Текст книги "Never (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

*

Они всегда были одним целым. В новой школе – общие уроки и парта одна на двоих.

Девчонка с копной волос того же оттенка, что закатное небо в Айдахо поздней осенью, стреляет глазками в Эйдана. Итан чуть поворачивает голову, когда брат облизывает взглядом низкое декольте и скользит языком по губам. Неосознанно, просто во рту пересохло.

– Вечеринка? Да без проблем…

Качнув бедрами и юбкой короче некуда, Лидия Мартин вышагивает вдоль парт, будто по красной дорожке плывет. Ослепительно улыбается, притягивая похотливые и завистливые взгляды. Эйдан поворачивается к брату, чтобы бросить что-то насмешливо-едкое, но взгляд натыкается на пустой стул. Впервые в жизни. Как с размаху в распахнутую дверь.

– Что за херня, чувак?

Эйдан хлопает дверью так сильно, что Итан удивляется, как та не слетает с петель. Громовое эхо от удара волной прокатывается по кварталу, в соседних домах псины, испуганно скуля, прячутся в будки или скребутся в заднюю дверь.

Итан демонстративно смотрит телевизор, прибавляет громкость на полную.

– Кулинарный поединок? Серьезно?

Эйдан выхватывает пульт, жмет на кнопку выключения. На экране розовощекий мужик в переднике продолжает радостно взбивать яйца венчиком в глубокой миске. Итан смотрит так внимательно, будто от искусства приготовления омлета зависит его жизнь.

– Итан, блядь, оторви свой зад от дивана и посмотри на меня!

Тишина. Будто он – пыльное облачко в углу, не стоящее внимания. Совсем охерел? Прыжок сквозь всю комнату, захват. Оба летят куда-то в стену. Дом содрогается, когда Итан въезжает затылком в кирпичную стену. Каменная полка, расколовшись на части, падает сверху прямиком на грудь.

– Какого хера? – Отплевывается, выбираясь из-под обломков, пыль и штукатурка скрипят на зубах.

Подняться не получается, потому что брат дергает за шкирку, рывком ставя на ноги. Еще один удар затылком о стену. Эйдан выпускает клыки, а острые кривые когти вспарывают кожу на предплечье.

– Я. Повторяю. Вопрос. Что за херня?

– Что за херня? – Смех из Итана выплескивается, будто апельсиновый сок из лопнувшего пакета. – Лидия Мартин, я полагаю. Ты хватился меня до того, как она тебе отсосала или позже?

Эйдан отступает на шаг, будто близнец ударил его по лицу. Глаза потухают, и яркая лазурь будто втягивается вглубь, уступая место топленому шоколаду. Это ревность, горькая, ядовитая, безысходная. Она жрет брата изнутри, разрывает на части.

Он, Эйдан, вынес бы все, но не эту отрешенную печаль в ореховом взоре. Будто волк, запертый глубоко внутри человеческого тела, скулит и мечется в поисках выхода, раздирает грудную клетку когтями.

– Итан… – он лишь протягивает руку, за которую близнец ухватывается, как за спасательный круг.

Вжимается мокрым лицом куда-то в воротник. Он пахнет дождем, слезами и каменной крошкой. Вздрагивает, когда пальцы Эйдана чуть приподнимают за подбородок, заставляя посмотреть прямо в глаза. И чувство, будто падаешь и падаешь в межзвездном пространстве, не в силах вдохнуть. Тьма и бесконечность. Бесконечность и тьма.

– Итан…

Губы скользят по лицу, собирая остатки влаги. Он не дышит. Совсем не дышит. И лишь когда Эйдан легонько целует краешек губ, вздрагивает всем телом. Пальцы сжимают плечи, оставляя пурпурные кровоподтеки, расплывающиеся на коже, как следы маркера на мокрой бумаге.

– Ты такой идиот…

Губы к губам, как разряд молнии куда-то в скопление нервов. Раскаты грома за стенами дома вторят стуку сердец, сорвавшихся с привязи. Тонкая ткань трещит и рвется легко, как бумага. Кончиками пальцев – по гладкой груди. На грани оргазма. Ловит губами каждой стон, каждый выдох, слизывает вкус горького кофе и мятных конфет.

– Только ТЫ, дурак… Только ТЫ…

*

Ввязываясь в кровавую бойню за Скотта МакКолла, ни один из них не думал, что удар Они может забрать жизнь одного из них. Никогда.

