Текст книги "Нун (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

И да – хоутские рыбные рестораны были чудо как хороши.

Сейчас из окна Том видел скалистую желто-серую череду маленьких заливов, гротов и пляжей, затем – гавань с причалом для яхт и пристанью для маленьких рыболовецких судов. Коллинз вспомнил, что где-то на Западном пирсе, возле хранилищ с рыбой, находится место, куда часто приплывают морские тюлени, и туристы всегда там толпятся, чтобы покормить их.

Территория раскопок лежала неподалеку от старого разрушенного аббатства с прилегающим к нему еще действующим кладбищем. Жить участники экспедиции должны были в маленькой гостинице (слава богам, никаких палаточных лагерей!), которая тоже находилась недалеко от аббатства.

Том порадовался наличию отеля, пусть даже дешевого: солнечное утро осталось позади, сгустились облака, начался мелкий противный дождь.

Число участников экспедиции, по мнению Коллинза, было слишком велико, чтобы не привлечь внимания жителей городка, да и всего полуострова без исключения. Почти тридцать человек – незаметной эта группа по определению быть не могла. Несколько ученых-археологов, пара историков, художник, архитектор, антрополог, несколько профессиональных землекопов, несколько давно прикормленных Британским музеем волонтеров, два фотографа – от ирландской и британской стороны, геодезист и, наконец, журналисты. Да, Тому не пришлось страдать в одиночестве, его коллегой оказался рыжеватый бывший военный лет сорока, коротко стриженый, со светлыми голубыми глазами и повадками бойца спецслужб. Такие обычно нравятся женщинам и вызывают доверие у мужчин.

С начальником экспедиции все сложилось непросто: обе стороны предоставили своих руководителей, и Коллинз уже предвкушал постоянную грызню, учитывая снобизм хорошо знакомого ему Форестера, направленного от Британского музея, и жаркий нрав ирландцев, известный любому на этой планете. Однако реальность ожиданий не оправдала – ирландский археолог оказался флегматичным, как старый тюлень, огромным бородатым дядькой в бесформенной одежде, к тому же изумительно молчаливым. Звали его Боб О Грейди. Форестер сходу воткнул в него две словесные шпильки, но не увидел ни малейшего эффекта. А разве интересно подначивать дерево или камень? Так все и разрешилось.

Рыжеватого журналиста звали очень традиционно – Патрик О Доннелл. И штормовка на нем была зеленая, все по книжной традиции: рыжее и зеленое. C Коллинзом они быстро сошлись еще в автобусе, за ужином сели за один стол, с живостью обсуждая загадку трансваальских шаров, вмурованных в пирофиллит. Патрик утверждал, что это просто загадочные формы металлических вкраплений в породу, но Тому больше импонировала теория циклического развития цивилизаций. Ему нравилось думать, что за тысячи лет до каменного века десятки рас уже расцвели, достигли пика развития и пропали в дыму времени. И только изредка кто-то находил следы их существования, противоречившие всем линейным теориям, – такие, как эти шары: металлические, явно рукотворные, застывшие в осадочной породе возраста примерно двух с половиной миллиардов лет. При этом шары были такими твердыми, что даже сталь не оставляла на них царапин.

Коллинз всегда хотел стать свидетелем подобных раскопок. Только, похоже, теперь теория циклического развития цивилизаций для него лично подтверждалась несколько иным образом.

Состязаясь в остроумии с Патриком, рассыпая вокруг тонкие улыбки, поглощая жареную рыбу и бутерброды, Том все время чего-то ждал. Да еще татуировка с самого приезда в Хоут непрерывно жглась, будто он держал за пазухой горячий камень.

– Ребята, завтра встаем рано, так что не засиживайтесь в баре. Пойло здесь крепкое, – это подошел к ним Форестер и счел нужным дать ценные указания.

