Текст книги "Нун (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

И тут Том понял, что может и не выстоять, что может сейчас потеряться в том, что даст ему Имс, и никогда не вынырнуть. Что-то стонало внутри него, и он даже не мог сейчас определить, стонет ли это человеческое или сидское.

– Не бойся, – сказал Тайлер, втягивая воздух, и показалось в этой гримасе Тому какое-то садистское наслаждение.

А потом Имс взял его за подбородок, секунду смотрел на него, причем глаза у него стали совершенно стеклянные, и приложил палец к его лбу.

***

Дело ведь не в красоте короля фэйри и не в красоте его мира, вдруг понимает Том, когда зависает разумом где-то в туманных далях, между светом и тьмой, на границе миров, перед тем как упасть в бездну собственного подсознания.

Или бездну сидского королевства?

И не одно ли это и то же, чуть заторможенно думает Том и удивляется, почему раньше об этом не думал. Состояние у него такое, как будто он принял амфетамин и транквилизатор в одной таблетке. Красная и синяя пилюля одновременно, и никакого выбора, которым так мучился Нео.

Дело, кажется ему теперь, совсем в другом.

Когда-то кельты называли Эмайн Эблах Иным миром и верили, что там, в этой незримой стране, находится источник мудрости, который способен объяснить смысл всего. И вовсе не прекрасные долины влекли людей к сидам, и не настолько уж возбуждали их любопытство невидимые стены, которые недоступны были для смертных, а для сидов являлись открытыми вратами.

Том все это где-то когда-то читал, когда еще был человеком.

Кельты верили, что после смерти их примет страна обетованная и Дивный народ, и что узреют они тогда великий остров Ультима Туле, а на нем – Светлый лес самого Луга. Все друиды и короли, как гласили легенды, учились на Туле у сидов величайшему искусству магии, но не только: они учились видеть мир цельным, полным смысла, они учились видеть истину под тысячью слоев лжи, как будто прозревать обнаженное тело под многими одеждами. Тело беззащитное и совершенное в своей голой и страшной наготе, в отсутствии всяких прикрас.

Именно с веры кельтов о Туле начался великий и неизбывный миф о поиске Грааля – той чаше света, благодаря которой землю не может поглотить тьма. Войти в мир сидов означало не просто обрести бессмертие и стать равным им, но прикоснуться к тайне тайн, основе всего сущего. Словами этого было выразить нельзя, да и не нужно, сиды относились к словам презрительно, в отличие от друидов. Но именно друиды стали теми, кто приносил с собой величие Туле на землю. В легендах говорилось, что Остров может увидеть только тот, кто услышал его Зов. Зов этот в древние времена звучал всегда, но не всякий мог услышать его и еще реже кто-то мог откликнуться.

Звучит ли он сейчас, задавался вопросом призрак Тома Коллинза, снова стоявший в сумерках на границах сидского королевства, в преддверии мира Луга Самилданаха. Аннун было имя этому преддверию, и кельты ошибочно считали его миром мертвых. Но на самом деле это был всего лишь темный холл огромного дворца по имени Эмайн Эблах. И кто миновал его без страха и упрека, тому открывались другие двери, сотни и тысячи дверей, и не было им конца, только за ними все не находилось того света, которого все так ждали.

За этими дверями томился тысячелетний бог с внешностью юного мальчишки, которого не очень интересовала истина, какая бы она ни была. Его интересовала только свобода.

Он точно так же заблуждается, вдруг осенило Тома.

Точно так же, как все смертные. Он тоже ищет Грааль, но для него этот Грааль спрятан где-то на земле, среди смертных, в рунах Мерлина или в ирландских холмах, или в человеческой душе, никто не знает, как видит его дан Эмайн Эблах. Но тоска его по чаше света так же неизбывна и горька, как у смертных.

Том думал об этом и шел, все шел по темным просторам Аннуна, не обращая внимания на шорохи вокруг, на скрип когтей и клювов, на желтые глаза, то тут, то там мелькавшие среди черных деревьев и камней.

Это не мои мысли, подумал он. Это не я иду по Аннуну, это шел Мерлин тысячи лет назад, в очередной раз перешагнув Границу.

