Текст книги "Счастливчик (СИ)"
Автор книги: Mary Lekonz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Результатом громких дебатов в государевой семье было решение выслать Бутришевича и великого князя Павла на турецкий фронт, в Персию. Князю Бахетову предписывалось покинуть столицу и оставаться безвыездно в своем имении под Воронежем.
Иммануил провожал великого князя на вокзале. Его поезд на юг отходил только вечером.
Третий звонок. У Иммануила дрогнули губы.
– Что? – наклонился Павел к его лицу.
– Так странно, – князь нашел в себе силы улыбнуться. – Именно тогда, когда я понял, насколько ты мне дорог, мы вынуждены расстаться.
– Мы еще встретимся, вот увидишь, – через силу выговорил Павел, прищурился за окно.
Иммануил смотрел вслед поезду, который быстро скрылся за пеленой падающего снега. Наступал новый, 1917 год.
========== Часть 5. Вера ==========
Какая грусть в кремлевском парке
Октябрьским ознобным днем!
Здесь девочка еще за партой
Счастливо думала о Нем.
Не просто девочка – царевна
В кремлевском тереме жила.
Там с нею сладко и напевно
Аукались колокола.
Юлия Друнина «Мир до невозможности запутан», 1997
Налаженная и понятная жизнь рушилась медленно, но неумолимо. Великая княжна Вера, старшая царевна из рода Никитиных, никогда раньше не замечала, как неуютно в их милом небольшом дворце в Царском Селе. Как неприятно воет ветер в трубах, как тянет холодом из разрисованных зимними узорами окон в танцевальных залах. На стеклах, в самых углах, виднелись завитушки и инициалы, выцарапанные mama – у государыни с юности осталась неполезная привычка задумчиво чертить гранью драгоценных перстней на окнах. С недавних пор Вера злилась, когда видела первый автограф mama, тогда еще германской принцессы, в большой бальной зале – изящным росчерком переплетенные буквы – «Т» и «S», Theodor и Sofie. Счастье родителей состоялось вопреки всему. Собственные же мечты и надежды на любовь царевны Веры рассыпались пеплом, улетели в трубу черным дымом.
Катастрофа настигла ранним снежным утром, когда на землю тихо ложились пушистые снежинки, успокаиваясь после ночной метели. По дворцу вдруг забегали слуги, заметалась любимая фрейлина mama Маруся Дубова.
– Отец Еремей пропал намедни, – шепотом пояснила комнатная девушка великих княжон Таня и перекрестилась на икону. Добросовестная служанка боялась Заплатина больше самого Князя тьмы.
Маруся постоянно переговаривалась по телефону с мадмуазель Д., исполнявшей при «друге государевой семьи» обязанности секретаря. После первой волны паники и слез толстая фрейлина все-таки рассказала, что Нюрочка Д. не застала утром Еремея Григорьича на квартире, и местоположение его неизвестно.
Вера не пошла к mama выяснять подробности. Истерические крики государыни были слышны даже на втором этаже, где располагались детские. Младшие царевны, Надежда и Любовь, рискнули спуститься в гостиную, но быстро вернулись, бледные и подавленные.
– Maman не в духе, – стараясь казаться спокойной, сказала Надежда и, вздохнув, взялась за переплет толстой книги сказок, чем занималась в самые неприятные моменты жизни, в основном – во время наказаний.
