Текст книги "Never (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Ты хотел поговорить.

Блять, он нарочно? Низко, хрипловато. Касаясь дыханием волосков на шее.

– Перехотел, отвали.

И не думает, сука. Еще шаг, ближе. Так, что впритирку. Так, что бедрами – к бедрам. Так, что мажет губами по коже. Возмутительно невозмутимый. Обжигает, как костер на привале холодной ночью. И... мягкие губы.

– Я не ответил вчера на вопрос. И мой ответ – нет. Не люблю. Я не люблю Лидию Мартин. Не чувствую к ней ничего.

Какого дьявола он продолжает шептать? Губами в изгиб шеи, пуская мурашки от затылка и ниже, и ниже.

Просто развернуться и отпихнуть от себя, а потом стряхивать с кулаков отпечатки этих аляпистых родинок, которые наверняка останутся на ладонях. Так просто.

– Да поебать.

– Да ладно тебе, – трогая губами ухо, ныряя в раковину кончиком юркого язычка, прикусывая легонько мочку, срывая с чужих губ непроизвольный захлебнувшийся стон. – Так как, поговорим?

Ладонями – по поясу брюк, чуть приподнимая плотный свитер, как будто случайно кончиками пальцев по оголившейся коже. Еще один стон. Смешок задыхающийся. Играет, засранец, дразнит, заводит.

– Я с тобой так поговорю, ни сидеть, ни стоять не сможешь, – рыкает Уиттмор, перехватывая тонкие запястья.

Единственное, о чем почему-то может думать Стилински следующие несколько долгих минут: Джексон любит арбузную жвачку. Джексон сейчас сожрет, заглотит целиком, как удав. Джексон сейчас...

А потом Стайлз уже не может думать.

====== 81. Кори/Айзек ======

Комментарий к 81. Кори/Айзек https://pp.vk.me/c637424/v637424352/7ce2/oe2QxU9RhmU.jpg

https://pp.vk.me/c637424/v637424352/7ce9/qDlAMz4HNQ8.jpg

– Просто закрой глаза.

Его губы немного обветрены и пахнут апельсинами. Айзек хочет отшатнуться, но узкие бедра прижимаются ближе, вдавливая в стену, и возбуждение ошпаривает, как кипяток из брякнувшегося на пол чайника, выскользнувшего из разжавшихся в недоумении пальцев.

– Закрой глаза, Айзек. Я все сделаю сам.

Изогнутые ресницы послушно вздрагивают, опускаясь. Губы ломит от нетерпения, и он раскрывает их навстречу жадным губам неугомонного мальчишки. Вздрагивает, когда руки пробираются под футболку, оглаживают покрывающуюся мурашками кожу, спускаются к пояснице.

– Я не...

Закончить не получается, потому что палец давит на губы, обрывая в самом начале.

– Не говори ничего, не объясняй, хорошо?

И Лейхи молчит, отпускает инстинкты на волю, растворяется в этой истоме, плавится от губ и от рук, от этого голода, что превращает кровь в венах в тягучую магму, и пульс в висках оглушает, и Кори глотает его глухой задушенный стон, слизывает языком. А потом тянет за собой, опрокидывает навзничь на кожаный диван, зажимает руки над головой, наваливаясь сверху. И шепчет рвано и сбивчиво между поцелуями-укусами и жадными вздохами:

– Сладкий. Единственный. Мой.

Нетерпеливые руки стаскивают джинсы вместе с бельем, и мыслей в голове не остается, когда поцелуи смещаются от шеи к груди, плоскому животу, а потом смыкаются на горячем пульсирующем члене, и сознание почти отключается.

Хорошо. Так хорошо, что можно и умереть.

– Люблю тебя, – шепчет мальчишка и снова целует, а взгляд от возбуждения расфокусированный, пьяный, шальной.

Айзек не отвечает, лишь разводит ноги шире, вскидывает бедра навстречу, когда Кори делает первый толчок, переплетая их пальцы.

...

Потом торопливо собирает разбросанные вещи, натягивает на себя, стараясь не смотреть на разомлевшего мальчишку, что курит, откинувшись на низкую спинку дивана, пускает в потолок пушистые белые кольца дыма.