В тот раз, в самый последний, после которого запечатал мир сидов за Стеной на долгие-долгие века.

Именно тогда он понял всю тщетность мечтаний человечества и всю тщетность мечтаний тех, кого люди звали богами. И внутри него разлилась пустота.

Том не знал, сколько лет Мерлин потратил на овладение тайнами сидов, и сколько длилась взаимная любовь двух миров, и какой была эта любовь – походила ли она на колыбельную, или на каленое железо, или на схватку страсти, или на кровавый бой с краткими перемириями.

Он знал одно: их с Мерлином объединяла горечь предательства. И чувство беспомощности. Мерлин со временем разучился различать, что он чувствует – счастье или горе. Он просто жил и недопустимо долго ждал, когда же подожженный им тростник разгорится до небес.

Сумрак оборвался так же неожиданно, как начался, и фигура Мерлина, незримо маячившая сбоку, исчезла.

Теперь рядом с ним шагал Тайлер, и шли они по выжженной солнцем пустоши, где воздух был сладок и тяжел, точно из свинца.

– Видишь, – сказал Тайлер, и голос его не сочился сарказмом, как обычно, а был непривычно тих и подавлен. – Здесь бескрайние земли, лишенные магии. Ты должен чувствовать это, маг. Поднимись над этим миром и посмотри, что осталось от Сида.

Не хочу, силится сказать Том, не хочу видеть этого, ты что, не понимаешь, как мне больно, ведь это и моя земля?!

Они говорят уже без слов, просто стоят на желтом поле, и все вокруг них вертится, будто их кружит громадная карусель.

Это гетто, ты сам говорил про гетто, продолжает мучить его Тайлер. Разве они не будут мстить за это, Том, подумай, ты же не хочешь, чтобы все человечество превратилось в золотую пудру фэйри.

Я хочу помочь ему, бессловесно стонет Том, я хочу выпустить его, ему тесно, он бог, с ним нельзя так.

Сиды завоюют нас, поскольку их земля опустела от магии, безжалостно говорит Тайлер, и Том снова стонет, поскольку знает, что это правда, а Луг – Луг, который мог бы переубедить его, единственный, кого он любит и кому он верит, по-прежнему далеко, так далеко, что не докричаться.

Верните мне его, бессвязно шепчет Том, верните мне его. И он уже не знает, о чем или о ком идет речь, ему просто больно, и он даже не помнит, почему.

Он только на миг прикрывает глаза, чтобы не видеть этого яркого, бьющего по глазам поля, выматывающего все жилы своей пустотой, а когда открывает, изумленно моргает – нет ни страны сидов, ни обезвоженных пустошей, а сидит он в каком-то жарком тесном казино, вокруг шум и гам, мелькают полуобнаженные девицы, слышится стук игральных костей и шорох фишек, лампа качается под потолком, а напротив сидит Имс в розовой рубашке, перекатывающий в пальцах фишку, во рту мочалит зубочистку, перегоняя ее из одного угла в другой.

– Где мы? – спрашивает Том.

– Ты же все понял, дорогуша, – лыбится Имс. – Мы во сне. А это Момбаса, в общем-то. Часть моих декораций. Метафора, считай, ведь все мы игроки. Мне как-то поднаскучили виды волшебных миров.

В глазах у Имса пляшут яркие огоньки, совсем как ночью на болотах.

Том смотрит на его острый нос, на упрямый подбородок, на широкие морщины на быковатом лбу, на рыжие ресницы, золотящиеся в свете лампы, и думает: вот он, мой враг, а может быть, и моя смерть. Моя смерть.

Тут Том вылавливает из своей теперь почти бесконечной памяти, которая походит масштабами на вселенский интернет и по запросу выдает почти любую информацию, важную деталь и кривится.

– Ты Сонный маг.

– Бинго, – кивает Имс. – Мы все сейчас в одном сне. И это чертовски захватывающе, не так ли?

– Все? – переспрашивает Коллинз.

