Текст книги "Нун (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Ближе к первому осеннему полнолунию в деревне задели какой-то нерв, ее точно придавило к земле невидимым мрачным куполом. Тайлеру на Пустоши и так-то дышать было нечем, а тут он почувствовал, как последнее светлое, что в нем оставалось, растворяется в незримой тьме. Душа его еле дрожала в чьих-то когтистых лапах, но он ждал, ждал, что хотя бы тьма принесет перемены.

Луна в этот раз взошла не просто красная, она взошла алая, как самая свежая и юная кровь, с почти черными тенями на пухлом теле. И облака мимо нее неслись быстрые и пурпурные, будто шлейфы невидимых духов.

«Волчий бог», – шептались в деревне женщины, взглядывая на небо и спеша укрыться за засовами, а все мужчины пошли доставать оружие, какого ни разу ни носили на охоту.

– Тайлер, – окликнул его Лорн-кузнец, несший мимо целый веер длинных ножей и коротких мечей, – не стой истуканом, подбери себе оружие. Скоро придет Стая, пора готовиться к битве. В этот раз мы устроим им хитрую засаду, сэн хорошо придумал.

Тайлер кивнул, но за кузнецом не пошел, а зашагал совсем в другую сторону.

***

Он просто не хотел.

Никогда не приходилось ему ниоткуда дезертировать, но в этот вечер – слишком красный, слишком зловещий, слишком ненормальный, придуманный, ненастоящий – он не хотел убивать никого. Ни людей, ни волков. Не хотел красить и без того алую луну кровью, так похожей на его собственную.

Эти злые волки, словно бы вышедшие из страшной сказки, – они ведь действительно вышли из страшной сказки. Когда Сид лишился магии, некоторых оборотней этот миг застал в волчьей форме, и они уже никогда не стали людьми. Тайлер не знал, остались ли среди них те древние вервольфы, которые еще помнили время, проведенное в человеческом обличье, или в стае состояли только их дети и дети их детей. Но память изуродованных оборотней была жива долго и постепенно обратилась в беспричинную злобу против тех собратьев, что застыли в форме человека.

Забавно, что Тайлер понимал и тех и других, поэтому не хотел сражаться ни на одной стороне.

Он прекрасно знал, что в эти самые минуты ломает себе жизнь. В деревне под названием Сенлис были свои радости, какие всегда бывают у селян. И главное, все подчинялось строгому распорядку. В январе здесь устраивали праздники с кострами и мясными пирогами, в феврале сидели у огня и рассказывали разные байки, в марте выходили работать в поля, вскапывали и обрезали виноградники, в апреле девушки начинали наряжаться в легкие платья, украшать волосы цветами и устраивали танцы, в мае начинались первые охоты, в июне косили сено, в июле жали хлеба, в августе их молотили, в сентябре и октябре собирали виноград и делали вино, в ноябре запасали дрова на зиму и откармливали желудями свиней, которых кололи в декабре, готовясь к январским пиршествам...

Он мог к этому привыкнуть. Он почти привык. И почти был счастлив.

Хотя кому он лгал?

Тайлер усмехнулся, поправил на широком кожаном поясе два ножа – один длинный, другой короткий – и вступил под сень леса, в запахи сухой хвои, прогревшегося от дневного солнца дерева и вечерних цветов, которые только начали раскрываться навстречу луне и пахли одуряюще сильно.

Он шагал по тропинке и на какие-то несколько счастливых мгновений даже забыл, что с ним произошло и где он находится, кто он и почему так случилось, бездумно наслаждался тишиной и покоем леса, который не таил в себе никаких волшебных опасностей, и, может, оно так было и к лучшему. Опасности оставались только реальные, и он к ним успел приспособиться – даже с нынешним не защищенным регенерацией телом.

Углубившись в чащу, он шел и шел, намереваясь пересечь лес и выйти к озеру с другого, не примыкавшего к деревне берега, сесть и уплыть с любым перевозчиком на незаселенные земли Пустоши, а там попытаться выйти на границу, за которой начиналась магия.

