Текст книги "Нун (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

К великому сожалению, этого не случилось. А было бы значительно проще. Гораздо проще быть без сознания, когда тебя рвут на куски. И, может быть, даже жрут. Чувак выглядел, как гребаный вервольф, да что там выглядел – он и был им!

– Эй, эй, – снова завопил Пашка, – слышишь, псина, я тебе не жратва, прекрати! Хватит! Утихомирь в себе этого монстра, ты же можешь, вы должны это уметь, по-любому! Постой… – Пашку вдруг осенило. – Стой, да ты боишься? Боишься ее?

Он потряс рукой в воздухе, как будто это была и не рука вовсе, а какое-нибудь допотопное оружие, отдельное от него. Да, несомненно, это был глаз, чернильный глаз так действовал на оборотня. Но почему?..

– Убери знак, – прошипел вервольф, и Пашка зажмурился и стиснул зубы, услышав, как по каменной стене скрежетнули огромные кривые когти, вылезшие у парня вместо обычных ногтей. Кажется, ему было всерьез больно – так его корчило.

– Все, все, уже убрал, – Пашка опустил рукав и выставил ладони в защитном жесте. – Все успокоились, все приходят в себя, никаких проблем у нас нет, ведь так?

Но этот хрен в пальто и не думал уходить. Правда, больше не рычал, и на том спасибо. И лицо у него перестало ломаться, как кекс под струей воды. Пашка выдохнул скопившийся в груди воздух.

– Все выяснил, что хотел?

– Мне все ясно, – подтвердил этот припонтованный волчара и вдруг схватил Пашку за отворот куртки.

– Убери лапы! – заорал Пашка. – Да хватит! Хватит, сгинь, тварь!

Можно было сколько угодно изображать бесшабашного придурка, но Пашка хорошо понимал, насколько все жутко. Просто из всех сил пытался не дать мозгу этого осознать, иначе все, занавес.

– Не бойся меня, я на твоей стороне, – зашипел оборотень.

Но трудно сразу поверить человеку, который на твоих глазах превратился в зверя и чьи клыки все еще выглядят, как волчьи, поэтому Пашка на автомате попытался его пнуть. А потом до него дошел смысл слов.

– На моей стороне? – поднял он брови и даже как-то обмяк в руках оборотня. – Ты бы сначала объяснил, что к чему, а то извини, у меня проблемы с доверием…

– Я твой… – начал оборотень, и тут Пашка услышал чей-то громкий окрик. «Ты, повернись, ублюдок» или что-то в этом роде – прямо как в дешевом триллере. Они с парнем-волком обернулись синхронно, и Пашка вытаращил глаза – в десяти шагах стоял его отец.

– Нет! – выпалил он и рванулся изо всех сил. – Нет!

Оборотень снова ощерился и зарычал, отпустив Пашку, и приготовился, судя по всему, к прыжку. Снова полезли когти, а глаза вдруг заполыхали желтым, совсем уж нечеловеческим.

– Папа! – крикнул Пашка и весь сжался, в ужасе глядя, как, будто в замедленной съемке, тело оборотня взвивается высоко в воздух и летит на его отца по немыслимой дуге.

И широко распахнул рот, увидев, как отец выхватывает из-за пояса пистолет и всаживает в еще прыгающего оборотня несколько пуль. Оглушительный звук выстрелов и ужасающий вой многократно отскочили от окружающего камня и эхом ушли в длинные туннели.

Имс осторожно подошел к тяжело шмякнувшемуся на пол телу и пошевелил его ногой, потом наклонился, развернул к себе оскаленную морду и приподнял пальцами веко.

– Сдох, – резюмировал он и посмотрел на Пашку. – Ты как? В порядке?

Пашка нервно кивнул и сполз по стене на плиты пола. Голос у него пропал.

А потом сознание все же решило, что с него хватит, и на Пашку темной простыней спланировал долгожданный обморок.

Глава 13

Утренняя сырость текла даже сквозь закрытые окна, и Том поежился, натягивая на себя тонкое колючее одеяло поверх простыни. Пахло морем, и лесом, и немного гнилью, и где-то еще слышался выдох недавно разведенного огня – настоящего, живого огня на дровах и угле, запах которого ни с чем не спутаешь.