– Все, – подтверждает Имс. – Знаешь ли, раньше мы проделывали это с помощью сложных приборов и опасных препаратов. Наркотики, радиация, неприятные штуковины. А теперь я могу это делать просто так. Своими силами. Я хотел, чтобы мы все оценили, что за суп варится у нас в котелках. И знаешь, что, Том, я скажу про тебя? Ты вовсе не такой уж псих, как мне показалось сначала. Я ожидал увидеть больше страхолюдных явлений.

– Заткнись, – морщится Том.

Имс усмехается, на этот раз скупо, выплевывает зубочистку и пропускает фишку между пальцев, как фокусник.

– Хочешь глянуть, из-за чего началась война? Надо сказать, я восхищен коварством твоего короля. Смотри-ка, дорогуша, сюда.

Тут Имс берет внезапно появившийся на столе пульт, щелкает им, и Том видит на огромном плазменном экране на стене некую картинку. Картинка расширяется и словно бы втягивает Тома внутрь.

Он видит молодого еще человека с черными волосами и черными сверкающими глазами, и плащ на нем черный, и вообще он похож на птицу. Да он и есть птица, понимает Том, когда человек обращается в ворона и летит над лесами и полями, над холмами и над, Том прищуривается, менгирами – еще живыми менгирами, мерцающими при неверном вечернем свете, как огромное искрящееся синее эскимо.

Ворон минует менгиры и снова летит над лесом, а потом снижается, и Том видит поляну, и деревянный дом, и девушку, которая сидит на крыльце и гладит огромных волков, белых и черных. На девушке красный плащ, он развевается, как знамя королевства, когда она встает и идет вглубь леса, плавно и легко, а потом он видит, как она опускается на колени перед камнем, изрезанным рунами, вздымает вверх ладони, по одной из них проводит кинжалом, капли крови падают на камень, и тот с шипением их впитывает, а потом вся земля шипит, словно напоенная кровью досыта, и тут же из почвы начинают вздыматься травы и деревья, цветы и кусты, и все это шелестит и поет под огромной, ослепительно белой, зловещей в своем нестерпимом сиянии луной…

Полнолуние рвалось с неба, серебряный свет молоком разливался в черноте, в сизой дымке, пар шел изо рта, было холодно и страшно, и только светлые глаза девушки взирали на все это кротко и властно.

– Ты знаешь, кто это? – услышал Том хриплый шепот Имса.

– Это жрица, – сказал он. – Она совершает обряд плодородия.

Он вспомнил ее имя.

Ллея, так ее звали, она появлялась в Сиде нечасто, только при Жестокой Луне, и только она могла совершать подобное, раз в несколько лет – поить сидскую землю своей кровью, давая ей силы рождать бесконечное количество жизней, приносить урожаи, множить плоды, плодить потомство. Только дева-жрица могла сделать это, ни один мужчина на такое был не способен. Перед кроткой Ллеей склонялись самые страшные существа – жизнь была нужна всем.

Отголосок мифов об этой великой жрице люди извратили до сказки о Красной шапочке. О, глупцы, неисправимые глупцы! Но Ллея никогда не боялась волков, они лишь охраняли ее. А хлеб и масло, которые она несла по лесу в своей корзине, были частью великого ритуала.

Жрица шла легко, как лето идет по зеленой и благоухающей траве, и жуткая луна и вой волков были ей только в радость.

И тут Том снова увидел человека в черном, который с искаженным лицом наблюдал на Ллеей. В его лице читалась такая обжигающая любовь, что смотреть было стыдно.

– А теперь будь внимателен, – снова шепнул незримый Имс, и Том раздраженно дернул плечом.

Красный плащ с капюшоном, размноженный в тысячах земных сказок, вот что видел Том сейчас: Ллея шла, и он алым парусом вздымался за ее тонкой спиной, и на какое-то время застил собой весь мир, стал закатом, кровью, которая обагрила и небо, и воздух, и землю. Красный, кричал он, меня зовут красный, и все, что таилось в этом цвете, мелькало перед глазами Тома: кровь, и война, и бескрайние маковые поля, и ядовитые ягоды, и алые розы, и алые паруса, и эльфийское вино, и огонь, в мороз согревающий путника, и красная луна, и отблески пожарищ, и красные глаза адских собак, сопровождавших Дикую охоту, и пасти волков, и снова кровь, текущая в море… На мгновение весь мир сидов показался ему пурпурным, багряным, алым, винным, словно красный ветер окутал все клубами. Но вот наваждение кончилось, и он снова смотрел на хрупкую девушку в плаще, чье лицо было скрыто капюшоном, и на большого белого волка, трусившего за ней по пятам.