– Ты можешь остаться хотя бы раз? – спрашивает почти безразлично, вот только пальцы сжимают сигарету так, что та лопается у фильтра, обсыпая его щепотками желтоватого табака.

– Не могу спать в чужом доме, ты же знаешь. Не злись.

Лейхи отводит взгляд виновато, а Кори кивает. Все правильно. Знает. Смирился. Довольствуется малым.

– Чувствуешь хоть что-то ко мне? – это не звучит ни умоляюще, ни жалко. Как погодой интересуется, прикуривая новую сигарету. А Айзеку так нравится аромат его дыхания. Без привкуса этой пепельной горечи.

– Разве я был бы здесь, если бы не чувствовал?

Вопросом на вопрос. Противно и мерзко, чувствуя себя не то трусом, не то подлецом. Потому что Кори не заслужил. Но Кори и без этого знает, чье лицо Айзек представляет, закрывая глаза. Кори знает, чего звонка (или даже возвращения) ждет кудрявый волчонок, из вечера в вечер торопясь в свою пустую квартиру.

Кори вздыхает, а Айзека будто в стену лицом впечатывают.

– Прости, я правда хотел бы, но...

Но он пустой изнутри, выскоблен, вычищен досуха, ничего не осталось.

Кори снова кивает. Он знает без лишних объяснений. Чувствует, понимает.

– Я тебе билеты купил, заберешь на столе.

– Я не поеду, не...

– У него свадьба через четыре дня. Уверен, что готов отдать просто так? Того, кого любишь.

– Ты же меня отпускаешь. Кори, почему?

– Потому что ты никогда не был моим. Не забудь шарф, ладно? Кажется, там очень сыро в это время года.

Улыбнется грустно вслед вихрастой макушке. Достанет из бара початую бутылку виски. Эта ночь будет долгой. Но оно стоит того, если Айзек снова начнет улыбаться.

====== 82. Питер/Дерек ======

Комментарий к 82. Питер/Дерек https://pp.vk.me/c630122/v630122422/55395/YYGzIUlcKPc.jpg

https://pp.vk.me/c630122/v630122970/47bcd/2ZzBqJLumH8.jpg

Дерек переступает порог лофта и досадливо морщится, хлебнув воздуха, пропитанного этим запахом – горьковатый парфюм с нотками дерева и хвои, кофейные зерна, сигары, совсем немного мускуса.

Годы идут а Питер Хейл не меняется – все тот же самовлюбленный, напыщенный сноб, выбешивающий не с первого взгляда даже – с первого вдоха.

– Это мой дом, – бросает Дерек, пытаясь контролировать сердцебиение и не допустить самопроизвольного обращения. – Тебя не приглашали.

– И тебе здравствуй, племянничек. Сколько лет...

Тонкая змеистая полу-ухмылка искажает лицо, которое Дерек никогда не назовет красивым. Не потому что все еще помнит уродливые шрамы от ожогов. Просто язык не повернется. Потому что Питер все тот же: все та же колючая щетина, все тот же насмешливый лед во взгляде, больше напоминающем твердые безжизненные кристаллы.

Бесчувственный расчетливый ублюдок, уверенный, что другие – всего лишь карты и фишки в его партии в покер.

– Выметайся.

– Я – все еще твой альфа. Или ты забыл?

Он – альфа. Глава несуществующей стаи, все так. Вот только никто не сказал, что Дерек упадет на спину лапами кверху, подставляя горло и брюхо острым клыкам хищника. Не сегодня. Никогда.

– Ты – альфа без стаи. Я лучше стану омегой, чем позволю...

И замолкает, будто с разбегу врезавшись в стену. Будто сам себе оплеуху залепил так, что пальцы заныли. Будто смех, тонкими лучиками разбегающийся от зрачков Питера, не вызывает желание, потребность даже, выпустить клыки и вцепиться в незащищенное горло.

– Чем позволишь пометить тебя? Несколько поздно, Дерек, не находишь?

Голос такой постный, скучающий, что выбешивает в разы сильнее. Это как персональный атомный взрыв где-то под сводами черепа. Это как епитимья, которую накладывают снова и снова за грехи, которых не совершал.

И кожа в месте зажившего давно укуса не жжет даже – пылает, словно содрали кожу живьем и плеснули разбавленной пеплом рябины кислоты на открытую рану.