И пусть все в деревне уверяли его, что границы не существовало – все пути приводили обратно на Пустошь. О, один раз он даже видел это собственными глазами – иногда самые сильные и смелые из крестьян предпринимали подобные походы, чтобы снова и снова убедиться в одном и том же, и Тайлеру довелось участвовать в таком, он не мог не поучаствовать, но тогда они вернулись в Сенлис ни с чем.

Правда, легенды гласили, что кое-кому удалось вырваться в Страну чар, что кое-кто не вернулся и тела его в пределах Волчьей пустоши не нашли. Хотя, может быть, тела просто съели дикие звери, или те люди утонули, или…

Да кто его знает, что тут могло случиться?

Но если все пути приводили обратно на Пустошь, значит, магия все же была?

Отчасти Роуз оказалась права: многие не хотели даже искать эту границу, поскольку стыдились себя. А для детей и внуков магических существ магия превратилась в кошмарную сказку, которой их пугали на ночь – они лишь в страшном сне могли представить себе столкновение с ней. Только те, чья душа все еще отчаянно жаждала чудес, стремились к такой страшной встрече и считались безумцами. Но обычно молодые люди – что мужчины, что женщины – вовсе не горели желанием искать магический мир. Они хотели собирать виноград, печь хлеб, влюбляться и, конечно, еще одного желали очень сильно: чтобы волки перестали приходить.

Но волки не переставали.

Может быть, подумал вдруг Тайлер, они тоже таким способом искали границу – вдали от своих волчьих владений.

И вдруг какое-то новое чувство заставило его запнуться на полушаге. Что-то мелькнуло за деревьями, какая-то тень, а потом еще и еще, очень быстро, почти неразличимо для глаза.

О, Тайлер хорошо знал, что это такое.

И так же хорошо понял, что не успел сбежать. Его битва ждала его здесь, посреди темного леса. И, по крайней мере, обещала быть честной с его стороны.

А вот со стороны волчьей стаи, окружавшей сейчас одного-единственного человека, – не очень.

Надо ли было что-то прокричать им? Попытаться объяснить, что он с ними одной крови? Что у них похожая история – и похожие лишения?

Тайлер был уверен, что все это ни к чему. Если у волков и была долгая память, она явно многие годы, даже века, толкала их на убийства.

«Акела промахнулся», – вдруг всплыла в его голове фраза из земной сказки про волков и человека, только на этот раз, здесь и сейчас, именно Тайлер был Акелой, старым волком-одиночкой, который в этот раз не рассчитал времени для маневра. Бежать надо было вчера, когда стая была еще далеко, когда только неслась к Сенлису, изредка сбивая мохнатыми боками капли росы с еловых лап и ягоды с можжевеловых веток…

А теперь, когда черные призраки выступили из-за деревьев и обрели плоть, и луна в очередной раз вышла из-за розовых облаков, залив поляну призрачным красным сиянием, и когда клыки волков показались в этом свете уже обагренными кровью, Тайлер не мог не поразиться красоте момента. Эта мысль была удивляющей и дарила облегчение сердцу даже тогда, когда сразу два огромных черных зверя сорвались с места в прыжке навстречу Тайлеру, со свистом, как две отпущенные из лука стрелы, а он прыгнул навстречу им, на ходу выхватывая оба ножа.

Эта мысль звенела в голове даже тогда, когда ножи вонзились в мягкое и шерстистое, и острая, неимоверно острая боль пронзила сразу плечо и бок.

Более красивой смерти нельзя было придумать для Тайлера Хилла.

Красная луна стала черной и померкла в глазах.

***

Тайлера бил озноб. Одна рука затекла, и между пальцами, зажимавшими рану на боку, толчками лилась кровь. Вторая рука казалась вовсе чужой, она болталась сбоку, как неправильно приклеенная рука куклы, неестественно вывернутая, раздувшаяся в паре мест.

Тайлер лежал на траве, залитой кровью. Рядом валялась туша громадного волка с мученически оскаленной пастью. Второго тела не было – значит, второго зверя он только ранил.

Но почему они ушли?