Форестер был достойным выкормышем Вейка и даже некоторые его интонации перенял. Отец его прославился тем, что сразу после войны отрыл один из первых кладов в Снеттишэме, на обычном крестьянском поле – целую кучу торков. Форестер-младший перешел Британскому музею по наследству, попал в лапы к Алану и теперь пользовался всеми благами, которые давал сильный покровитель. Они с Томом были ровесниками и даже чем-то походили друг на друга: оба высокие блондины с голубыми глазами и изящными руками. Только вот у Райана Форестера и плечи были шире, и нервы крепче. Райан был из тех хладнокровных ребят, кто с одинаковой вероятностью и с одним и тем же выражением лица может вытащить тебя из пожара и пристрелить при необходимости. Женщины его обожали.

Но, как бы ни бесил Тома Форестер, спать все действительно ушли рано. Первый день, все жаждали, наконец, приступить – увидеть, почувствовать, причаститься. Хотя все равно журналисты серьезно приложились к бутылке местного крепчайшего виски. Такой повод, о чем вы! Просто нельзя не выпить.

***

Раскапывали с виду не очень большой холм. Однако можно было предположить, какой высоты он был в пятидесятых годах до нашей эры – скорее всего, с него прекрасно обозревались и пастбища, которые лежали тогда вокруг внизу, и лес, и море, и скалы. Внутри холма обнаружили большую залу, окруженную сетью камер поменьше, вокруг холма можно было различить следы круговых укреплений. И хотя при прежних раскопках обнаружили какую-то кухонную утварь, все-таки здесь не жили, а служили обряды. Нашли также сказочный по красоте медальон: сердцевиной ему служила серебряная пластина с ажурным трискельным орнаментом, вокруг шел бронзовый обод со вставками из эмали.

Вокруг медальона сразу же начались пляски. Он вызвал торжествующий вопль, только лишь блеснув из серой массы пыли, каменной крошки и земли, а дальше переходил из рук в руки: волонтеры чистили его подрагивающими пальцами, фотографы – обе молодые женщины – устроили целую фотосессию, Райан с большим любопытством вертел перед глазами, даже молчаливый Боб снизошел до того, чтобы величественно кивнуть.

Вечером всей компанией собрались в баре отметить первый день. Отмечать было что: откопали, конечно, лишь малую часть зала, но этого оказалось достаточно, чтобы понять – помещение имело круглую форму, кроме того, обнаружился желоб для воды, явно искусственного происхождения. Уже под конец тяжелого дня боги послали археологам совсем уж невероятное везение – показался фрагмент каменного алтаря, сплошь покрытый вырезанными рунами. Тут Том мысленно горячо поблагодарил первую экспедицию, которая провела самые скучные поверхностные раскопки и открыла прямой путь к сокровищам. Даже у молчаливого Боба светилось лицо, когда он рассматривал кусочек алтаря. Только вот Райан Форестер отреагировал на находку как-то странно.

– Неметон, – заключил он. – Но какой-то чудной. Раньше мы находили на этих землях грубые каменные круги, бревна, земляные валы… Находили шахты, куда сбрасывали жертв, черепа людей и животных, плетеные хижины… Желоб еще можно объяснить – допустим, так друиды позволяли течь священной воде, но алтарь… Такой тонкой работы. Знаешь, Боб… я бы предпочел найти черепа.

– Считал друидов грубыми каннибалами? – поинтересовался О Грейди. – А я вот напротив, поэтому нисколько не удивлен. Все логично. Желоба для воды, а наверху, очевидно, росла священная роща. Это святилище, а не дольмен. Так что алтарь здесь вполне уместен, а то, что это не просто куча камней… – ну уж извини. Видел, как тонко выделан медальон?

– Это меня тоже напрягает. Как-то слишком близко к поверхности мы его нашли.

Боб пожал плечами.

– Ты из тех, кто везде ищет ложку дегтя, Форестер? Узнаю английское занудство.

– А ты ничего не чувствуешь? Никакого негатива?

Боб поморщился и махнул рукой.

– Я чувствую восхищение работой древних, вот что я чувствую. Если речь об энергетике места, то да, конечно, ощущаю. Здесь творили обряды, Форестер. Здесь была магия. Чему удивляться?

– Была, – эхом повторил Форестер, скривил рот и надолго замолчал.