Ворона больше не было, зато на опушке леса стоял другой волк, черный, да и не волк вовсе, а мужчина в черной куртке, с усталым чеканным лицом. Вервольф Тайлер Хилл. Он тоже смотрел на фигуру в красном, только она уже не удалялась, а приближалась, и белый волк бежал рядом с ней, а не по пятам.

Фигура подошла и откинула капюшон.

– Что же ты удивляешься так, Тайлер, – сказала она, – все ваши сказки вышли отсюда. Но я не ем человеческого мяса.

Том встретился с Ллеей взглядом и пропал.

Луг смотрел на него, и темные тени лежали на его прозрачной коже, как и тогда, когда Том увидел его впервые. И глаза у него были все те же – ясные звезды среди черной морозной мглы, ярче луны, ярче огня, сильнее любой магии. В них холодело море, откуда не возвращался ни один корабль. И по тому, как это ледяное море все больше расширялось в пепельно-голубых радужках, Том понял, что вступил на тропу войны.

А потом игра лунного света вырисовала тень Луга на освещенной полосами земле, и тень это была бесконечной и бесконечно мощной, и венчали ее огромные, даже с виду тяжелые, раскидистые рога, уходящие своими концами в непроглядную лесную чащу.

Ужас озарения пронесся в голове у Тома, и тут он увидел, что стоит с ним не Тайлер и не Имс, а молодой официант с подвижным лицом и смотрит на все это, кусая тонкие губы.

Тут кто-то сказал ему прямо в ухо:

– Цернуннос атум даннаан, – но Том услышал за этим другое:

– Пора возвращаться.

Тут мир свернулся до точки, и Том понял, что уже не властен им управлять, и закричал от злобы и ненависти, так громко, так надсадно, что разом поднялся ветер – страшный ветер, тот, что когда-то унес маленькую девочку Элли вместе с ее трейлером в Волшебную страну. Только Тома он уносил из Волшебной страны, и Том кричал, будто его режут. Он уже не надеялся, что Луг его услышит.

Глава 6

Вороном звали иногда Луга, и являлся он порой людям и друидам в образе черной вещей птицы, поскольку был сыном двух рас. Отцом Луга стал один из великих туатских магов, а матерью – дочь короля фоморов. Древние кельты видели в нем кипучую смесь кровей богов и демонов. Воспитала же Луга женщина третьей расы, ныне вовсе забытой, той, которой были подвластны стихии огня и бурь. Поэтому превзошел Луг всех фэйри, бывших до него, и магия его была мощной и коварной, как большая вода.

Во времена, когда люди и сиды жили в мире и их судьбы были тесно сплетены между собой, Луг судил земных королей, оценивая, достойны ли они власти. И если король предавал свою страну или больше не мог дать ей никаких благ, в ночь Самайна его топили в бочке вина или сжигали заживо вместе с его дворцом. Эта ритуальная смерть с благоговением посвящалась Лугу, королю всех королей.

Теперь Том вспомнил, как велик и как жесток его солнцеликий дан. Сотни картин проносились перед его внутренним взором – образы хрупкого юноши с прозрачными глазами, сотни его обличий: то рогатый и сильный, то согбенный, как старик, то с оленем, то с бараном на плечах, то в скрывающем лицо капюшоне, то с волшебным копьем в огне; с серпом, с луком, с собакой, со змеей, с вороном, с черепами в корзине, с рогом изобилия, наполненном цветками мака – символа сна и смерти… Обращался он в коня, быка и волка, по воздуху летал вороном, под водой скользил лососем, но Том ярче всего помнил того усталого мальчишку в сером пальто, который слушал аллегретто к Третьей симфонии Брамса в ничем не примечательном особняке.

