Текст книги "Пепел и пыль (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Рис берёт мою свободную ладонь и зажимает в своей.

– Хочу, чтобы ты привела Розу на бал, – произносит он на выдохе. – Познакомлюсь с ней на несколько лет раньше. Не думаю, что для тех, кто был создан друг для друга, это такой уж большой срок.

– Так что ты задумал, Рис? – спрашиваю я, игнорируя (хоть и запоминая) его просьбу.

И в полумраке одинокой свечи, в тишине, прерываемой лишь нашим дыханием, мой вопрос звучит не иначе, как звук выстрела.

***

В обед мы занимаем стол в дальнем углу столовой. Здесь они квадратные и маленькие, а потому за одним, что нам только на пользу, могут уместиться не больше четырёх людей одновременно.

Нам лишние уши как раз не нужны.

Я успеваю страшно проголодаться. После ночного разговора с Христофом на завтрак мне не удалось впихнуть в себя даже чай, а потому на обед я решаю нагнать все недополученные калории посредством супа, двойной порции мясной подливы с картошкой и парой свежих пирожков, в один из которых я, едва мы рассаживаемся, жадно впиваюсь зубами.

– Понять не могу, чего на нас все так таращатся? – спрашивает Бен, ёрзая на стуле, как на иголках.

Дожёвывая, быстро оборачиваюсь через плечо. И правда: взгляды многих устремлены в нашу сторону. В некоторых из них я отчётливо улавливаю неприкрытый интерес.

– У меня что-то на лице? – не унимается Бен, словно кроме его персоны внимание за нашим столом никто не может привлечь априори.

Он проводит рукой по щекам и лбу в попытках стереть несуществующую грязь.

– Ничего, помимо привычной тупости, – бросаю я.

Заканчиваю с пирожком, приступаю к супу.

– Ни капельки не смешно, – уверяет меня Бен.

Теперь он старательно пытается разглядеть в ложке своё отражение.

– Я знаю, в чём дело, – произносит Нина. Наклоняется ближе к столу и указывает большим пальцем на себя. – Я села с вами.

Растеряно гляжу на Нину в ожидании продолжения. Не понимаю, как этот факт мог смутить окружающих?

– Я инструктор, – напоминает Нина. – И я села со своими учениками, один из которых, к тому же, ещё и хранитель.

Ложка едва не падает в тарелку, когда до меня доходит смысл сказанных слов.

– Уже поздно вставать и в панике разбегаться по сторонам, – произносит Бен. Спокойно, в отличие от меня. Но по глазам вижу – он знает, чего такой мелкий прокол может нам стоить.

– И всё же ситуацию надо исправлять, – шепчу я.

Бен кивает. Он не успевает сообразить, как первой это делает Нина. Хватает книгу, которую Бен притащил с собой и разместил у себя на коленях, потому что на столе из-за тарелок нет места, раскрывает её на первой попавшейся странице и, максимально расталкивая посуду в стороны, кладёт её перед нами.

– Разговаривайте, – говорит она, понижая голос. При этом зачем-то водит пальцем по книге, отчего складывается ощущение, что она что-то нам объясняет. – Но делайте вид, что это больше похоже на лекцию, чем на дружескую беседу.

Мы с Беном синхронно киваем.

– Только, на всякий случай, – Бен тычет в одну из картинок на странице, изображающей какую-то химическую реакцию. – Не думаю, что толстолобый инструктор защитников смыслит что-то в органической химии.

– Никто не будет разглядывать заголовки, – фыркает Нина. – Зато есть вероятность, что не возникнет ненужных нам вопросов.

Ладно, это может сработать. Главное, впредь не делать таких глупых ошибок.

– Мне, кстати, на самом деле нужно поговорить с вами о кое-чём серьёзном, – начинаю я.

Всё утро и часть дня я раздумывала, как правильно подойти к этому разговору. Ребята наверняка предполагали, что, рано или поздно, ко мне за помощью придёт Рис, и с этой частью у меня проблем не было. Но я заранее знаю, как отреагируют Нина с Беном, когда узнают самое главное – я согласилась это сделать.

Ребята молча ждут продолжения, и когда я уже почти собираюсь с мыслями, меня перебивает Нина, которая вдруг принимается громко дышать ртом.