***

Вечером Райан тоже оставался замкнут – правда, никто не обратил на это внимания: он вообще говорил мало, хотя флегматиком, в отличие от Боба, не был. Просто не привык разбрасываться словами: обычно сразу делал, а не рассуждал. Коллинза чем-то и отпугивал, и притягивал этот парень – какой-то внутренней силой или чутьем, что ли. И вечером они с Патриком как-то незаметно к нему подсели.

– Чего грустишь, Форестер? – похлопал его по плечу Патрик. – Друидские боги, кажется, благоволят нам!

Журналиста уже порядком развезло, и личное пространство перестало для него что-то значить, поэтому он склонялся к начальнику экспедиции все ближе и ближе.

– А ты знаешь друидских богов? – поднял глаза на него Райан. – Удивительно, потому что ученые до сих пор ломают копья на этот счет. Духи природы? Будущие скандинавские боги? Туата де Данаан? А ты, значит, уверен, кто они такие. Да они тебе еще и благоволят.

– Я верю в Спираль Аннуна, если хочешь знать, – осклабился Патрик, и взгляд его сверкнул как-то уж слишком остро для захмелевшего человека. Да и сам голос незаметно изменился, стал глубже и мелодичнее, и Том поймал себя на том, что покачивается в такт словам, будто змея в корзинке. – Я верю в Страну юности, где живут без скорби, без печали, без смерти, без болезней, без дряхлости… В эту страну иногда можно перенестись живым, а иногда можно даже вернуться оттуда. А можно и не вернуться… Особенно в эту пору, да ты и сам знаешь…

– Красивые сказки, не более того, – холодно ответил Форестер и отхлебнул местного эля. – Не верю я в такую приторную сладость.

– В эту пору? – бездумно переспросил Коллинз, почему-то намертво застряв на отдельной фразе.

И тут же услышал, как будто вату из ушей вынули, хор тысяч голосов: то ли шепоты леса, то ли вой волков, то ли скрежетание когтей, то ли пение флейты, а вернее все вместе. Все это такой волной ударило в голову и растеклось по венам, что Тома подбросило на месте.

– А ты оглянись, – весело посоветовал Патрик.

Глаза у него стали слишком яркими, горели, как у кошки.

Сумрачный бар был уставлен красными светильниками и огромными желтыми тыквами, демонстрировавшими горящие свечи в прорезях кривых ртов. Тут и там лежали подносы с яблоками и орехами, сушеными травами, диковинными кривыми фигурками из коряг, шишек и желудей. Свечей вокруг было наставлено – как в соборе на королевское венчание.

Какой же идиот, боже. Какой идиот. Как он мог забыть про Самайн?

– А что это у тебя в руках, Райан? – сладко поинтересовался Патрик, суя свой любопытный нос чуть ли не в ладони Форестеру. – Не веришь в красивые сказки? А сокровище-то выпустить не смо-о-ог…

И тут Том увидел.

Райан держал под локтем маленький полиэтиленовый пакетик, вроде тех, в какие кладут пуговицы в магазинах тканей, – только в этом лежал тот самый трискелион, который они откопали сегодня.

Форестер вдруг потемнел лицом.

– А я не любуюсь. Не то что-то с ним. Он меняется. Цвет поменял.

– Почистили волонтеры, вот и поменял, – заметил Том. – Или опасаешься, что перестарались? Содрали эмаль?

– Чистка здесь не при чем, – как-то скучно сообщил Райан. – Эмаль мутной была, а теперь яркая. Черная и зеленая. Как новая. Словно только что сделали.

– Достань и покажи, – нетерпеливо потребовал Патрик, и Том с удивлением на него посмотрел – слишком жадным это нетерпение ему показалось.

Форестер насмешливо на них обоих взглянул.

– А вам не кажется, что не стоит лишний раз мусолить руками редкий экспонат?

– А что ж ты его взял тогда, несмотря на строжайшие инструкции, да еще в бар потащил? Волонтеров бы расстрелял за такое лично, не сомневаюсь. Ну, давай же, мы посмотрим. Может, паранойя у тебя развилась, Форестер. Переутомился в своем музее. Всегда, говорили нам, стальным парнем был, а тут на тебе – струхнул на раскопках из-за бабушкиных суеверий, – глумился О Доннелл.

