснованные претензии-то, – отмечаю я.

Подхватываю полы юбки, выпячиваю челюсть, вздёргиваю подбородок и, изображая Катрину, произношу с наделанным акцентом, специально коверкая слова:

– Фто фы сдес делаэте?

Бен издаёт короткий смешок, и чтобы окончательно не взорваться, приседает к мешку и принимается что-то в нём искать. Нина закатывает глаза:

– Никита не изменяет Анисье, он её любит. А Катрина… Она часто приходит сюда, но ответ всегда получает один и тот же.

– И всё равно пытается?

– Ну, её можно понять, – Нина с удовлетворённым выражением снимает с жилета невидимые пылинки. – Отдавать такого красавчика одной женщине – настоящее преступление.

– Конечно, конечно, – иронично соглашаюсь я.

Бен раскладывает книги Алексея прямо на полу, в педантично ровный ряд. Я вспоминаю комнату, которую мы только что покинули, где вещи лежат на своих местах, кровать заправлена, одежда не разбросана. Не очень похоже на Бенов привычный хаос. Так и здесь, обложка к обложке, шов к шву. Крайнюю книгу, которую Нина случайно задевает ногой, когда проходит мимо, Бен тут же равняет с предыдущей.

– Что за литературная ярмарка? – я приседаю рядом с Беном.

На обложках знакомые слова на родном, но не том современном, к которому я привыкла, русском языке.

– Я же сказал, у меня появилась идея, – последними из мешка Бен достаёт листы пергамента, стальное перо и чернильницу. – Ты говорила, что у всех химер Риса свой уникальный набор способностей в зависимости от того, какой генетический материал был использован.

– Генетический материал? – переспрашивает Нина. Она на пол садиться отказывается. Вместо этого снимает с крюка один из мешков и бросает его у стены. Устраивается на вид удобно; я сразу ощущаю, какой холодный на деле здесь пол и как у меня ноют колени от его твёрдости. – Откуда столько безразличия, мужчина?

– Короче! – с нажимом произносит Бен, раскрывая ближайшую к себе книгу. – По описанию Славы я выпишу все сильные и слабые стороны каждой комбинации, что поможет нам понять их теоретические уязвимые места.

Я довольно киваю. А идея-то отличная!

– Может сработать, – мои мысли вслух высказывает Нина. – Всё лучше, чем бездействие. А потом ещё немного потренируемся, пока меня не затащили украшать зал.

Ежегодный бал проводят в единственном помещении, которое тянется от одного корпуса штаба к другому. В здании два видимых этажа, но есть и третий, без окон на стенах, но со стеклянной крышей. Подняться в тот зал можно только через специально открытый для этого портал.

– У меня сегодня последняя примерка платья, – вспоминаю я. – Так что давайте начнём.

Бен размещается удобнее, насколько это вообще возможно, сидя на полу и сгорбившись над бумагами, разложенными у себя на ногах, и с готовностью кивает. И я начинаю рассказ по воспоминаниям, которые предпочла бы навсегда стереть из памяти.

***

Мама Васи, Клео – высокая рыжеволосая женщина с греческим профилем. У неё длинные руки с тонкими нереалистично ровными пальцами, ногти на которых по форме напоминают ромб с закруглёнными углами. Этими пальцами она ловко перебирает ткань и орудует иглой с ниткой, когда добавляет, по её мнению, последние штрихи к моему бальному платью.

Я слежу за Клео сверху; для её удобства мне пришлось забраться на табурет. Всё время, что женщина работает, она мычит какой-то лёгкий мотив, и к концу первого получаса он прочно застревает у меня в голове.

– Что за песня? – спрашиваю я.

– О, ты не помнишь? – Клео улыбается. Перекусывает нужную нитку зубами, любовно разглаживает свежий шов. – Речная колыбельная. Когда ты только к нам перебралась, каждую ночь тебе снились кошмары, и я напевала её, дабы успокоить. Это помогало – ты сразу засыпала.

Васино внешнее сходство с Клео ничто по сравнению с одинаково ярким внутренним светом, который не сможет заглушить ни одна самая глубокая темнота в мире.

