Текст книги "Нун (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Старик хмыкнул и уставился на него, как филин.

– Говорят, что это и есть нирвана.

– Говорят?..

– Сверхтайный уровень – это умение менять реальность при помощи игры. Но тогда мастер го перестает быть человеком.

– Им овладевают злые чары? – комически поднял брови Том.

– Можно и так сказать, – кивнул старик. – В тебе остается все меньше человеческого и все больше другого.

– Какого другого?

– Того, что заставляет тебя думать иначе. Ощущать себя чем-то более древним. Не частью этого мира, а тем, что призвано им управлять.

– Вы меня совсем запутали, – пожаловался Том. – Я уже смысла не вижу во всем этом. Я ошибся, видимо…

– Может быть, может быть, – проговорил старик. – Я буду даже счастлив, если так. Но даже если тебе покажется, что ты больше, чем есть… всегда помни о якоре.

Тут у Тома совсем в голове помутилось, он замолчал на несколько минут и, как ему казалось, совершенно машинально подвинул пару камней.

В виски долбили медные молоточки, а еще откуда-то донеслись необычные звуки – будто бы колокольчики звенели и кто-то играл на флейте, нежно, тонко, а потом раз – и зафальшивил, заскрипел несносно. И снова зазвенели колокольчики.

Том все больше хмурился, давно у него не случалось звуковых галлюцинаций. Духота здесь страшная, благовония, да еще китаец болтает без умолку – разве пожилые китайцы не должны быть молчаливыми и благостными? Якорь какой-то…

«Эмаааайнпблааааххххх, – вдруг зашипело у него в голове, точно где-то совсем близко волны с яростью набрасывались на скалистый берег. – Эмаайнннннннннннааблаааахх….»

И яркий, одуряющий аромат цветущих яблонь вдруг накатил, и запах моря, такой явственный – Том не мог его спутать ни с чем, запах свежести, йода, соли, гнилых водорослей...

– Якорем обычно называют то, что связывает тебя с жизнью, самое крепкое, самое дорогое… – медитативно вел свою песню старик, и это начинало Тома смешить сквозь шум в голове и боль, будто какое-то презрение в нем вдруг зашевелилось, еще полусонное, как медленно поднимающий морду черный пес. – У тебя же есть хорошие воспоминания? Близкие люди? Чувства?

– Нет, – ответил Том, сжав зубы.

И правду ведь сказал.

Ну а кто? Родители умерли. Сестра давно живет в другой стране, они звонят друг другу только на Рождество и дни рождения. Джейн? Смешно. Он бы не возражал, если бы она прямо сейчас умерла.

И Том положил еще один камешек.

Ну, может, не умерла, опомнился он. Может, просто-напросто исчезла, а не ждала его вечером в спальне в «удобной, но стильной» пижаме от Frette и с неизбежным ноутбуком на коленях. Что-то ему стало недоставать воздуха рядом с ней.

Колокольчики зазвенели сильнее, и во флейту опять кто-то с силой подул. Теперь Том чувствовал сильный запах трав – и среди них был вереск, точно, он помнил его со времени своих поездок с археологами в Шотландию.

Подняв глаза, он вздрогнул – китаец молчал и напряженно в него вглядывался.

– Ты, между прочим, выиграл у меня, Том. О чем думал, когда двигал этот камень?

– Об одной женщине, – признался Том.

Старик еще больше помрачнел.

– Видать, время пришло, – сказал он. – А я надеялся, что оно никогда не наступит. Ты о ее смерти думал?

– Да, – потрясенно признался Том. – Но я же не всерьез…

– Всерьез, всерьез, – сообщил китаец, и Том вдруг с ужасом обнаружил, что он уже вовсе не похож на китайца.

Ничего восточного и миролюбивого не было в том сухом старике с белыми волосами, который сидел сейчас перед Томом. И одет он был иначе, чем раньше – в темный плащ допотопного кроя с капюшоном.

– У тебя будет якорь. Я сам тебе поставлю его, – непонятно сказал этот страшный старик. И только Том заподозрил неладное, как он выхватил из-за пазухи нож и с силой метнул Тому в грудь.