Эйдан не дышит, не дышит… Паника касается ледяными пальцами затылка, ввинчивается под кожу, растекаясь вдоль позвоночника

– Ты не бросишь меня…

Почему он не исцеляется?

– Эйдан!!!

Итан не чувствует ног, а пол плывет, меняясь местами со стенами, с потолком. Тошнота накатывает волнами, а перед глазами повисает красная пелена – как мутный болотный туман, разбавленный кровью.

– Эйдан, не смей!

Он не исцеляется, потому что не чувствует боли, потому что сознание отключило ее.

Глаза вновь вспыхивают неестественно-синими топазами, когда Итан выпускает когти. Взмах руки, и рваная рана от горла до живота появляется на теле близнеца. Жидкость алая, как свадебный пунш, хлещет на пол, смешиваясь с кровью брата. Красное на черном.

Эйдану не больно, но он чувствует брата даже сейчас, балансируя на тонкой грани. Даже сейчас, когда врата в иной мир уже приоткрылись и Люцифер, потирая ладони, выглядывает в мир живых.

– Эйдан…

Итан падает рядом, нащупывая руку брата – холодную, будто он весь состоит изо льда. Создание уплывает, и боль, закручивающаяся тугими узлами, отключается сознание. Соскальзывая в небытие, Итан чувствует, как внутренности лижет жаркое пламя. Оранжево-красное, как волосы Лидии Мартин.

Он не видит, как грудь Эйдана медленно поднимается и опускается, еще и еще. Края раны бледнеют, стягиваются.

Они все еще держатся за руки. Они всегда были одним целым.

====== 5. Дерек/Стайлз, Тео ======

Комментарий к 5. Дерек/Стайлз, Тео https://pp.vk.me/c627123/v627123352/bbf3/NfkXqDoPl-4.jpg

– Блядь, Стайлз, ты не можешь делать вид, что ничего нет!

От него разит арахисом и гелем для волос. Стайлз терпеть не может ни то ни другое. Просто на дух не переносит. Поэтому морщится и старается задержать дыхание, когда Тео сопит прямо в лицо, прижимая одноклассника к металлической сетке. А он не то что вырваться, дернуться не в состоянии. Куда ему, обычному живому пацану тягаться с оборотнем. Со спятившим оборотнем, если точнее.

Несколько секунд он размышляет о том, писать заявление о домогательстве или врезать коленом между ног. Решить не успевает, потому что Тео встряхивает его за плечи. Внимание что ли пытается привлечь.

Так вот он я, мать твою, не дергаюсь и внимаю...

– Чувак, ты не заболел? Выглядишь что-то хреново...

Стайлз не пытается выглядеть заботливым другом, просто мелет, что в голову приходит. Он мечтает свалить отсюда подальше. Желательно, на другой конец штата. Потому что Тео, кажется, совсем ебанулся, раз решил, что он, Стайлз, воспылал к нему нежными чувствами.

– Ты не можешь избегать меня постоянно! Я просто... просто чувствую это.

Стилински жмурится, когда холодная ладошка ползет по его щеке. Наверное, это что-то вроде ласки, но он передергивается всем телом, будто ему на кожу посадили липкого слизняка.

– Ты же оборотень, ты должен чувствовать, что не возбуждаешь...

В глазах Тео, что кажутся покрытыми мутной грязноватой пленкой, что остается после стирки белья, янтарные трещинки расползаются от зрачков.

– Пожалуйста, отойди. Мне трудно дышать.

Он не астматик, как Скотт, но, ребят, всему есть предел. И вонять так, будто купался в бочке с арахисовым маслом – это уже перебор. Стайлз осторожно опускает ладони на плотную трикотажную ткань, чувствует ладонями, как бьется под ребрами сердце оборотня. Чуть нажимает, отстраняя.

А Тео будто кипятком ошпарили. Выпускает кривые желтые когти, швыряя Стайлза назад. Решетка трясется и прогибается под их весом. Глаза оборотня загораются янтарем, но когти прячутся, когда он тянется к лицу Стилински, вдыхает полной грудью его запах и жмурится, опуская ресницы.

– Серьезно? – новый голос: низкий, насмешливый, до боли родной раздается прямо над ухом, перекатывается под кожей волной облегчения. Стайлз выдыхает, опуская руки. Теперь все будет хорошо. – Уверен, что хочешь этого, Тео?