– Спасибо, – говорю я.

– О, лавандочка моя, не за что! Ты же знаешь, мне это в удовольствие!

Пока Клео жила в землях Волшебного народца, она была придворной швеёй. Именно её руками были вышиты лучшие платья для королевы Летнего двора. Как и то, что сейчас на мне: по-царски прекрасное, это даже мне приходится признать. И всё же как подумаю, что мне в нём придётся весь вечер выхаживать, танцевать, да ещё и драться – так и хочется порвать его на тряпки.

– Пока тебя сегодня не было дома, заходил Родя. Я подправила его пиджак. Какой же он всё-таки прекрасный юноша!

– Это точно. Тётушка, а вы с дядей пойдёте на бал?

Клео дует губы. Ответ, который она планирует сказать, явно не так прост, как заданный мною вопрос.

– Не знаю, лавандочка…. Мы планировали, но Григорий немного захворал после нашей поездки. Боюсь, как бы мне не пришлось остаться, чтобы…

– Оставайтесь, – перебиваю я. Касаюсь ладони Клео. На ощупь её кожа по мягкости сама напоминает лоскут ткани. – Прошу. Поверьте, там не будет ничего нового.

Я не могу предсказать исход завтрашней битвы, но если в моей власти хоть немного уменьшить потери, я воспользуюсь любым случаем.

– У тебя всё в порядке? – Клео касается моей щеки. – Ты как-то странно себя ведёшь.

– Всё хорошо. Просто отсидитесь завтра дома. Отдых вам обоим пойдёт на пользу.

– Это очень мило, – Клео наклоняется и целует меня в лоб. – Люблю тебя.

– И я вас, тётушка.

Клео уходит, а я иду к зеркалу. Не знаю, из какой ткани сшито это платье, но напоминает она шёлк как по гладкой блестящей поверхности, так и по приятному холоду. Беру с туалетного столика гребень и закалываю волосы на одну сторону. Украшаю импровизированную причёску принесёнными Клео цветами. Аполлинария далеко не красавица, но есть в ней что-то, заставляющее меня подольше задержать взгляд на отражении. Возможно, дело в волосах медного цвета, или в чёткой, словно выделенной с помощью косметики, линии подбородка. Теперь, когда я знаю, что Родя любит Аполлинарию не только как друга, мне становится интересно, что видит он, когда смотрит на неё. Замечает ли, что нос её маленький, а глаза наоборот, большие и посаженные слишком близко друг к другу? Находит ли странной форму нижней губы и обращает ли внимание на оттопыренные уши?

Или всё это для него – само совершенство?

Я никогда не была влюблена, а потому и чувства, одолевающие Аполлинарию по отношению к Алексею, для меня диковины. Особенно если учесть, что сейчас Алексей – это Бен: парень, который пользовался любой возможностью, чтобы вступить со мной в заведомо выигрышную для него схватку, парень, который орал на меня и смеялся надо мной, парень, который никогда не скрывал своего предвзятого отношения ко мне, парень, который пытался научить меня приёмам бокса, парень, который последовал за мной на крышу, чтобы убедиться, что я в порядке, парень, который замечал перемены в моём настроении раньше меня самой, парень, который вдруг начал беспокоиться обо мне, парень, который сегодня поцеловал меня…

Я мотаю головой. Цветы с волос ярким дождём падают на пол.

Всё это не имеет смысла. Я не могу ему нравиться. Обычные-то люди не проявляют ко мне никакого интереса, а это Бен: его внимание нужно заслуживать верностью, правдой и абсолютным закрытием глаз на все его выкрутасы. Я не такая. Я не списываю всё на особенности его характера, как это делает Марк, а бросаюсь в ответную атаку.

Это не то, что Бену нравится…. Разве только если это не то, что ему на самом деле нужно.

Кружится голова. Пячусь назад и присаживаюсь на край кровати. Что-то неудобно упирается в бедро, приходится снова встать и приподнять край одеяла. Прямоугольный свёрток с запиской, сунутой под жгут. Беру её, раскрываю:

«Если знаешь, где искать, можно найти что угодно. Думаю, тебе понравится.