Он вдруг понимает, что это Питер касается ямки под шеей кончиком пальца. И глаза такие задумчивые, будто он стихи декламирует, а не разглядывает непокорного племянника, что вот-вот и выпустит клыки или попросту обратится, кидаясь вперед.

– Знал бы ты, как я тебя...

Не заканчивает, просто руки роняет и опускает ресницы. Заросшая щетиной щека чешется нестерпимо, а дядя как мысли читает – прижимает к ней ладонь, прошибая разрядом.

– Ненавидишь? Не смеши. Ты ведь даже ненавидеть не можешь, слишком уж хочешь. Я прав?

Тихо-тихо, интимно. Так, что мурашки врассыпную бросаются от затылка вниз вдоль позвоночника, а член в штанах напрягается просто до боли. Молчит. Лучше язык откусит под корень и выплюнет кусок окровавленного мяса шакалам, чем... чем скажет, ответит... признает.

– Иди сюда, – шепчет, почти мурлычет дядя, затаскивая на колени, впиваясь в горло губами, стаскивая с племянника холодную куртку и уже промокшую от пота футболку. – Иди сюда.

Ладони скользнут под пояс джинсов, сожмутся на подтянутых ягодицах. Выдох-всхлип, перетекающий в гортанный рык, и тело послушно гнется в руках, прижимаясь ближе, пальцы зарываются в короткие жесткие волосы, а губы ищут губы, прокусывает в кровь, будто бы мстит за свою слабость. За то, что не может... не хочет свободы.

Кожа к коже, губы в губы. Как взрыв аконитовой бомбы.

Так пленник склоняется перед захватчиком. Так сдают города, распахивая перед врагами ворота. Так заложник заглядывает в лицо террористу, забывая, кто приставил холодное дуло к затылку... кто сомкнул клыки на оголенном горле.

“Я попробую убить тебя. Я попробую, ты знаешь”

“Попробуешь, милый. Попробуешь, но не сегодня”

====== 83. Итан/Эйдан ======

Комментарий к 83. Итан/Эйдан https://pp.vk.me/c637319/v637319352/ea67/BTBg7Ix_B_Y.jpg

Воздух сухой и почему-то пахнет озоном, хотя дождя не было уже с неделю, и до грозы еще далеко. Далеко впереди – безбрежное море зелени и тонущие в голубоватой дымке холмы.

Эйдан вздыхает, зачем-то крутит в пальцах полупустую пачку сигарет. Близнец вторит, как эхо, как отражение. У него профиль четкий и острый – как барельеф, высеченный в скалах. Такой же холодный и твердый.

– Так и будешь молчать?

Брат не знает, что говорить. У него в горле щекотка, а под ребрами – крошево из костяной пыли, горечи и обиды. У него круги под глазами огромные и черные, как у енота. С него джинсы сваливаются, потому что кусок в горло не лезет.

– У тебя все хорошо?

Каждое слово дерет пересохшее горло, лупит бейсбольной битой по затылку с размаха.

– Прекрасно. Не считая того, что почти подыхаю.

Нечестный, запрещенный прием. Не то, чтобы Эйдан не знал – чувствовал брата с пеленок, с рождения, с материнской утробы. Эйдан никогда не оставлял брата дольше, чем на несколько часов. Эйдан никогда не проводил даже сутки без его голоса, запаха, смеха...

– Итан...

– Ты меня бросил. Ушел, – голос не дрожит, но пальцы сцеплены так, что костяшки побелели, будто их белой краской облили. Все также смотрит куда-то на горизонт, все также нервно губы кусает. – А ведь ты всегда был рядом.

– Ты сказал, чтоб я убирался. Что видеть не хочешь. Что противно...

– С каких это пор ты слушаешь все, что я говорю?

Горько-горько, как чай из полыни.

– Итан... мне тоже плохо. Давай все забудем. Мы сможем, как раньше...

– Забудем, как ты бросил меня одного на чертовых четыре месяца? Сто двадцать шесть долбанных дней. Ни звонка, ни сообщения даже, ни весточки через МакКолла и его стаю. ... Или забудем, как родной брат сделал все, чтобы я расстался с тем, кого любил?