Вкрадчиво, мягко. Как дикий кот, приближающийся к добыче.

– Кто ты еще такой?

Тео оборачивается рывком и снова дергает Стайлза за воротник толстовки, когда тот делает шаг в сторону выхода.

Мурашки бегут по спине, когда Стилински видит, как оборотень ведет ладошкой по своей щетине, подкидывает биту, перехватывая поудобнее. Дерек и бита? Может он еще на его, Стайлза, джипе прикатил?

– Это Дерек Хейл, чувак. И я бы на твоем месте не нарывался.

Стилински лучится самодовольством, вздергивает подбородок и приподнимает бровь, пытаясь подражать старшему другу. Получается не то, чтобы очень, но Дерек мужественно прячет улыбку.

Тео дергается вперед, собираясь то ли пропороть Стайлзу горло когтями, то ли еще какую пакость устроить...

Хейл не рискует, он только раз взмахивает дубинкой, и мальчишка падает на землю, как срубленное дерево. Пеплом рябины он эту биту что ли обсыпал?

Стайлз косится на Тео, что не подает признаков жизни, но мертвым при этом не кажется.

– Будет жить. Просто оглушил поганца, – и Дерек осторожно прислоняет биту к забору, отряхивает мусор с толстовки Стилински.

А того после секундного ступора будто прорывает.

– Бита, Дерек, серьезно? А зачем Бог дал тебе когти и зубы? А если бы не помогло? Вдруг он меня покалечил бы... или... тебя...

Последнее кажется невероятным, но липкий холодок страха ползет по затылку, стоит только представить...

Стайлз вопит возбужденно, почти подпрыгивает, поглядывая то на распростертое на асфальте тело, то на Хейла. Он изо всех сил старается говорить ровно и не пялиться на обтянутый футболкой пресс.

– Стайлз, ты можешь хотя бы сутки не вляпываться в какую-нибудь историю?

– Я? А что я? Тео сам... – Он лепечет сбивчиво, часто-часто хлопая ресницами... Вдруг замолкает, расплываясь в самой широкой и идиотской улыбке на планете... – Волчара...

Руки худые с ободранными костяшками и следами чернил вдруг обхватывают широкие плечи, крепко-крепко прижимается к груди оборотня.

– Сука, Дерек, где тебя носило все лето?

И сдержанная улыбка в растрепанную макушку.

====== 6. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 6. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c627123/v627123352/c395/tAYhCN07dyE.jpg

Кофе с капелькой виски и щепоткой корицы горячий и приятно пощипывает язык. Айзек переворачивает хрустящую страницу новенькой книги, откидывается на мягкие подушки и жмурится, забрасывая в рот кусочек клубники. Через окно, распахнутое в сад, в комнату врывается теплый ветерок, щекочущий кожу. Это целый ворох ароматов, которые хочется сгрести в охапку и зарыться в них носом, как в пригоршню засушенных листьев: утренняя роса, свежескошенная трава, лохматые пионы и белые кусты роз.

– Яйца пашот, мистер Айзек, и гренки к утреннему кофе, – задорный голосок новой служанки за шиворот выдергивает из преддремотного состояния.

Айзек потягивается, отшвыривая книгу в сторону. Взгляд лениво скользит по гладким бедрам девчонки, едва прикрытым ультракороткой формой с кружевным передничком. Из столовой отчетливо тянет яйцами и поджаренным хлебом, а она улыбается (как-то слишком дерзко для простой деревенской девчонки) и манит молодого хозяина за собой, накручивает длинную белокурую прядь на палец, смачивает губки кончиком языка.

– Спасибо, Эрика, я не голоден. Отец не звонил?

Она прикусывает губу, как от досады, разглаживает фартучек, демонстративно-медленно проводит по накрахмаленной ткани ладошками.

– Нет, мистер Лейхи не звонил. Я могу идти, мистер Айзек?

Так повелось очень давно: хозяин поместья, влиятельный лорд и эсквайр – мистер Лейхи, его мечтательный сын с непослушной копной золотистых кудряшек и неизменным шарфом на шее – мистер Айзек.