Х.

Post Scriptum. Мы не команда зла».

Распаковываю свёрток. В нём костюм: блузон, из-за удлинения сзади напоминающий плащ, и слишком узкие для этого века брюки.

Догадываюсь, где он это подсмотрел.

Одежда имеет приятный глазу переливающийся цвет чернил, слив, фиалок. Ткань – мягкая, но когда я сминаю её в кулаке и затем распрямляю ладонь, складок не остаётся. Снимаю бальное платье и примеряю подарок Риса. Сидит идеально. В какой-то момент мне даже кажется, что ткань сама подстраивается под мою фигуру в процессе надевания. Интересно, где Христоф его раздобыл и сколько заплатил?

Аполлинария бы никогда не посмела разбить тётушке сердце (а именно это и случится, если я пойду на бал не в сшитом ею платье). Но я – не она. И я собираюсь надеть этот чёртов костюм, наплевав на то, что именно это сразу выдаст во мне не только стража, забывшего о правилах, но и союзника Христофа.

Путь назад отрезан. Война началась. И я в самом её эпицентре.

Незнакомка. Глава 7

Я стою посреди выжженного поля. На мою одежду медленно опускаются белые хлопья пепла, терпкий запах гари забивается в нос, от него слезятся глаза. Крепче сжимаю рукоять меча, но он всё равно соскальзывает с пальцев и падает мне в ноги.

Я опускаю глаза и вижу кровь на своих руках.

– Мы поставили мир на колени, – говорит кто-то за спиной.

Я не шевелюсь, моё тело парализовано. Вперёд выходит Рис, но мне требуется несколько секунд, чтобы его узнать. У Риса серое, осунувшееся лицо, голубизна радужек глаз сменилась тусклой белизной. Когда-то кудрявые волосы липнут к лицу грязными сосульками.

Рис улыбается, и раны на его губах открываются. Крови столько, что она попадает в рот и окрашивает зубы в алый цвет.

– Пора возвращаться домой.

Он протягивает мне руку, я хватаюсь за неё. Всё переворачивается с ног на голову, и вот я уже лежу на земле, придавленная телом в маске. У неё горящие красные дыры на месте глаз, а разрез рта с каждым ударом, что её носитель обрушивает на моё лицо, становится всё шире.

– Пожалуйста… – из последних сил молю я.

Нападающий срывает с головы маску. За ней – Кирилл.

– Посмотри, что ты наделала, – говорит он, и горечь, с которой он это произносит, заставляет меня ощутить ещё большую боль, чем та, что сейчас охватывает каждый сантиметр лица. – И ради чего?

Три последних удара Кирилл наносит с особой жестокостью. Могу поклясться, что лишилась пары зубов, но пока он не позволяет мне сплюнуть их вместе с кровью.

Когда Кирилл встаёт, он касается груди, и в то же мгновение рядом со мной падает что-то блестящее. С трудом, но я поворачиваю голову. Амулет: человек с кувшином, заточённый в серебряный круг.

Кирилл бросил его, чтобы показать – я ему больше не нужна.

Я поднимаюсь с земли и вместе с собой поднимаю и амулет. Крепко сжимаю его в кулаке. Может, Кирилл и хочет уйти, но я ему не позволю.

Однако его уже нет. Верчусь на месте, но кроме выжженного дотла поля и хлопьев пепла вокруг ничего нет.

Я поднимаю глаза к серому небу и кричу на пределе своих возможностей.

– Аполлинария! Аполлинария, проснись!

Я с трудом разлепляю заслезившиеся глаза. Полумрак комнаты освещён свечой, которую Вася держит возле своего лица. Пальцы его свободной руки ощупывают мои щёки.

– Это всего лишь сон, – шепчет Вася.

Я хочу ему ответить, но в горле сухо, как в пустыне. Вася, предчувствуя это, протягивает мне стакан воды с прикроватной тумбочки. Залпом опустошаю его и только тогда чувствую, что могу говорить:

– Я кричала?