– Ты чего? – обеспокоенно спрашивает Бен.

Она мотает головой, накрывает рот ладонью. Её глаза начинают слезиться. Теперь приходит и моя очередь волноваться:

– Нин? Всё нормально?

– Да, – отвечает она, шепелявя. Отрывает взгляд от тарелки на меня и улыбается. – Просто язык обожгла. Суп горячий.

Я качаю головой, мол, есть такое дело. Но совершенно не ожидаю следующей реакции Нины: она начинает хохотать.

– Эй, – Бен пытается её одёрнуть, чтобы она не привлекала ещё больше внимание.

– Ты точно в порядке? – ещё раз переспрашиваю я.

– Предыдущие два дня я на автомате выбирала себе всё холодное или ждала, пока еда остынет, а сегодня что-то подзабыла, кажется, впервые в жизни. И Боже, я уже думала, что навсегда забыла, каково это – чувствовать приятное обжигающее тепло в горле.

Несколько мгновений я тупо смотрю на Нину, пытаясь найти смысл в её словах. А потом сама вспоминаю:

– Горячее, – хмыкаю. – Точно.

После отравления соком ягод из другого мира, у Нины в качестве побочного эффекта (или платы за то, что, несмотря на тяжесть поражения, она жива?) остался крайне чувствительный пищевод, раздражающийся от любого напитка или еды, чья температура превышала «чуть тёплую». Поэтому я ни разу не видела, чтобы Нина держала в руках кружку с дымящимся чаем или дула на вилку с наколотым на неё мясом. Всё, что она поглощала, по температуре напоминало летние продукты: холодный кофе, холодный суп, холодные макароны.

Но сейчас она в теле Никиты, у которого нет никаких проблем с только что сваренным киселём или свежей выпечкой, чей ягодный наполнитель по температуре чуть уступает раскалённой лаве. Поэтому Нина поспешно, ложку за ложкой, уплетает суп, а я не могу сдержать улыбку: никогда ещё не видела, чтобы с таким удовольствием позволяли горячему бульону обжигать губы и горло.

– Ты о чём-то поговорить хотела, – напоминает Бен.

Какая-то часть меня надеялась, что они не вспомнят.

– Да, – подтверждаю я. – О Рисе.

– О рисе? – переспрашивает Бен. Кивает мне на тарелку. – Сегодня картошка.

Я выпячиваю челюсть, показывая, что мне сейчас не до шуток. Бен подавляет смешок, скрывая его за коротким кашлем.

– Расслабься, Романова, – говорит он. – Я всего лишь пытаюсь разрядить обстановку.

– Спасибо, не надо. Мы её уже разрядили, когда уселись вместе. А у меня серьёзный и очень важный разговор.

– Что такого важного может быть, что не даст мне спокойно, в тишине насладиться сим прекрасным обедом?

– Христоф приходил ко мне ночью, принёс мазь для плеча, – кстати, спасибо, что поинтересовались, как я себя чувствую, – и честно признался обо всём, что у него произошло: начиная со всех концов, и с прошлого, и с будущего, в любой из плоскостей.

Когда моё откровение не вызывает реакции, на которую по уровню бурности я надеялась, добавляю:

– Но вообще-то он пришёл, потому что я ему дорога, и он не хочет мне вредить. А то он собирается делать это со всеми и, поверьте мне, в этом случае небольшая заварушка в церкви покажется вам детским утренником. Так что ты, Бен, можешь продолжать смеяться, вот только меня его праведный гнев никак не коснётся, в отличие от вас.

То ли моя дерзость, то ли моя уверенность, то ли всё вместе, но действует не иначе как волшебным образом – Бен серьёзнеет, перестаёт паясничать и вместо этого обращает на меня мрачный взгляд. Нина перестаёт жевать.

Атмосфера вокруг нашего стола превращается в ограждённый напряжением купол.

– Так, а вот с этого момента поподробнее, – понижая голос, говорит Нина. – Он собрался устраивать повтор битвы на Правобережье?

– Чёрта с два.

– Конкретнее.

– Послезавтра будет бал в честь подписания пакта Единства, и Рис решил немного разнообразить стандартную программу массовыми убийствами.

Я стараюсь говорить как можно тише и специально проверяю, не подслушивает ли кто-то нас, но всё равно складывается неприятное ощущение, словно только глухой не услышал моё тревожное сообщение.