Райан покачал головой, но медальон, тем не менее, медленно вынул из пакетика.

– Вот, смотрите… Видите? Ай! Сучий потрох!

И он выронил трискелион на стол, встряхнув пальцами.

– Что?! – рванулись к нему журналисты.

– Жжется! – изумленно объяснил Райан. – Он жжется! Да что это такое-то…

– Том! – тихо сказал в ухо Патрик. – Возьми медальон!

– Но он же… Господи, Форестер! Тебе плохо?

Райан побелел, под глазами за долю секунды нарисовались черные круги, как у тяжелобольного, он хватал воздух ртом и рвал воротник своей белой рубашки.

– Я… пойду на воздух… – прохрипел он. – Свечи эти, запахи… и алкоголя слишком много…

– Хорошая мысль! – быстро сказал Патрик и подхватил Форестера под локоть, почти выволакивая из-за стола. – Свежий воздух нужен, конечно, духота невыносимая! И эль тут зверский просто! А день был тяжелый…

Коллинз подумал, что никогда еще не видел такой плохой актерской игры. Даже в школьных спектаклях в младших классах.

– Возьми медальон! – снова и уже очень зло прошипел журналист. – Возьми, Том! А то украдет кто! Все уже пьяные, посмотри вокруг… Это же Содом и Гоморра!

И увлек удивительно безвольного Форестера за собой.

Том оглянулся – вокруг все действительно сильно напились: слишком громко болтали, слишком неуклюже переминались с ноги на ногу, имитируя танцы под однообразные мелодии музыкального автомата; девицы-фотографы и пара студенток-волонтеров уже вовсю сосались с мужским составом экспедиции.

Все это выглядело так нереально, что Том ощутил жаркие толчки крови в висках. Он видел себя будто бы в центре картины, изображавшей вакханалию, и в глаза ему бросились непостижимые вещи. Не только женщины и мужчины одаривали друг друга жестами недвусмысленного внимания, он заметил и мужские ладони на мужской же ширинке, и его аж пошатнуло от всего этого, точно крупным планом взятого невидимой камерой, установленной прямо у него в глазу. Но самым ярким и бьющим наотмашь по рассудку кадром стал сверкающий медальон на темном столе – в свете свечей он прямо-таки испускал сияние.

Коллинз осторожно протянул руку и потрогал его кончиком пальца – вовсе не хотелось получить ожог. Но медальон был не обжигающим, а просто теплым, точно живым. Он испускал ровное, приятное тепло, и Том взял его в ладони уже без страха. И тут же почувствовал невероятное блаженство. Оно было таким сильным, что походило на оргазм. Но вот первая острая волна схлынула, и Том ощутил согревающее спокойствие, словно бы кто-то восполнил его почти забытую утрату. Точно ему вернули что-то, чего он лишился когда-то очень давно, так давно, что и сам не помнил.

Даже не задумываясь о том, что делает, Том оторвал шнурок от капюшона худи и продел его в медальон, а потом повесил себе на шею – под рубашку, под майку, прямо на обнаженную грудь.

Однако блаженным ощущениям не суждено было долго продлиться – Коллинз ведь совсем забыл о татуировке, а тут она зашлась такой пульсацией и таким жжением, что Коллинз с воплем схватился за сердце. Ему казалось, его рвет на части, да так безжалостно, что хотелось выть. Он едва успел опереться ладонью на край стола и стал оседать, понимая, что никто его не услышит среди всеобщего гама, усилившегося вдруг во сто крат, не услышит в безбожном бубнеже и треске музыкального автомата… но тут чьи-то руки подхватили его.

– Патрик? – с удивлением просипел Том. – А где… где Райан?

– О, с Райаном полный порядок, – пропыхтел журналист и подхватил Тома покрепче под мышки. – Сейчас меня гораздо больше интересуешь ты, Том. Райан никто для нас.

– Для вас?

– Для нас, – непонятно поправил О Коннелл, хотя с чего бы Тому притворяться, что он не понял?