Потом понял Том, что дом этот мог выглядеть по-разному, и явилось ему видение из совсем уж стародавних времен – что был это когда-то замок из серебра с крышей из лебединых перьев, а потом обратился в крепость с бронзовой оградой и сверкающим источником, окруженном старыми лещинами, в водах которого резвились пурпурные лососи, ели орехи с лещин, а скорлупки пускали плыть…

– Коллинз, черт тебя побери, подъем! – грубовато позвали его, и он с трудом разлепил ресницы. – Хватит витать в облаках, куда ты нас забросил, гребаный недоучка?

Том, сощурившись, попытался оглянуться – спину и голову ломило, как будто его огрели по голове или он надышался ядовитых испарений.

Над ним склонилось нахмуренное лицо Имса – Том даже подумал, что тот выглядит искренне озабоченным. Но, разумеется, не состоянием Тома, а чем-то другим.

Когда Коллинзу удалось привстать и оглянуться, он понял – чем.

– Где мы? – искренне удивился он.

Имс внимательно посмотрел на него, поднялся с колен и отряхнул брюки.

– Да уж, твои умения впечатляют, только вот грош цена магу с амнезией, – съязвил он и, отойдя в сторону, вытащил из кармана пачку сигарет.

Стояли они все на пологом зеленом холме, а неподалеку вздымались краснокирпичные стены какого-то замка.

Том присмотрелся. Крепость выглядела довольно древней: все эти зубчатые башки, узкие бойницы, мост, ведущий к арке ворот… Что-то очень знакомое было во всех этих линиях, что-то, что не раз он видел на картинках в журналах... Похоже на нормандскую постройку

– Это Карлайл, в Камбрии, – вдруг сказал Джим, который с интересом осматривался, задрав голову и привычно засунув руки в карманы широких твидовых брюк. – Замок Карлайл. Стоит обогнуть эту стену, и там большой город и шоссе. Я в детстве бывал здесь, тут граница Англии с Шотландией…

– Ты был зол, или тебе стало страшно? – светски поинтересовался у Коллинза Хилл. – Да ведь тебе всегда страшно, Том. Я думаю, не было и дня, когда ты не боялся.

Но Коллинз его не слушал. Он слышал теперь более важную вещь, чем любые слова: что-то звало его изнутри крепости, что-то тянуло туда и влекло, и он знал путь. Знал, куда надо идти. А потом будет знать, что надо делать. Теперь он был в этом убежден.

– Уйди с дороги, Тайлер, – с жутковатой улыбкой проговорил он.

– Эй, нет! – крикнул Имс. – Сначала проясним ситуацию, господа.

Том остановился и удивленно на него посмотрел. Краем глаза он заметил, что филг, склонив голову, тоже к чему-то прислушивается, но это уже не имело особого значения.

– Нечего прояснять, – проговорил Риваль. – Он начинает новую партию, и она одна из последних. А его дом, вероятно, уже разрушен, так что, может, и хорошо, что мы оттуда убрались, в нашем парне просто сработало чутье мага… Лондон рушится повсеместно, и это вспять уже не обратить. Я слышу сотни, сотни сотен теней, которые выламываются сейчас из всех дыр и щелей…

Имс сжал зубы. Он подумал о том, что точно так же рушится Москва. Когда он вылетал в Лондон с сыном и Ривалем, рухнула башня «Федерация». Радио и интернет захлебывались ужасом не только от самого этого факта, но и от зашкаливающей странности произошедшего: от самого высокого в Европе небоскреба осталось совсем немного обломков, да и те больше походили на пыль. И трупов находили совсем мало, хотя кое-где находили – уже в виде мокрого мяса, конечно. Остальные словно испарились. Кинотеатр «Ролан» стал первой ласточкой в череде катастроф, потому, видать, обрушился почти обычно – с кучей камней, с завалами, с погребенными внутри людьми. Но каждое последующее обрушение оставляло все меньше следов, словно кусок земной реальности просто распылялся, стирался невидимым ластиком. «Харродс» явился самым внушительным примером этой зачистки.