– Ещё конкретнее, – требует Бен.

– Мы с тобой видели, что процесс переливания крови химерам уже в самом разгаре. Плюс к этому, будучи марионеткой Христофа, Влас сумел синтезировать катализатор, ускоряющий процесс вживления. Рис повторит его по рецепту и сделает своих химер жизнеспособными не за месяцы, а за дни. – Я делаю паузу, чтобы вдохнуть побольше воздуха. – На балу будут все: Совет в полном составе, включая Авеля, друзья Христофа, предавшая его невеста. Рис собирается отнять их жизни так же, как они когда-то отняли его.

Нина не сумела или не пожелала скрыть отвращение. Губы Никиты, и без того тонкие, теперь, поджатыми, выглядят как две ниточки.

– Почему он так тебя защищает? – вдруг спрашивает Бен.

Прищурившись, он оглядывает моё лицо. Знаю я этот взгляд.

«Ну и что же в тебе такого особенного?»

– Аполлинария стала другом Риса, когда все от него отвернулись. Он делает то же, что сделал ты, когда отправился за Марком в Огненные земли, и я, когда…

Конец предложения встаёт комом поперёк горла. Я откашливаюсь, собираюсь с силами и продолжаю:

– Он попросил полностью ему довериться, и я согласилась.

– Что, прости? – Бен привстаёт со стула. Сидящая рядом Нина, не глядя, кладёт ладонь ему на плечо и сильным толчком возвращает обратно. – Я, кажись, не расслышал.

– Он был уверен в моей верности и мог бы что-то заподозрить, если бы я отказалась.

– Заподозрить что? Что ты адекватно соображаешь? Что не хочешь становиться свидетелем геноцида?

Голос Бена с каждым словом становится всё громче. Я боязливо вжимаю голову в плечи и перевожу взгляд на Нину, надеясь, что ей удастся усмирить Бена.

– Так, ладно, – Нина сильно сжимает Беново плечо, он даже морщится. Вместе с этим и я ощущаю дискомфорт в плечевых костях. – Не знаю, с какого жиру бесится сейчас Бен, но, если кому-то всё ещё интересно моё мнение, я считаю, что ты поступила правильно, и мы сможем вынести свою выгоду из этого дуэта.

– Какую ещё выгоду? – сквозь стиснутые зубы уточняет Бен.

– Христоф расскажет ей свой план, – предполагает Нина. Я киваю. – К тому же, это какая-никакая, а всё-таки слежка. Правда, Слава, – Нина сводит брови к переносице. – Ты должна понимать, что ситуация может повернуться в ту сторону, где тебе придётся решать: убить Христофа или быть им убитой.

– Он не станет, – начинаю я, но Нина перебивает меня:

– Мы не знаем наверняка. У защитников есть поговорка: если тебе кажется, что опасность миновала, значит, худшее ещё впереди.

– Например, если не забывать, что Христоф, в первую очередь, крайне сильный страж и ведьмак с наклонностями Гитлера и Франкенштейна, – напоминает Бен, кажется, успокоившись.

Правда, теперь он пытается выместить всю свою злобу на бедной картошке, активно превращая её в пюре.

– Он всего лишь хороший зельевар, – поправляю я. – А я не собираюсь принимать его…

Замолкаю, вспоминая о мази для плеча, которую использовала, даже не задумываясь.

– В чём дело? – спрашивает Нина, замечая смущение на моём лице.

– Ничего, – я жму плечами. – Просто только что вспомнила, что та мазь была какой-то странной.

– Чудненько, – Бен улыбается, но за этой улыбкой не скрывается ничего хорошего. – Мы официально худшая компания по спасению человечества.

– Может, есть какой-то способ оградить меня от его магии? – предлагаю я, пытаясь хоть как-то показать, что ситуация не настолько провальная, насколько её пытаются показать ребята.

– Ну, допустим, – говорит Бен. Я практически вижу, как шевелятся извилины в его голове: попытки выудить знания из воспоминания Алексея. – Есть защитная суспензия. Она помогает ослабить действие любой магии. Всё необходимое найдётся в лаборатории хранителей, кроме, разве что цветков эдельвейса, потому что они чрезвычайно редкие и то, что есть у штаба – это последний, собранный ещё законно, запас.