Злится, хлещет каждым словом наотмашь. А Эйдан успокаивается почему-то, и тепло растекается в груди. Как будто вернулся домой холодным дождливым вечером, вытянул ноги у камина, обхватил ладонями чашку с горячим шоколадом, уткнулся носом брату куда-то в изгиб шеи...

– Я всегда буду любить тебя больше...

Тихо-тихо. Тише, чем дыхание бабочки на лице. Тише, чем шелест тумана в ущелье за сотни километров отсюда. Тише, чем сердце, замершее в груди покойника.

Итан не вздрагивает, не вскидывает в удивлении брови. Будто всегда знал, подозревал... чувствовал. Все также не глядя протянет руку, как мост через пропасть. Сожмет холодные пальцы. А потом подтянет ближе, опустит голову на плечо, вдохнет полной грудью: каштаны, яблоки, немного хвои.

– Ты больше не исчезай. Давай в следующий раз лучше подеремся. До крови, выбитых зубов и вывихнутых конечностей. Я же... свихнусь без тебя.

Эйдан наклонится, трогая щеку брата губами.

Рядом. Правильно. Только так.

====== 84. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 84. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c636023/v636023352/31bc6/veYU2bTc0AU.jpg

Он похож на щенка, серьезно, – радостный, теплый, кудрявый, ... любимый. Нарезает по лесу круги, вздымая в теплый, пропитанный осенним солнцем воздух тысячи сухих сосновых иголок, раскидывает в стороны шишки, разве что не повизгивает от восторга.

Джексон думает – выскочи сейчас на опушку местные зайцы, офигеют сначала, а потом примут за одного из своих и даже присоединятся, пожалуй.

Под ребрами тянет какой-то безнадежностью, с озера уже веет вечерней прохладой, и изломанные тени становятся насыщенней, глубже, будто пропитываются черной кровью отравленного рябиной оборотня.

Айзек, черт, Айзек, малыш, зачем так усложнять?

У Джексона в горле першит, будто туда пепла той самой рябины напихали. В затылке пульсирует, а на виске (он не знает – чувствует просто) колотится тонкая синяя жилка. Словно жгутом с размаха стегают. Наотмашь.

– Джексон! Джекс, ты чего там стоишь? Я видел белок, представь, их там целая семья – если в лес поглубже зайти. Вопят так прикольно, а мамаша-белка в меня пустой шишкой кинула...

Сука, ну откуда он такой взялся?

– Айзек, – тихим выдохом, ломая собственные ребра, впиваясь ногтями в ладони до лопнувшей кожи, – Айзек, послушай...

Он же не знает, не понял, не поразмыслил. Почему вдруг после двух месяцев непрекращающейся ругани и редких драк до рассеченных бровей вдруг – вдвоем на весь уикенд в какую-то глухомань. Далеко-далеко. Сюда, где от красоты сердце останавливается, и умереть не жалко.

– Зай, а давай нырнем? Я знаю, осень и все такое, но так хочется, и солнце пока не ушло. И мы же пыльные, как черти, после дороги. Давай?

А глаза голубые-голубые. Как грани сапфиров, переливающиеся в лучах солнца. Невинные, доверчивые.

Блять.

– Я знаю, ты устал, – торопится, не дождавшись ответа, заглядывает в лицо, тормошит, невзначай скользнув губами по холодной щеке. – Но не зря же мы ехали в такую даль. Пару минут, ладно?

Джексон фыркает, закатывая глаза, и опускает ресницы в молчаливом согласии. Хули с тобой сделаешь, неугомонный.

– Только недолго. Простуженного волчонка мне еще не хватало. ... Хэй?!

Не успевает закончить, как длинные руки хватают поперек туловища, и эта нескладная орясина несется к воде, взвалив его на плечо, улюлюкает и даже подпрыгивает по дороге.

– Оборотни не болеют. И ты идиот, если решил, что я буду купаться один, без тебя.

Не снижая скорости – в ледяную прозрачную воду. Воду, где отражаются далекие горы с снежными шапками и высокое далекое небо. Падают в глубину, прямо в одежде, отфыркиваются, хватаясь друг на друга. Так холодно, что зубы немедленно начинают выстукивать дробь, а губы синеют.

Джексон матерится сквозь зубы, отталкивая цепляющуюся за него обезьяну. Лейхи ойкает коротко, и через мгновение озерная гладь смыкается над беспокойной кудрявой головой.