Точно всю людскую цивилизацию вдруг кто-то посчитал неудачным рисунком, а чистого листа бумаги для новой работы не нашлось и пришлось стирать все линии со старого.

Сиды и фоморы состояли в родстве и рушили они очень похоже. И эта золотая пыль, этот сладкий воздух – они тоже были общими.

И зачем они враждуют, устало подумал Имс. Это ведь такая магическая гражданская война, и из-за чего? Просто однажды один молодой и неопытный еще король влюбился в многоликую жрицу, главный лик которой оказался ликом вечного соперника. Всего лишь жестокая насмешка. Или все же борьба за ресурсы, которая актуальна для любого из миров?

Имс не очень жаловал «Федерацию», считал ее торжеством бессмысленных понтов, да и работалось там – а Имсу доводилось консультировать находившиеся в ней компании – тяжеловато. Такой дорогой долгострой, а верхние этажи постоянно вибрировали из-за ветра, да что там вибрировали – их ощутимо качало. И уши закладывало неслабо, точно Имс в самолете лекции читал.

Но сколько людей. Сколько живых людей, которые вовсе не подозревали о войне двух разозленных друг на друга магов.

Если раньше у Имса оставались какие-то надежды и сомнения, то сейчас сомневаться в исходе дела было поздно – война началась и грозила камня на камне не оставить от этого мира.

Но он, Имс, мог этому воспрепятствовать – Пашка находился сейчас под защитой Мерлина, и это была надежная защита.

Имс мог отказаться играть.

В конце концов, он мог просто убить себя, если на то пошло.

И только одна мысль сверлила ему мозг, только одна: видение черного глаза на руке у сына. Знак служения духу, который его поставил. Даже Мерлин не мог помешать такому заклятью.

Там, в Москве, перед полетом, когда все они уже хмуро сидели в аэроэкспрессе на Шереметьево, когда проезжали уже Подмосковье, Имс видел, как все быстрее и быстрее начинают мелькать в окнах картинки из фильмов-катастроф. На дорогах копилось все больше машин, пробки нарастали, движение во всех направлениях встало намертво, везде виднелись группы испуганных людей, которые спешно грузили вещи, какие-то чемоданы, рюкзаки, баулы в самые разные средства передвижения, от бронированных джипов и роскошных тачек до древних хлипких «запорожцев», байков, мотороллеров и даже велосипедов; народ сбивался в кучки, в стайки, чтобы чувствовать себя в безопасности, и бесконечно что-то говорил, говорил, обсуждал, будто бы сами эти крикливые птичьи разговоры должны были сделать опасность понятной, объяснимой, а значит, не такой уж и страшной…

Имс слышал множество версий и от попутчиков в экспрессе, и от радийных гостей, и от телеведущих – в эфире не было других тем, кроме непонятных обрушений, и везде всплывали пугающие слова: война, ядерная война, третья мировая война, террор, исламисты, ЦРУ, военные эксперименты, изобретено новое оружие, уже не бомба, кое-что пострашнее, вы видели, видели, слышали, ничего же не остается, ничего…

И, кажется, это «ничего» пугало больше всего. Все, что было построено человеком, все, что окружало его, масса вещей, которые что-то для него значили, – а потом просто пыль, ржавая и золотая, неземная.

Конечно, сразу же поползли слухи о пришельцах, но небо оставалось чистым, и это вселяло надежду. А некоторые с ослиным упрямством грешили на инженерные ошибки, которые каким-то странным образом, по системе, по цепочке, привели к роковым последствиям одно за другим. Говорили и о сейсмических толчках, о землетрясениях, о сдвиге тектонических плит, и теперь Имс был уверен, что обо всем этом трещат телеэкраны по крайней мере в двух странах, если не по всему миру. И каждый, каждый до последнего успокаивал себя, как мог, тем, во что верил.