– Отлично, – Нина демонстрирует нам оттопыренный в кулаке большой палец. – Время ограбить тех, кому мы служим. Ну и когда нас это вообще останавливало? Сделаем это ночью.

– Лаборатория на ночь закрывается под ключ, – парирует Бен. – Ключ хранится в кладовой… Там же, где и запас эдельвейса, кстати.

– Ага, а кладовая – собственность того странного бородатого мужика, – вспоминаю я.

Никто не знает его имени. Потрёпанного вида мужчина, живущий на полном обеспечении штаба, напоминает местного призрака. Он не охранник и уж тем более не инструктор. Даже не чей-то родственник, чтобы его присутствие терпели вынуждено. Собственно говоря, он никому и не мешает: спокойно делает свою работу, следя за велеными ему предметами, никого не трогает.

И всё же, как вижу по воспоминаниям Аполлинарии – странный он.

– Я пойду, – говорю сразу, не давая кому-либо сделать это раньше меня. – А с мужиком как-нибудь справлюсь.

Бен прыскает.

– Во-первых, его зовут Бажен, а во-вторых, посмеялись – и хватит. Давайте просто минуту хорошенько подумаем.

– Эй, – я подаюсь вперёд, чтобы толкнуть Бена, но Нина успевает меня остановить.

– Как ты достанешь цветок из крохотного помещения, где каждый угол просматривается с любой точки? – спрашивает Нина. – Да и этот, – как его? – Бажен оттуда почти не выходит.

– Ну, – я пытаюсь быстро что-то придумать. – Как насчёт соблазнения?

– Ты? Соблазнить? Не смеши нас.

– Я вот сейчас из последних сил пытаюсь не принимать ваши слова на свой счёт, но это у меня не получается. Вы же не знаете…

– Мы знаем тебя достаточно хорошо, чтобы понять – для тебя такая миссия невыполнима.

Мне бы обидеться, да не на что.

– Всё равно из нас троих девушкой осталась только я, – напоминаю я. – К тому же, – делаю паузу, чтобы сглотнуть; то, что я планирую сказать, саднит горло миллиардами иголок. – Моя лучшая подруга была той ещё штучкой. Я видела, как она флиртует, постараюсь последовать её примеру.

– Я уже вижу это фиаско во всей красе, – усмехаясь, говорит Бен.

Он встаёт, задевая ногой стол. Тарелки и приборы жалобно позвякивают.

– Другие варианты? – спрашиваю я, хмуря брови.

Тоже поднимаюсь со стула. Неотрывно гляжу на Бена, он – на меня. Только догадываться могу, что творится в его блондинистой голове. А что касается меня, то пусть попробует придумать хотя бы одну логичную причину мне не делать задуманного.

– Я пойду, – произносит он совершенно спокойно, что не даёт мне и на секунду усомниться в серьёзности его слов.

– А чем ты лучше?

– Нам нужен компонент для суспензии. Мы хотим работать в лаборатории хранителей. Я – хранитель. Шах и мат.

– Ладно, детишки, – за нами поднимается и Нина. – Успокойтесь. Пойдёте оба, только без глупостей. И вам повезло, что сейчас на повестке дня этот самый треклятый бал, а потому мне некогда с вами нянчится, так как нужно снова идти к Авелю, чтобы обсудить план охраны здания на мероприятие. Кстати, постараюсь максимально её усилить, раз уж бал планируется, – Нина делает пальцами кавычки, – «с огоньком».

Нинина шутка вызывает у меня улыбку, и это пугает. Я перестаю видеть границы, которые пересекать ни в коем случае нельзя, если ты всё ещё планируешь оставаться человеком.

***

Цветки эдельвейса хранятся в комнате под главной лестницей, забитой пыльными бумагами, разными склянками и книгами. Из-за хлама помещение кажется ещё меньше, чем есть на деле. Когда Бен закрывает за нами дверь, словно из ниоткуда появляется мужчина лет тридцати пяти. На нём замызганные брюки, пиджак с дырами. Лицо сильно заросшее, густая борода не позволяет мне разглядеть губы и щёки. Волосы тёмные, но не чёрные, в беспорядке торчат во все стороны.