Он отпускает служанку небрежным кивком и тянется к книге, раскрывшейся где-то в начале романа. Джек Лондон. Он любит его грубоватый, простой стиль, любит читать о приключениях и мужественных, сильных людях, каким он никогда не станет…

Малиновка, выводящая трели на весь сад, вдруг замолкает, ей на смену приходит рваный гул газонокосилки, что рычит на все поместье, как смертельно раненный зверь. Запах свежей травы усиливается, и, переворачивая страницу, он замечает краем глаза, как блестит от пота дочерна загорелый торс нового садовника.

Потирает мизинцем висок, пытаясь вернуться мысленно в промерзший мир Крайнего Севера, где лишь льды, выжигающая глаза белизна и голод, превращающий человека в дикого зверя… Взгляд то и дело отрывается от ровных черных строчек, непроизвольно соскальзывая в сад. Садовник наклоняется, копаясь в механизме газонокосилки, а косые лучи солнца, подбирающегося к зениту, высвечивают сад нежно-персиковыми оттенками. Айзек сглатывает, когда видит, как перекатываются мышцы под гладкой кожей парня, с усилием отводит взгляд, пытаясь сосредоточиться на сюжете.

Джексон утирает пот со взмокшего лба, не замечая, как запачканные землей пальцы оставляют на коже темные полоски. Солнце печет невыносимо, и он пьет воду из пластиковой бутылки, выплескивая остатки себе на голову.

– Хозяин велит обновить букеты в гостиных, цветы начали увядать, – Эрика пробирается к нему, морщится, глубоко увязая тонкими шпильками в песчаных дорожках, расчерчивающих сад строгими аккуратными прямоугольниками.

– Он же уехал, – бурчит Джексон, вытирая руки какой-то тряпкой.

– Я не про мистера Лейхи, дубина. Я про его сына. Айзек вернулся, помнишь? То-то будет, когда папаша вернется. – Хихикает в кулачок, облизывая садовника похотливыми глазками. Наверное, она собирается шлепнуть его ладошкой по спине, но вместо этого скользит тонкими пальчиками по коже плеча – как легкое касание крыльев яркой, тропической бабочки. Ступает ближе, почти касается грудью груди, обволакивает сладковатым ароматом ванильных духов и абрикосов. И абсолютно не возбуждает. Никак.

– Ебаные эстеты. Делать им нехер, – сплевывает сквозь сжатые зубы и как бы между прочим снимает руки Эрики со своего тела. – Белые розы?

– Нераспустившиеся бутоны, как обычно. – Пожимает плечиками, фыркает что-то тихо-тихо, что не разобрать, и уходит, покачивая бедрами.

Джексону срать, если честно. Джексон – обычный наемный работник, который свалит отсюда, как только лето осыплется рыжей листвой, похрустывающей под башмаками.

В гостиных – и малой, и большой, так тихо, что слышно, как звенит тишина, и его будто затягивает в холодный вакуум. По спине и плечам, на которые Уиттмор таки не удосужился натянуть рубашку, бежит холодок, и он оборачивается, ожидая столкнуться с льдисто-голубым взглядом – внимательным, пристальным. Никого… только сквозняк шевелит занавески на раскрытом окне, да стынет кружка с недопитым кофе на столике у софы.

Поправляет цветы в фарфоровой вазе, что стоит, наверное, больше, чем он тратит за год. Пальцы скользят по бархатистым лепесткам, скрученным в тугие бутоны. Это как нерастраченная ласка, как нежность, которую нужно выплеснуть, будто помои, пока никто не увидел.

Какой-то шорох, будто кошка роется в куче старых газет. Но это лишь ветер, что переворачивает страницы книги, раскрывшейся посередине. Берет томик в руки (осторожно, чтоб не измазать белоснежные страницы), ожидая увидеть дешевое чтиво, но одобрительно присвистывает, пробежав глазами несколько строк. Джексон любит хорошие книги, и Джек Лондон – черт, да Уиттмор его не боготворит разве что…

– Нравятся книги Джека? – голос тихий, почти что застенчивый, какой и не ожидаешь услышать от богатенького лорденыша. А глаза лазурные, но такие теплые, как море на отмели в середине лета. Айзек смотрит внимательно, чуть склонив набок кудрявую голову, завернутый в этот идиотский шарф, который хочется немедленно сдернуть, потому что даже от одного взгляда Джексону становится душно. Улыбка изгибает красиво очерченные губы, и нет в нем ни высокомерия, ни злости, ни пренебрежительной снисходительности…

– Джека, Уайльда, Джойса, Шоу, Уэллса, Киплинга… Их много на самом деле. – Передергивает плечами, чувствуя, как раздражение щекочет где-то в груди и под лопатками. – Я не должен был трогать книгу, извини. Цветы я расставил. Белые розы… как и всегда.

