Текст книги "Счастливчик (СИ)"
Автор книги: Mary Lekonz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Что ж вы, товарищ крестьянин, все документы у себя держите? Непорядок. Граждане совершеннолетние должны каждый при себе паспорт иметь. А то вы получаетесь эксплуататор, даже если товарищи ваши родственники!
Сбитый с толку Евсей Фомич начал путано объяснять проверяющему о намерении довезти всю семью до родных мест, а ехали они издалека и о местных порядках по поводу документов не знали. Военный усмехнулся и тихо обратился к рассматривающему испуганных крестьян помощнику.
– Вот видите сами, какая еще нам работа предстоит. Темные все и невежественные. До чего их господа довели! Не люди, а скоты безмолвные.
– Счастливого пути, товарищи, – согласно кивнув начальнику, сказал на прощание второй проверяющий.
– Ишь, господ наших упомянул, ирод, – выговорил, сплюнув вслед, Евсей Фомич. – Запугали до смерти со своей проверкой, хуже прежних приставов. Кто ж с вами спорить будет, с окаянными, жизнь-то дороже!
Павел улыбнулся и решил все же сопроводить семью Моховых до их родной деревни. Вооруженный мужчина в такой непростой обстановке не был лишним.
Сойдя с поезда, они столкнулись с первой проблемой. Взять телеги для перевоза многочисленного крестьянского скарба было неоткуда. Впрочем, Павел, прихватив с собой зятя Евсея Фомича, мощного и угрюмого мужика, наведался к начальнику станции. В результате нашлась телега и тарантас, в которые загрузили детей и вещи. Оставшиеся тюки и мешки мужики взвалили на свои плечи, отправившись вслед за телегой. Возница оказался родом из Пышты и к концу пути рассказал Евсею Фомичу о положении на деревне. По всему выходило, что встретить новую семью должны бы беспрепятственно, поскольку многие ушли на заработки в город и вновь прибывшим будет где разместиться.
Как обычно в деревнях, все люди оказались друг другу дальними родственниками и собравшиеся у телеги старожилы долго вычисляли, кому и какими родичами приходились приехавшие Моховы. Выбранный народом председатель провел Евсея Фомича к запущенного вида большой избе с обширным двором. Хозяева в прошлом году уехали за лучшей долей в город, да погибли в революционной заварушке. Мужики почесали в затылке, поспорили, погудели, а потом Евсей Фомич объявил, что жилье им подойдет. Семья начала шумно разгружаться и заселяться.
На следующее утро, сердечно попрощавшись с семейством Моховых, Павел и Варенька отправились в город на той же телеге, под нескончаемые разговоры веселого возницы.
Екатеринбург Павел помнил по обрывочным эпизодам. Великий князь был как-то здесь проездом, зимой, заметил лишь большую белокаменную колокольню, собор и чудесное здание Окружного суда в стиле классицизма, с элементами барокко и даже будто бы готики.
Сейчас, с несколькими тяжелыми тюками на плечах, таща под руку утомленную дорогой и испуганную большим городом Вареньку, Павел раздумывал, где остановиться на ночь. Побродив по Арсеньевскому проспекту, он нанял пролетку, извозчик которой показался симпатичным, а лошадь – здоровой и опрятной. Человеку было велено ехать в средней фешенебельности гостиницу. Пегая кобыла бодро порысила по широкому проспекту. Павел примостился на облучке, рядом с извозчиком, который тут же принялся рассказывать городские новости.
Вскоре пролетка остановилась у небольшой гостиницы под вывеской «Нумера братьев Волковых». Павел с сомнением оглянулся на Вареньку.
– А что, товарищ, – помявшись для приличия, поинтересовался извозчик. – Надолго ли прибыть изволили?
Павел не имел намерения скрывать, что собирался обосноваться в этом замечательном городе, найти какую-нибудь работу и пристроить сестру.
Извозчик тут же поделился, что его вдовая тетка сдает две комнаты недалеко от Вознесенской церкви и постояльцы как раз неделю назад съехали, а товарищи приезжие выглядят приличными гражданами и если им будет удобнее на квартире, а не в гостинице… А тетка много за постой не возьмет, ей лишь бы детей малых прокормить…
Павел кивнул, и обрадованный извозчик развернул свою пролетку.