Том заворочался, повернулся и наткнулся губами на чью-то темноволосую макушку. Некоторое время недоуменно таращился, обозревая длинные волосы, рассыпавшиеся по белым, круглым, прямо-таки лилейным плечам, а потом тихо вылез из постели и натянул пижамные штаны, попутно обнаружив, что до того был полностью обнажен.

Босиком он прошлепал на балкон и неловкими со сна пальцами, чуть не сломав, вытащил из пачки сигарету. Вдалеке расстилались покрытые изумрудными лесами склоны и мшистые болота, а внизу лежал разрытый пустырь – Том думал обнаружить там пепелище.

Но пепелища не было. Камни неметона оказались обнажены значительно больше, чем поспособствовали тому археологи, лежали прямо на земле, однако экспедиционная группа позже списала это на страшной силы бурю, которая разразилась вчера вечером. И правда: несколько толстенных деревьев было повалено вокруг места раскопок, одно дерево сгорело дотла, более тонкие оказались вырваны с корнем.

На самом деле, никто не удовольствовался этой теорией, но говорить об истинной причине никому не хотелось. По крайней мере, пока не хотелось.

Вообще, мало кто вчера помнил вчерашний вечер. Почти все обнаружили себя в необычных местах в недвусмысленных позах с людьми, с которыми в здравом уме даже и не вообразили бы заигрывать. Всем было неловко, стыдно, чуть страшно, но в то же время как-то тошнотворно сладко, словно все самые грязные фантазии, наконец, воплотились – судя по вспыхивающим сполохам воспоминаний, которые плохо складывались в общую картинку, но ясно говорили об испытанных чувствах. Они были жаркими и жуткими, эти чувства, но еще они говорили о миге невероятной свободы. Невероятной, о которой нельзя было помыслить.

Он все это знал, даже не спускаясь из номера отеля. И по мере того, как вдыхал и выдыхал терпкий дым, успокаивался.

Если бы они знали, кто такой Том на самом деле, ему бы не стоило труда поставить их на колени. Они были очарованы темной силой. Да, именно так Том это называл – «темная сила». У него язык не поворачивался назвать эту силу злом, кровь начинала кипеть при одной такой мысли.

Оставив Роуз видеть утренние сны, Коллинз не торопясь спустился на первый этаж отеля в бар. Помахал нескольким уже активно поглощавшим завтрак археологам и ужасно бледному Форестеру, перед которым стояла одна жалкая чашка с овсяной кашей.

Том усмехнулся – должно быть, Форестер чувствовал себя как после адского похмелья. Том не знал, где оставил его Патрик, однако был уверен, что сам Патрик сегодня завтракать не придет. Да и вообще никуда никогда не придет.

Он не собирался ничего разузнавать и даже ни с кем говорить, не собирался наблюдать за всеобщим настроением, злорадствовать и наслаждаться тайным знанием – все эти чувства моментально пронеслись в нем и погасли, когда он уловил чужие эмоции, носившиеся в воздухе, когда развернул всю цепочку событий, даже тех, в которых не участвовал. Теперь все это казалось ему слишком мелко.

Он лишь хотел плотно позавтракать (яичница с беконом, гренки с маслом, апельсиновый джем, кофе с молоком), загрузить Роуз и чемодан в такси, потом в поезд, а потом в самолет. Здесь его больше ничто не удерживало, а что до красоты пейзажей – теперь его влекли совсем другие пейзажи. Он видел лишь границу между мирами, но она уже огненной линией горела в его сердце.

Коллинз не торопился, наслаждался видом и вкусом еды – яйца были такими блестящими и желтыми, а бекон таким белым и розовым, с поджаристой корочкой, аромат кофе почти вызывал эрекцию. В открытые окна вливался запах дождя – запах сырости, трав, ветра, электричества, и Том то и дело дергал носом, как ласка или хорек. Обоняние обострилось в несколько раз, стало как у хищного зверя, да и осязание как-то изменилось – теперь пальцы чувствовали тоньше, точнее, будто бы текстура мира стала выпуклее, будто бы появились новые разновидности ощущений, сотни граней прежних определений «гладкий», «бархатистый», «шероховатый». Сейчас все эти слова казались слишком скудными, совершенно не способными описать, каковы вещи на ощупь – и тем более описать, какова на ощупь энергетика, энергия, ибо Том ощущал теперь и ее тоже. В нем самом она сейчас текла темная, жирная, маслянистая, как нефть.