– Чего надо? – спрашивает он грубо, отчего мой боевой настрой рушится, как карточный домик.

Я открываю рот, но внезапно не могу произнести ни звука. Зато вместо этого слышу другой голос у себя в голове:

Постарайся быть милой. Помнишь, что говорил наш физик, индюк надутый, любитель, чтобы к нему с комплиментами да всякими добрыми словами лабораторные подходили защищать? Ласковый телёнок двух маток сосёт.

Мы всегда были вместе, и одна из нас постоянно болтала без умолку. Так как так выходит, что сейчас, когда я вновь слышу голос Лии, то едва его узнаю?

– Здравствуй, – произносит Бен, выходя из-за моей спины.

– Алексей, – Бажен явно удивлён увиденному.

Я думала, что никто его не знает, но, похоже, и здесь Алексей со своим чертовски добрым сердцем оказался первее всех.

Расслабься и улыбнись.

– А я Аполлинария, – сообщаю я, взмахивая рукой в жесте приветствия.

Ты всё ещё ужасная актриса.

Бажен хмурит густые брови. Его взгляд, ощупывающий меня с ног до головы, я чувствую физически.

– Давненько тебя не было, – произносит Бажен, снова обращаясь к Бену. – Я уж подумал, что ты окончательно про меня забыл.

Косо гляжу на Бена. Почему он не сказал, что хорошо знаком с мужчиной из подвала?

– Извини, – с долькой вины в голосе отвечает Бен. – И чести мне сейчас не делает то, что я пришёл не просто так, а по делу.

– Как же иначе, – выдыхает Бажен, и я могу поклясться, что он даже ухмыляется. – Чем обязан?

Странный мужик какой-то. Мне он не нравится.

– Мне тоже, – шепчу я под нос.

– Чего бормочешь? – спрашивает Бажен резче и грубее, чем он общается с Алексеем.

Явно какое-то предвзятое отношение. Я качаю головой. Заметка для себя: нельзя разговаривать с голосами в голове в присутствии посторонних.

– Нам бы цветков эдельвейса, – произношу немного робко. – Парочку.

Стоило позволить Бену самому озвучить просьбу. Кажется, они не только знакомы, но ещё и общаются.

– Не хочу, чтобы он заграбастал себе лавры самого полезного участника нашей команды, – ворчливо замечаю я, понижая голос.

– Зачем вам эдельвейс? – спрашивает Бажен, складывая руки на груди. – Его цветки – большая редкость. А ещё ими последний раз пользовались лет пятнадцать назад. К тому же, на подобные растения необходима письменная расписка от куратора или инструктора. Ваша при себе имеется?

Бен хлопает себя по бокам, делая вид, что запамятовал, куда сунул злополучную бумажку. Я продолжаю стоять рядом, старательно не выдавая волнение и лёгкий испуг.

Ты потеешь, как лошадь. Красивая, английская, породистая, но всё-таки лошадь. Прекрати так нервничать, выдохни и получше осмотри помещение. Может, найдётся здесь что-то, чем можно отвлечь внимание Бажена.

– Расписка! Точно! – Бен хлопает себя пятернёй по лбу и издает короткий смешок. – Оставил её в лаборатории, представляешь! Очень уж торопился.

Слова Бена не производят на Бажена ровным счётом никакого впечатления.

Вы не получите цветки эдельвейса.

– А то я ещё не поняла, – шепчу я.

Но от мужчины это не утаивается.

– С кем ты всё разговариваешь?

Не отвечай. Никто не любит сумасшедших.

– Я…

– Ты ведьма?

– Нет.

– Она не ведьма, просто слегка того, – Бен стучит костяшками пальцев по своей макушке. – Но вообще хорошая и безобидная, ты не обращай на неё внимания.

Не заводись. Бен старается вам помочь. Просто соберись и скажи что-нибудь.

– Нам правда очень нужно торопиться с этими цветками, – говорю я, делая шаг вперёд. – Через пятнадцать минут мне отправляться на задание, а суспензия, потенциально способная спасти не одну жизнь, до сих пор не готова. Вы, конечно, можете ещё поиграть в хорошего служащего некоторое время, но учтите, что всех людей, чьих родственников по вашей вине сегодня убьют, я отправлю к вам. Что они захотят сделать: излить душу или совершить самосуд – меня уже волновать не будет.