– Мы на страже этого мира, – донеслось вслед ножу шипение его владельца, совсем уж змеиное на слух Тома.

Коллинзу показалось – он крикнул так, что весь мир содрогнулся.

На самом деле он даже и вскрикнуть-то не смог – его отбросило от удара к стене, воздух из легких выбило, будто бы щелчком бога, и он мешком свалился на пол. Лежал, свернув, как беспомощная курица, голову набок, наблюдал за удалявшимися ботинками старика – темно-коричневыми, грубыми. На губах уже вскипела густая соленая жидкость – и, к сожалению, не было никаких сомнений в том, что это за жидкость.

Нож убийца небрежно вырвал из груди Тома и теперь уносил с собой.

А ножичек-то, похоже, с золотой рукоятью, ценный, неожиданно подумалось Коллинзу.

Колокольчики по-прежнему звенели серебристым фоном, когда Том вдруг почувствовал, что очень устал. И закрыл глаза.

Глава 2

Он точно плыл по золотой воде. Она несла его мимо зеленых холмов и зеленых лесов. Он плыл и слышал сотни разных голосов, эхо которых набегало на него с этих благословенных берегов и оплетало его шелковой сетью.

Его качали волны неведомой реки, а над ним опрокинулось огромное бледное небо, по которому со страшной быстротой неслись облака. И чем дальше он плыл, тем сильнее звали его запахи трав, росших в этой зеленой стране, не имевшей ни края, ни имени, только пахла она медом, и молоком, и яблоками, и уже тысячи, а не сотни голосов шелестели вокруг, склоняя над Томом невидимые лица. Они звали его, эти голоса, звали страшно и сладко, так что дрожь проходила по всему телу. Походили они на змеиное шипение, и на пение птиц, и на шелест вереска на ветру, и на монотонную песню дождя, и на завывания ветра, и на звон маленьких колокольчиков, и на голос молодой женщины.

– Эмммммааааайн Эблааааах, – разбирал он в этом изменчивом шепоте, в мерцании небес и воды, – Эмааайнблаааааххххххххх…

И когда песня начала затихать, он болезненно застонал – не хотел, не хотел расставаться с этими голосами. Но что-то рядом с сердцем жглось и утягивало в темноту и тишину.

В лицо ему плеснули холодной водой, и он открыл глаза.

Кто-то тормошил его за плечи, кто-то расстегнул ему воротник рубашки, а он сидел за каким-то столом и, откинув голову, бездумно смотрел в темный низкий потолок и вдыхал вовсе не воздух, напоенный запахами диких трав, а воздух, пропитанный густым красным варевом сладких и острых соусов, куриного мяса и рисовой лапши.

– Да будь я проклят, – пробормотал он. – Будь я проклят! Я жив!

– Мистер Коллинз, а, мистер Коллинз, вам плохо? Что вы здесь делаете вообще? Зачем пришли сюда еще раз? – зачастил над ним кто-то участливо и недоуменно, и Том узнал – Бон.

Худое лицо китайца выглядело озабоченным, не ожидал Том такой участливости от осведомителя.

– Пришел поиграть с тем стариком, он меня тогда пригласил. Ты же был со мной, Бон, должен помнить.

– Какой старик? Не помню я никакого старика. Мы с вами один-единственный раз здесь были вместе и смотрели за той игрой, ну вы знаете. А у вас тут свои дела, оказывается, но я в них не лезу, мистер Коллинз, только что-то выглядите вы нехорошо. Опиум штука опасная, надо знать, у кого брать. Почему не сказали мне?

– Да какой опиум, хрен ты лысый, – разозлился Коллинз. – Я не наркоман, понял? Я пришел сюда играть в го, да с нами за одним столом сидел тогда седой старикашка с желтыми глазами! Он меня позвал, и сегодня мы с ним играли, да спроси у официантов, Бон! У всех тех, кто сидел и жрал тут эту вашу лапшу!

Бон похлопал глазами, и его лицо из озабоченного стало подозрительным. Словно цветной песок перетек из одной части бутылки в другую.