И смутно подумалось, что ему нужен тот, в ком бы она бесновалась красными огненными сполохами, как августовские зарницы мечутся над полями. Но здесь не было никого подобного, и Том не представлял, как, где и зачем его искать.

***

Роуз оказалась легкой попутчицей – вроде и не скажешь, что ведьма. Иногда Тому даже чудилось, что она его побаивается, хотя это не помешало им совокупиться еще пару раз до того, как самолет вернул их в Лондон. Здесь, в реальной жизни, без флера темной магии, без отсвета пограничного мира, она казалось совсем девчонкой, с внешностью, которую обожали некоторые художники прошлого: темные кудрявые волосы, яркие глаза, пухлые губы вишнями, пышные формы…

Том не стал спрашивать, родилась она в мире сидов или земном мире – сейчас она все равно принадлежала Перепутью. И пока он не знал, зачем взял ее с собой, кроме плотских утех. Его просто устраивало то, что, когда ему надо было подумать, Роуз молчала, а когда он хотел ее, с готовностью отзывалась.

Лондон выглядел так, словно был вырезан из глянцевого журнала или напечатан на пачке с чаем – что-то чужое в нем появилось, что-то ненастоящее. Иногда Тому казалось, что реальность рябит и напрыгивает на него. Она была словно какофония красок и звуков, и еще отовсюду теперь до него доносились подозрительные шорохи, посвистывания, завывания, плеск моря, шум леса, лай и скрип, заунывные мелодии – и все это прямо в гуще мегаполиса, среди шума машин, людского гомона, бормотания радио, мертвых воплей рекламных экранов. Красное, желтое, синее, холодный дождь, разноголосые туристы, велосипеды и кэбы, запах кофе, мяса и пива, газетные заголовки, зонты и шарфы, звон монет и шуршание купюр, писк мобильных телефонов – все взрывалось у Тома в мозгу.

– Что будем делать с твоим псом, дорогуша? – спросил Роуз, когда они зашли перекусить в кафе.

Второсортное, совсем крошечное, со столами, накрытыми красно-белой клетчатой клеенкой, с допотопными солонками и перечницами, но Том внезапно почувствовал, что умирает от голода. Роуз с наслаждением уплетала жирные пончики и каждый, прежде чем отправить в рот, топила в белейшей сахарной пудре. Том подумал, что Джейн бы зашлась в истерике, только завидев эти пончики. Диета и прочие глупости.

– Псом? – бездумно повторил он.

– Ну да, псом, которого Друид приставил к тебе, – кивнула Роуз, запивая пончики капучино, в который положила столько сахара, что казалось – ложка должна стоять.

Том покончил с вполне сносной картошкой и теперь цедил свой кофе – черный, без сахара.

– Ты ведь знаешь все про него, не так ли? – спросил он.

– Про волка? – удивилась Роуз. – Все то же, что и у других волков, только подозреваю, твой несколько смышленее.

– Нет же, – досадливо отмахнулся Том. – Не про Хилла. Про Друида.

Тут по свеженькому личику Роуз прошла какая-то неясная рябь. Она даже пончик положила обратно на тарелку.

– Никто не может знать все про такого, как он. Даже повелителям Эмайн Эблах не дано это. Он очень силен, и мне так жаль тебя, сладкий, он пометил тебя, и этого уже не исправить... Но ничего, ты тоже становишься сильнее, и вскоре уже сможешь потягаться с ним, ангелочек. Только держись подальше от этого кобеля.

– Смогу потягаться с ним?..

– Твоя сила растет очень быстро, – покивала Роуз, снова принимаясь за пончики и, видимо, успокоившись.

Это Том и сам чувствовал. И наслаждался. Казалось, теперь язык отчаянья был ему неведом. Однако что толку от силы, которую некуда применить? Ему сказали – надо играть, и Волшебная страна откроется. Все звучало так просто, но никто не сказал ему – когда. И зачем. И позволено ли ему будет там остаться.