Это что, шутка такая?

Секунда, вторая, четвертая... Вода гладкая-гладкая, как нарисовали.

Ноги сводит судорогой от холода, а сердце в груди пускается галопом, когда до Уиттмора доходит.

Лейхи, блять, идиот! Придушу!

Вдыхает глубоко, ныряя.

Наверное, тут не так глубоко, как казалось. Или он, Джексон, так испугался, что... К черту... Подхватывает подмышки уже у самого дна, тянет наверх – к воздуху, к ветру. Выволакивает на берег. Айзек виснет в руках тряпичной куклой – красивый, беззащитный... холодный.

Дыши, мать твою, Лейхи, просто дыши!

Искусственное дыхание – рот в рот. Я буду дышать для тебя, слышишь, ты только очнись. Айзек, малыш... Непрямой массаж сердца, как учили на курсах спасателей.

– Малыш, дыши. Дыши, я прошу. Я же люблю тебя. Я не смогу... Айзек...

В ушах такой звон, что странно, как перепонки еще не полопались.

– Айзек...

Тело в руках дергается, а потом волчонка сгибает пополам, он кашляет, отплевываясь, вода течет из носа, изо рта. Джексон прижимает к себе так, что слышится хруст костей.

– Ты зачем в воду полез, если плавать не умеешь? Я же чуть не рехнулся, ты же мог... Блять, Айзек. Я так испугался, малыш.

Перебирает спутанные мокрые кудряшки, что сейчас, в свете заката отсвечивают бронзой. Целует торопливо в макушку, в затылок, лоб, щеки, губы...

– П-прости, – Лейхи всхлипывает и жмется к такому же мокрому, холодному телу, не знает, куда спрятать глаза, сжимается, как в ожидании удара или, как минимум – скандала. – Я все испортил. Ты такие выходные нам устроил, хотел дать нам шанс все исправить, все эти месяцы, а я...

Тихие, рваные всхлипы и горячие слезы Джексону на руки. Слезы, что проедают кожу похлеще раствора аконита.

Блять, я правда такой вот тиран, что меня собственный парень боится?

– Тихо, тихо, Айзек. Все хорошо. Ты ничего не испортил, слышишь? Все хорошо. Теперь у нас всегда все будет хорошо. Я обещаю.

Я просто, блять, обещаю.

====== 85. Джексон/Стайлз ======

Комментарий к 85. Джексон/Стайлз https://pp.vk.me/c636024/v636024352/32568/ce9X6N3I-3k.jpg

– Если ты еще раз... если я только увижу... засажу далеко и надолго. Никакие связи твоих родителей не помогут. Ты слышишь меня, Джексон? Ни связи, ни деньги, ни непомерная спесь...

Стилински-старший не орет, не брызжет слюной. Выплевывает рваные, рубленые фразы, как короткие, резкие очереди из пулемета. Руки шерифа притягивают ближе, мнут дорогой пиджак Уиттмора. Джексон почти не дышит и совсем не моргает, когда Джон наклоняется к самому лицу, выдыхая побелевшими от злости губами:

– Пальцем его не тронешь, или... Все понял?

И в блёклых, усталых глазах копа – холодная ярость и такая решимость, что пот прошибает, и Джексон чувствует, как ледяная липкая струйка стекает вдоль позвоночника.

Кивает заторможено, не в силах даже выдать короткое: “да”. Словно язык отнялся, онемел, заморожен, парализован ядом канимы...

Джон разжимает пальцы, почти отшвыривая от себя пацана, вытирает ладони брезгливо, будто только что склизкой жабы касался.

– А теперь – вон.

Уиттмора из участка сдувает как ураганом. Уже в дверях спотыкается, хватая за плечи запыхавшееся недоразумение с узлом галстука под ухом и пуговицами, застегнутыми наперекосяк. Что за создание, боже?

“Пальцем его не тронешь”, – всплывает в голове резкой оплеухой наотмашь, и Джексон демонстративно шагает назад, вскидывая ладони. Не трогаю, мол, не касаюсь, даже не думал.

– Джексон, Джекс, блять... понимаешь. Он же не думал, не знал. Ты меня травил все эти годы, а тут Дэнни, и ты взбесился, не выслушал даже, и все это... Джекс, ну посмотри же на меня.