– Да я спрашивал, – тихо ответил он. – Все говорят, что вы пришли, взяли доску, которая тут лежала, и сами с собой тихо играли и что-то бормотали. А потом раз – и обморок. Все испугались. Никому не нужны здесь неприятности. Вы так долго не приходили в себя, хозяин мне позвонил, потому что я вас знаю.

– Неприятности им не нужны, значит, – усмехнулся Том. – Как мафия здесь играла на раздел города, это, значит, нормально, а как приличный человек сознание потерял – значит, это вне всякой нормы… Ты бы не пришел, меня бы завернули в полиэтилен и вывезли к Темзе, и разбираться бы никто не стал, так? – И тут Том спохватился. – Как это – играл один? Один?!

– Один, – подтвердил Бон, сочувственно на него глядя, и вся горечь многострадального человечества отразилась на его лице. – Вам отдохнуть бы, мистер Коллинз.

Том тупо оглянулся. В чайной было пусто, только в углу сидела пара медленно жующих лапшу пожилых китайцев, которые не сдвинулись бы с места, даже если бы земля под ногами у них разверзлась.

Бон очень внимательно на него смотрел.

– Я всех здесь знаю, мистер Коллинз. Никогда не бывало у нас старика, в одиночку играющего в го. И в прошлый раз мы были только вдвоем. Это все из-за жара у вас.

– Бон, тебя маразм уже настиг?! – зашипел Том. – Он подошел к нам после того, как мафиози…

– Тссс! – замахал руками Бон и быстро оглянулся по сторонам. – Никто к нам не подходил, мистер Коллинз. Вид у вас очень нехороший, вот и в голове все смешалось. У моей сестры была однажды страшная лихорадка, ей огромные летучие мыши пять ночей чудились, она все кричала и от них отбивалась...

– Ты что, намекаешь, что у меня не все дома? – воззрился на Бона Коллинз. – Этот старик все время тут сидел, его же все видели, не один я...

Бон смотрел на него с тем нечитаемым выражением, что у азиатов порой выражает крайнюю степень сочувствия.

И Том как-то разом остыл, обмяк и позволил Бону посадить себя в такси.

Уже в кэбе, привалившись головой к подрагивающему стеклу окна, Том думал, что, скорее всего, китаец прав.

Да, абсолютно прав, если отнестись к недавно случившемуся непредвзято. Все эти голоса, метаморфозы, творившиеся со стариком, но самое главное: нож в грудь, настоящее убийство, которое на поверку оказалось просто обмороком, а перед обмороком, конечно, Тома довели до ручки игры его собственного мозга...

Все логично. В мире нет никаких загадок, есть только психические заболевания. Надо показаться хорошему доктору. Все это может быть от переутомления, скрытый невроз, психика человека – такая хитрая материя... А то, что ему привиделись ирландские или какие там, шотландские, пейзажи, тоже объяснялось легко – его последняя экспедиция со знакомыми археологами как раз пришлась на коридорные гробницы, чему удивляться?

Да, заключил он, уже стоя перед собственной дверью, Бон прав. Самые большие страхи Тома обрели плоть: его бабушка закончила свою жизнь в сумасшедшем доме. Случилось то, чего он всю жизнь боялся. Раньше при одной только такой мысли страх накрывал его черным вязким облаком, будто лужей битума, но теперь, когда это случилось в реальности, он чувствовал оцепенение. И все-таки: какие яркие, живые картины дает больное воображение! Он все еще помнил золотой блеск ножа в воздухе, одно сплошное пятно молниеносного броска и удар, выбивший воздух из легких. Такое не забудешь.

И Том поневоле задался вопросом: а хотел бы он, чтобы все это случилось на самом деле?

Впрочем, тут же усмехнулся он, если бы все это случилось на самом деле, Том Коллинз уже был бы мертв. Еще никто не пережил удара кинжалом в сердце.

Тут он слегка отвлекся на проходивших мимо соседей, выгуливающих двух лабрадоров, поздоровался, обменялся с ними парой фраз о погоде, а потом мельком взглянул на часы – и чертыхнулся.