Перед глазами у Имса до сих пор стояла соседка, Валентина Петровна, ухоженная пожилая дама, неизменно, до самой зимы, дефилировавшая везде в синей шляпе с широкими полями. Эта дама ворвалась к нему в квартиру на рассвете, когда рухнули башни «Восток» и «Запад», после исступленного пятиминутного терзания кнопки звонка. И не было на ней ни шляпки, ни пальто с норковым воротником, ни традиционных ботинок на каблуке, ни кокетливой норковой муфты, которую она брала, даже когда шла за покупками в супермаркет, а был только розовый махровый халат, едва прикрывавший старые слоновьи ноги, густо оплетенные сизыми выпирающими венами, – и разрозненные, повисшие на волосах бигуди, а глаза у нее буквально вылезали из орбит.

– Вы слышали, слышали, это же война, кругом взрывы, а нам ничего не объявляют, замалчивают, скажите, что творится, вы должны знать, должны, что делать? – заголосила она, и Имсу на какой-то миг показалось, что она завела какую-то чудную песнь. – Что мне делать? У меня дочка, дочка до сих пор не вернулась, и телефон не отвечает, что же делать? Это война, скажите, война?

– Все возможно, – сказал Имс и подал ей полный стакан воды. Она выхлестала его за полсекунды. – Поезжайте в деревню, Валентина Петровна, на дачу. Может быть, там будет спокойнее.

– А может, – комично замерла она от очередной мысли, – это инопланетяне? Правительство же все скрывает…

– Ой, не говорите ерунды, вы же не из тех, кто читает желтые газеты, Валентина Петровна, – отмахнулся Имс.

Сейчас, наверное, Валентина пополнила ряды людей, заполонивших вокзалы и шоссе и старавшихся убраться подальше от разваливающейся на глазах столицы.

Он не видел людей, которые бы не бились в панике, увидев, как что-то типа станции метро или огромного небоскреба становится кучкой пепла.

Кроме разве что одного, который сейчас стоял рядом и внимательно наблюдал за всеми ними огромными голубыми глазами.

Но сейчас Имсу было не до него. Он пришел к решению.

***

Узкий стилет у Имса спрятан на боку, ближе к спине, за поясом, и отстраненно он сам любуется – сначала своим кошачьим шагом, пока как будто бы небрежно идет к Тому, незаметно прижимая оружие к запястью, а потом тем молниеносным движением, которым резко хватает сзади Тома за шею – быстрым, почти невидимым глазу броском, и нож свистит, взрезая воздух наискосок, и Имс уже видит мысленно, как он взрезает и горло, и оттуда моментально начинает хлестать маслянистая кровь, и Том булькает всего-то с минуту, прежде чем отдать концы, это такая рана – уже ничто не поможет.

Имс знает, Имс все это уже делал не раз, ему не впервой, мышечная память несется впереди памяти мозга, и нож, впервые за долгое время, так удобно лежит в руке, так сладостно…

Но тень сбоку мелькает еще быстрее ножа, хотя это немыслимо, мелькает и сбивает Имса с ног, и вместо горла Тома стилет вонзается в другую плоть – шерстистую и твердую, как камень, соскальзывает, а потом катится по траве. Имс бьет кулаком, не глядя, а потом воет от невыносимой боли – невесть откуда взявшийся зверь рвет его локоть, с клыков течет пена, глаза горят красным, и Имс не может понять, откуда могло возникнуть это чудище, откуда, ведь только что…

И тут, невзирая на острую боль, до него доходит.

Волк, ступивший лапами ему на грудь и только что оторвавший от его руки кусок мяса, – слишком огромный, громадина, и шерсть у него белая, и глаза алые, и у Имса уже нет вопросов, кто он, но есть только один вопрос: почему? Он не понимает.

Зато понимает филг.

– Тайлер, – кричит он, и голос его звенит все сильнее, перекрывая ветер, свистящий над крепостью. – Тайлер!

Том, удивленный, кажется, не меньше Имса, подходит и тихо говорит почти в ухо разъяренному чудищу:

– Лугваллам рангиис.

Белый волк щерится, но убирает страшные когтистые лапы и отходит.

А потом на его месте появляется так же безумно ощерившийся человек.

– Белый волк, – холодно говорит Риваль. – Белый волк Луга. Сукин ты сын, Хилл. Когда же он успел коснуться тебя?