Вера молча смотрела в окно, перебирала тонкими пальчиками красивый витой шнур портьеры. Как сквозь пелену летящего снега слушала шепот прислуги и отрывки тихого разговора между сестрами – со слов испуганной м-ль Д., вчера ночью отец Еремей собирался в особняк к князю Бахетову. В ту же ночь у бахетовского дворца на Мойке слышали выстрелы, а один из думцев, всегда выступавший за расправу над государевым любимцем, хвалился прибывшему постовому, что застрелил мужика. Отца Еремея так и не нашли – ни утром в квартире, ни позже, когда организовали масштабные поиски. Уже вечерело, а от Заплатина не было ни слуху, ни духу. История выходила более чем странная. Логичный ум Веры сразу отметил несостыковки – отец Еремей не поехал бы к Иммануилу, они не были знакомы, хотя всхлипывающая в телефонную трубку девица Д. утверждала обратное. Молодой Бахетов всегда отзывался о «старце» с неприязнью и никак не мог пригласить в свой княжеский особняк невежественного крестьянина. К тому же мужика ненавидел его друг, великий князь Павел. Эсер, похвалявшийся ночью убийством, был слеп как крот, носил круглые очки с толстыми стеклами, которые не помогали ему даже в ярко освещенных залах Думы, и на роль меткого стрелка решительно не годился. Вера искренне не понимала охватившего дворец волнения. Отец Еремей не в первый раз внезапно исчезал, а во время Рождественского поста набожный крестьянин вполне мог устроить себе небольшое паломничество в ближайший из монастырей.
– У mama было предчувствие, – оглядываясь на дверь, прошептала Надежда.
Вера кивнула. Конечно, предчувствие. Мama, считающая себя натурой, склонной к мистицизму, в последнее время постоянно тревожилась из-за странных снов, окружила отца Еремея двойной заботой и усилила его охрану.
– Изверги! Глупые мальчишки! Да как у них рука поднялась на святого человека! – доносились снизу яростные выкрики матери.
– Говорят, великий князь Павел Дмитриевич был той ночью в бахетовском особняке, – многозначительно добавила младшая Любочка. Старшая сестра нервной спиной чувствовала ее пристальный взгляд. – Mama считает, что они убили отца Еремея…
Царевны уже знали, что по приказу государыни великий князь Павел, князь Бахетов и эсер Бутришевич посажены под домашний арест, и то лишь после долгих увещеваний многочисленных Никитиных, ибо разгневанная Софья Александровна желала расправиться с предполагаемыми убийцами без суда и следствия.
– Еще бы не волноваться! Мы же сами слышали! – воскликнула Надежда, невольно дернула только что приклеенный книжный корешок и с досадой встряхнула косами.
– Замолчи! – стараясь придать голосу строгости, оборвала Вера.
Прикрыла глаза, чтобы не видеть умиротворенно падающего снега – слишком большой контраст с бурей, поднявшейся в ее душе.
Они сами слышали, в жарко натопленной гостиной, под треск поленьев из камина, под вой первой ноябрьской метели. Государыня только что закончила читать отрывок из Писания. Во время чтения отец Еремей согласно кивал из темного угла.
– Ох и люблю же я, матушка, когда ты священное-то читаешь! Душевно сразу становится, – Еремей неуловимо вытек из своего угла. Светлые глаза на темном лице мерцали, подобно лампадкам. Он пригладил руками гладкие волосы и бороду. – А вот я когда во Святую-то Землю шел, такая благодать охватывала меня по пути…
Ласковая напевная речь убаюкивала, заставляя наяву грезить странствиями по просторам России. Царевны опустили на колени рукоделия, тихо внимая складной речи удивительного крестьянина. Сердца наполнялись благодатью и радостью. Младший братик, цесаревич Иоанн, затих на руках государыни, перестал возиться, устраиваясь поудобнее. В глазах Софьи Александровны блестели слезы. Еремей, не прерывая монолог, приблизился к креслу, где сидела государыня, погладил наследника по золотистым кудрям.
– Ишь, сморило-то тебя, Иванушка. Никак спать уж хочешь?
Девятилетний Иоанн, очнувшись, сонно захлопал длинными ресницами. Государыня отдала мальчика дядьке-матросу и обратилась к нему, тихо отдавая приказы. Еремей Заплатин мелкими шагами подошел к окну, проследил взглядом за снежной круговертью.
– Буря-то разыгралась какая. Первая, но не последняя.
– Как зловеще вы это произнесли, Еремей Григорьевич, – заметила Вера. Mama раз и навсегда наказала дочерям обращаться к пожилому крестьянину уважительно.
– Как же иначе, голубушка, – вздохнул отец Еремей. – Трудные времена наступают. Дай Бог сил пережить.
Государыня вдруг сильно стиснула ладони.
– Что вы такое говорите, друг мой?