Лейхи грустно кивает, вытаскивает своими длинными пальцами один бутон из букета, вдыхает нежный аромат.

– Любимые цветы мамы…

– Она в отъезде?

– Она умерла…

В глазах двоится, и дымчатая пелена застилает глаза. Даже сейчас, столько лет спустя, вспоминая о маме, он не может оставаться спокойным. Джексон прикусывает губу, чертыхаясь беззвучно, глотает застрявший в горле комок.

– Черт, извини, я не знал…

– Все в порядке, это было давно. – И слабая улыбка сквозь слезы, скопившиеся в уголках глаз, преображает лицо. Словно оно вдруг начинает светиться изнутри. Как в легендах про добрых духов…

Парадная дверь хлопает так громко, что стены без преувеличения вздрагивают, как при землетрясении. Айзек вдруг втягивает голову в плечи, и сразу кажется меньше ростом. Меньше, нежнее, ранимей…

– Эсквайр вернулся. Тебе лучше выйти через заднюю дверь, извини… Я просто… Он будет орать на тебя, понимаешь? Он… жесткий человек.

Шаги приближаются, и кровь отливает от лица парня. Он такой белый, будто кто-то, схватив за волосы, макнул прямо в ведерко с белой краской или известью. Джексон буквально чувствует запах страха, расползающийся по комнате – горький и темный, как остывшая зола. И где-то на задворках сознания тревожно тренькает колокольчик. Почему Айзек называет отца «эсквайр»? Почему?

Бесшумной тенью Джексон выскальзывает в приоткрытую дверь, замирает с другой стороны, пытается не дышать.

«Что-то происходит. Что-то плохое!», – вопят все его инстинкты, оглушая изнутри.

– Айзек? И что ты тут делаешь в разгар практики, позволь узнать? Или для студентов Оксфорда такая ерунда необязательна?

Голос вкрадчивый и такой мерзкий, что хочется немедленно пойти и вымыть руки, будто взял в руки липкую жабу, усеянную бородавками. Джексон не видит ни одного из Лейхи, в узкую щель неплотно притворенной двери виднеется лишь угол гостиной и часть окна. Но и звуков ему достаточно. С избытком.

– Мистер Лейхи… отец… – Айзек мямлит так испуганно, что у садовника сжимается что-то в груди.

Не твое дело, чувак, просто вали, займись своими цветами… траву с южной стороны усадьбы и не начинал стричь, а еще живая изгородь, и…

– Тебя отчислили, так?! – Так ревут быки, бросаясь на тореадора на испанской корриде. И Уиттмор сейчас может поставить последние пять фунтов на то, что глаза лорда в это самое мгновение налились кровью, как у того самого быка…

– Я все объясню…

Звук пощечины эхом разносится по поместью, и Джексон сжимает кулаки, пока кровь колотится в висках, а злость застилает глаза. Гребаный престарелый мудак, да как он смеет… Сына… За что? Глухой стук, и еще, и еще… Айзек молчит. Лишь только раз до ушей Уиттмора доносится то ли всхлип, то ли полу-стон… Почему он не даст отпор?

– Я научу тебя серьезности и хорошим манерам, …мальчишка…

Ваза с цветами врезается в стену у окна, и Джексон отшатывается, когда несколько острых, как бритва, осколков, разлетевшихся по гостиной роем взбесившихся ос, обдирают предплечье до крови. Он ретируется через окно, когда слышит тяжелую поступь эсквайра в эту сторону.

Буквально валится на траву сразу за кустом растрепанных пионов, прижимая ладонь к рваной, но неглубокой ране. Выкрики и грохот в доме становятся тише. Уиттмор смотрит, как крохотный черный жучок карабкается по стеблю, а в голове стучит лишь одно: «Какого хера, Джексон, почему ты не вышел и не заступился…».

Кто он ему – Айзек Лейхи? Богатенький мальчик, что поговорил не как с отбросом, а как с равным? Жопу теперь за него рвать? Он долбит кулаком землю, и черно-зеленые брызги веером разлетаются в стороны.