Хилл услышал откуда-то сверху приглушенное ворчание и приподнял голову.

О, это многое проясняет.

Только вот стоит ли ему благодарить богов за возвращение сознания или же проклинать, Тайлер не мог определиться.

Этот волк смотрелся вдвое больше тех, что недавно вонзали свои зубы в Хилла. Он казался просто неестественно огромным, издалека Тайлер мог бы легко принять его даже за медведя. И он был белый, белый, как снег, и в красном лунном зареве шерсть его казалась розовой, блестела и переливалась, как самый отборный морской жемчуг.

Как раз в этот момент Тайлер увидел свой длинный нож – он валялся в траве совсем недалеко, лунный луч весело плясал на его лезвие, точно облизывая кровь, в которой оно было вымазано, и раньше Хиллу хватило бы мгновения, чтобы схватить оружие и одним броском метнуть зверю в горло… но только не сейчас. Он все же решился на вымученное, отчаянное движение, но это выглядело бесконечно жалко, он сам понимал. Он едва ли сдвинул себя с места даже на дюйм, а вот от боли в голове совсем помутилось. Позориться и пытаться куда-то ползти, зарываться в траву от лика смерти, он не стал, остатки гордости мешали.

А потом он увидел кое-что, что не сразу дошло до его сознания, но когда дошло, взорвалось в голове ослепительной вспышкой хуже, чем боль.

Глаза у волка горели красным. И это не было отсветом кровавой луны, или крови, или пурпурных туч. И не было плодом вывернутого от боли воображения, извивающегося среди яви и видений. Тайлер моргнул несколько раз, отвел взгляд и снова посмотрел, чтобы убедиться. Волк теперь стоял почти над ним и смотрел красными глазами альфы, злыми, знакомыми глазами. И рык, который услышал Тайлер, разнесся по всему лесу, заставив листья сорваться с веток и заплясать в воздухе.

Тайлер ждал, что из-за черного круга деревьев появится новая стая, и ему даже стало интересно, так ли красивы и огромны все остальные вервольфы, как их вожак, захотелось вдруг еще раз почувствовать гордость за величие и силу своего рода, но из-за большого разлапистого кедра вышел человек.

И тут Тайлеру впервые стало поистине страшно.

Он не испугался волчьей стаи, которая рвала его на куски, не побоялся вонзить своим сородичам острую сталь в грудь, не ужаснулся огромному оборотню, который сейчас горой возвышался над его беззащитным изувеченным телом, в любую секунду готовый наброситься и впиться зубами в горло, но эта фигура повергла его в жуть. Он подумал, что, скорее всего, спит кошмарным сном где-то у себя в лондонской квартире или же сошел с ума и валяется в койке психиатрической лечебницы, под воздействием ядерной смеси лекарств.

Это не волки и не жители Сенлиса оказались в страшной сказке, а он сам, собственной персоной, Тайлер Хилл, детектив из Лондона, оборотень-вервольф, молодой парень, который когда-то поверил одному умалишенному магу с золотыми глазами.

На фигуре был ярко-алый плащ с капюшоном, и она медленно шла по черной поляне, а белый волк с ворчанием отошел и лег перед ней.

Человек в шапероне подошел к Тайлеру и опустился перед ним на колени, а потом откинул капюшон, и в лунном свете Тайлер увидел совсем юное чистое и бледное лицо с пепельными глазами. Девушка не могла бы быть прекрасней, а Хиллу не потребовалось даже тысячной доли мига, чтобы оценить, кто перед ним.

– Чему же ты удивляешься, Тайлер? Все земные сказки вышли из моей реальности, – мелодично поведал Луг и улыбнулся. – Но твой ужас напрасен, в этой версии сказки я не ем человечину.

– Так значит, волки Луга – это правда? Я о них уже слышал, – прохрипел Тайлер.

– Волки Луга – правда, и ты мог бы стать одним из них, – кивнул дан. – И, самое смешное, ты всего лишь должен будешь делать то же самое, что делал и раньше: охранять нашего нового мага. Не подпускать к нему шпионов Корвуса.