Он совсем забыл: сегодня вечером Джейн должна была зайти, чтобы вместе с Томом отправиться на открытие кошачьего кафе, где котовладельцы могли выпить кофе, пока их питомцы наслаждались специально выстроенными для них аттракционами, поедали дорогие корма и валялись на пуфах. Джейн гордо носила статус хозяйки огромного толстого кота, который, по мнению Тома, уже давно заслуживал хорошей порки. Поэтому идея кафе для котиков не могла ее не увлечь.

Том слегка сморщил переносицу – перспектива тащиться в кошачье кафе с Джейн его не радовала. Хотя кошек Коллинз любил. Все, абсолютно все кошки, с точки зрения Тома, были прекрасны. Они воплощали собой те идеальные качества, которыми должна была обладать идеальная женщина, но разве вы видели в современных женщинах мягкость, и плавность, и грацию, и независимость, которая бы не подавляла, а завораживала?

Только однажды, всего лишь однажды за свою богатую на романы жизнь Том был знаком с такой женщиной, но и тут его прибила ирония судьбы. Это была певичка-трансвестит в одном из закрытых парижских клубов. Она выступала с имитациями певиц прошлого, классических див – от Эдит Пиаф до Мирей Матье, иногда Марлен Дитрих, хотя ведь начиная с Марлен женщины, кажется, и начали терять мягкость...

Том часто сидел в том клубе и смотрел на нее – или на него? – и видел то желание нравиться, подлинное желание нравиться мужчинам, которого в современных женщинах давно уже не встречал. Испытывал ли он сам влечение к этой имитации, превзошедшей все оригиналы, Том не мог ответить однозначно. Но эта аура – обильных и душных клубов сигаретного дыма, золотистого мерцания свечей, запаха сладких духов, едкого пота и крепкого алкоголя – навсегда осталась в его памяти. И над всем этим на возвышении сцены – длинные черные перчатки, кружевное платье, туфли на космической высоты каблуках, ярко нарисованный рот и ресницы в блестках. И голос, который менялся каждую секунду, от хрусталя к бархату. Эта женщина – недоженщина – оставила в нем глубокое впечатление. Она как бы символизировала собой, что потерял мир.

Нынешние женщины... наверное, дело было в том, что они не хотели отдаваться. Они отдавались мужчинам, как будто платили долг – или, вернее, выполняли свою часть сделки, в обмен на то, чтобы мужчина выполнил свою. Это был постоянный торг. Современные отношения сводились к контракту, и любая женщина пристально следила за вами, как будто отмеряя невидимым прибором, а сполна ли вы выполнили свои обязательства? «Достаточно ли он был исполнителен, чтобы я тоже была исполнительна?»

Влечение, желание, страсть, влюбленность – то внезапное обжигающее чувство, лишавшее разом и сил, и рассудка, заставлявшее дрожать колени – все это ушло в прошлое. Секс стал уже даже не формой признательности, ибо в признательности есть человечность, нет, он стал формой кратковременной аренды чужого тела, из которого за минимальное время вы пытались извлечь максимум пользы. Но часто безуспешно.

Том и сам не знал, чего вдруг нашли на него подобные раздумья – вероятно, очутившись в собственном доме, он отвлекся от факта, что начинает сходить с ума.

В эту минуту в комнату неторопливо вплыл огромный кот с почти синей шерстью. Он молчал и крайне неодобрительно смотрел на Коллинза.

Значит, Джейн была уже здесь, хотя странно, что Фунт ходил по дому без присмотра. Обычно Джейн следила за своим «милым котиком» с большим рвением, чем иные мамаши следят за детьми.

Том вдруг остро пожалел, что дал ей ключи от квартиры. Ему показалось, что его самого Джейн не открывает, не раскрывает, а, напротив, замыкает на сотни ключей. Он уже забыл о многих эмоциях, которые раньше испытывал, так надежно они были заперты. Впрочем, такое с ним творила любая женщина.

Странно было и то, что Джейн не вышла ему навстречу, уже издалека начиная рассказ о реакции читателей на очередную свою колонку. Она всегда так делала, только заслышав стук двери и звук шагов. Голос у нее был глубокий и выразительный, как у актрисы.