– Да. Ты подняла всех в доме, но я прибежал первым.

Я благодарно улыбаюсь. Кажется, Вася больше не злится. Ёрзаю на кровати, приподнимаясь выше. Вместе со стаканом Вася ставит на тумбочку и подсвечник, освобождая руки.

– Что тебе снилось? – спрашивает он.

– Мои друзья, – отвечаю я, между правдой и ложью выбирая неопределённость.

– Почему же тогда ты кричала так, словно они тебя убивали?

– Потому что так и было.

Я накрываю лицо ладонями. На лбу и висках капли пота, и я стираю их быстрым движением.

– Это всего лишь сон, – повторяет Вася.

Его голос убаюкивает. Я чувствую, как тяжелеют веки, но из последних сил пытаюсь сопротивляться взявшейся из ниоткуда и такой сладкой дрёме.

– Тебе нужно отдохнуть, завтра важный день.

Я убираю ладони от лица. Вася протягивает руку, гладит меня по волосам. С каждым его движением на душе становится легче.

– Ты обещал, что никогда не будешь использовать магию фейри против меня, – шепчу я.

Или мне так кажется: губы едва размыкаются, а язык, кажется, и вовсе отказывается подчиняться.

– Против – никогда, – подтверждает Вася. – Но сейчас это во благо. Покойной ночи, сестра…

Остаток предложения тонет в шуршании непонятно откуда взявшегося ветра. Тьма тает, освещённая красным солнцем. Я иду по усыпанной осенними листьями аллее. Впереди – фигура: высокая, узкоплечая. Я различаю в ней Алексея. Хочу перейти на бег, но что-то мешает мне: гляжу вниз и вижу необъятно пышную юбку бального платья.

– Привет.

Поднимаю глаза. Вместо Алексея передо мной Бен.

– Бен?

– И к чему этот удивлённый тон? – Бен приподнимает бровь. Когда я подхожу ближе, он подхватывает меня за руку. Я и опомниться не успеваю, как мы уже танцуем. – Я же тебе нравлюсь.

– Нет, – я качаю головой. – Нет. Нет. Без вариантов, Бен. Нет. Нет.

– Шесть отказов? – Бен усмехается. – Очень убедительно, коротышка.

Мы вальсируем без музыки. Я знаю, что не умею танцевать, но Беново уверенное ведение не даёт мне времени для сомнения.

– Поцелуй был ошибкой, – говорю я. – Теперь всё будет по-другому.

– Ты же сказала, что мы в порядке, – напоминает Бен спокойно.

– Я соврала. И ты тоже, когда согласился с моими словами.

Бен никак не реагирует, продолжая неотрывно смотреть мне в глаза, и именно так я окончательно осознаю, что всё происходящее вокруг – даже не сон, а иллюзия. Настоящему Бену уже сорвало бы крышу. Он начал бы оправдывать себя и пытаться подвести всё к тому, что виноватой окажусь я.

А этот лишь улыбается.

Я останавливаюсь, заставляя Бена тоже притормозить. Делаю шаг назад.

– Слава? – зовёт Бен.

– Сначала мы должны всё исправить, – говорю я.

Разворачиваюсь на пятках, подхватываю юбку и бегу прочь. Ветер поднимает опавшие листья и бросает их мне в лицо. Но я не останавливаюсь. Даже когда ломается каблук, и я падаю, больно разбивая коленку – сразу поднимаюсь на ноги и продолжаю бежать.

Темнота снова поглощает меня.

Я открываю глаза. Васи нет. Комната Аполлинарии освещена первыми лучами восходящего солнца.

День, когда всё должно кончиться, начался.

***

Клео и Лукерья порхают вокруг меня. Я стою, не шевелясь, и позволяю им творить со мной, платьем на мне и моими волосами различные манипуляции.

– Ну что, лавандочка, как твоё настроение? – спрашивает Клео.