– Я служу другому господину, – едва прошелестел Тайлер, он терял силы удивительно быстро.

Впрочем, чему тут было удивляться – он сильно подозревал, что почти вся его кровь уже впиталась в эту темную траву.

Луг пожал плечами.

– Я терпелив, – сказал он. – И милосерден. Я дам тебе шанс, Тайлер. И, хочешь ты этого или нет, ты будешь и моим волком тоже, там, в земном мире. Ты никогда не забудешь того, что видел здесь.

Тайлер булькнул что-то, и на губах его вспузырилась кровь. Он еще успел почувствовать прохладные пальцы на своих висках и поразиться дивному, неописуемому блаженству, которое охватило его при этом прикосновении.

«Так вот какие они, сидские чары», – пронеслось у него в голове, и в то же самое мгновение он сморщился от резкого химического запаха, ничего общего не имевшего с ароматами Страны чар. И этот запах – запах автомобильного ароматизатора – так обжег его нос, что никаких сомнений не оставалось: Тайлер снова стал волком.

Разлепив воспаленные веки, он увидел круглый рыжий затылок водителя авто, в котором ехал на заднем сиденье, потом, через стекло, черные лаковые крылья – похоже, кэб; затем его обступило со всех сторон сизое раннее утро, наполненное шумом туристической толпы, и он без сил уронил голову на спинку.

В Лондоне, вероятно, не прошло и суток с тех пор, как он, Роуз и Том спустились на станцию Пикадилли.

Глава 18

– Хочу в «Старбакс», – заявил Пашка, когда немного пришел в себя после сцены из плохого фильма ужасов, разыгравшейся в переходе метро.

Тело застреленного оборотня моментально исчезло, Имс быстро убрал пистолет в карман пиджака, а люди по-прежнему текли нескончаемым потоком в неприветливые стеклянные двери, так и норовившие прищемить или ударить по носу. Явилось ли такое равнодушие следствием магии или это было обычное московское безразличие, Пашка не знал. Да и не хотел знать.

Имс пожал плечами, и они поехали до Большой Дмитровки. Пашка отдавал себе отчет, конечно, что во многом является фанатом ничего не значащих символов и что любовь к «Старбаксу» сильно отдает склонностью к мыльным операм для девушек за сорок. Стас так вообще утверждал, что при такой страсти к зеленой сирене на белом стаканчике Пашка должен еще и туфли дюжинами скупать, как Кэрри Брэдшоу. Но сегодня – сегодня Крымский мог позволить себе побыть капризной дамочкой.

Впрочем, летнюю веранду уже убрали, а внутри кофейни Пашке никогда особенно не нравилось. Зато он оторвался на кофе – заказал огромный фраппучино, просто ледяной взрыв сахара: почти восемь чайных ложек на порцию! Под этот сладкий ужас он еще и незаметно сожрал два черничных маффина и внушительный чизкейк.

Имс молчаливо потягивал эспрессо, периодически бросая по сторонам острые взгляды. Но что-то Пашке говорило, что с шоу на сегодня покончено.

– Ты знаешь, пап, наверное… ты это зря. Он успел мне сказать, что на моей стороне. А вот что это значит… не успел.

– Я должен сейчас извиниться? – хмыкнул Имс.

– Нет, нет, конечно, – смешался Пашка. – Просто… мне интересно, что он хотел сообщить…

– Поскольку мне все время намекают, что с тобой может что-нибудь случиться, если я не продолжу играть, я долго не раздумывал.

– Значит, тебе все же шантажируют! – вскинулся Пашка. – Этого я и боялся! Хотя, если подумать, все же очевидно, это классика жанра. И, постой, папа, если «намекают», значит, ты с кем-то с той стороны общаешься?! А почему молчал, мне не сказал ничего? Или как всегда: Пашка еще ребенок, Пашке надо заканчивать школу, пусть выступит в роли бессловесного бревна, за которого все решили?

– Ну а что ты хочешь предпринять? – тяжело посмотрел на него Имс. – Зная твою страсть к исследованиям, могу сразу напророчить, что ты зарылся бы в эту тему по самые пятки...