– Ты чуешь, матушка, недаром охраны ко мне приставила, – усмехнулся Еремей и произнес так отстраненно, что у Веры похолодели пальцы. – Убить меня хотят. И убьют наверное, коли Бог на другое не надоумит. А знайте, что скажу – если погубит меня кто из государева рода, то ни один из Никитиных не выживет после моей смерти. Изживут вас всех в два года, – он отошел от окна. – Поеду я. На сердце тяжело от дум.
Государыня сидела, сжимая дрожащие бледные губы. Как всегда, в моменты наивысшего волнения у нее отнимались ноги. Она перевела беспомощный взгляд на старшую дочь.
– Проводи отца Еремея, Вера.
Чувствуя трепет от только что услышанного, девушка выбежала вслед за неказистой фигурой в черном кафтане. Еремей с помощью вышколенного слуги надевал тяжелую шубу. Царевна едва заметно поежилась от пронзительного взгляда светящихся глаз. Вдруг мужик погладил шершавыми ладонями белоснежное личико Веры.
– А ты, горлинка, за старшую останешься, – непонятно произнес Еремей и улыбнулся. – Ежели не струсишь. Да ты смелая, не струсишь. Благослови тебя Господь, Верушка.
Вера лишь ощутила странный запах от густой бороды, когда Еремей коснулся губами ее лба. Он уже давно ушел в метель, а царевна все стояла в холле дворца, грустно улыбаясь непонятно чему. «Верушка».
В семье государя не были приняты нежности. Трех сестер-погодок и младшего брата воспитывали по-английски, строго и разумно. Каждый день девочки начинали с прохладного душа. Занятия гимнастикой для тела, уроки для ума, домашние обязанности с рукоделиями и чтение тщательно подобранных книг для души. Mama, сама рано потерявшая родителей, воспитанная бабкой – великой английской королевой, не позволяла себе весело возиться с дочерьми. Но детские души жаждали любви, и вскоре маленький Иоанн привязался к своему дядьке-матросу, который гладил его по волосам, целовал и крестил на ночь и называл, когда никто не слышал “Ванечкой”. Сестры искренне любили комнатных девушек, хоть и городских и строго себя держащих, но все же – русских, теплых, с ласковыми глазами и мягкими руками, с улыбками выполняющих несмелые просьбы небалованных детей. Papa-государь был приветливее mama – подкидывал дочек вверх, пока те были маленькими, играл в салочки, звал «невестами», щелкал по носам и по-мальчишески дергал за косички.
Между собой сестры договорились называть друг друга – Верочка, Наденька, Любочка. Им тоже хотелось нежности.
Когда во дворце появился Еремей Заплатин, крестьянин с необычным, словно мерцающим взглядом и такой напевной, непонятной, но наполненной любовью речью, то царские дети сразу потянулись к нему, будто к теплу жаркой русской печи. Поначалу он говорил непонятно, глухо и запинаясь, размахивал руками и пугал бы отменно воспитанных девушек, но глаза его светились лаской, а большие грубые ладони гладили по светлым волосам царевен мягко, словно родных. И – Еремей Григорьевич исцелял. Одним своим взглядом, одним прикосновением врачевал головные боли бедной mama, ее частые нервические припадки. Лечил приступы маленького братика, золотоволосого цесаревича, которому по наследству от материнского гессенского рода досталось неправильное устройство сердца, сводящего в могилу принцев древней фамилии в юном возрасте. В семье настало блаженное время, печальные глаза mama засветились надеждой. Понемногу Вера начала понимать оригинальную речь «старца», прониклась его идеями безмерной любви Бога к людям. Отец Еремей оказался славным – простым, настоящим русским крестьянином, говорящим то ласково и поучительно, то стуча кулаком по столу, увещевая так грозно и смело, что даже своенравная mama растерянно обхватывала плечи руками и каялась в «чрезмерной гордыне». Царевны же находили особенную прелесть в его молитвах, обращении к Богу – искреннему, от всего сердца. Вера сама желала бы так молиться и прислушивалась к каждому слову, запоминала, вбирала в душу.