– Что ты знаешь про игру, Роуз?

Она прищурилась, внимательно посмотрела на него и после длинной паузы, словно бы нехотя, пожала плечами. Лампы над барной стойкой, и так довольно тусклые, два раза мигнули и вновь загорелись ровно.

– Про эту игру по-настоящему знают только туатские маги. Нам она неведома, не поддается. Я знаю, что как только ты завершишь искомое число партий, сможешь пройти в Эмайн Эблах и встретиться с нашим даном. Королем, если говорить вашим языком. Хотя когда-то вы называли его богом. Может быть, кто-то и сейчас называет.

– И какое же имя у этого бога?

– Луг, – спокойно сказала Роуз.

Том некоторое время рассматривал кофейный осадок на стенках чашки. Кофе здесь подавали отвратительный.

– Тот самый Луг? – наконец спросил он. – Луг Самилданах? Сияющий?

– Так его называли когда-то очень давно, – отвечала Роуз, покачивая головой, и в этот момент показалась Коллинзу древней, древней старухой, которая уже наполовину потеряла свою безмерную память. – Очень давно, когда я даже на свет еще не родилась. Хотя время в Эмайн Эблах стало течь по-другому тоже очень давно. Оно замедлилось. Оно впало в сон, как и весь наш мир…

– Впало в сон?..

– Да, и теперь яблоки зреют в десять раз медленнее. Раньше мы боялись старости, а теперь многие молили бы о ней, если бы смели…

– Я не понимаю тебя, Роуз.

– Поймешь, когда увидишь. А ты увидишь, Том. И пора тебе уже сменить имя – это звучит как имя какого-то безродного глупого пастуха.

Том усмехнулся – кажется, характер ведьмы начинал прорываться сквозь очаровательную оболочку. Ему и в голову не пришло обидеться на слова девчонки – или же впавшей в маразм и брюзгливость старухи.

– Не тебе судить, моя маленькая розочка, не тебе судить.

Роуз определенно стоило показать, как она может ему быть полезна. Потому что терпение никогда не значилось среди достоинств Тома, и следовало ли сейчас учиться этому прекрасному качеству – он не знал.

***

После полудня, оставив Роуз дома, Коллинз в одиночестве отправился гулять, с ультрабуком под мышкой.

Хотя кого было обманывать, он отправился играть в онлайн-го, оккупировав одну из скамеек в Кенсингтонских садах, в Цветочной аллее. Дворники собирали по дорожкам опавшие листья. В разрывах сплошной темной линии кустарников пламенели яркие японские клены. Еще три месяца назад Коллинз навестил бы в сотый раз статую Питера Пэна и мемориал принца Альберта, зашел в кафе в оранжерее у дворца выпить чая с чудесными сконсами с изюмом. А теперь ему пришло в голову, что когда-то Джеймс Барри видел здесь фей, и сегодня это казалось абсолютно реальным.

Потому что теперь и он мог их видеть. Ему подумалось, что именно Кенсингтонские сады могли быть местом портала, если феи здесь появлялись. Впрочем, возможно, он закрылся со временем – такое бывало, откуда-то знал Том. Или не Том, а кто-то другой, кто темнел глазами и улыбался где-то в его голове. Коллинз чувствовал себя псом, бегущим по краю неведомого моря, моря, которое он когда-то давно видел, но полностью забыл.

Он быстро зашел на уже опробованный сайт, без особого разбора нашел первого висевшего в онлайн любителя игры и начал играть остервенело, не в силах заглушить в себе слепящее нетерпение, раздражение от необходимости совершать лишние действия. И если бы не тот, темный и холодный, тот, кто, кажется, сотни лет пролежал на ледяном и черном морском дне, созерцая алмазные толщи воды над собой, ничего бы не вышло. Но пока Тома разрывало на части, распаленного, не желающего ждать, тот, другой, вел свою партию с ленивой усмешкой – для него любой игрок из человеческой виртуальной паутины был все равно что безмозглый цыпленок. Изначально неравные, нечестные условия, но разве кто-то возражал?