– И что? Разве не нужно этого делать? – возмутился Пашка. – Разве мы не должны понять, кто с нами ведет игру? И за кого ты должен играть? Какие у них цели, и вообще – кто они? Этот… парень с черными глазами… Корвус… он вроде как продвинутый чувак, очень культурно развитый. Это другая цивилизация, папа, разве тебе не интересно? А может, пока ты играешь, Земля близится к апокалипсису?!

– Так ты тоже видел Корвуса?..

– Я думаю, он у них один из главных. Ну, если не главный, то точно – местная аристократия.

– Да, – задумчиво согласился Имс. – Пожалуй.

– Он что-то предлагал тебе, завлекал чем-то? Тряс перед тобой драгоценными возможностями? А, пап?

– А как же, – усмехнулся Имс. – Ударил по самым больным точкам. Но вдаваться в подробности я не буду. И тебе влезать в это категорически не советую, слышишь? Я уже вижу, как у тебя глаза загорелись, но не надо ничего выяснять, слышишь? Мы и так уже на проигрышной позиции из-за того, что кучка безмозглых школьников решила изобразить колдунов.

– Я рано или поздно оказался бы в игре, – буркнул Пашка. – Я же твоя кровь и плоть. Они бы все равно использовали меня. Но почему они выбрали тебя? Ты даже не видел этой игры раньше…

– Не знаю, – сказал Имс. – Пока они держат меня в неведении. Да и зачем что-то объяснять? Я все равно у них на крючке.

Пашка помолчал и повозил вилкой по тарелке, опустевшей от чизкейка.

– Не думаю, – сказал он, наконец. – Мне кажется, Корвус не такой. Он… он не играет грубо. Он еще расскажет тебе свою версию истории, чтобы ты мог перейти на его сторону добровольно. Мне кажется, он… такой тонкий игрок, он будет очаровывать тебя, папа.

– Еще скажи, что, возможно, он не такой плохой парень, как кажется.

Пашка вздохнул и закусил губы.

– Я боюсь, что, кроме Корвуса, еще кто-то появится, пап. Или что-то.

Имс скривил рот и кивнул.

– То, что это только начало боевых действий, я тоже понимаю. Но раз уж я их ферзь или слон, пусть покажут мне карту сражения. И еще: я тут думаю, к кому мне тебя отправить… и куда… Варианты у меня есть, и немало…

– Это идиотизм, папа. Они найдут меня в любой земной географии. У Корвуса тут другая весовая категория, смирись, как подобает настоящему воину, ладно? А я продолжу ходить в свою любимую школу и тусоваться с безмозглыми друзьями.

– И, конечно же, истязать ноутбук по поводу сидов, друидов, омелы и всего прочего, – саркастично добавил Имс.

– Ты сам все знаешь, пап.

Имс вздохнул.

– Поедем домой?

– Езжай, а мы со Стасом вроде как договаривались встретиться. Не вижу причин менять планы, знаешь ли.

***

Отец уехал, а Пашка остался сидеть за маленьким круглым столиком, с тоской глядя за стеклянную стену, отделяющую пространство кофейни от улицы. Снаружи пошел унылый, мелкий и холодный, дождь, безжалостно напоминая, что пришла осень, внутрь все больше забегало спасавшихся от непогоды людей – группа щебечущих девчонок в длинных цветных вязаных шарфах, лысый полный мужик с дорогим кожаным портфелем, два ботаника в одинаковых очочках, делавших их похожими на клонов повзрослевшего Гарри Поттера… Тьфу ты.

Пашка из всех сил пытался не замечать судорожные спазмы в груди, но окружающий мир уже горел и пульсировал. И, самое страшное, Пашка не мог ненавидеть Корвуса – ведь это по его милости случилось невозможное: параллели пересеклись. Пашке мог бы целую жизнь смотреть, как у горизонта сходятся сверкающие в свете солнца рельсы, но теперь его перенесло к самому горизонту, и он увидел, что это не было обманом зрения: они действительно сходятся.