Стайлз тараторит, перебивая сам себя, заглядывает в лицо, щеку трет все время, будто пытается стереть лихорадочно пылающий румянец. А глаза живые, подвижные, блестящие, словно ртуть.

Ухмылка Уиттмора больше напоминает волчий оскал. Надменно вскидывает бровь.

– Что же ты не спешил поправить родителя, Стилински? Не зажимался бы по углам черти с кем... – голос насмешливый, ровный и твердый, как чертовы камни в запонках. – Ах, да, как я мог забыть? Ведь шериф и не подозревает, что единственный сынок у нас по мальчикам. Правда, сладкий?

И это “сладкий” – больней, чем пощечина, язвительней, гаже...

– Дэнни – твой лучший друг, – почти шепчет мальчишка беспомощно и опять теребит нелепый галстук, тянет руку, будто хочет коснуться, опустить ладонь на плечо, успокоить. Но отшатывается, споткнувшись о плещущийся брезгливостью взгляд.

Серый-серый, как тяжелые волны осеннего моря. До мурашек холодный. Обжигающий.

– Думал, что друг, – как-то горько хмыкает Джексон, отодвигая парня плечом. – Как в дешевом сериале, правда? Лучший друг и люби... любовник. Классика жанра. Иди нахуй, Стилински. Понятно излагаю? Не приближайся. Твой папаша мне чем только не грозил, если я еще раз его сыночка... Может не беспокоится, и пальцем не трону. Блять, да я теперь лучше Гринберга трахну...

Демонстративно оправляет измятый пиджак, набирает что-то быстро в телефоне, не слушая невнятный сбивчивый лепет за спиной, не обращая внимания на горечь, что разъедает внутренности и забивает горло, так, что каждый вдох, словно пытка, пытаясь справиться со слабостью, что разливается по венам, укутывает плотным тягучим коконом, и больше всего хочется свернуться калачиком, подтянуть колени к груди и просто лежать. Пока не остановится сердце.

Или лупить кулаками шкафчики в раздевалке пока не собьет костяшки к чертовой матери.

– Джексон. Джексон. Джексон. Джексон, постой, – пытается рвануть следом, но грозный окрик из кабинета шерифа прибивает к полу, и Стайлз, втянув голову в плечи, понуро плетется на зов родителя. Плетется, пытаясь бороться с тошнотой и часто-часто моргая.

Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо.

– Ты что здесь делаешь в такой час? Стайлз, ну что за ребенок. Он больше не будет тебя доставать, обещаю.

– Папа.

– Почему ты не сказал мне раньше про травлю? Я думал, он успокоился, ты ведь ходил непривычно-довольный. Ребенок, ты прости, что так мало времени тебе уделяю, но этот мальчишка никогда не тронет больше...

“Да я лучше Гринберга трахну...”

– Папа, не так все, я сразу должен был сказать.

–... и не посмотрю на их деньги и связи, ни в какие ворота...

– Я люблю его, пап.

– ... привык, что все сходит с рук...

– Я ЛЮБЛЮ ЕГО. ЛЮБЛЮ ДЖЕКСОНА.

– Что?

– Ты смерти моей хочешь, придурок? Совсем рехнулся? Руку дай, пизданусь же сейчас.

Стайлз ухватывается за теплые длинные пальцы, помогая парню пробраться в комнату. Поспешно закрывает окно, отсекая волну прохладного ночного воздуха, льющегося в дом. Радостная улыбка лезет на лицо, и родинки в неровном свете ночника кажутся темнее и ярче одновременно.

– Джекс, ты пришел, – голос звенит от облегчения, разбивается о стены серебристым звоном. Стайлз, будто опомнившись, зажимает ладонями рот, хотя отец на дежурстве, и кроме них двоих в доме – ни души. Стоило ли лезть через окно, рискуя сломанной шеей?

– Ты чего шерифу наплел, кусок идиота? Думал, душу из меня вытрясет. Снова. Разобрались же уже.

– Сказал, что люблю тебя. Теперь я под домашним арестом.

Джексон давится воздухом, глаза выпучивает смешно. Стайлз заржал бы в голос, если бы... Но лишь смущенно отворачивается, теребит растянутый ворот футболки. Дался он красивому и богатенькому Уиттмору со своей постылой любовью, конечно...