Том играл несколько часов и провел не меньше пяти партий с неизменным выигрышем. Когда он, наконец, закрыл ультрабук, руки его дрожали от странного смятения; солнце медленно опускалось за зеленые и красные деревья, пахло подгнившими опавшими яблоками, как винным суслом. Где-то в кустах слышались жужжанье и тонкий звон, а потом Том различил едва слышное пение крошечных существ: либо он окончательно сошел с ума, либо Волшебная страна открыла ему свои объятья. И, проходя мимо пары облупленных статуй парковых гномов, которую надо было еще суметь отыскать в высокой траве, подумал, не служила ли именно эта сладкая парочка знаком, отметившим место портала. Однако сегодня пользоваться им было еще слишком рано.

Том кое-что задумал. Для этого завтра утром он решил отправиться в Тауэр.

***

С высоты птичьего полета Тауэр выглядит совсем маленьким в современном Лондоне.

Наверное, черному вороньему глазу он кажется всего-то коричневым куском жженого сахара, куском сладкого марципана, как в сказке о «Щелкунчике», где все крепости, ворота и галереи были сделаны из сахара с пряностями и миндаля с изюмом.

Даже для взгляда Тома Тауэрский замок в лучах утреннего солнца выглядит именно так. Еще только девять утра, чуть немногим больше, а замок уже осаждается туристами, словно нелепым, но несущим страшные разорения войском. Японцы со своей необъяснимой страстью фотографироваться каждую секунду и с каждым камнем выглядят особенно угрожающе.

Том чувствует какую-то странную неприязнь к воронам, хотя доселе ничего такого не испытывал. Раньше известная легенда вообще не производила на него впечатления, и все эти байки о том, что монархия рухнет, если вороны улетят из Тауэра или погибнут, его слегка раздражали. Пища для туристов, которые готовы потребить любую чушь, только чтобы было что рассказать, показывая фотографии с большими черными птицами.

Но теперь эти черные перья и эти хриплые крики вызывают легкую дрожь и словно бы дежавю – откуда оно, Коллинз никак не может вспомнить. Словно бы они ему тоже когда-то кричали свое печально прославленное «Виват», неся дурную весть.

И это хлопанье крыльев – оно так знакомо.

Только Том слышал хлопанье множества, множества черных крыл, и они были больше, гораздо больше, чем крылья обычных воронов. И черные глаза были не то птичьи, не то человечьи. Блестящие, как драгоценные камни, но полные чувств.

Том не знает, это ли неясное воспоминание пригнало его в сахарный замок или жажда наконец испытать себя. Темная, древняя кровь спокойна только на первый взгляд, на самом деле она требует и подначивает, насмехается и точит любое противодействие. Она зовет, и смеется, и обещает, и предлагает, и подталкивает.

Некоторое время он неторопливо ходит по двору крепости, как турист или любитель достопримечательностей, – билет сюда он купил еще вчера, на станции метро. Газоны, несмотря на ноябрь, ярко-зеленые, все шесть воронов поблескивают чернотой и выглядят весьма упитанно. Том знает, что за поворотом в вольерах расхаживают еще два молодых ворона, запасных. Но это далеко не все птицы, живущие на территории Тауэра – их тут много, и старинные гнезда находят в самых неожиданных местах, а в самих гнездах бывают спрятаны тайные свитки, когда-то потерянные украшения принцесс и королев, рюмки с герцогскими гербами и чьи-то кости. Вороны чувствуют тайны – или же просто любят мелкие вещички.

Падет ли Британская империя, если замок покинут вороны?

С чего бы им улетать или умирать, когда их кормят здесь кровяными бисквитами и кроличьими тушками? Если к ним приставлен йомен, который гордится своей работой, потому что верит в легенду? Том даже знает этого рейвенмайстера – седой, коротко стриженый, массивный, с тяжелой челюстью и жесткими голубыми глазами, бывший морской пехотинец. Он любит птиц и постоянно разговаривает с ними, и некоторые из них ему отвечают. Вороны очень умные, они способны различать смысл слов.