Правда, сейчас им владело ощущение, что он бежит, бежит со всех ног за какой-то едва видимой тенью на солнечной земле, и пока вообще непонятно, что именно эту тень отбрасывает. Хотя нет, пока он даже не бежал – только собирался, только присел на старте. Совершенно точно собирался, как бы ни тревожился за него отец. Сердце колотилось, пальцы холодели, и слюна скапливалась во рту от страха, но Пашка знал, что во что бы то ни стало ввяжется в эту игру.

Он заказал еще одну чашку кофе, на этот раз латте, по размеру больше походившую на ведро, и вытащил из рюкзака планшет. В старые времена, подумал он, усмехнувшись, он бы сосредоточенно согнулся над старым томом в переплете из свиной кожи, с хрупкими от старости страницами, и, как бы ни была стара сама книга, по сравнению с описываемыми в ней событиями она показалась бы младенцем. Но вот что было уморительно: информационные устройства менялись, а сказки – нет.

Он еще помнил, как Корвус провожал его улыбкой, которая больше подошла бы голодной акуле. Пашка уже тогда ждал, что в спину его шибанет каким-нибудь древним и очень неприятным заклятьем. И все же, он не просто утешал отца, когда говорил, что Корвус не играет грубо. Он не видел в этом парне безумного и жестокого маньяка, он видел в нем подлинного игрока. Хотя… маньяки как раз ведь обожали играть и с жертвами, и с детективами. Иначе им было скучно. Возможно, Корвус как раз был из тех внешне красивых молодых людей, которые любили не спеша вырезать сердца из груди еще живых, а потом вдумчиво выкладывать из них слово «вечность» на мраморном полу кухни…

Вдруг подумалось, что он вовсе не хотел бы сейчас сидеть в московском «Старбаксе». И даже в нью-йоркском не хотел бы. Он желал бы сейчас гулять где-нибудь в маленьком ирландском городке, например, Хоуте. Или у того могучего дуба в Кармартене, под которым, согласно легендам, спал вещим сном Мерлин. Что-то необъяснимое звало его в эти места, хотя, может быть, этот зов был такой же игрой воображения, как фигуры, на которые порой походят облака.

А здесь все казалось таким обманчиво мирным. Дерево столиков, картины на стенах, облицовка самих стен – все коричневых и бежевых тонов, хотя нет, конечно же, не просто коричневых и бежевых: кофейное, шоколадное, сливочное, ванильное, карамельное, такое умиротворяющее, призванное успокоить любого невротика и пробудить в самом тупом студенте романтического художника.

Когда дождь кончился, и солнце с разбегу врезалось в закапанное водой стекло окна, Пашке показалось, что он обжегся о блики на белой чашке.

Не мог ли Корвус и его армия – если у него была армия – отнять это все в одночасье, быстро и без всяких сантиментов? Каким был его мир? Таким же, как та приграничная зона, где они встретились? Всходило ли там вообще солнце, или этот мир был только подлунным и в нем всегда царила ночь?

Отцу пришлось бы туго там, если так, подумал Пашка. Он всегда любил солнце, жаркие страны, ему даже в Москве-то было неуютно.

Пашка сфотографировал планшетом татуировку у себя на руке и поискал в Гугле схожие картинки. Ничего похожего. Потом порылся в Сети в материалах, которые выпали на «знак омелы» и прочие подобные словосочетания. Не нашел ничего, кроме того, что было ему уже известно, даже откопал какую-то ерунду под названием «цветочный гороскоп», обещавший девушкам, рожденным под знаком Омелы, «загадочную обворожительность, успех у противоположного пола и способность на безрассудные поступки во имя любви».

«Если срезать побег омелы в Хэллоуин и обойти с ним три раза вокруг дуба по ходу солнца, это должно предохранить от чародейства и колдовства». Хм, интересно. «Друиды собирали омелу в астрономически вычисленное время, на правильном дереве, собрав вместе людей, прошедших очистительные процедуры и исполнивших ритуальные танцы».

Вот только ритуальных танцев Пашке сейчас не хватало – он вполне пресытился гонкой с духами: спасибо, достаточно.