Деревянный неприметный дом в самом начале Вознесенского проспекта Павлу понравился, как и хозяйка – степенная немолодая дама в черном городском платье. Печальные голубые глаза строго взглянули на молодого человека и девицу, привезённых племянником. Павел учтиво поклонился, предъявил паспорта.
– Сестра моя, Вера, – чтобы сразу отмести подозрения, отчитался он перед хозяйкой. – Жить ей отдельно, но за ней уход нужен. Дитя сущее, без присмотра никак.
Вдова Матрёна Степановна внимательно посмотрела на уставшую девушку. Варенька вдруг радостно вскрикнула и с детской непосредственностью бросилась к забредшему в комнату котенку. Женщина кивнула.
– У меня малых двое, сынок и дочка. За вашей сестрицей тоже послежу, если вы уходить будете.
Павел быстро договорился об аренде двух маленьких комнаток и выплатил вперед задаток. Принял предложение об общем столе. Ни Павел, ни Варенька готовить не умели, а столоваться в городе оказалось дороже.
Тем же вечером, в небольшом садике на заднем дворе, Матрёна Степановна поставила самовар и угостила новых постояльцев пирогом, щедро приправляя рассказами о важных событиях города. По ее сведениям, семья бывшего государя была заключена в особняке инженера Игнатьева, который специально для этого обнесли высоким забором. Охраняли территорию, по выражению вдовы, «важно» – по периметру постоянно находились вооруженные люди, а у небольшой калитки – аж двое часовых. Самого «кровопивца» Матрёна Степановна не видела, да и не любопытствовала, от греха подальше. Вдова нейтрально относилась к власти, поругивала неудобства, но на всякий случай, придерживалась общего мнения относительно «бывших».
За последующую неделю Павел успел ознакомиться с городом, прокатился на трамвае – новом средстве передвижения, был несколько раз остановлен патрулем на предмет выяснения личности и подвизался работать в артели на железнодорожном вокзале, разгружая составы. За свой труд великий князь Павел Дмитриевич Никитин получил мешок гороха, фунт изюму и коробку превосходного, еще «буржуйского» шоколада. Радуясь вознаграждению, Павел благополучно дотащил съестное до дома, сдал квартирной хозяйке и окончательно вырос в ее глазах. Шоколад они тем же вечером съели за общим столом.
И лишь через десять дней Павел решился прогуляться вверх по Вознесенскому проспекту, чтобы увидеть глухой двухметровый забор, окружающий светло-желтое здание в стиле ар-нуво.
========== Часть 7. Побег ==========
Четвертые сутки пылают станицы
Потеет дождями донская земля…
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.
«Поручик Голицын», романс
Несколько дней Павел провел в наблюдении за скрытым ограждением особняком. Информации было мало – раз в день через калитку, охраняемую двумя красноармейцами, пропускали деревенского вида людей со снедью, да вечером сменялся караул.
В пятницу великому князю повезло. Когда он, старательно изображая случайного прохожего, оказался на углу Вознесенского проспекта и переулка, к глухому забору подкатила крытая подвода. Суровый немолодой военный – брюнет, с усами и при винтовке, начал четко отдавать приказы появившемуся из калитки отряду. Половину бойцов тут же приставили отгонять от телеги любопытствующих.
– Разойдитесь, граждане! – сердито покрикивал командир, но зевак не убавлялось.
Красноармейцы надрывались, спеша перетащить на закрытую территорию тяжелые мешки. К командиру подошел молодой человек в черной матросской шинели.
– Остальные люди на охране арестантов, товарищ комендант, – отчитался он.
Толпа, слегка напуганная героическим видом нового персонажа, отступила от телеги. Появившийся же матрос обвел внимательным взглядом стоящих без дела людей.
Павел даже не успел удивиться совпадению, когда субъект в черной шинели оказался рядом.