Какая-то пищуга щебечет, заливается, прячась в высокой кроне дерева, тонущей в ночной тьме. Джексон откидывается на шершавый ствол, вытягивая гудящие ноги. Вдыхает полной грудью пестрый аромат сада, различая цветы просто по запаху: лилии и астры, желтые ирисы и белоснежные флоксы, ярко-алые тюльпаны и остроконечные люпины – ярко-голубые, как глаза Айзека Лейхи.

Глубокая ночь, и в окнах усадьбы – ни проблеска света. А он, как идиот, прислушивается к малейшему скрипу… Приложиться бы затылком о дерево так, чтобы черепушка треснула. Может, это поможет привести мысли в башке в долбаную гармонию, как это было раньше, пока он не переступил порог поместья Лейхи.

Джексон понимает, что все бесполезно, когда долговязая фигура, ступив сквозь полоску лунного света, опускается рядом на влажную от ночной росы траву. Сигарета тлеет в кулаке, и он молча протягивает ее сыну хозяина дома. Айзек смотрит несколько секунд, будто не понимая. Потом кивает и глубоко затягивается, так и не вынимая окурок из пальца садовника. На мгновение губы касаются его пальцев, и затылок словно простреливает электрическим импульсом, отдается в животе и паху.

– Все в порядке? – Ебанутый на самом деле вопрос. Потому что даже в тусклом серебристом свете звезд он видит, что скула у Лейхи рассечена, а под глазом наливается смачный фингал. Если стянуть с парня рубашку, и там живого места не будет, уверен садовник. Так что, какое тут, к дьяволу, «в порядке».

Но Айзек торопливо кивает, с шипением втягивает воздух, когда веточка от куста задевает поврежденную скулу.

– У него просто сложный характер. А я и впрямь облажался.

– Бросил учебу?

– Понимаешь, всегда мечтал ездить по миру и рисовать все, что вижу… Не мое это – точные науки.

– И что теперь?

– Утром он уезжает в Лондон. Когда вернется, мне придется уехать. Йель или Гарвард. Он пока не решил.

Айзек вновь тянется к сигарете, что догорела почти до фильтра, вдыхает терпкий, горьковатый дым. Он не кажется встревоженным, так почему у него, Джексона, погано ноет в груди и слезятся глаза?

– Ты можешь просто уехать. Куда глаза глядят, Айзек. – Он впервые называет Лейхи по имени, и это неожиданно приятно, как перекатывать мятную конфету на языке.

– Я не могу, Джексон. Он меня из-под земли достанет. Нас обоих. А я не хочу, чтобы кто-то причинял тебе боль.

Это звучит охуеть как странно, и Уиттмор давится дымом, прикуривая новую сигарету. Пытается откашляться, чувствуя при этом пристальный взгляд, прожигающий дыру в груди. Он ведь совсем не это имел ввиду. Ведь не это? Или…

Додумать не получается, потому что Айзек вдруг наклоняется так близко, что даже в сумраке видно, как подрагивают кончики ресниц. Он улыбается грустно и смазано чмокает куда-то в краешек рта. Будто извиняется. Поднимается на ноги рывком, распрямляясь, словно пружина. Нервно взбивает кудряшки ладонью. А птица в ветвях все выводит высокие трели.

– Красиво поет соловей… Спокойной ночи, Джексон.

– Подожди…

Дернет рывком на себя, погружаясь языком в сладкий рот. Мягкие, податливые губы раскроются, пропуская, и тихий стон почти заглушит полночную песнь соловья. Руки Айзека скользнут под рубашку, поглаживая спину… Пальцы Джексона запутаются в его волосах – неожиданно мягких и пахнущих кленовыми листьями.

Следующие два дня, пока эсквайр будет в отъезде, они устроят маленький праздник – вино у потрескивающего камина и неторопливый секс на мягком ковре. Губы, скользящие по плоскому животу и кончик языка, вычерчивающий узоры на коже. Эрика приносит им бутылку в ведерке со льдом и корзинку с фруктами, тая от восхищенных улыбок. Большой светло-желтый лабрадор (того же оттенка, что маргаритки в это время года) дернет ухом, откроет один глаз и снова уснет, тихо ворча под нос.

– Ты понравился Медведю, Джексон, – улыбнется Лейхи, ведя пальцами по гладкой щеке.