Коллинз не помнит, конечно, всех по именам – кажется, Тором зовут самого умного и прославившегося тем, что однажды он пожелал доброго утра русскому президенту Путину, прогуливавшегося по замку со своей делегацией.

Том облизывает губы – на какой-то момент ему жалко воронов. Но потом опять в нем поднимается это чувство: он знает, что птицы для него означают что-то дурное, что-то тревожное, означающее конец всем надеждам.

С виду Том абсолютно спокоен, он сидит на скамейке, сложив на коленях руки в перчатках, смотрит на кое-где пожелтевшие листья кустарников – на некоторых крупными каплями осел туман, некоторые покрыты желтыми ягодами. Вороны то и дело каркают, жизнерадостны, как всегда, один норовит цапнуть надоедливую туристку за палец, когда она сует ему в клюв печенье.

А потом вдруг все вороны – все, которые есть в замке, даже те, которых никто никогда не видел, падают замертво, превращаясь из чудесных живых символов в бесполезные тушки, комки мяса и перьев с тусклыми, погасшими бусинами глаз.

И Том вдруг слышит – поверх установившейся тишины, которая тут же взрывается оглушительным гамом туристов и душераздирающими воплями бегущих в панике служителей замка, где-то там, в какой-то другой реальности – как звучит чей-то болезненный крик, полный ярости, удивления и узнавания.

И Том вспоминает. Вспоминает так ясно, что сам себе изумляется: как можно было не помнить этого раньше?

«Корвус», – шепчет он и не спеша идет к выходу, чуть ссутулившись от озноба и засунув руки в тонких кожаных перчатках в карманы черного пальто.

Глава 14

Глаза у Тайлера светло-зеленые, каким бывает иногда стекло лимонадных бутылок, Том разглядел это в момент, когда болтался в воздухе, вздернутый за горло железной рукой. Дышать быстро стало нечем, легкие начали гореть.

Взглядом Хилла можно было гвозди заколачивать, но потом Том разглядел, что лицо детектива, всегда словно бы высеченное из камня и не по-лондонски загорелое, теперь выглядит осунувшимся, усталым и каким-то беззащитным, несмотря на гневный взгляд, несмотря на оскаленные белоснежные резцы.

– Впечатляет, – прохрипел Том, когда Хилл его отпустил и он безвольной тушкой шмякнулся к его ногам. – Тебе нужна трепетная публика, желательно женская.

– Еще месяц назад ты любую школьницу мог бы обскакать по трепетности, – буркнул Тайлер.

– Ну, то было месяц назад, – возразил Том, медленно поднимаясь и массируя горло.

Наверняка останутся синяки.

Тайлер Хилл тем временем прошел вглубь комнаты и сел в кресло.

– Какого черта ты все это сделал, Том? Какого черта?!

– Все городские звери собрались и прибежали к тебе пожаловаться? Ты у нас такая грубая и небритая Белоснежка? – хмыкнул Том.

– Все же иногда я думаю, что это какая-то ошибка, – задумчиво сказал Тайлер. – Ты же непроходимый кретин, как может кровь мага течь в тебе? Я слышу печать, мать твою! Понял? Твою печать!

– Она молчит, – удивился Том, машинально прикладывая руку к груди.

– Она не молчит… Ты не слышишь ее, пока на тебе этот… – Хилл оскалился, – сидский ошейник! Сними его, Том. Сними, пока не наделал других глупостей!

– Ты мне будешь указывать? – надменно спросил Том.

– И буду! – рыкнул Тайлер. – Что, захотелось полюбоваться реками из молока и меда на райских островах? Спешу тебя разочаровать: ты увидишь совсем другую картину.

– Так ты бывал там?..

Взгляд оборотня полыхнул снова тем зловещим красным, что доводилось уже видеть Коллинзу.

– Сними эту побрякушку, Том, пока не выбрал окончательно сторону, – повторил он.

– Или что? – с вызовом спросит Коллинз.

Хилл вздохнул.

– Я хочу помочь, Том, – почти примирительно сказал он.

– Что же Друид сам не явится меня уговаривать?

– О, заткнись. Не делай выводов, пока не владеешь информацией. Разве тебя не научила этому твоя профессия?