Том преодолел несколько комнат, каждая из которых встретила его все той же тишиной, и вошел в главную гостиную. Там были распахнуты все окна, и поднявшийся ветер трепал легкие белые занавеси, они беспорядочно метались по комнате, застилая обзор, вздувались белоснежными сорванными парусами, наполняя собой пространство, а вместе с ветром в комнату летела водяная взвесь. И когда только успел начаться дождь?

Коллинз вступил в гостиную, как на тонкий лед, уже растревоженный бурей белых занавесей, но все же не готовый к тому, что они скрывали, от чего отвлекали. Некоторое время он просто стоял и смотрел, и белый шелк хлопал его по лицу. Потом медленно, по очереди, закрыл все три окна.

На полу лежала Джейн с окровавленной, пробитой головой, в густой темной луже, натекшей из-под затылка, а вокруг нее, как в страшной сказке о Снежной королеве, сверкали крупными алмазами осколки тяжелого старинного зеркала, ранее висевшего на стене рядом с камином.

Зеркало это, очень старое, в резной серебряной раме, досталось Тому от тетушки вместе с домом – высокое, от пола до потолка, с загадочной шоколадной амальгамой. Сколько лет ему было, никто уже не помнил, оно источало темную, но вместе с тем жутко притягательную энергию, и многие поколения не смели даже переместить его, не то чтобы снять. Висело оно всегда под неким углом, словно бы грозно нависая над комнатой, но вместе с тем было привинчено намертво, его держали особые металлические штыри по всем его углам и даже по центру.

Том очень любил это зеркало и никогда не сомневался в его устойчивости. Как оно могло упасть, не просто разбиться, а именно оторваться от стены и упасть сверху на бедную Джейн? Может быть, штыри устали от времени и ослабли? И почему он всегда был так уверен, что оно не упадет?

Он смотрел на мертвое тело, беспомощное, как все трупы, на бледное и удивленное лицо, будто бы Джейн так и не смогла поверить, что ее гибель так нелепа.

Чудно, но даже осколки зеркала были великолепны, точно сокровища каких-нибудь гномов или лепреконов, будто само стекло, из которого его сделали, вовсе не было обычным стеклом. Большой кусок откололся так удачно, что из него вполне выходило зеркало поменьше, но все равно внушительных размеров. Этот кусок переливался и звал, и Том понял, что не выбросит его, даже несмотря на злосчастную роль.

Кота придется оставить, мелькнула мысль.

Все же ему было жаль эту женщину.

Он не успел отследить, когда Джейн успела для него превратиться в «эту женщину». Не отследил и не придал этой переоценке значения. Он только что пережил собственную смерть, и чужая впечатлила его меньше.

А с зеркальным куском все же совсем чудно. По всем законам вероятности, зеркало должно было разлететься на осколки. Но как есть, так есть, Том не будет забивать глупостями голову, а просто позвонит в полицию и коронерам.

Черт его дернул сказать в трубку не просто «несчастный случай», а «скорее всего, несчастный случай, но это выглядит так невероятно», тем самым заронив подозрение в возможности убийства. Хотя какое убийство? Кто мог быть убийцей, кроме него самого?

А ведь старик спрашивал его, думал ли он о женщине и ее смерти. И он действительно думал, не просто думал – а в один короткий миг страстно желал.

До прихода полицейских он сидел на кухне и рассеянно гладил кота. Тот не проявлял ни малейших признаков беспокойства, развалился у Коллинза на коленях и урчал, словно так было всегда.

Когда в доме появились чужие люди, Том даже обрадовался. Не стал смотреть еще раз на Джейн, пока ее накрывали простыней и выносили, не стал наблюдать за детективом и криминалистом, пока те осматривали гостиную и «следы неожиданной трагедии», как написали бы газеты. Впрочем, еще напишут – Раннер заметная фигура, известный ресторанный критик, не какая-нибудь там продавщица овощей.