Какие-то темные слухи пытались просочиться сквозь стены дворца, что-де отец Еремей в столице ведет себя неподобающе званию друга государя. Papa лишь один раз говорил об этом с дочерьми. Разъяснил, что недоброжелатели намеренно очерняют хорошего человека, перевирая незначительные события его жизни и неправильно понимая его крестьянские привычки.
Первые отголоски надвигающейся беды царевна Вера увидела в ненавидящих темных глазах Павла. Великий князь никогда прежде не говорил ни о ком с таким яростным отвращением, как о «чудесном» крестьянине.
Веру раздирали противоречия – она безусловно верила Павлу, любила его девичьей пылкой любовью, доверяя категорически и абсолютно, но не могла совместить злодея, о котором вещал Павел, с тем образом Еремея Григорьевича, что был в ее душе. От этого царевна терялась, мучилась мигренями и видела жуткие сны, в которых снова и снова переплетались все страхи.
И мир начал сыпаться. Сначала, прознав про речи великого князя Павла об отце Еремее, mama впала в гнев и запретила Вере как-либо общаться с кузеном. Почти обговоренная помолвка тут же расстроилась. Вскоре великая княжна Вера с удивлением обнаружила, что с их семьей никто из родственников не общается. Даже дорогая сердцу mama тетя Элен была отлучена от дворца. Потом страна вступила в войну. Государыня сразу организовала сестринскую службу в госпитале своего патронажа, а юные царевны надели серые платья с красными крестами. В одно мгновение жизнь – прекрасная, молодая и светлая, превратилась в ужас, наполненный страшными ранами, болью и смертями. Великий князь Павел Дмитриевич воевал на фронте. Вера не находила себе места от нехватки информации о нем. Papa все больше напоминал загнанного в ловушку зверя. До царевен доходили слухи, что война почти проиграна, а страна полна немецких шпионов. В этом хаосе лишь слова отца Еремея имели хоть какой-то смысл, вселяли надежду, что все будет хорошо.
Стоя на коленях перед Пречистыми ликами, Вера не вспоминала молитв и не думала о спасении крестьянина. В ее ушах стоял крик матери: «Убийцы!» Вера не могла поверить в совершившееся преступление. Разве мог Павел убить? Девушка качала головой, пытаясь не услышать от самой себя очевидный ответ – мог. Великий князь был мужчиной и военным, он много раз видел смерть и он люто ненавидел отца Еремея. Причин ненависти Вера не могла постичь, однако в ее наличии была уверена. Где-то еще теплилась надежда на скорое появление отца Еремея – заснеженного, в медвежьей нелепой шубе, с заиндевевшей бородой и новыми рассказами о житие святых. Но робким мыслям не суждено было сбыться.
Вскоре Еремея Заплатина обнаружили под темным льдом Малой Невки, слишком далеко от дворца Бахетовых, мертвого и страшного, в нарядном костюме, со следами метких выстрелов и ужасных ударов по голове.
– Расстрелять предателей! – кричала государыня, когда царевны вбежали в залу, потрясенные известием.
Обычно такое спокойное лицо mama было искажено гневом. Ее за руки удерживала любимая фрейлина Маруся, к счастью, обладающая достаточной массой и силой. Mama швырнула на драгоценный паркет кипу свежих газет и вдруг сверкнула блестящими от слез глазами на Веру.
– Я сразу сказала, что это они! Мерзавцы! Вот полюбуйся, твой герой расправился со святым старцем! Его рук дело! Бутришевич и Бахетов никогда не держали в руках оружия, а тут – два выстрела и оба в сердце! Он родился убийцей, твой Павлик! Убил собственную мать своим рождением, а теперь погубил весь род! А ты не верила нам, доверилась ему, я ведь все вижу! Убирайся вон!
Не чувствуя ног, Вера выбежала из залы. Черная злоба кипела в сердце. Чтобы не выплеснуть обжигающие горло слова, девушка закрыла рот обеими ладонями. Бросилась на кровать в спальне. Никогда прежде не испытанная ярость захлестнула, забурлила в венах, отключила ясность сознания.