– У него не было выбора, – хмыкнет тот, переворачиваясь на спину. – Ты собрал вещи?

– Еще на рассвете. Вечером в путь?

– Думаю, подождем до утра… – Дернет Айзека на себя, сцеловывая улыбку с красивых чувственных губ.

Завтра их ждут новые горизонты – крепостные стены Йорка и Тауэр, Стоунхендж и Вестминстерское аббатство, и дальше, дальше, все время на запад, через синие воды Атлантического океана… Все время на запад. Только Айзек и Джексон с рюкзаками за спиной, сбитые ботинки и рваные джинсы. И соленый ветер свободы, хлещущий прямо в лицо.

====== 7. Дерек/Стайлз ======

Комментарий к 7. Дерек/Стайлз https://pp.vk.me/c627123/v627123352/c583/7Vcb4kMbmYQ.jpg

Он приходит в себя резко, в одну секунду. Будто кто-то шарахнул в солнечное сплетение, пока он спал. Уснул, стоя у окна? Ни хуя себе, приплыли…

Глаза разлепляются с трудом, словно их до этого залепили клейкой лентой, а вот сейчас отодрали, оставив на ресницах и веках ошметки клея. Тело ломит, как будто кто-то долго-долго пинал ногами по ребрам. А во рту – сухо и вязко одновременно. Когда взгляд фокусируется на разорванной надвое футболке, валяющейся в углу неопрятной тряпкой, Дерек понимает, что руки, неестественно задранные над головой, нестерпимо ломит. Просто выворачивает из суставов.

– Ты долго спал, Дерек Хейл… – протяжный, насмешливый голос доносится сквозь звон сковавших руки цепей.

– Стайлз? Какого хрена тут происходит? И почему ты мокрый, будто душ принимал в одежде?

Хейл с трудом фиксирует взгляд на тощей фигуре, что шагает из залитой ярко-белым светом комнаты в прохладный сумрак. Движения нервные, дерганные, будто он – деревянная кукла или робот на шарнирах. Белая футболка льнет к телу, и сквозь мокрую ткань просвечивают выпирающие ребра. Это что, шутка какая-то?

– Нам нужно многое обсудить, волчара…

Он шальной какой-то и заторможенный одновременно. Ухмыляется криво, будто это не Стайлз, а вернулась Ногицунэ – хитрая, беспринципная лиса, снова завладевшая телом Стилински. Дерек дергает руками раз, второй. И наручники вроде бы поддаются, но на третий раз тело прошибает электрическим разрядом, и оборотень обвисает в цепях, шипя сквозь зубы от боли, чувствуя запах паленой плоти.

– Дьявол, Стилински! Ты ебанулся? Или… это все же не ты?

Всматривается в глаза, пытаясь распознать характерный хитрый прищур, но ореховая радужка тонет в чернильной невозмутимости зрачка, расширившегося, будто пацан нанюхался кокаина или обдолбался амфетаминами.

– Ты понимаешь, я любил Лидию Мартин с третьего класса, – Стайлз подходит так близко, что волк чувствует, как горячее дыхание обволакивает торс. Это ореховая паста, кола и что-то еще – химически едкое, прогорклое, как пригоревший жир. Задумчиво ведет длинными пальцами по телу оборотня: от кадыка через грудь к животу и ниже… Будто линию невидимую чертит.

А у Дерека истома расползается по венам, и член твердеет в штанах. От одного, мать его, небрежного касания.

– Ты любил Лидию Мартин, – кивает Хейл, стараясь, чтобы голос не звучал странно. Хотя Стилински уделан так, что вряд ли заметит.

– Так какого хера ты сделал со мной, Дерек Хейл? Почему мне стало резко насрать на ее пухлые губки и роскошную грудь? Почему я не мечтаю загнуть ее в кабинете химии и вжарить как следует?

Взгляд лихорадочно мечется по комнате – с оборотня на стену, потом к окну и обратно. И он факт под наркотой, потому что… Потому что иных вариантов просто нет.

– Я сделал с тобой? Может быть, расстегнешь эти наручники, чтобы мы могли поговорить?

За окном рассвет растекается по небосклону кленовым сиропом, высвечивая макушки небоскребов. Небоскребов? Дерек присматривается… Нью-Йорк или Чикаго? Ну, охуеть, перемещения в пространстве и времени, может быть, он вообще очутился в параллельной Вселенной? Или спит и видит сон… Точно, кошмар, от которого никак не удается избавиться.