Позже детектив остался с Томом наедине, беседовали они в кухне. Коллинз сварил ему кофе и сделал пару тостов с сыром. От детектива исходила надежность, он внушал доверие, таким людям на роду написано служить полицейскими, спасателями, пожарными. Брутальный тип, лет двадцати семи-тридцати на вид, черные волосы, густые брови, хищные черты, покрытые темной щетиной щеки и подбородок, острые скулы и светлые глаза, не то зеленые, не то голубые. Как у древних кельтов, подумалось Коллинзу. Сложен детектив был отменно, и кожаная куртка ему очень шла, хоть сейчас в эротический календарь. Только все эти вольные сравнения сбивал хмурый вид детектива – физиономия его оставалась все это время мрачнее грозовой тучи.

– Тайлер Хилл, детектив, – буркнул он, как только появился, и прошел мимо Тома, как мимо мебели.

– Тоже пишете ужасы на досуге? – деревянно пошутил Коллинз, намекая на недавно прогремевший мистический роман «Рога» авторства Джо Хилла – сына Стивена Кинга.

Но детектив, видимо, был далек от мистического фэнтези, ужасов ему хватало на работе, поэтому зыркнул непонимающе и сердито.

И вот сейчас, надо же, оттаял до того, чтобы съесть предложенный Томом бутерброд и выпить кофе.

– «Просто невероятно», сказали вы по телефону? – медленно произнес он, сверля Коллинза глазами. – Что вы имели в виду? Зеркало, по-вашему, само упасть не могло?

– На самом деле, я не знаю, – потерянно ответил Том. – Я давно не проверял крепления, но мне всегда казалось, что они держат очень прочно. Оно не шаталось никогда. Никто даже не думал, что…

– То есть вы не уверены? Штыри могли и расшататься?

Том пожал плечами.

– Сколько оно висело на том самом месте?

– Я не знаю, детектив, – честно сказал Том. – Может быть, все лет сто… Это зеркало очень, очень старое.

– Лет сто – это много, – задумчиво изрек Хилл. – Но раньше вещи делали на совесть. И все же когда-нибудь все ломается. Кто-нибудь еще имел доступ в вашу квартиру, кроме мисс Раннер?

– Ключи были только у домработницы и у нее.

– Вы подозреваете домработницу? У мисс Раннер были с ней какие-нибудь конфликты? Ну, знаете, есть такие вроде бы мелкие обиды, но их трудно забыть…

– Не думаю, – сказал Том. – Мэри очень предана всей нашей семье, она еще у моей тетки работала, которая завещала мне этот дом. Так сказать, тоже перешла мне по наследству. Да и с Джейн они виделись крайне редко.

– Тем не менее, мне нужны ее адрес и телефон, – непреклонно потребовал Хилл.

– Конечно, – согласился Коллинз и послушно продиктовал.

Хилл еще долго его расспрашивал: когда Том пришел домой, что Джейн делала в его квартире, какие у них были планы на вечер, в каких они состояли отношениях, не было ли у Джейн врагов, не замечал ли Том за ней странного поведения или вообще странных обстоятельств в последнее время.

«Разве что за два часа до случившегося я пожелал ей смерти», – вдруг горячо захотелось сказать Тому, и он уже почти ляпнул это, но в последний миг сдержался. Хилл, может, и хороший детектив, но не психоаналитик, ему ни к чему знать о вывертах подсознания Коллинза.

– Сами-то вы думаете, что это все же несчастный случай? – поинтересовался Хилл перед уходом.

Том кивнул, что он еще мог сказать? И тут вдруг ему стало так необъяснимо страшно, что он ухватил детектива за кожаный рукав, когда тот уже выходил за дверь.

– Я… я смогу вам позвонить, если что-нибудь еще вдруг случится? – сглотнув, спросил он, и Хилл как-то оценивающе на него посмотрел.

– Конечно, – кивнул он. – Для этого и я служу.

Как-то неуклюже он выразился – «служу», и Тому вдруг послышались за этими словами другие, шипящие: «Мы на страже этого мира!»…

И тут детектив сделал нечто из ряда вон выходящее: шагнул навстречу Тому и положил ладонь ему на грудь.

– Даже если ничего не случится, но у вас появится другое объяснение, пусть самое нелепое, обязательно мне сообщайте. Главное, не делайте глупостей. Помните о том, что вас держит здесь.