Том пожал плечами и сел в другое кресло, напротив. Странно, что рядом с Тайлером Хиллом его теплым коконом обволакивало ощущение полной безопасности. Несмотря на клыки, мрачный сарказм и привычку решать дело насилием.

И потом, только Хилл знал то, что было Тому нужно. Хоть какой-то свет мог пролить на события.

– Я вспомнил Корвуса, – сообщил он.

– Он тоже тебя вспомнил, – темно усмехнулся Хилл. – Благодаря той тупости, которую ты проделал в Тауэре. Я слышу твою печать, но для Корвуса громче всех кричат вороны всех миров...

– Я знаю, теперь я знаю. Кем я был, Тайлер? Кем-то очень сильным, да? Я потомок этого мага… или, быть может, его реинкарнация? Что я такое? Что я такое, Хилл?

– У высоких магов ши не разделены эти понятия. Генетическая память в самом прямом смысле. Поэтому они так сильны. А что ты такое, Том, зависит только от тебя. В тебе есть кровь, которая помнит ранние воплощения, но это не весь ты. Проблема в том, Коллинз, что ты сам – человек с душком. Всегда давал слабину, не так ли? Мечтал быть крутым. И ради этого готов на что угодно.

– Я просто всегда знал, что это не все. Вот это, – он обвел рукой гостиную и то, что скрывалось за окнами с белыми занавесями. – Знал, понимаешь?

Хилл повел плечами, потом едва заметно кивнул. Выглядел он насупленным, но, как ни странно, злость его куда-то улетучилась.

– И да, я мечтал быть крутым, – помолчав, признался Том. – Всегда мечтал быть чуть выше, над остальными. А что получалось? Нет, ничего не получалось, я всегда тек, как вода, как молоко, огибал углы. А мне хотелось быть скалой, каменным столбом! Таким парням, как ты, этого не понять – вы же круты по определению: открываете дверь ногой, чуть что – двинул в зубы, девчонки без ума от тебя с тех пор, как ты сел на трехколесный велосипед… А потом и вовсе – черная кожанка, полицейский значок, детектив, убийства, интриги, расследования, рельефный пресс… Ты весь как киношный штамп, Тайлер. А потом оказывается, что, в довершение ко всему, ты еще и оборотень, к тому же, я ни секунды не сомневаюсь, какой-нибудь грозный альфа. Нет, тебе не понять…

– Ну, теперь ты можешь быть счастлив, – усмехнулся Тайлер. – Теперь я служу тебе. И пытаюсь спасти свою задницу. Хотя мне это вовсе не в кайф.

– Ты голоден?

Брови Хилла взлетели, как крылья ласточки.

– Ты ворвался в мой дом на рассвете, и я не успел позавтракать, – спокойно пояснил Том. – Держу пари, ты тоже. Пойдем, я налью тебе кофе. В конце концов, это становится традицией.

Хилл хмыкнул, но последовал за ним на кухню, снял неизменную кожаную куртку, оставшись в одной белой майке, повесил на спинку стула и сам устроился на этом стуле, неудобном, высоком, под стать модной барной стойке, заменявшей Тому обычный стол. Кофе они пили в молчании, потом жевали наспех сделанные сэндвичи с ветчиной и жухлым салатом. В кухне было холодно, но Том по-прежнему чувствовал себя расслабленным, как будто лежал где-то на белом шелковистом пляже под утренним солнцем. Однако он весь горел нетерпением узнать еще кое-что.

– Тебя послали охранять мою жизнь – как жизнь обычного человека, Тома Коллинза, или же помешать мне утратить человеческую натуру? Так полагаю, лицензия на мое убийство у тебя имеется?

Тайлер не торопясь дожевал сэндвич и тщательно вытер пальцы бумажной салфеткой.

– Подумай головой, – сказал он.

Том почувствовал, что начинает заводиться. Этот пес вел себя крайне снисходительно, и это постепенно вызывало бешенство.

– Мне просто интересно, – протянул он. – Сколько ты можешь стерпеть от меня, прежде чем реально причинишь мне вред?