Вера очнулась от ощущения теплой руки на голове – родной сильной руки. Царевна подняла голову и встретилась с ясным взглядом печальных голубых глаз. Papa будто понимал состояние старшей дочери, молча гладил ее по волосам, вкладывая в простое движение всю невысказанную любовь. Вера, наконец, всхлипнула. Слезы неудержимо покатились по щекам.
– Не бойся, родная. Все наладится, – глухим голосом сказал papa.
Вера уткнулась носом в жесткое сукно дорожной шинели, пахнущее табаком и железной дорогой.
Тем же вечером Вера нашла в себе силы, чтобы спуститься к общему ужину и подойти к государыне.
– Простите, mamа, – тихо выговорила Вера, скользнув на колени и целуя протянутую сухую руку.
Софья Александровна подняла старшую дочь с паркета и холодно посмотрела в упрямые глаза.
– Как ты не понимаешь, отец Еремей был нашей единственной надеждой на спасение и будущее династии!
– Бог милостив, mama, – бесцветно отозвалась Вера.
Государыня покачала головой.
– Господь милосерд, когда мы понимаем Его Волю. Когда мы сопротивляемся в своей гордыне, то Он посылает испытания. Иди и подумай об этом.
Вера склонила голову и вернулась в спальню, не чувствуя совершенно никакого аппетита. На нее навалилась странная апатия. Память словно прокручивала вхолостую недавние события, с помехами и черными вставками, без эмоций, без желания анализировать.
Лишь однажды Вера очнулась от своего состояния, когда papa тихо сообщил, что дело по убийству отца Еремея прекращено, а великий князь Павел отбывает на турецкий фронт.
– Там сейчас неопасно, – отводя взгляд, выговорил государь.
Вера горько усмехнулась. Она понимала, что это mama, не умея по-иному сопротивляться дружно выгораживающим Павла родственникам, сплавила его подальше и наверняка.
В столице по-прежнему было тревожно, война уже вслух называлась бесперспективной, царь – слабым, министры – бездарными, а правящая триста лет династия – безнадежно устаревшей. В холодном воздухе Петрограда запахло мятежом. Государь, как-то беспомощно понурив плечи, попрощался с детьми и супругой, и отбыл в Ставку. Вера рьяно взялась за свои обязанности в госпитале, стараясь активностью отогнать тревожные впечатления от жизни. Теперь даже у нее появились плохие предчувствия.
– От кого? – строго спросила Веру государыня, аккуратно сложила сестринский передник и протерла руки дезинфицирующим раствором.
Царевна молча протянула записку матери. Письмо пришло от Кати, товарки по обучению, которая просила давнюю подружку навестить ее перед свадьбой. Кати была обручена с румынским принцем и собиралась уехать на родину жениха сразу после венчания. Внимательно прочитав текст, государыня кивнула.
– Только недолго. Возьми Марусю и возвращайтесь к ужину.
От Маруси, фрейлины и, как полагала Вера, доносчицы mama, царевна чудом отбилась – у лучшей подруги Софьи Александровна разболелась голова после посещения нескольких тяжелых больных. Но благородной девице было невозможно ездить одной с визитами, и ей в сопровождающие выделили другую фрейлину, милую и любящую государевых детей Лидию Тэн, с которой старшая Великая Княжна всегда общалась с большим удовольствием.
Кати застали в гостиной. Счастливая невеста принимала поздравления от заехавших родственников, представителей одной из старинных фамилий. Все присутствующие радостно приветствовали великую княжну и Лидию Карловну. Подруги не виделись почти два года, по-институтски подбежали друг к другу, всплеснули руками, о чем-то заговорили одновременно и оживленно, перебивая и смеясь своей неловкости. Мать Кати рассмеялась.
– Долго же вы не имели возможности поболтать! – и обратилась к присевшей рядом фрейлине государыни, с которой также дружила. – Выпейте чаю, дорогая. Мороз нынче знатный.
Завязался общий разговор.
– Я покажу Вере свой жемчуг, мама? – с уморительной гримаской капризного ребенка спросила Кати.