– Правда ебанутый, – шепчет парень с какой-то странной нежностью и подтаскивает мальчишку к себе, прижимается губами к виску, поглаживая ладонями напряженную спину.

Стайлз шмыгает носом от неожиданности, а потом чуть поворачивается, подставляя губы губам, жмурится, как на чертовом колесе, и цепляется за широкие плечи, чтоб устоять.

– Что насчет Дэнни? – Джексон ерзает, пытается то ли отодвинуться, то ли отвернуться, прячет глаза, лезет опять целоваться. – Джекс?

– Нормально все с Дэнни, – шипит неохотно, а Стайлз едва сдерживает смешок, замечая порозовевшие скулы и пылающие кончики ушей. – И вообще, – Уиттмор высокомерно вздергивает подбородок и смотрит в упор, с вызовом даже, – у любых дружеских объятий должны быть рамки. В следующий раз ноги переломаю или руки. Усек?

Да ладно, Джексон Уиттмор признал, что был неправ? Почти что признал.

Шипит и пихается, когда Стилински громко хохочет и лезет обниматься, виснет на нем обезьяной, а потом шепчет прямо в ухо, заставляя Джексона вздрагивать от каждого слова:

– Дурак ревнивый. Дурак. Мой.

Влажными губами – в самое ухо, опаляя горячим дыханием, обводя раковину по контуру кончиком языка. И тихий выдох, когда нетерпеливые руки тянут с него одежду, когда ткань трещит, почти разлезаясь по швам, когда кровать поскрипывает от тяжести тел, когда мысли отключаются, смываясь приливной волной жажды, истомы, потребности...

“Мой”

====== 86. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 86. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c837228/v837228352/11dbc/Z9zQmlZLK6I.jpg

– Все еще не верю, блять, что пошел у тебя на поводу. Детский сад какой-то ей-богу.

Джексон фыркает, потирая подбородок, и кажется раздраженным и злым. Айзек пихает его в бок, а потом легонько дует в ухо, обжигая нарочито-томным шепотом:

– Не будь занудой, Джекс. Смотри, как красиво, – и тянет за руку, вслед за собой – куда-то, где разноцветные вспышки, огни и радостный хохот слились в какое-то подобие новоорлеанского карнавала, на котором Лейхи не был ни разу. —Ты любишь сладкую вату? Я обожаю. Правда, пробовал раза два, не больше...

И как-то скисает, словно вспомнил о чем-то, раздирающим грудь изнутри острыми когтями, вскрывающим плоть, вспарывающим гноящиеся нарывы и язвы. Джексон, что собрался было по привычке закатить глаза и начать ворчать об играющем в заднице детстве, вдруг подтаскивает парня ближе, с глухим ворчанием зарывается носом в пшеничные кудряшки на виске.

– Веди к своей вате что ли. Не отстанешь ведь.

Ладонью – в спутанные пружинки волос, больше напоминающие свежие древесные стружки. Там, под холодной курткой, сердце сжимается в какой-то ноющий комок из сочувствия, боли и злости.

Какого черта? Это он, Джексон Уиттмор жил в приемной семье. Но именно у Айзека Лейхи никогда не было того самого детства – с каруселями, сладкой ватой и походами на воскресные ярмарки.

Уиттмор не успевает опомниться, как волчонок пихает ему в руки какой-то приторный ужас, который гордо именует сахарной ватой.

– Какого черта она не розовая? Ржавая какая-то и воняет, – бурчит скорее по привычке, с тщательно скрываемым наслаждением любуясь поедающим свою порцию ваты парнем.

– Сам ты ржавый, скрипишь, как несмазанная цепь, – сообщает тот и заталкивает в рот почти половину. – Это карамель, придурок. Ешь, вкусно же, – окончание фразы Айзек выдает с набитым ртом, но Джексон понимает.

Может быть, волчье чутье. Хотя, скорее, просто привычка.

Так привык к этому кудрявому идиоту, что скоро научится понимать, какие сны тому снятся только лишь по глубине дыхания и ночным теням на лице.

– Измазался, как свинтус, – констатирует Джексон, скользя губами по липкой от сахара, но такой ароматной коже. – Куда теперь? “Чертово колесо”?