Это первый вопрос, который за всё прошедшее время она адресует мне. До этого, с момента, как они вместе с Лукерьей вошли в мою комнату после завтрака, разговор вёлся только между ними двумя и строго на тему наряда и предстоящего бала. Ни Клео, ни Лукерья даже не спросили, почему я уже нацепила кружевные перчатки. Это вчера тётя Аполлинарии то ли не заметила Нити Времени на моём запястье, то ли просто не стала акцентировать на этом внимание, а сегодня я сразу решила не рисковать.

– Не могу дождаться праздника, – отвечаю я, даже не стараясь добавить в тон голоса восторг или радость.

Сегодняшнюю ночь нельзя назвать приносящей бодрость. Чувствую себя так, словно не то, чтобы глаз не сомкнула, а наоборот в поле пахала.

– Это хорошо, – улыбается Клео.

Выпрямляется, треплет меня по щеке. Она не поверила – вижу это по её грустным глазам. Да и Вася признался, что ночью я подняла весь дом; наверняка, и её с дядей. Поэтому она сейчас и беспокоится за моё состояние.

– Вы будете самой красивой стражницей на балу, госпожа Рюрикович, – произносит Лукерья.

Я и в половину такой же красивой, как она, никогда не буду. У Лукерьи белые волосы, в глазах блестит закатное сияние, кожа идеально ровная и аристократически бледная. Я знаю, что она ведьма, а потому не понимаю, почему она выбрала прислуживать семье стражей, когда сама могла стать кем угодно.

Но это мучает меня во вторую очередь. А в первую – то, что все её прекрасные черты ведут меня к мыслям о Лие.

– Спасибо, Лукерья, – отвечаю я. – Но мне это не нужно.

Клео и Лукерья переглядываются, и это не ускользает от моего внимания. Вместо того, чтобы пуститься в объяснения или быстро поменять свой ответ, я снова погружаюсь в свои мысли, оставив тем, кому это нужно больше, чем мне, заботу о моём внешнем виде.

Сейчас они могут делать со мной что хотят: даже если бы в фольгу завернули, я бы и слова не сказала. Для Клео ритуал сбора племянницы особо важен, я знаю это по воспоминаниям Аполлинарии. Фейри всегда мечтала о дочери, но родить второго ребёнка от мужа уже не могла в виду его возраста (в теле Григория, первого миротворца, хоть и бежала кровь ведьмака, но прожитые года, исчисляемые больше, чем сотней лет, уже начинали давать о себе знать).

А Лукерья…. У неё, должно быть, тоже есть свои причины. Так пусть сегодня хоть кто-то сделает то, что хочет, а не то, что должен.

***

Мой кавалер ждёт меня на улице. Я бросаю последний взгляд на отражение в зеркале, проверяя, не видно ли под юбкой временно примотанное к бедрам оружие, которое вчера я вынесла из тренировочного зала и на ночь спрятала на дне сундука под шерстяным одеялом.

Нет, всё в норме…. Если, конечно, таковыми можно назвать остекленевшие глаза и сильно сжатую челюсть.

– Апа! Родион не может ждать вечно!

Поправляю перчатки, задерживаясь пальцами на Нитях Времени. Если всё пройдёт хорошо, сегодня я от них избавлюсь.

Если всё пройдёт хорошо, сегодня я вернусь домой.

– Аполлинария! – надрывается тётя.

– Уже иду! – выходит немного раздражённо, за что я тут же себя корю.

Но ничего не могу поделать. Сейчас, как и у остальных стражей, все мои мысли заняты предстоящим балом. Только если они предвкушают веселье, льющиеся рекой напитки, танцы и новые знакомства, то я…

Я хочу закрыть глаза и открыть их, когда всё уже будет кончено.

На улицу Клео выводит меня под руку, словно не к лучшему другу, а под венец как минимум. Родя стоит на последней ступеньке крыльца, переминаясь с ноги на ногу, и глядит куда-то вдаль. Услышав голос тёти, он разворачивается. Наши взгляды пересекаются. Впервые за сегодняшний день я улыбаюсь искренне. Родя сияет. Свет излучает каждый его каштановый локон, переливающийся в лучах солнца, каждая клеточка его кожи. Синий парадный костюм сидит идеально, подчёркивая угол плеч и линию бёдер, которую я раньше не замечала.