Еще раз кивнув, он вышел, и Том запер за ним дверь, все еще ощущая тепло ладони чуть левее сердца. Еще минуту спустя он понял, что это вовсе не тепло ладони – что-то горело и пульсировало на груди, как раз в том месте, вспомнил он, куда вонзился несуществующий золотой кинжал.

Жглось так, что он метнулся в ванную к зеркалу.

Под рубашкой, в самом деле возле сердца, на совершенно гладкой, здоровой коже, темнела татуировка, которой у Тома никогда не бывало.

То ли дерево, то ли цветок.

Ему показалось, что дерево это ему знакомо, что он где-то уже его видел, и он долго не мог оторваться от созерцания, мучительно пытаясь вспомнить и при этом едва сдерживая панику. Что, если сейчас же позвонить Хиллу?

Хотя как он ему это объяснит? И какое отношение тату имеет к смерти Джейн? Он представил, как говорит: «Детектив, я обнаружил на груди татуировку, которой не делал. То есть не помню, чтобы делал». Хилл заподозрит в нем алкоголика, или наркомана, или безумца.

А может быть, на них с Джейн напал один и тот же маньяк? Может быть, Тома просто накачали наркотиком, пока ему казались всякие старики с ножами, а потом зеленые берега? Может быть, Бон помешал чему-то страшному, что с ним хотели сделать, но не успели? А вот с Джейн успели… Или это знак чего-то – знак, которым его пометили, предупреждение о чем-то, что обязательно случится, если он чего-то не сделает? Но чего не сделает? И что случится?!

Том некоторое время сидел на бортике ванны, задыхаясь, и несколько раз порывался набрать Хиллу, а потом и вовсе ему пришла мысль бежать, пока он не вспомнил, что его самого настигли вне дома, и тогда он понял, что бегство бесполезно. Разве что в другую страну, может быть, к сестре. Хотя если это маньяк… даже смена страны не обязательно спасет. Но кому он мог навредить, помешать, кому он вообще мог понадобиться?!

Доведя себя до крайней степени ужаса, когда уже в глазах начало темнеть, он заставил себя перестать думать об этом, сунул голову под холодную воду и заторможенно переоделся в домашнее, старательно не глядя на татуировку.

Однако позже, когда пошел убирать осколки в гостиной и завернул самый большой кусок в полотенце, чтобы отдать переделать, все же не выдержал и снова обнажил грудь, теперь уже перед старинным зеркалом. И чуть не заорал – в этом зазеркалье изображение пульсировало, горело и переливалось несколькими оттенками темных цветов – черным, красным, темно-золотым. Словно бы дерево не было только татуировкой, а еще и жило собственной жизнью, словно бы Тому вплавили под кожу золотые нити. Даже показалось на секунду, что оно меняет очертания, что ветви его гнутся, как под сильным ветром.

И тут он узнал это растение. Сел на пол перед остатком зеркала и захохотал истерически.

Конечно. Ну конечно. Он же так долго изучал именно этот пласт истории, ездил в экспедиции, бродил по древним святилищам, смотрел на камни тех времен, которые до сих пор дышали огромной, сокрушающей тайной силой. И вот, в решающий момент все прошляпил.

Растение это было – омела.

Глава 3

– Спасибо, папа, наверное, это очень круто. Если бы я в этом еще что-то понимал.

Пашка недоуменно вертел в руках свой подарок в виде разноцветной лаковой доски.

– Если бы ты видел того старичка, что вручил ее мне, ты бы по-другому запел, – хмыкнул Имс. – Мы сидели и два часа медитировали в большом саду рядом с настоящими молельными мельницами.

– И легкий ветерок с гор ароматной струйкой овевал ваши прояснившиеся от всего мирского головы?

– Овевал, – согласился Имс. – Как же без этого. Можешь ржать, сколько хочешь, но меня игра заинтересовала. Есть в ней что-то… настоящее, что ли. Не фальшивое. И смысл имеется, если вдумчиво отнестись, а не так, как ты. Ты же просил что-то аутентичное, вот и радуйся. Этой доске лет двести, как мне сказали.