Мать, не отвлекаясь от описания румынских красот и замков, где они недавно побывали, изящно взмахнула рукой. Кати потянула Веру прочь из гостиной.
– Жемчуг? – переспросила Вера.
Кати хитро улыбнулась.
– Три нитки отборного розового бурмицкого, по двадцать три штуки в каждой, от Димитру, жениха. Восхитишься потом. А сейчас пойдем.
Они остановились у библиотеки. Кати открыла дверь, пропуская подругу в помещение.
– Я тебя здесь подожду.
Из-за дубового стола, на котором лежали книги, поднялась молодая дама в европейской строгой прическе и модном платье стального цвета.
У Веры внезапно подкосились ноги.
– Таша.
– Верочка.
Герцогиня протянула руки. Они стиснули ладони друг друга, жадно всматриваясь в лица.
– Я так рада, Таша…
– Я надеялась, что увижу тебя. Меня не примут во дворце запросто, а на официальном приеме я не скажу того, что хотела бы.
Наталья приложила палец к губам, призывая не тратить время на слова. Взяла со стола, рядом с раскрытыми книгами, толстый конверт, вытряхнула несколько листов мелко исписанной плотной бумаги со знакомыми монограммами. Нервно перелистнула, перегнула и подала Вере.
– Прочитай последнюю страницу. Это от Павла.
Царевна с трепетом всматривалась в милый сердцу почерк, лаская взглядом строчки и поначалу даже не понимая смысла написанного.
«Дорогая моя Таша, если бы ты только знала, как я желал встречи с ней! Я не считаю нужным оправдывать себя перед кем бы то ни было, но именно Вере я хотел бы все объяснить, рассказать, увидеть отклик в ее глазах и услышать… наверное – что она меня понимает, как и было всегда, когда я называл ее сначала сестрой, а потом надеялся назвать невестой. Тяжело на сердце от мысли, что, возможно, я больше никогда ее не увижу. Уже сейчас, по дороге, становится жарко. Да это война, тебе неинтересно, милая сестрица. Повидай Веру, пока ты в России. И если вы остались подругами, если она будет расположена выслушать и если это будет удобным, то передай моей сероглазой кузине – я помню о своем обещании спасти ее из горящего дома. Может быть, косвенно я это уже сделал. В любом случае, поцелуй ее от меня. Тебе же – мои горячие братские лобзания.
С любовью, твой Павел».
Вера ладонью утирала слезы, не позволяя капать на драгоценную бумагу. Письмо было написало неделю назад, видимо, по пути великого князя к месту пребывания полка. Таша решительно вытянула из рук подруги бумаги, аккуратно отделила последний лист.
– Возьми, родная.
Вера всхлипнув, прижала автограф с дорогими строками к груди. Герцогиня крепко обняла подругу и расцеловала в обе щеки.
– Когда увидишь брата, – сквозь слезы прошептала Вера. – Скажи, что мое сердце принадлежит только ему.
Таша еще раз коснулась губами ее мокрой щеки. В дверь заглянула Кати, сделала испуганные глаза.
– Вера! Утри слезы. Нам пора возвращаться. Что же вы так неосторожно, – она покачала головой. – В гостиной заметят, что ты расстроилась.
– Я отвечу, что от зависти, – не аристократически шмыгнула носом великая княжна. – Уж очень розовый жемчуг был хорош.
Разумеется, по возвращению во дворец государыне сразу доложили, что великая княжна была чем-то сильно взволнована. Во время ужина Софья Александровна пристально вглядывалась в спокойное лицо дочери.
– Кати сообщила что-то неприятное? – поинтересовалась государыня за десертом.
– Нет, mama, – Вера отодвинул тарелочку с яблочным пирогом. – Мы вспоминали юность и немножко расчувствовались о прошлом.
– Вы вспоминали юность в ваши юные года, – покачала головой государыня. – Много ли бед уже видели…
– В моей жизни тоже война, mama, – сдержанно отозвалась Вера.