И не успел Тайлер ответить, как Том с поразившей его самого скоростью метнулся через стол, схватил широкий кухонный нож для резки хлеба и полоснул оборотня по предплечью, буквально вспорол ему руку от плеча до локтя, с жадностью глядя, как расходится смуглая глянцевитая кожа, как начинает хлестать алая кровь. Он смотрел, смотрел и не мог оторваться, и не двинулся с места, так и продолжал сжимать в руке нож, когда услышал громовой рык прямо над ухом, и его рывком обхватили за горло со спины. Одна ладонь лежала поперек шеи, другая сжимала под подбородком, норовя свернуть голову, как цыпленку, и капли густой крови падали Тому прямо на лицо – горячие, соленые, и те, что попадали на губы, он слизывал и еще облизывался, улыбаясь и дрожа от возбуждения.

– Ты совсем больной, – прошипел Хилл, – ты знаешь? Ты псих! Тебе уже ничто не поможет!

Том улыбался, как безумный, и как только пальцы Тайлера оказались в досягаемости, впился в них зубами. Тот швырнул его с размаху на пол, так что Том саданулся плечом о ножку стула, и тот упал на него сверху.

Потом Коллинз лежал на полу и смеялся, глядя, как оборотень, шипя, смывает из-под крана кровь с быстро, прямо на глазах, затягивающейся раны. Скоро от нее остался только уродливый шрам, а потом и он исчез, словно поглощенный здоровой кожей.

– Так и знал, – сипло резюмировал Том, отсмеявшись. – Регенерация, сказки не врут…

Хилл подошел, внимательно осмотрел его с ног до головы, точно какое-то диковинное животное, и внезапно с размаху пнул по ребрам. Рассчитал удар, сволочь, пнул со вкусом. Ботинки у него были крепкие, тяжелые, не какие-нибудь там щегольские туфли, и Том согнулся от боли, но почти сразу же снова всхлипнул от истерического смеха.

– И все же горло ты мне не порвал, – заметил он, задыхаясь.

– Моя задача – делать добро из зла, ведь больше его не из чего делать, – огрызнулся Хилл.

Том, кряхтя, встал с пола, поднял перевернутый стул и примостился на него, как попугай на жердочку. Тело болело в нескольких местах сразу, но схватка только сильнее его распалила, и если Хилл намеревался такими методами выбить из него дурь, то сильно ошибался.

– Кто он, Друид? – спросил Том. – Он сказал – я его знаю, мы все его знаем, но звук его имени будет камнем, от которого во всех вселенных пойдут круги… Давно ты его знаешь? Что он сказал тебе обо мне?

– Не сотрясай воздух, – отозвался Хилл. – Если хоть раз выплывешь из своих мечт о темных эльфах, все станет очевидно. Черт, после того, как ты только что распорол мне руку, ты всерьез думаешь, что я стану исповедоваться?

– Но имен известных друидических магов, которые сохранила история, десятки, – сказал Том.

– Разве? – язвительно спросил Хилл, выгибая бровь. – Коллинз, помни, чем больше цель, тем легче в нее попасть. Какое имя знает даже ребенок? Какая легенда до сих пор живее всех живых, хотя все другие давно забыты? Разве ты бы не мечтал о друге, который в трудную минуту достанет для твоей битвы эльфийский меч? А ведь тебе повезло именно так, глупец.

Том пораженно воззрился на него, открыл, а потом закрыл рот, как рыба. Действительно, глупец.

– Нет, – бессильно сказал он.

– Да, – кивнул Тайлер.

И тут Том почувствовал, как какое-то глубокое, сокрушительное чувство переполняет его, жуткое по накалу, – его как будто укололи иглой в самое сердце.

Он видел бесконечный могучий лес, и змеящиеся корни под ногами, и какое-то мерцание в глубине чащи, и убегающие в темные пещеры тропинки, и белые цветы, сияющие в ночи, и пляшущих светлячков, и над всем этим парила магия: как нечто легкое и тяжелое одновременно, как нечто, готовое лопнуть и разорваться в любой момент – и превратить реальность в ад или рай. Она была как некое темное, грозовое обещание, и Том уже знал, чья эта магия, он знал ее давным-давно, она даже вкус имела особый – как будто бы на язык положили медную монету, вкус кисловатый, металлический.