– Я их сниму, ты стукнешь по кумполу и вырубишь меня к херам, а потом засунешь в мешок и в багажнике доставишь папе-шерифу. Не пойдет, чувак…

– Как мы попали сюда, Стайлз? И что происходит?

Пожимает плечами, стряхивая с волос остатки воды, растягивает губы в идиотской усмешке. Так, что правда хочется стукнуть по кумполу и забить хоть на мгновение на ноющую тревогу, зудящую где-то под черепом. Стилински не отвечает, лишь расхаживает взад-вперед, будто гребаный маятник, грызет ноготь большого пальца. А глаза все такие же туманно-невменяемые. Как и вся ситуация, впрочем.

– Что происходит, Стайлз? В чем ты меня обвиняешь?

– Обвиняю? Хотя да, обвиняю. Что ты сделал, Дерек? Почему у меня встает лишь, когда я вижу твою подтянутую задницу или слышу твой голос? Почему мне снится, как ты слизываешь взбитые сливки с моего живота?! Что это за ебаное колдовство, Дерек Хейл?!!

С каждым словом парнишки брови оборотня взметаются все выше. Еще немного, и они оторвутся от лица и взмоют в воздух, заживут отдельной жизнью…

– Ты похитил меня, чтобы выяснить отношения, Стайлз? Как ты, блядь, до такого додумался?

– Кокаин творит чудеса, чувак. Волшебная штука.

Дерек кивает, делая в памяти зарубку перегрызть глотку тому дилеру, что втюхал Стилински дозу…

– Подойди…

– Зачем? – Косится подозрительно.

Может быть, думает, что волк откусит ему башку, как только окажется в зоне доступа. И все же приближается несмело. Так близко, что кончиком носа почти касается его колючего подбородка.

– Не пробовал для начала просто… не знаю… в кино пригласить? Похищение – как-то экстремально для первого свидания, не находишь?

Низким шепотом, скользя губами по приоткрывшимся в изумлении влажным губам.

– С-свидание? – Это почти дыхание рот-в-рот…

Взгляд скользит ниже и только, наверное, сейчас, спотыкается о топорщащуюся ширинку Хейла…

– О! Дерек… – почти вменяемо… Закончить не удается, потому что губы оборотня накрывают этот невозможно-сексуальный, округлившийся рот.

– В следующий раз повезу тебя на пикник, – неразборчиво бормочет волк, прикусывая губу парнишки…

====== 8. Айзек/Денни/Итан ======

Комментарий к 8. Айзек/Денни/Итан Айзек/Денни, Итан/Денни

https://pp.vk.me/c627123/v627123352/c60a/lSCh7pJEqF8.jpg

Парень Денни пропадает где-то вторую неделю, наверное, именно поэтому тот не возражает, когда после тренировки Айзек шагает сквозь плотные клубы пара под тот же самый душ. Денни лишь ослепляет его белозубой улыбкой и пододвигается, освобождая место. Айзек выплескивает на ладонь немного геля для душа из пузатой бутылочки (ментол и хвоя), руки ложатся на смуглую кожу. Денни не отшатывается, лишь оборачивается через плечо, легонько подмигивая. А потом упирается ладонями в кафель. Горячие струи хлещут сверху, как водопад, а Лейхи, не чувствуя скользкий пол под ногами, касается губами шеи, спускается к плечам, скользит языком вдоль позвоночника…

Раздевалка давно опустела, и только сдавленные стоны и шум воды эхом отражаются от шкафчиков. Лампы под потолком мигают, словно вот-вот вырубится электричество. Денни вжимает Айзека в стену, оставляя на шее лиловые метки засосов.

Утром Лейхи явится на урок истории, обмотанный шарфом. Махилани, сверкая ямочками на щеках, что-то взахлеб рассказывает Джексону. А ублюдок хоть и морщится время от времени, но скорее по привычке. Слушает внимательно, то и дело кивая, или спрашивает что-то вполголоса. Это не ревность, думает Айзек, плюхаясь на соседний с Денни стул. Улыбается солнечно, будто лучшему другу, а в ушах все еще – плеск воды и мокрые шлепки голых тел, и его пальцы, сжимающие смуглые бедра…