– Серьезно? – расширил глаза Пашка. – Чего ж ты раньше не сказал?

– А ты думал, я ее на первом попавшемся рынке купил? Обижаешь, сын.

Пашка и так, и сяк покрутил доску, задумчиво поводил пальцами по лаку и обернулся:

– Тогда научи, что ли. Вдруг мне тоже смыслы откроются? Будем как два просветленных. Приду в школу, а вокруг меня сияние.

– Это тебе не стрелялки, – заухмылялся Имс. – Здесь сосредоточиться надо.

– Спасибо, пап, я знаю, что у меня СДВГ, – кивнул Пашка, и Имс тут же болезненно замолчал, моментально прикусив язык. – Но это не помешает мне тебя сделать!

Позже Имс даже себе не мог объяснить, как так быстро все случилось – как моментально передался интерес к этой игре, без всяких на то оснований: сначала от старика – к нему, потом от него – к Пашке. Точно зараза какая-то. Так что сразу после обильного ужина, состоявшего из привозных деликатесов, они сели за эту доску.

С виду Имс казался невозмутимым, почти по-буддистски блаженным, и никто, даже Пашка, никогда бы не заподозрил, что его грызет мелкой крыской некое беспокойство. В целом Имс был доволен своей поездкой, она прошла без эксцессов, но только вот уже на обратном пути, когда он покинул самолет, измученный длинным перелетом; когда потащил по переходам огромный чемодан, у которого в дороге отвалилось одно колесико, и теперь он ехал коряво, да еще и скрипел; когда заказал такси из Домодедово домой… – у него появилось одно очень неприятное ощущение. И отмахнуться от него не получалось, поскольку вопили не только природные, но и профессиональные инстинкты. Как-никак, Имс работал в разведке и всегда хорошо чуял «хвост».

Так вот, за ним совершенно определенно следили. Причем следили великолепно, слежку невозможно было обнаружить, хотя Имс применил все свои навыки. Никого не мог отследить, а чувство это, как ползающий по спине маленький паучок, не исчезало.

Дома он постарался об этом забыть, и ему даже почти удалось, но как раз когда они сели играть и Пашка задумчиво склонил над доской темно-русую голову с отрастающими от короткого ежика волосами, Имса опять пронзило.

Ладно, если бы он был один. Но, дьявол, кому и что понадобилось от него сейчас, когда у него сын? С его прошлой работой можно было ждать чего угодно. Как говорится, разведчики бывшими не бывают.

– Что в школе? – спросил он, чтобы унять озноб.

– Да так, – сказал Пашка, не отрывая взгляда от своих белых камней. – У нас новый учитель по культурологии. На меня повесили доклад о друидах. И, в общем-то, крутая тема, знаешь.

– Друиды?.. Интересно. А что это за зверь такой – культурология? Помнится, у нас такого не было.

– Ты вспомнил! Это же было до Всемирного потопа! Культурология… да это такой микс, странный предмет на самом деле. Всемирная история, религия, связь культур… Глобус – ну, то есть Максим Степанович – нам пытается донести, что вся история цивилизации связана набором общих символов. Так проникновенно вещает, мы думаем, у него есть навыки гипноза. Ну, полкласса точно в трансе на его уроках.

– Например? – после длинной заминки Имс выложил очередной камень.

– Например, Святой Грааль. Если читать мифы у кельтов, то в них говорится о волшебном котле, питье из которого делало бессмертным. Потом есть информация, что друиды колдовали над некой чашей жизни. Король Артур и его рыцари тоже засветились с Граалем – один из рыцарей Круглого стола его добыл. Тогда уже считалось, что это чаша, из которой Иисус Христос пил на Тайной вечере. Дальше подтягиваются катары, Монсегюр, тамплиеры там всякие… Но еще раньше Грааль воспринимали как священный камень. А в ирландских легендах говорится про камень Фаль, который умел кричать и так выбирал истинного короля… С чуваками, кстати, явно было что-то не в порядке, раз они выборы поручали говорящему камню… – тут Пашка вскинул глаза и возмутился: – Ты что, заснул?!