– Гражданин Дмитриев! – удивленно воскликнул в то же время, как Павел окончательно признал в матросе начальника красного отряда, ехавшего в соседнем вагоне из Симферополя до самого Екатеринбурга.
– Товарищ Муромцев! – радостно отреагировал на встречу великий князь.
Зеваки моментально отпрянули от Павла и быстро разошлись, от греха подальше.
– Напряженка у вас с людьми, кажется, – махнул рукой Павел на уставших красноармейцев, которые явно из последних сил разгружали телегу. – Не помочь ли?
Матрос и подошедший «товарищ комендант» несколько секунд пристально изучали Павла. Он уже не надеялся получить положительный ответ, когда немолодой военный вдруг согласился.
– Помогите, гражданин, только идите следом за остальными товарищами, по сторонам не смотрите и ни с кем не заговаривайте.
Павел сноровисто ухватился за ближайший тюк. Разглядывать окружающий пейзаж было совершенно некогда, заданный бойцами темп не позволял отвлекаться ни на что, кроме как на свой груз. Мешки складывались сразу за забором, откуда их забирал другой отряд, состоящий, как Павел мельком заметил, из матросов.
По завершении тяжелой разгрузки пустая подвода, постукивая колесами на мостовой, скрылась за углом. Павел распрямился, сделал несколько упражнений, чтобы снять напряжение с уставших мышц.
– Пройдемте, – предложил матрос Муромцев, кивая Павлу.
Великий князь последовал за мужчиной на охраняемую территорию. Калитка за ними плотно закрылась. С внутренней стороны у забора также находились два часовых.
– Так, значит, вы из крымских крестьян? – серьезно поинтересовался подошедший комендант.
– Да уж какой крестьянин, труд весь позабыл, столько лет на фронте, – пожал плечами Павел, понимая, что начинается допрос, хоть и замаскированный под доброжелательную беседу.
– Я едва тебя узнал, – вдруг белозубо сверкнул улыбкой Муромцев. – В другой-то одёже!
Павел усмехнулся в ответ – сегодня он, действительно, был одет по-мещански. Вдова Матрёна Степановна забрала военную форму в стирку, предложив добротный костюм покойного мужа, оказавшийся хоть и широковатым, но подходящим по росту.
– Квартирная хозяйка мою форму в прачечную снесла, – честно ответил Павел. Несмотря на классовые противоречия, матрос казался симпатичным.
– А что ж не поехал с родичами? Вы вроде всей семьей селиться хотели? – спросил Муромцев, для солидности сводя выгоревшие брови.
– До деревни родной довез, – кивнул Павел. – Но ещё по дороге понял, что не будет мне жизни с Евсеем Фомичом. Подчиняться старшим по званию я на фронте привык, вот только несправедлив он слишком. Да и думает по-старому…
Павел мысленно попросил прощения у старшего Мохова за ложные речи и спокойно посмотрел в прищуренные глаза коменданта.
– Решил в город вернуться. Работу найду, а пока временной перебиваюсь, но тоже хорошо. Сестрицу с собой привез. Здесь доктора хорошие, надеюсь на совет, что делать с ней…
– Что с сестрой? – живо заинтересовался матрос.
Павел был уверен, что Муромцев не различал шумных девок из соседнего вагона, но оценил его участие.
– Да девица вроде справная и на труд годная, только ума в ней нет совсем.
– Разве это плохо? Зачем девке-то лишняя обуза?! – хохотнул матрос, но внимательно слушающий комендант покачал головой.
– Несознательно говоришь, товарищ Муромцев. Женщина – тоже человек, и ум в ней должен присутствовать. Вас, гражданин, как звать?
– Дмитриев, Павел Дмитриевич, – отрекомендовался Павел и похлопал себя по непривычно расположенным карманам, пытаясь вспомнить, куда положил документы.
Комендант пробежал взглядом по идеально составленному удостоверению личности. Посмотрел в загорелое лицо Павла уже с симпатией.
– Присядем, товарищ. Ну и ты, Муромцев, садись.