Кажется, Бажена моя уверенность смутила. Он, прищурившись, глядит то на меня, то на Бена. Наверное, пытается отыскать отголоски правды в наших лицах. Не знаю, что там с Беновым, но я своё держу непроницаемым.

– Что ж, – наконец произносит Бажен. – Ладно.

Развернувшись, он бредёт куда-то вглубь кладовой. Когда исчезает из нашего поля зрения, Бен больно пихает меня локтём в бок.

– Что ты творишь? – шипит он.

– Хорошая и безобидная, но умственно отсталая, значит? – уточняю я и толкаю его в ответ. – Иди в задницу.

Бен что-то ещё хочет сказать мне, но смыкает губы и растягивает их в блаженной улыбке, потому что возвращается Бажен. В его руках стеклянная банка с крупными белыми цветками.

– По легенде этот цветок могут найти только те, чьё сердце чисто от дурных помыслов, – декларирует Бажен. Такое принято рассказывать с придыханием, но у него это получается сухо и невыразительно. – К нашему времени их численность в горах стремится к единицам. Возможно, содержимое этой банки – всё, что осталось.

Бажен останавливается, когда расстояние между нами сокращается до шага. Но протягивать банку он не спешит.

– Повтори-ка, Лёшка, зачем вам эдельвейс?

Он вам цветки не даст, теперь уж точно. Знает, что вы врёте. Ударь его.

– Что? – удивлённо переспрашиваю я.

– Для какой магии мог понадобится такой редкий компонент? – повторяет Бажен, подумав, что мой вопрос адресован ему.

Других вариантов нет.

Лия права. Такой роскоши, как лишнее время, у нас нет. Выпадаю в сторону, хватаю первый попавшийся крупный и тяжёлый на вид предмет с полки и бью Бажена по лицу. Он падает, и вместе с ним банка с цветками. Лишь чудом Бен успевает подхватить её, не давая разбиться.

– Ты чего творишь? – орёт на меня Бен.

Я гляжу на распластавшегося без сознания Бажена. У него пробит висок. Перевожу взгляд на шкатулку в своей руке, которая и стала моим оружием. Тонкая струйка крови, берущая начало в остром угле вещицы, спускается к моей руке.

Я вскрикиваю и роняю шкатулку, когда кровь начинает пениться и шипеть, словно кислота. Боль невыносимая. Вытираю руку подолом юбки, параллельно ругаясь, на чём свет стоит.

– Это что за ерунда? – Бен перехватывает мою руку, заставляя замереть.

Мы оба разглядываем кожу ладони. Там, куда на неё попала чужая кровь, осталась воспалённая дорожка волдырей. Метка кровного проклятья вздулась и отливает чёрным.

– Клеймо вампира, – констатирует Бен, отпуская моё запястье. – Насколько мне известно, лишь один род в истории был им помечен…

– Да. Мой. Спасибо деду.

– Теперь каждая кровь, пущенная твоими руками, будет оставлять ожоги, исцелить которые будет неспособно ни одно из лекарств. – Бен кусает губу. – Странно, что отголоска этой боли я не чувствую.

– Зато понятно, почему Аполлинария предпочитает огнестрельное оружие.

Рука, покрытая волдырями, идёт мелкой дрожью. Я слегка сжимаю пальцы, пытаясь успокоиться, но это лишь увеличивает боль.

– Зачем ты ему голову проломила? – спрашивает Бен. Он приседает к Бажену, проверяет его пульс. – Он бы и без этого отдал нам эти дурацкие цветки.

– Не отдал.

– Отдал бы. Знаешь, почему? Он мой старший брат. В смысле, брат Алексея.

Я не нахожу, что мне ему ответить. Бен переводит взгляд на мою дрожащую руку, его глаза округляются.

– Слав…

– Я её слышала, – перебиваю я. – Лию. Это она предложила мне его ударить.

Смотрю на Бена в надежде, что, быть может, у него есть ответы. И Бен меня не подводит:

– Их родители погибли, когда Бажену было пятнадцать, а Алексею два года. Так вышло, что их разлучили – Алексей попал под опеку штаба, а Бажен – в семью не очень хороших фейри. Встретились они только через шестнадцать лет. Алексей был стражем, и Бажен, отказавшийся от этой прерогативы в своё время, захотел присоединиться к брату. Совет оказался достаточно милостив, чтобы предоставить ему такую возможность, – Бен кусает губы. – Он, получается, был первым в истории добровольцем.