– На Пустоши, – говорит Тайлер хрипло, пытаясь выровнять дыхание и сплевывает. У него рот перемазан в крови Имса. – Но при чем тут Луг? Мне Мерлин приказал защищать Коллинза… это его поручение.

– Ложь, – морщится Риваль. – Ты заражен магией Луга, ты теперь будешь служить ему, хочешь или нет. Он сделал тебе своим. Обратного пути нет.

– Я ничей, – буркает Тайлер, хмуро взглядывая на филга. – Но нельзя нарушать баланс. Только фоморы могут остановиться сидов, и только сиды – фоморов. Люди здесь бессильны. Если мы выпустим наружу лишь одну силу, то миру конец.

– О да, – насмехается Риваль. – А если мы выпустим две равные по мощи колдовские силы, то, конечно, все придет в равновесие. Ты сам-то веришь этому бреду? Да я даже слушать не буду сидского пса!

Тайлер вскидывается, и изо рта у него снова лезут клыки, но Том крепко прихватывает его за рукав.

– Я тоже видел, – мягко говорит он. – Ты волк Луга, Тайлер. Мы теперь на одной стороне. Ты теперь будешь охранять меня вдвое пристрастнее, вервольф. И меня это радует.

– Пошел ты к дьяволу, – рычит Хилл. – И твой бог тоже.

– Мне ваша магия напоминает рак, – слышится звонкий баритон, и все они оборачиваются на Джима. Его голубая рубашка вздувается на ветру, и он ежится от холода. – Она сжирает вас изнутри, даже если вы ее отрицаете. Я знаю, почему Том выбрал это место. Это ведь не только Карлайл… Это еще и Лугдунум. Раньше здесь были римские форты, а еще раньше – кельтские поселения…

Филг сжимает зубы и пинает со всей дури первый попавшийся на тропинке камень.

– Так, выходит, ты слышишь Неметон внутри, Том? Даже я слышу, а тебе он так должен просто вопить!

– Там не только Неметон, – отзывается Том. – Там нун. Он зовет меня.

– Почему ты ничего не предпримешь? – шепотом спрашивает филга Джим, стоя за его спиной. – Почему ты не убьешь их, не попытаешься?

– Я не могу, – качает головой Риваль. – Я слуга Мерлина, и его гейс – мой гейс. Нельзя мешать договору. Мы можем только попытаться переубедить игроков. И я, и Хилл… и даже сам Миррдин… Это пат.

– Мне кажется, ты просто еще питаешь надежды, – качает головой Джим, и Риваль удивленно поднимает голову.

Глава 7

Том тем временем идет к закрытым воротам одной из башен, и вековые железные запоры легко слетают по мановению его руки, дерево скрипит, двери открываются тяжело, неохотно, но открываются, впуская в затхлый, землистый зев почти тысячелетней крепости, полный запутанных подземных ходов и рукотворных пещер.

Гуськом, в молчании, они спускаются странной группой по каменной лестнице и следуют за Томом, путь которому освещают прыгающие розовые и белые огни, похожие на маленькие круглые лампочки, только внутри них что-то трепещет и звенит.

Имс на ходу зубами заматывает руку лоскутом, оторванным от дорогущей рубашки, и глухо матерится. Хилл мрачен, как туча, и двигается так, чтобы держать в поля зрения одновременно и Коллинза, и филга – он сообразителен, и собственные перспективы не кажутся ему радужными.

С позиции Джима Том Коллинз кажется слепым, которого ведет невидимый поводырь, побуждая безошибочно находить нужные коридоры и повороты среди десятков, им открывающихся.

Джеймс, может быть, даже порадовался бы, что удалось побывать внутри подземелий замка Карлайл – отец его преподавал историю в колледже и привил сыну совершенно неоправданный интерес к старине. Но теперь его занимают другие вещи – он поверил в то, что происходит, сразу и бесповоротно, и сознание того, что на его глазах решается судьба этого мира, причем, судя по всему, не в его пользу, давит на виски свинцовым обручем.

Он не чувствует себя обреченным, все гораздо хуже – он чувствует себя ответственным, но беспомощным. Абсолютно тупым и тошнотворно слабым. Сердце стучит в его груди быстро-быстро, но он не может ничего придумать.