Так глупо попасться сразу во все расставленные ловушки.

Он даже не сопротивлялся, когда Патрик волок его во двор, пару раз стукнув о притолоку низкой двери, и уж тем более не сопротивлялся, когда тот рванул на нем рубашку и крепко притиснул ладонь к сердцу, задев одновременно и татуировку, и медальон.

– Патрик? – выдавив слабую улыбку, прошептал Том. – Уж в тебе-то я был уверен, что ты по девочкам…

– Замолчи, – шикнул О Коннел, и тут Том заметил, что уши у него заострились.

Где-то завыла собака, и Том сразу вспомнил свой сон – и тут же подумал, что оказался в его продолжении, что на самом деле всего лишь заснул в баре пьяный и теперь лежит головой на дубовой столешнице и пускает на нее пузыри слюны.

Потому что все в одночасье слишком изменилось. Бар стоял не так далеко от места раскопок, и, насколько Том помнил, там находилась реденькая рощица, но сейчас на ее место выбежал густой, мощный лес, которого здесь несколько столетий не бывало, и что-то пело в этом лесу голосом без слов, било в ладоши, свистело, аукало, плакало и хохотало. Том с ужасом увидел, как в вечернем тумане мелькает то огромное лицо с глазами как два изумруда и длинными серо-зелеными волосами, то сразу десятки кривляющихся рож, одни – с козлиными рогами, другие – чудища, заросшие шерстью, а третий просто кто-то маленький с белой бородой. А посмотрев в небо, где уже плыла блином луна, Том вообще готов был потерять сознание: в неверном свете виднелись очертания огромных быков, топтавшихся по кругу, а потом вдруг быки превратились в гигантские клоки шерсти, которые разлетелись по всему прозрачному темному небосводу.

– Ну же? – понукнул Патрик, вырывая из транса, хотя Том и не понимал, чего от него хотят. – Говори! Говори же! Вот проклятый друид! Проклятущий маг! Вспоминай же, пока я удерживаю печать, мне больно, мать твою!

И тут Том увидел, как по руке журналиста, все еще прижатой к его груди, под кожей бегут какие-то черные ручейки – змеятся, подобно веткам деревьев, повторяя очертания вен. Эти «змеи» явно причиняли страшные страдания: уши у Патрика стали совсем острыми, а глаза – совсем страшными, лицо исказилось от боли, он шипел, но руку не отпускал.

– Скажиии! – завопил он, переходя на жалкий скулеж. – Открой его! Тоооом!

– Аннун немед мессида манааанн! – выдохнул Том и снова поразился звучанию своего голоса, страшного и певучего. – Аннун немед!

Патрик как-то нелепо скрипнул и без чувств упал к его ногам. Смотреть на него было страшно – он напоминал почерневшую головешку.

Том и не смотрел.

Он даже переступил через него – О Коннел как-то резко перестал его интересовать.

Он смотрел на зеленые вершины деревьев, подступивших к самому бару. Эти самые вершины вдруг согнулись и затрепетали под внезапно налетевшим ветром, заметались по фону с невероятной быстротой темнеющего неба – откуда ни возьмись наползали тучи, которые становились все больше, все чернее, так что сама земля засияла белесым призрачным светом на фоне темных небес, показалась серебряной. Сумрак расколола фиолетовая молния, потом еще одна и еще – быстрыми ослепительными зигзагами, а через несколько секунд грянул гром такой силы, что, казалось, маленькие дома поселка позади Тома обрушились все разом. Следующая молния попала прямиком в одно из деревьев, и оно загорелось.

– Господь всемогущий, – потрясенно прошептал Коллинз, завороженно глядя вокруг. – Не может этого быть… Не может быть!