Вечером сестры, тихо переговариваясь, собирались ко сну в общей спальне. Надежда и Любочка, с молчаливого согласия старшей, забрались в одну постель с нашумевшим «дамским» романом, потихоньку пронесенному во дворец одной из симпатизирующих царевнам фрейлин. Младшие углубились в «опасное» чтение, а Вера с любовью разгладила письмо Павла, прочитала еще раз, улыбнулась, сглатывая слезы. Аккуратно заложила дорогой лист в свой первый девичий дневник. Монотонный шепот сестер не мешал ей думать и вспоминать.
Легкий ветерок с моря разносил по парку и дворцу упоительный сладкий запах. Великосветские барышни варили варенье из поздних персиков на террасе второго этажа беломраморного ливадийского дворца. Это выглядело как милая забава и урок по домоводству – сама государыня сидела с вязанием у белой колонны и делала свои замечания. Ее фрейлина Маруся следила, чтобы указания Софьи Александровны исполнялись правильно. Великая княжна Натали, по праву старшей из девиц, стояла у жаровни и терпеливо выводила изящным половником круги в плотной янтарной субстанции. Младшая Любочка с любовью смотрела на варенье, едва заметно облизывалась на блюдечко с бежевыми пенками. Вера часто смеялась, игнорируя строго поджатые губы матери, обменивалась хитрыми взглядами с необычно оживленной Инной. И, так же, как и все присутствующие, наблюдала сверху за показательными маневрами красавцев-всадников, кузенов – великих князей, под предводительством самого государя, которые явно похваляясь удалью, гарцевали по широким песчаным дорожкам перед южным фасадом дворца. В вязком теплом воздухе четко слышались все команды и переговоры.
Государь отсалютовал сидящим на террасе дамам и обратился к приблизившемуся Павлу:
– А что, олимпиец, не перемахнешь ли? – Федор Николаевич небрежно указал рукой на стол с прохладительными напитками, только что старательно установленный слугами.
– Что это они затеяли! – всплеснула руками государыня, но остановить мужчин не успела.
Великий князь Павел шепнул что-то на ухо своему вороному Хосе и перехватил в пальцах повод. Развернул жеребца, прикинул прищуренным взглядом расстояние до стола. Красивой рысью отдалился примерно на десять метров. Поднял Хосе в галоп, легко взмыл в воздух над столом. Дамы замерли на террасе. Вера непроизвольно вскрикнула, прижала ладошку ко рту. Ветер от резкого движения снес с вазочек с пирожными легкие салфетки, но ни один бокал не упал и не разбился. Со стороны казалось, будто взятие необычного барьера не стоило ни всаднику, ни лошади ни малейших усилий. Вороной развернулся и торжественным шагом вернулся к зрителям. Наблюдающие мужчины громко закричали, бурно выражая восторг удалью молодого великого князя. Сам государь, улыбаясь, одобрительно поглаживал усы.
Софья Алекасндровна схватилась за сердце. Маруся тут же поднесла ей стакан воды.
– Это не конь, а дьявол, – пробормотала она, обмахивая свою госпожу батистовым платочком. – Разве ж можно так пугать людей!
Натали засмеялась и уронила половник в таз с вареньем. Вера украдкой смотрела на героя. Принимающий поздравления Павел вдруг поднял голову и послал ей воздушный поцелуй. Царевна отвернулась. Сердце жарко стучалось в груди.
– Что-то ты красная, Верочка. Наверное, сомлела от жары, – ехидным тоном выговорила средняя сестра Надежда.
Спустя пять минут на террасе появился великий князь Павел с большим оцинкованным ведром в руке.
– Уполномочен самим государем! – дурашливым армейским голосом гаркнул он, вытянувшись во фрунт перед дамами.
– Что это еще? – не поняла Софья Александровна.
Павел указал мизинцем на стоящего внизу, у стола с напитками государя, а сам смешно скосился на тазик с вареньем.
– Послан лично государем за вареньем, ваше величество, – браво отрапортовал он и с грохотом поставил неказистое ведро на изящный столик. – Было велено наполнить и принесть гвардейцам. А то нет сил нюхать эту вашу… амброзию. Ну, то есть, нектар.
Девицы захихикали. Даже государыня улыбнулась.