Хотя… Знак омелы отцу мог поставить только друид. Что, если попробовать вызвать этого самого друида и попробовать узнать что-то из первоисточника?

Если друиды и Корвус играли на одной стороне, то почему так различались татуировки? И потом, насколько помнил Пашка из рассказов Глобуса, друиды могли как вызывать духов, так и охранять от них.

«…это должно было предохранить от чародейства и колдовства».

Но какой это мог быть ритуал? Пашка опасался снова облажаться, как тогда, в Сокольничьем парке. Влияние Самайна затухало, но даже слабое его эхо могло перебросить куда угодно, открыть такие миры, куда даже краем глаза не хотелось заглядывать. И будут ли их обитатели так же вежливы, как Корвус?

Пашка прервано вздохнул.

Оставалось одно лишь средство, как бы он ни хотел к нему прикасаться. Бонусом нуна было исполнение желания, хотя… Пашка не был уверен, что самой игрой снова не вызовет Корвуса или не спровоцирует выброс в другое измерение.

Сердце стучало где-то в ушах, когда он искал в Сети онлайн-игры в го. Не начинал ли он сам творить магию, когда играл, он, глупый мальчишка, обезьяна с гранатой, которая даже не знала толком, куда ее забрасывает? Не исполнял ли он желания Корвуса этим действием, ведь – его озарило неожиданно – он сам сказал отцу: они одна плоть и кровь. Могло ли это означать, что их одинаково привечала загадочная живая игра?

И, наконец набрался смелости спросить себя Пашка, наблюдая, как начинается тремор рук, да так, что он не мог даже правильно набирать символы на сенсоре, – сколько он будет ходить вокруг да около, прежде чем признать, что, похоже, является сыном геоманта? И делало ли это обстоятельство его самого геомантом?

Это все кофе, кофе, стресс и жара, повторял он мысленно, а дрожь быстро переходила с пальцев на все тело. Он чувствовал, что находится на грани отключения сознания, и только сила воли удерживала его от нового обморока.

Ты должен, заклинал себя он, ты должен узнать.

И, с сильнейшим головокружением, плохо понимая, что делает, он начал игру. В висках стучало, ужасно хотелось пить, и не кофе, а просто воды, но он точно прикипел к месту и к планшету, скрюченными пальцами тыкал в экран, едва следя за ходами соперника.

Ему казалось, что мир уже рушится за спиной.

***

Когда Пашка закончил игру, пот лил с него градом, будто неожиданно его перенесли из дождливой Москвы в ливийскую пустыню.

Он выиграл, выиграл – но странным образом это не принесло ему облегчения, наоборот, придавило к земле многотонным грузом какой-то космической кары. Или кармы. Черт его разберет.

Вообще, Пашке часто снился апокалипсис – в разных видах и формах. Парадоксальным образом к кошмарам эти яркие, удивительно реалистичные сны никогда не относились, хотя картинки транслировали ужасные. То это был классический зомби-апокалипсис, то – восстание машин, то – инопланетное нашествие; впрочем, антураж всегда выходил похожий: Пашка где-то скрывался, прятался с отрядом других уцелевших в тоннелях, в заброшенных домах, в канализации, в опустошенном гипермаркете, шел куда-то по густому лесу, неся на плече оружие, похожее на снайперскую винтовку… Хотя в жизни он, конечно, в глаза не видел никаких винтовок, а уж о снайперской стрельбе и помышлять не мог – с его-то неважной координацией и никаким глазомером. И с периодическими паническими атаками – да вот посмотрите на него хоть сейчас!

Но в этих снах паника отступала, отступали все страхи, и Пашку охватывало чувство поразительной, абсолютной, бескрайней свободы. Больше было нечего терять, привычные законы бытия не действовали, не существовало прежних нужд и ограничений, налицо была только одна ценность – жизнь, и за нее можно было бороться любыми способами. Больше не существовало ложных авторитетов, и кучка глупых правил, которые кто-то придумал, чтобы поддерживать какой-то там общественный строй, рассыпалась в прах – туда ей и дорога.