Мужчины пристроились на нагретое летним солнцем бревно. Павел вдруг отстраненно подумал, как должно быть жарко красноармейцу Муромцеву в форменной черной шинели. Комендант тем временем вытащил красивый портсигар и щедро угостил собеседников самокрутками. Павел ловко прикурил и затянулся.
– Так, говоришь, болезнь у сестрицы твоей?
Павел выдохнул горький дым через нос, двумя тонкими спиральными струйками, как выучился у одного старого солдата во время «прусской» компании.
– Она с рождения такая, ну навроде не совсем в разуме. Обучили грамоте, читает складно, а понять, о чем прочла, не может. Рассуждает, как дитё малое. К рукоделиям не способна, только нитки переводит. Со стряпней даже не подступались. Но убирается аккуратно и простую работу выполняет. Вот и надумал я сестру докторам городским показать, пусть скажут, на что она годится – на фабрику может быть или еще куда, где и польза будет, и обижать не станут. В деревне разговор короткий – замуж отдадут без согласия, а муж вдруг за нерасторопность бить начнет. А она у меня одна, сиротами остались. Евсей Фомич дальняя родня, супруга его нам двоюродной теткой приходится.
Павел говорил спокойно, без эмоций. Он знал, что простой рассказ зачастую производит большее впечатление, чем наполненные страстями монологи. Мужчины молчали. Матрос курил и еле заметно кивал головой.
– Справедливо поступаешь, товарищ Дмитриев, – наконец, согласился комендант. – Много еще пережитков прошлого осталось в деревне. И женщину за человека иногда не считают, а ведь люди все равны. Ты за равенство, гражданин?
Павел молча кивнул.
– Догадываешься, что за птиц здесь охраняем? – перевел разговор в опасное русло военный.
– Как не догадаться – слухами земля полнится. Бывшего государя арестованного сторожите, – постарался усмехнуться Павел. – Говорят, с женой, детьми, поварами, лакеями, да фризюрами.
– Всё в городе знают, – согласился матрос Муромцев. – Когда привезли только, толпа хотела их, кровопивцев, прямо на улице растерзать, а не держать здесь с удобствами и… фризюрами!
Комендант пристально вглядывался в лицо Павла.
– Как к свергнутому самодержцу относишься, гражданин?
– Как фронтовой солдат может к тому, кто войну развязал, относиться? Залили кровью русской пол-Европы. Говорят, шпионами был полон дворец. Самого повидать не пришлось, но вот приспешников его доводилось. Много зла России от лицемеров… – Павел непроизвольно сжал кулаки, ощущая темноту перед глазами от холодной ярости при воспоминании о мужике Еремее Заплатине.
К счастью, красноармейцы приняли его моментальное озверение за классовую ненависть.
– Вот что, товарищ Дмитриев, – сказал комендант, поднимаясь с бревна. – Как ты заметил, народа нам не хватает. Так что, если собой располагаешь, оформим тебя в охранный отряд. Работа посменная. Одежда, харчи наши. Оружие имеешь?
– Винтовку трофейную, – признался Павел.
– Зовут меня Василь Семенович Егорьевский, – представился, наконец, комендант. – Вижу я, что гражданин ты ответственный и рассудительный. Нам такие нужны. Да и с Муромцевым в знакомстве.
– Ну так что, ПалДмитрич, соглашаешься? – легко толкнул Павла в бок повеселевший матрос.
– Разве может быть по-другому? – удивился великий князь. – Мой долг к вашему отряду присоединиться.
Красноармейцы почувствовали воодушевление в голосе молодого человека, но поняли это по-своему.
– Инструктаж потом получишь, товарищ. У нас хоть правил и немного, но они строгие, – назидательно выговорил комендант. – И самое главное – без надобности на глаза арестованным не попадаться, оскорблений им не высказывать и никакого насилия не учинять. Понятно?
– Так точно, – машинально отозвался Павел. – Понятно, товарищ Егорьевский.