Однако дерево пылало, как самое прямое доказательство, пока с неба не обрушился ливень невероятной силы, который погасил пламя, но зато заволок все вокруг сплошной пеленой. И эту мрачную пелену по-прежнему рассекали молнии, словно кто-то большой периодически с яростью чиркал огромной спичкой. С треском обламывались сучья, листья несло потоком воды, обуглившаяся крона сиротливо чернела в сизом сумраке, и в окна бара заливались маленькие водопады …

Том стоял и впитывал бурю всем своим существом, чувствуя, как проникает в него что-то невыразимо древнее и родное, неизъяснимое. Он точно возвращался в колыбель, в родную стихию, в те времена, когда вещи и явления имели другие значения, другие имена. Вернулась магия мира, такого мертвого и пластмассового еще несколько мгновений назад…

Кто такой был этот Том Коллинз? И был ли он на самом деле? Его личность еще тлела, но почти истаяла под напором – нет, под коварным объятьем – другой личности, вечной и неизбывной. Том пока не был с ней знаком, но она заполняла его – каждую клетку, каждый волосок, будто каким-то сладким ядом, ядовитым счастьем, и он смеялся во все горло.

Сзади слышался какой-то грохот, уханье и голоса, визгливые, как у древних старух, но Тома они больше не пугали. Он не оборачивался, не дрожал, он стоял и с тихой улыбкой смотрел, как поднимаются в воздух камни неметона. И никаких раскопок не понадобилось, думал Том остатками человеческого разума. Каким же надо было быть глупцом, чтобы думать, что понадобятся кирки и лопаты.

Камни некоторое время кружились в воздухе, внося свою лепту в танец ветра, дождя, мечущейся сорванной листвы, но потом все стихло, и Том увидел грубую арку, сложенную из опустившихся друг на друга камней. Трискелион на груди накалился, но кожи не обжигал, а татуировка молчала, словно ее затушили навсегда.

Том улыбнулся и шагнул во врата.

Глава 8

Обернувшись, он моргнул – хотя и готов был к перемене пейзажа, все же исчезновение бара и поселка за спиной заставило спину покрыться мурашками.

Впереди лежали сумрачные холмы, освещенные зеленоватым, призрачным светом, и тянулись они по одной линии, насколько хватало глаз. За холмами в некоторых местах просматривалась серебряная гладь озера, сияющего, как инопланетное зеркало, но оно лежало далеко, очень далеко. В воздухе без всякой опоры плавали и кружились белые и розовые огоньки. Откуда-то доносилась музыка, словно кто-то нежно играл на свирели. Правда, иногда свирель фальшивила, и тогда ее звуки когтями царапали по ушам и по сердцу.

Прямо перед ним стоял большой каменный дом – очень старый, но добротный, как сейчас бы сказали, «с подражанием готике» – под крышей виднелись круглые слуховые окошки, готические витражные розы. Дом странным образом был окружен отдельным сиянием, словно его обливало специально для него низвергавшимся с неба винным закатным светом, каким-то лихорадочным, слегка безумным. Кроме того, был опоясан садом – старым и запущенным, где полно было покрытых мхом кочек и странных камней, в которые Коллинз почему-то вглядываться совсем не хотел.

Умирающее солнце заливало все вокруг дрожащими лучами, и от этого листва яблонь казалась на просвет выточенной из янтаря, а ветки – выкованными из меди. Деревья и трава под ними были усыпаны налитыми пурпурно-зелеными яблоками.

Ближе к дому, во дворе, стояли три большие деревянные кадки, доверху заполненные дождевой водой, в которой тоже плавали яблоки, словно живые, колышась под порывами ветра. К одной из кадушек Том все же присмотрелся и тут же пожалел об этом: там, среди яблок, плавала женская голова, волосы вились черными водорослями среди глянцевых яблочных щек. Вдобавок голова вдруг открыла глаза и залихватски Тому подмигнула.

– Поприветствуй сестрицу, что же ты стоишь, как истукан, – насмешливо сказал кто-то сбоку, и Коллинз поднял голову.

Перед ним выстроились в ряд три молодые девушки в длинных черных бархатных платьях – весьма поношенных, украшенных пожелтевшими, видавшими виды кружевами. Вообще, создавалось ощущение, что платья всем девицам не по размеру – одной велико, второй мало, у третьей рукава едва доставали до косточек запястий, так что руки казались излишне длинными. Девицы еще и причесаны были еле-еле – густые и пышные (рыжие у всех трех) волосы так и норовили вырваться из-под небрежно воткнутых в прическу шпилек.