– Причём тут это?

– На Бажена долгое время влияла магия фейри. Плюс, не знаю, что конкретно они с ним делали, но парень стал другим. Сейчас он может вызывать лёгкие непроизвольные галлюцинации у людей, находящихся рядом. Поэтому его и держат здесь, чтобы не пугать стражей.

– Галлюцинации, – повторяю я.

Едва ли верится. Голос был таким реальным, словно призрак подруги и правда поселился в моей голове.

– Нам нужно идти, пока Бажен не очнулся, – Бен берёт меня за здоровую руку. Его тёплая ладонь немного приводит меня в чувство. – Ты как? Нормально?

– Нет, – качаю головой. – Я… Мне очень её не хватает. – Закрываю глаза. Вспоминаю лицо Лии, её смех, улыбку, искорку в золотых глазах. – Вернись ко мне. Я не справлюсь без тебя.

Но в этот раз ответом мне является лишь густая, пронизывающая тишина.

***

Занятие по теории тактики проходит для меня как в тумане. Я не могу ни на чём сосредоточиться, слова молодого защитника-преподавателя не задерживаются в голове ни на секунду. Всё, что я делаю: прячу раненую ладонь в складках юбки и стараюсь не думать о Лие.

Именно поэтому, наверное, только это у меня и выходит.

– Рюрикович? – слышу я знакомую фамилию.

Требуется непростительно много времени на то, чтобы я вспомнила – она принадлежит моей родственнице. Я поднимаю глаза на преподавателя.

– Ты меня слышала? – Качаю головой. – Вопрос на уровне новичка. Ничего сложного. И если ты не знаешь на него ответ, это ставит под сомнение твоё право считаться одной из лучших защитниц.

– Я… Извините, я плохо себя чувствую…

– Аполлинария вчера была на задании, – говорит кто-то.

Мне не нужно искать оратора. По удивлённым выражениям лиц ребят, глядящих на человека за моей спиной, понимаю – они ожидали увидеть кого угодно, вставшего на мою сторону, кроме неё.

– Присутствие на заданиях не является смягчающим обстоятельством.

– Ей неслабо досталось, – не унимается Фаина. – И она спасла парочку невинных. Не стольких, конечно, сколько я, но в число спасённых ею входит и моя жизнь, так что… При всём уважении, если хотите с кого-нибудь сейчас спросить, спросите с тех, кто вчера не так сильно ударился головой. С меня, например.

Оборачиваюсь. Двумя столами левее Фаина, вальяжно откинувшись на спинку стула, совсем забывает об этике и правилах и едва ли проявляет уважение к старшему по рангу преподавателю, всем своим видом демонстрируя полное безразличие.

Но она зачем-то помогает мне сейчас. И я не могу не быть ей за это благодарной.

Преподаватель оставляет меня. Я одними губами шепчу Фаине «спасибо», а она лишь небрежно отмахивается. Её лицо всё также ничего не выражает. Но я теперь ненавижу её чуть меньше.

Как только занятие заканчивается, я иду в лабораторию хранителей за Беном. На месте его не нахожу. Следующее место, где он может быть – комната Алексея. Но добраться до неё не успеваю: в коридоре перехода между корпусами, заполненном картинами, изображающими день создания штаба и официальную регистрацию призмы как межмирового пространства, случай сталкивает меня с Христофом.

Мы впечатываемся друг в друга, выходя из разных углов. Рис смеётся, мне не до шуток – когда рукой его задеваю, боль на ожоге заставляет меня прикусить язык и заскулить.

– Эй, незнакомка, – улыбается Рис. – Вот это встреча!

– Да уж, – едва сдерживая слёзы, я стараюсь придать голосу твёрдости.

– Ты куда? Родю ищешь?

Волнение вспыхивает в моей груди нежданным костром. Когда он говорит о Роде, всё, что мне хочется сделать – это найти друга Аполлинарии, спрятать его от всех бед и защищать до тех пор, пока не минует последняя потенциальная опасность.