– Вот повеса, – ласково протянула она руку приемному сыну. Павел подскочил к государыне, встал на одно колено и со смаком чмокнул изящную кисть.
– А как же с вареньем? – поинтересовался Павел, вскочив на ноги и отходя на безопасное расстояние от держаной родственницы.
– Оно еще не готово. Так и скажи гвардейцам и дяде, – ворчливо отозвалась Натали, вылавливая половник. Павел горестно вздохнул, снимая со стола ведро.
– Вера, угости героя, – смилостивилась Софья Александровна.
Старшая царевна медленно набрала в чашечку севрского фарфора прозрачного ярко-желтого варенья, подошла к внимательно наблюдающему Павлу.
Натали с грохотом уронила ведро, пересела поближе к Инне, уступив место у жаровни желающей активных действий фрейлине.
– Давайте им целое ведро холодного квасу нацедим? – весело предложила Натали, отвлекая на себя внимание девиц и государыни.
Вера осторожно подула на ложечку с вареньем, поднесла ее к самым губам Павла. Молодой человек улыбнулся, медленно коснулся кончиком языка сладкой субстанции.
– Быстро остыло, – хитро объяснил выходку и облизал ложечку. – Только mama не говорите о моих манерах.
Павел улыбнулся смотрящей на его губы Вере и поцеловал ее запястье, не скрытое вышитым мережками рукавом.
– У вас ручки сладкие и ароматные. Так бы и съел.
Вера выразительно округлила глаза. Верить в слова хотелось до безумия, но царевна боялась, что великий князь просто получил тепловой удар от маневров под южным солнцем.
– Вы считаете удаль лишь глупым бахвальством, кузина? – прищурив темные, цвета густого чая, глаза, тихо поинтересовался Павел.
– Ни в коем случае, – сразу ответила Вера, спеша сказать, пока за спиной компания обсуждала какую-то шутку. – Смелость пригодится, если например, надо вдруг спасти из огня людей…
– Я обещаю, что если вдруг случится пожар, я вынесу вас из огня, дорогая моя царевна.
Вера вспыхнула, замешкалась, позволила великому князю еще раз поцеловать тонкое запястье. Павел повернулся к пришедшему с бочонком кваса слуге, быстро понял замысел барышень, расхохотался и бодро скрылся с наполненным пенным напитком ведром.
Внизу, на зеленой лужайке, над ведром склонились великие князья и государь, громко смеясь, наполнили бокалы, подняли их в честь дам, спасших мужчин от жары и жажды.
– Что-то мне тоже захотелось квасу, – заметила государыня.
Барышни заулыбались. Вера старалась не смотреть на Павла. Нежная кожа запястья еще помнила прикосновение мужских губ.
Ночью Вере приснился пожар. Будто дворец охватил огонь, за порогом спальни стоял черный туман. Выйти было невозможно. Наверху уже трещали балки и сквозь прогоревшие проплешины сыпались красные угли. Где-то mama с завываниями призывала отца Еремея. Вера хотела покинуть спальню, но не могла решиться броситься сквозь удушливую пелену в вестибюль. Подбежала к окнам, начала дергать за рамы. Одна подалась, и в комнату яркой струей ворвался морозный воздух. На пороге комнаты взметнулось пламя. Внизу, на белом снегу, усыпанном обгорелыми досками и вещами, стоял великий князь Павел – возмужавший, изменившийся. Протянул руки.
– Прыгай, Вера.
Царевна пугливо оглянулась. Сзади полыхал огонь, но и сигануть из окна третьего этажа, в одной тонкой ситцевой сорочке она не могла. Заметалась по душной комнате, вдыхая запах гари и мороза, кашляя и задыхаясь, то прихватывая какие-то коробочки, то накидывая одежду на плечи, и понимая, что не успевает.
– Вера! – кричал из окна Павел. – Не медли, прыгай!
Вера с ногами залезла на подоконник. Она будто читала по его губам.
– Доверься мне, Вера.
Она не могла расцепить рук. Слишком высоко. Страшно. Вера была уверена, Павел не сможет поймать ее, а значит, она переломает себе кости. Нет, она не готова.