За неделю Павел совсем освоился среди красноармейцев, охраняющих «кровопивца». Он не ожидал, что к бывшему государю приставят так много людей. Конвой оказался повсюду: в доме, вокруг здания, у забора внутри и снаружи, да еще по большому внешнему периметру. Охранники, в основном, подобрались грамотно, и своей жгучей классовой ненавистью к «самодержцу» поддерживали гнетущую атмосферу в доме. Часть красноармейцев из-за врожденной тактичности и порядочности выполняли свой революционный долг без излишнего рвения, но большинство старалось причинить арестантам максимум неудобств, игнорируя незначительные просьбы и «забывая» требование Федора Николаевича соблюдать приличия при дамах.
Самих державных пленников Павел близко не видел, лишь мельком, силуэтами в окнах. На испытательный срок великого князя включили во внешнюю охрану: выдали форму, приказали принести свою винтовку и поставили в самом дальнем углу глухого забора. По окончании смены или во время отдыха активный Павел помогал носить воду, таскать мешки, убирать двор и очень скоро заметил одобрительные взгляды коменданта Егорьевского и столичного комиссара Разина. Кстати, товарищ Разин казался Павлу самым опасным человеком из всех находящихся в доме. Приехавший из Москвы, образованный, с пышными, не по-солдатски длинными русыми волосами, этот красивый молодой мужчина с подозрением присматривался к новичку, задавал каверзные вопросы, несколько раз тщательно изучал документы. С ним Павел разговаривал осторожно, каждый раз опасаясь провала, призывал все свои актерские способности для достоверного изображения пообтесавшегося на фронте рядом с благородными и образованными «господами офицерами» крестьянина. Комендант Егорьевский был проще и понятнее со своим самолюбием и стремлением казаться умнее всех. За время войны Павел повидал множество таких военноначальников, умел с ними разговаривать, поэтому скоро расположил к себе грозного коменданта.
Болтливые охранники, наблюдающие за арестантами в особняке, охотно делились новостями с сослуживцами. В первые же дни пребывания на огороженной территории Павел услышал, что цесаревич Иоанн опасно болел, не вставал с постели. Государев доктор кривился и объяснял частые приступы тем, что мальчик начал взрослеть, и неправильно устроенное сердце не успевало за общим ростом организма. О том, что большинство гессенских принцев с таким же пороком погибали именно в пору возмужания, Павел знал давно, потому встревожился за жизнь маленького арестанта не на шутку. Но и остальные известия звучали нерадостно. Софья Александровна мучилась от мигреней и слабости в ногах, сам бывший государь, лишенный регулярных долгих прогулок, жаловался на боли в спине. Для хорошего самочувствия Федору Николаевичу было необходимо движение, но комиссар Разин злорадно отклонял все его просьбы. Единственное, что еще позволялось державному пленнику – это каждодневная заготовка дров, и то из-за лени охраны, ведь иначе им самим бы пришлось браться за пилу и колуны.
Старательно изображая равнодушие, Павел выслушивал скабрезные рассуждения молодых солдат о царевнах. Младших, Надежду и Любовь, красноармейцы шумно одобряли, оценивали их внешность, светские манеры и остроумную речь. Видимо, благородные девушки смело общались и давали отпор, вызывая ответную положительную реакцию. Однако по поводу Веры охранники были единодушны: странная, вялая, будто неживая, «вся в мать, та тож как взглянет – мороз по коже». Павел никак не мог представить по описаниям ту Веру, которую хорошо знал. Что-то было не так.
Свободная смена дожидалась обеда, расположившись во дворе позади дома на прогретых солнцем толстых смолистых бревнах. Кто-то играл в карты, местный умелец рассказывал, как ловчее наладить ось на телеге. Павел лениво обстругивал палочку, чтобы вытаскивать из углей пропеченную картошку. К группе приблизился комендант.
– Кто пойдет пилить бревна с арестантом? – без предисловий поинтересовался у мужчин.
Охранники переглянулись.
– Вроде француз с ним всегда?
– Живот прихватило французу. К доктору своему поковылял.
Красноармейцы засмеялись. Павел встал, стряхивая со штанов светлые кудрявые стружки.
– Я пойду, надо размяться перед обедом. Хлипкий народ эти французы. А туда же, воевать!
Комендант улыбнулся, хлопнул Павла по плечу.