Одна в руках держала крошечного козленка, ослепительно белого, с длинными прозрачными розовыми ушками, которые были, кажется, длиннее его узкой мордочки. Юбку ее задумчиво жевал еще один козленок, тоже белый, но постарше, и можно было разглядеть, как из его курчавой шерстки пробились уже два недлинных рожка.

– Встречаете с почестями? – попробовал улыбнуться Том.

– Я думала, он будет постарше, – как-то лениво и скептически сообщила одна из девиц другой.

– Зато смотри, какое фарфоровое личико, – заметила вторая. – Его словно бы лепили две лисы, такая лукавая острая мордочка.

Том, если честно, ожидал другого приема. Не то чтобы более почтительного, нет – но объясняющего некоторые вещи, что ли.

– Что я должен сделать?

– Зря ты это, Роуз, – снова бросила одна девица в другую словами, точно шариком для пинг-понга. – Молодой, да умный. И сила у него есть, большая сила. Просто память его спит крепко.

– Ты долго играешь, Том, – сказала третья, выпустила козленка в траву и шагнула вперед. – Вспомнил бы быстрее, и жизнь стала бы веселее. Я понимаю, Вечный друид силен, и знак он тебе поставил сильный.

Она поднесла изящную маленькую ладонь к груди Тома и тут же с шипением ее отдернула.

– Такой сильный, как ты носишь его на себе, мне и представить страшно! Даже Хранителя тебе нашел, как мне шепнули недавно. Но наш народец тоже не дремлет. Патрик, к сожалению, был да весь вышел, пока тушил твою печать. Придет в себя очень нескоро, если придет, конечно, жаль его. Только мы посильнее будем, и сейчас прекрасный час, чтобы окончательно разбудить твою кровь.

– Проведете меня за те холмы?

Все трое – и даже та, что в кадушке – скрипуче рассмеялись.

– Нам туда ходу нет, мы живем здесь, на границе. В наказание за некоторое слишком сильное веселье. Но и тебе туда ходу пока нет, дорогой, слишком много в тебе от человека. От того нервного и трусливого человека, каким ты был.

Прежний Том возмутился бы и оскалился, но сегодняшний Том только сжал в нитку губы.

– Ты будешь играть дальше, Том, и когда-нибудь туда обязательно попадешь. А сегодня хорошая ночь для первого знакомства, и обещаю, мы повеселимся, – игриво подмигнула Роуз.

– И тебе понравится, – так же подмигнула вторая.

Третья просто улыбнулась, взяла его на руку и повела в дом.

Голове в кадушке меланхолично смотрела им вслед.

***

Том орал не переставая. Иногда, опомнившись, затыкался, оглохнув от собственного крика, но не выносил молча и трех секунд – рот снова сам собой открывался и извергал вопли, иначе было невыносимо.

Он даже не мог сказать, от чего так извивается – от боли, от жара, от наслаждения, от переполнявшей его чужеродной силы. Начали ведьмы с ним на огромной кровати с балдахином, и Том было пошло ухмыльнулся при виде этих декораций, но мало-помалу декорации рассыпались, и теперь его елозило спиной по сырой траве, а над ним качалось огромной красной чашей небо, по которому метались верхушки яблонь.

Рыжие оторвались всласть – Том чувствовал себя кишками, выпущенными наружу, измочаленным куском мяса, побывавшим в пасти у стаи собак. Если раньше он был уверен, что уже участвовал в оргии, то сейчас понял, что был наивен, как дитя. Столько боли за несколько часов ему не доводилось терпеть ни разу, даже когда его избили завернутым в ткань обрезком трубы отморозки, нанятые недовольным его статьей бизнесменом. Но при этом он и кончил бесчисленное, как ему казалось, количество раз.

Он даже не мог различить теперь своих желаний – хотел бы он, чтобы это закончилось, или хотел, чтобы это продолжалось, или хотел умереть, или хотел чего-то большего, если бы его тело сумело это вынести. Страшная похоть разрывала его на части; ему казалось, если бы сейчас прилетел дракон, или появился оборотень, да хоть сам лесной царь, Том бы с жадностью принял любого из них, любое чудовище, втайне он даже жаждал этого, но плоть требовала пощады, и поэтому Том только вопил, будто его резали. Впрочем, резали его тоже.