– Нет, – я качаю головой. Потом решаю, что лучше пусть он думает именно так и исправляюсь: – То есть, да. Извини. Сегодня целый день витаю в облаках

– Ничего, – Рис суёт ладони в карманы брюк. – Я должен спросить, – он вжимает голову в плечи и чуть наклоняется. – Не передумала ли ты?

– Я с тобой, – говорю сразу же.

Менять ничего и не собиралась, а Рис пусть знает, что я уверена в своём решении.

– Это хорошо. Тогда сегодня вечером, как мы и договаривались, я отведу тебя в свою святая святых.

В ответ киваю. Рис, огибая меня, возобновляет путь в известном только ему направлении, и когда я сама собираюсь уходить, он вдруг оборачивается и произносит:

– Вы двое очень милы: ты и Родя. Мне, наверное, не стоит этого говорить, но в будущем у вас родятся прекрасные дети, достойные своих родителей.

– Ч-что? – рассеянно переспрашиваю я.

Рис делает один шаг обратно.

– Ты любишь Родю, но не так сильно, как любишь того, кто никогда не ответит тебе взаимностью. Не храни его у самого сердца, освободи место и позволь занять его тому, кто действительно этого достоин.

Не давая мне опомниться, Рис бросает на меня последний взгляд, ухмыляется и пускается прочь лёгким бегом, как нашкодивший мальчишка подальше от места своего преступления. Смотрю ему вслед ещё некоторое время после того, как он исчезает за поворотом, и иду в сторону комнаты Алексея, думая о том, каким же на самом деле человеком была моя дальняя родственница.

Бена нахожу сидящим на полу перед кроватью, на которой лежат какие-то бумаги. Дверь в его комнату открыта нараспашку, и всё же я стучу, прежде чем войти. Но он никак на это не реагирует.

– Я сделал это, – бросает он, когда я останавливаюсь за его спиной. – Флакон лежит на подоконнике, но я пока не советую тебе его принимать.

– Почему?

Подхожу к подоконнику, беру флакон и размещаю его на раскрытой ладони. Мелко порезанные и уже знакомые мне белые лепестки плавают в светло-сиреневой жидкости. На дне флакона бурым осадком лежит ещё какой-то ингредиент, о природе которого мне почему-то совсем не хочется знать.

– Побочные эффекты включают в себя отторжение любой магии, – отвечает Бен с запозданием. – И я не до конца уверен, касается ли это магии Нитей Времени.

– Хочешь сказать, выпив его, я могу отправиться обратно в наше время?

– Не совсем. Скорее, воспоминания Аполлинарии выйдут на первый план, отодвигая твоё собственное мышление. Есть вероятность, что это закончится полной потерей памяти.

– Или сумасшествием, в случае, если мне придётся мысленно сражаться со своей бабушкой за место в собственной голове.

Бен встаёт с пола и грустно качает головой.

– Уж лучше пусть Христоф сделает тебя своим злобным напарником – из подчинения хотя бы есть шанс вернуться.

Я бросаю быстрый взгляд на флакончик.

– А что, если оставаться собой – это мой единственный шанс контролировать действия Риса и не дать ему зайти слишком далеко?

Бен ничего не отвечает, лишь шумно выдыхает и запускает пальцы в волосы. У Алексея они светлее, чем у самого Бена. Мне представляется, что они пахнут осенним солнцем, ванильным кремом или древесиной.

– Слушай, – после небольшой паузы, в течение которой он только лишь чудом не замечает, как внимательно я его разглядываю. – Слушай, – повторяет тише. – Мы не можем так рисковать.

– Вы и не будете, – напоминаю я.

– Ты забыла, как я говорил нам всем держаться вместе?

– Даже если вы почувствуете, что меня ранят, вы сами по сути будете в порядке, Бен.

– Но я не могу позволить тебе страдать за нас троих.

Я не спрашиваю почему, хотя, чего скрывать, уж очень хочется. Бен не жаловал меня, когда мы познакомились, да и после, несмотря на достаточное для притирки друг к другу время. Мне удалось найти язык со всеми или хотя бы окончательно понять, что за отношения будут между нами складываться, но с Беном… Это как заказывать блюдо дня в ресторане, не заглядывая в меню: кто знает, будет ли это картошка, которую я обожаю в любом виде, или рыба, которая из-за аллергии способна меня убить?