– До чего ж ты спорый, товарищ Дмитриев! На любую работу готов. Вот с белыми разберемся – в партию тебя рекомендую.
– Спорый – на дело скорый, – отшутился Павел, но Егорьевский заметил его серьезный взгляд и понял по-своему. Кивнул, указал в направлении невысокой поленницы, куда уже подходил «гражданин полковник» в выцветшей гимнастерке и сдвинутой на затылок фуражке.
Государь поздоровался с новым помощником, не глядя в глаза. Вблизи Павел с огорчением подметил, как сильно постарел Федор Николаевич с тех пор, как они общались в Ставке.
Мужчины быстро приноровились к темпу и друг к другу, что было неудивительно, ведь раньше Павел с дядей частенько проводили время за распиловкой. Работа закипела.
– А не сделать ли нам перерыв? Я бы покурил, – предложил государь через час активного труда.
– Поддерживаю, – улыбнулся Павел и отпустил рукоять пилы.
Федор Николаевич вдруг поднял голову, взглянул в темно-карие глаза высокого худого «красноармейца».
– Неужели охранники освоили французский язык? – с недоумением рассматривая молодого человека, поинтересовался государь.
– Ну что вы, дядя, – весело отозвался Павел, радуясь оплошности Федора Николаевича, который заговорил с ним, как со своим обычным партнером по заготовке дров, швейцарцем Гильбертом, по-французски. – Тех, кто внятно говорит по-русски и знает грамоту, сразу повышают по службе. А вы говорите – французский!
Взгляд государя потеплел.
– Павлуша, – тихо произнес Федор Николаевич.
От звука голоса с такими знакомыми интонациями Павлу захотелось броситься дяде на грудь и разрыдаться, как в детстве.
– Обнял бы тебя, негодника, – сказал тем временем государь, незаметно смахивая слезы с уголков глаз. – Да соглядатаи разгадают инкогнито. Ты как здесь оказался? Геройствуешь?
– Так точно, ваше величество, – бодро согласился Павел. – Осуществляю шпионскую деятельность в тылу врага.
Государь улыбнулся, его блеклые глаза вдруг наполнились светом, просветлели и поголубели, он распрямился и словно чуть помолодел.
– Давно ли?
– Две недели, Федор Николаевич. Рассматриваю несколько вариантов спасения семьи.
Государь покачал головой.
– Grand-maman Ольга Александровна привела броненосец в Севастополь, специально для вас, – поделился информацией Павел.
– Ты знаешь историю, Павлуша. Из застенок революции путь не заграницу, а на плаху, – государь прищурился на кучку курящих у забора охранников. – И неужели ты так плохо понимаешь меня? Как сам считаешь, могу я унизиться до побега?
Павел не смог выдержать пристальный мудрый взгляд дяди и отвел глаза.
– Понимаешь… – кивнул Федор Николаевич, улыбаясь в усы. – Я всегда знал, что ты мне близок. Потому и люблю, несмотря ни на что. Уверен, ты не собираешься тащить меня из-под ареста.
Государь поднялся с бревна, на котором они сидели и курили, и направился обратно к поленнице.
– Так с чем тогда пожаловал? Свидеться напоследок? – продолжил разговор Федор Николаевич, задавая неторопливый размеренный темп работе, во время которой можно было общаться.
– Отдайте за меня Веру, ваше величество, – выпалил Павел, нажимая на рукоять.
Пила взвизгнула, добавив значимости словам. Государь исподлобья взглянул на родственника.
– Каков наглец! Так и отдать?
– Я уже сватался, потому не вижу смысла в долгих объяснениях. Я сберегу вашу дочь. Обвенчаюсь, как только появится возможность. Вера будет со мной счастлива.
– Ну, рыцарь, – покачал головой государь. – Явился, значит, вызволять девицу из темницы? А если невеста откажет?
– Я уверен, что великая княжна из чувства долга будет настаивать на том, чтобы остаться с вами. Но вы отец, читайте в ее душе, Федор Николаевич. Она любит меня.
– А тебе-то это зачем, Павлуша? Она любит, а любишь ли ты?