– Ну что, остроносенький? – наконец спросила одна из троицы, целуя его во влажные кудри, прилипшие ко лбу. – Хватит с тебя?

Том заторможенно кивнул. При всех его кошмарных желаниях до смерти было рукой подать, и это даже ведьмы понимали.

– Человек бы на твоем месте давненько испустил дух, – утешила его вторая красотка и прибрала волосы, снова заколов их в небрежный пучок.

Они были очень красивы сейчас, сверкающе-рыжие, с яркими глазами, с нежной кожей, но показалось Тому или нет, что он видел иногда злобные оскалы вместо девичьих лиц? Это было неважно. Он же и сам теперь был не от мира человеческого.

– Я возьму одну из вас обратно, – сам не ожидая, хрипло сказал он – или же не он, а кто-то, находившийся в его теле. – Она пройдет со мной через границу. Сами выбирайте, кто.

Рыжие переглянулись и начали шептаться. Потом сестры одновременно показали пальчиками на Роуз, а та кокетливо опустила роскошные ресницы, точно девица на выданье. Впрочем, Том и так уже откуда-то знал, что это будет Роуз.

– Ты мне пригодишься, – сказал он. – Лепрекон, кажется, мертв, а вы же знаете, что Друид приставил ко мне Хранителя. Вот Роуз и будет настороже. Я хочу равновесия сил.

– Знаааем мы про вервольфа… – скривилась Роуз. – Только, дорогуша, я ведь тебя одного в холодной постели ночью не оставлю. И это будет не одна ночь.

Том со стоном поднялся и сел, оглядываясь в поисках одежды. Вокруг как-то очень быстро становилось темно.

– Как-нибудь справлюсь, – ответил он.

Ведьмы зафыркали, зашуршали приглушенными смешками, зашептались на ухо, точно обычные девчонки, только вот Том сильно подозревал, что этим девчонкам лет под тысячу.

Не переоценил ли ты своих сил, Том?

Не переоценил, пробурчала его вторая сущность. Эта красотка будет хорошей охраной, и время мы с ней проведем неплохо.

Глава 9

Пашка всегда любил этот день, хотя даже не помнил, когда начал его осознавать. День Вечного Шутника Джека, который однажды дошутился.

Его веселил весь этот антураж – в кофейнях и барах обычно выкладывали огромные тыквы с кривыми ртами, зажигали цветные свечи, вешали страшных кукол на стены и под потолок, персонал ходил в масках или с разрисованными лицами. А в последнее время, когда он заинтересовался друидами, у него прямо в животе подрагивало при мысли, что Самайн, ну или Хэллоуин, как большинство его называло, приближается.

Только вот между Самайном и Хэллоуином лежала пропасть, теперь Пашка понимал.

Волнение было радостным, хотя и немного детским, Пашка отдавал себе в этом отчет. Будто бы ему десять лет и он до сих пор верит в монстров из детских страшилок.

Хотя те страшилки, которые любил рассказывать Глобус – тот еще любитель саспенса, ухитрявшийся каждый свой урок превращать в триллер, к детским вовсе не относились. Дома у культуролога наверняка целая комната была набита раритетными ужастиками, каких в Сети уже не найдешь. Не говоря о перегруженной памяти ПК.

При этом смело утверждать, что с головой у Глобуса все плохо, не получалось. Он был одним из тех людей, что умело шифруют свои отклонения. Если и социопат, то высокоразвитый. Из него вышел бы хороший режиссер хорроров, это все признавали, но на уроках сидели раскрыв рот. В смысле выбора профессии Глобус определенно был в полном порядке.

Благодаря ему Пашка много разного узнал и про Самайн, и про друидов – такого, что, если выражать в цвете, оказалось бы кроваво-красным. И теперь еще больше жаждал съездить в места, якобы связанные с друидской магией: Ньюгрендж, Лугкрев, Мас Хоу, Холм Тары…