Снились ему выжженные прямоугольники на рыжей земле, черные пустыри, освещаемые невероятным осенним солнцем – таким янтарным, таким лучезарным, что, казалось, сам воздух был сделан из света. И часто, очень часто, он видел в этом отряде, рядом с собой, одного и того же чувака – заросшего по самые глаза многонедельной щетиной, в кожаной куртке и белой майке, с резкими скулами и мрачным взглядом, с кобурами крест-накрест, да и вообще увешанного оружием, как новогодняя елка игрушками. Как его звали, все время ускользало из памяти при пробуждении, да и лицо стиралось, оставались только общие черты. Парень этот, несомненно, был командиром их маленького отряда. И еще – мелькнуло в паре снов странное: что отросли у командира вдруг длинные белые клыки. У него и так-то зубы были белые, хищные, когда лыбился – не по себе становилось, а тут внезапно еще удлинялись и заострялись, прямо как у…

О, черт. Вот черт же! О нет…

Пашка внезапно понял, как у кого.

Но что же все это значило?

Самым главным было то, что рядом с этим клыкастым Пашка чувствовал себя удивительно защищенным. Спокойным. Как будто бы его присутствие автоматически гарантировало его, Пашкину, сохранность и безопасность. Да даже не в этом было дело – просто было спокойно, и все. Никакого страха смерти. Никаких сомнений в успехе операции. Просто: делай, что должен, и будь, что будет. Вот как ощущал себя Пашка рядом с этим… этим… нет, пока он не хотел его так называть.

С отцом он, кстати, себя защищенным не чувствовал, нет, все наоборот. О, он отлично знал, что отец у него крут, как горы, и не сомневался, что тот сможет постоять за себя, но все равно переживал – и ощущал потребность защитить. Это была ответственность за другого человека, она лишала свободы, отягощала чувством вины, боязнью совершить ошибку, за которую пришлось бы платить не только своей, но и чужой жизнью.

Пашка всю жизнь чувствовал ответственность за родителей. Сначала он для матери выступал спасительной жилеткой и был вынужден разбираться в ее полной нетривиальных сюжетов жизни; потом, перейдя по какой-то нелепой эстафете к отцу, он начал о нем заботиться. В каком-то смысле побыть ребенком без всяких забот ему так и не удалось. Безмятежное детство? Нет, не слышал.

А теперь он чувствовал себя ужасно виноватым, став средством для шантажа в руках Корвуса из-за собственной дурости. Это высасывало энергию и усиливало невротизм.

Он сидел в «Старбаксе» еще часа полтора, и надежда на то, что хоть что-нибудь произойдет, таяла в нем с каждой минутой. Видимо, нун иногда давал сбои. Что-то глючило в его странном древнем механизме, а, может быть, просто Пашка был не такой игрок – да и с чего он взял, что может влиять на ткань реальности? Геомант выискался. Лузер ты, Крымский, вот ты кто.

Дождь кончился, асфальт быстро высох, потеплело, и на секунду показалось, что снова наступило лето, ведь даже деревья местами еще стояли зеленые, только вот солнце быстрее, чем обычно, начинало клониться к горизонту. Пашка до мурашек любил летние закаты, они добавляли любому обычному дню оттенок какой-то нереальности – как раз апокалиптической нереальности, но в центре на заходящее солнце было сложно смотреть – и Пашка снова нырнул в метро, поехал на ВДНХ, туда, где было видно небо, где оно еще оставалось высоким.

Когда он подошел к главному входу, знаменитая арка ворот уже отсвечивала оранжевым от закатных лучей, и волосы гуляющих, волосы скейтеров и роллеров, которые здесь всегда кучковались, – отливали рыжиной.

Пашка вдыхал прохладный воздух, слушал приглушенный гомон разношерстных компаний то тут, то там, и постепенно успокаивался. Он просто шагал и шагал вдоль какой-то бесконечной клумбы по почти пустой широкой аллее, сгорбившись и накинув на голову капюшон, стремясь укрыться от любой силы, что наблюдала за ним, – а та, он был уверен, наблюдала непрерывно.