– Я обещал вашей дочери защиту и преданность, – упрямо наклонил голову Павел. – И не отступлюсь. Поговорите с великой княжной наедине, прошу вас, дядя.
Федор Николаевич развел руками, отставляя пилу.
– Я заведу разговор, если смогу.
К ним подошел конвой.
– Достаточно дров на сегодня. Ваша прогулка закончена, гражданин арестованный.
Встреча усугубила тревожное настроение Павла. Он машинально отшучивался и балагурил с сослуживцами по охранному отряду, ловко вытаскивал из костра вкусно дымящуюся картошку, громко хрустел малосольными огурцами и всячески демонстрировал удовольствие от жизни. Но вечером, оказавшись в своей небольшой комнатке, с низким потолком, простой мебелью и светленькими обоями в цветочек, Павел ощутил озноб липкого страха от предчувствия страшной катастрофы, грозящей державной семье скорой гибелью. Во время разговора великий князь понял обреченность государя. Федор Николаевич уже вынес себе приговор, морально был готов принести семью в жертву революции. Как самодержец по рождению, он имел на это право. Павел не собирался оспаривать решение государя, родственная никитинская кровь уважала и поддерживала действия дяди. Но не лично Павел, разум которого бунтовал против позиции «агнца на заклание». Он сам слишком ярко любил жизнь. Великий князь решил во чтобы то ни стало убедить государя отдать ему Веру, спасти старшую дочь державной семьи.
С Федором Николаевичем получилось свидеться лишь через два дня, к вечеру. Затевалась всеобщая баня, дрова быстро закончились. Красноармейцы начали переругиваться, пытаясь выяснить, чья очередь с бывшим государем.
– Это же не человек, а настоящий кровопивец! – жаловался один из работников подошедшему на спор коменданту. – Двужильный какой-то и отдыху ему не надо! С ним пять минут поработаешь и силы вон!
Павел удачно попался на глаза Егорьевскому. Комендант улыбнулся.
– А вот товарищ Дмитриев и такой темп выдерживает. Работы бояться – счастья не видать.
– Товарищ Дмитриев – феномен из народа, – ввинтил диковинное слово один из любителей читать на досуге газеты. – У него сложение выносливое!
– Это ты меня так заковыристо дурачком назвал? – поинтересовался Павел, сдвигая брови и всем видом изображая праведный гнев.
Комендант ловко отвел Павла от начавшего объяснять непонятные слова охранника.
– Отправляйся, Павел Дмитриевич, на распиловку, очень уж ловко у тебя получается.
– Так с малых лет пилим. На деревне как без дров? Удивительно, как остальные не выдерживают?
– С бывшим самодержцем работать – много надо характера иметь, – заметил комендант, оглаживая пышные усы и прищуриваясь на молодого человека. – Сам-то не ощущаешь его прежнего величия?
– Никак нет, товарищ Егорьевский, – пожал плечами Павел. – Я на фронте много господ военных повидал, обвык к обращению. Арестант наш странный немного. Говорит мало и мудрено, на вопрос отвечает, а что ответил – непонятно, навроде сестрицы моей блаженной. Так та сызмальства дурочка, а государю бывшему умным быть положено.
Комендант внимательно посмотрел на Павла изжелта-карими глазами и кивнул.
– Пожалуй, в твоих словах есть доля правды. Но не думай, что раз он тихий, то и проблем нет. На подходе к городу белые отряды собираются, еле их атаки отбиваем. Ждем со дня на день наших бойцов с Поволжья. Наверное, придется скоро город отстаивать, а причина – вот здесь, в этом доме. Не будет от белогвардейцев покоя, пока сам бывший и его семья живы.
Вышедший из здания государь выглядел удрученным. Молча кивнул Павлу, вежливо поздоровался с Егорьевским. Комендант важно надул щеки.
– Виделись уже сегодня, гражданин арестованный. Вот товарища вам выносливого в подручные подобрал. Выполняйте его команды, тогда у вас будет шанс получить дополнительное время для прогулки.
Федор Николаевич улыбнулся детской потерянной улыбкой, а Павел ощутил, как ярость на самодовольного простолюдина начала застилать глаза. Он оскалился, отгоняя дурное желание огреть коменданта чем-нибудь тяжелым, чтобы не забывался перед государем. Егорьевский принял гримасу «красноармейца» за одобрение и отошел к конвою, громко перераспределяя силы.
– Что, тяжела шпионская доля, Павлуша? – тихо поинтересовался государь, мгновенно поняв состояние родственника.
– Вот олух, – отозвался Павел о коменданте, понемногу приходя в прежнее состояние. – Нелегко вам приходится, дядя. Что-то в последнее время они совсем не церемонятся.
Государь уверенно сделал первое точное движение пилой.
– Ты и сам знаешь, что это означает. А расскажи-ка ты лучше, дорогой Ромео, о своем плане. У тебя ведь есть план?
Павел удивленно взглянул на Федора Николаевича. Государь незаметно усмехался в усы.
– Я хорошо тебя знаю, ты сначала все хорошенько обдумаешь и лишь потом предлагаешь готовое решение. Раз просишь отдать Веру, то значит, подготовится уже. Наверное, нечто изящное, в стиле «Маскарада»?
– Скорее, «Двенадцатой ночи», – поневоле принимая заданный дядей легкий тон светских салонов, отозвался Павел.
– Подмена? – ухватил суть государь.
– Угу.
Павел не торопясь и даже в ритм распиловке, рассказал о своей встрече в имении (без уточнения, в чьем) с удивительной садовницей, упуская детали, но сохраняя основной смысл.
Когда молодой человек, наконец, выдохся и сделал паузу в своем монологе, Государь вытер влажный лоб рукавом потертой гимнастерки.
– Отстраненно говоря, у режиссера этой пьесы весьма дурной вкус, – заметил он не без иронии. Павел согласно кивнул.
– О да, постановка так себе. Вы знаете, я не фаталист, но девочка встретилась слишком вовремя, и я не мог не включить ее в основной актерский состав. Она сирота и никому не нужна, но тем не менее, была бережно выращена, словно дикая роза среди прекрасных сортовых. И при правильной подаче, следуя тому же сравнению, ее можно выдать за культурное растение.
Государь покачал головой.
– Все это неправильно. И с точки зрения морали общей, и личной.
– Ее разум не понимает ответственности и приличий, – наблюдая, как из-под острых зубьев сыпались светлые опилки, выговорил Павел. – Варя слушается своих господ и по-детски почитает Бога. А обожает вас, государь. Государыню. Великих княжон и цесаревича. Я не знаю, кто привил ей эти чувства, но она искренне молится за вас и по-настоящему интересуется только вашей жизнью, словно близкими родственниками.
Федор Николаевич вздрогнул и опустил пилу. Павел видел, его слова производили нужное впечатление.
– За время дороги я плохо сошелся с Варей. Я не понимаю блаженных, а она явно из их числа – ума нет, одна оголенная душа. Мы ее учили, но я не знаю, насколько уроки задержались в ее голове, и как эта девица будет вести себя, когда окажется в вашем окружении. Она называет вас и государыню папой и мамой. Мне от этого жутко.
Федор Николаевич посмотрел Павлу в глаза и потер лицо ладонями. Великий князь знал этот жест – так государь невольно выражал свое вероятное согласие в сложных ситуациях. В душе вспыхнула благодарность Иммануилу, ведь это хитрый князь Бахетов подсказал другу научить наивную девушку странному обращению к державной чете. Напоминание о Еремее Заплатине, который также называл Федора Николаевича и Софью Александровну «папой и мамой», сработало – государь крепко задумался. Работа продолжилась в молчании.
Вечером Павел воспользовался приглашением командира охранного отряда попариться в маленькой баньке на заднем дворе. Мыло, судя по запаху и качеству, было реквизировано красноармейцами из государевых сундуков. Воровство среди конвоя не поощрялось, но, по русской традиции и для общего пользования, имело место. Зато веники были хороши – свежие, самосрезанные, отменно вымоченные.