Айзек ощутимо вздрагивает, но не протестует, просто реагирует как-то вяло и кажется таким явно расстроенным, что Джексон тревожится.

– Малыш? Все в порядке? Если не хочешь...

– Хочу, – слишком громко глотает и пихает остатки своей ваты в мусорницу. – Я просто ни разу... и так высоко. Что, если мы упадем?

– Ты высоты что ли боишься? Мы же оборотни, ты помнишь? – Джексон, уже представивший очередную порцию приветов из сказочного детства Лейхи, даже улыбается, а потом обнимает, так тесно прижимая к себе, что пряжка ремня впивается в живот, и шепчет: – Это колесо ползет медленно-медленно, Айзек. И кабинки закрываются так, что пассажиров видно лишь сверху. Представь, что я смогу делать с тобой там – на высоте птичьего полета. Ты даже забудешь, что когда-то боялся...

У Лейхи волоски на руках и затылке поднимаются дыбом от этого хриплого шепота. Не только волоски. И не только на руках... смотрит на бойфренда расфокусировано, пьяно. Не смотрит – плывет. Будто вот только что обдолбался какими-то особыми аконитовыми таблетками. Кивает заторможено.

Джексон сплетает их пальцы, ведет за собой все дальше и дальше, игнорируя очередь и рыкая на недовольное ворчание посетителей парка. Покупают билеты, протискиваются в кабинку – вдвоем, как и собирались, – сооружение приходит в движение, и Айзек немного бледнеет, когда пол начинает шататься под ногами.

– Хэй, все хорошо, я с тобой, – снова шепчет Уиттмор, усаживая своего волчонка на сиденье. Опускается на колени, даже не думая о том, что испортит свои пижонские брендовые брюки за пару тысяч баксов. Несколько секунд сражается с пряжкой ремня, почти вырывая с корнем.

Айзек стискивает ладонями сиденье, когда горячий рот касается его плоти. Вскидывает бедра, откидывая голову назад. Кабинка раскачивается над землей, ледяной ветер хлещет по лицу, задувает за шиворот. Джексон отстраняется, скользит языком от основания до головки, обхватывает губами. Поднимает глаза, не прекращая сосать, вцепляется взглядом. Лейхи стонет, запуская пальцы в светлые жесткие волосы, безбожно портя идеальную прическу.

Кончит прямо в жадный и такой умелый рот, когда колесо почти завершит круг. Джексон встанет, отряхивая изгвазданные штанины. Потянется, целуя солоноватыми губами с привкусом лайма.

– Ну, как. Не страшно было? – хмыкнет Уиттмор, поглядывая на все еще какого-то обдолбанно-уютного Айзека.

Потом будут и карусели с единорогами, пони и обычными лошадьми, будет тир и огромный мягкий медведь победителю (для его парня, конечно). Будут какие-то дурацкие конкурсы с бегом в мешках и плетение глупых хипповских фенечек из кожи и бисера. Обветренные зацелованные губы, россыпь быстро бледнеющих алых отметин на шеях. И глаза такие яркие, будто отражают свет неоновых фонарей.

– Все еще не веришь, что согласился? – хихикнет уже в машине Айзек, выуживая из волос Джексона поп-корн.

– Это было... поучительно, – выдохнет Уиттмор, а потом свернет с дороги, глуша мотор и одновременно стаскивая с Лейхи его невозможный полосатый шарф.

====== 87. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 87. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c636831/v636831352/3daab/ZzxjOZNdzCA.jpg

– Это дурдом...

Джексон смотрит на балансирующего на табурете Лейхи, забравшегося под самый потолок. У него в руках белоснежный ангел, которого волчонок пытается пристроить на самую макушку пушистой ели. Эта ель так одуряюще пахнет на весь дом снегом и хвоей, что у Уиттмора кружится голова.

Или она кружится от взгляда Айзека, что взмахнул своими длиннющими ресницами и уставился голубыми-голубыми глазами. Как воды теплого океана у какого-нибудь тропического острова. Очаровательный.

– Чего ты забрался туда, жердь. Навернешься, я тебя поднимать не буду, так и знай.

Ворчит, наверное, по привычке. Зависает на обтянутой джинсами заднице. В голове моментально вспыхивает картинка – как и что он сделал бы с этой задницей прямо сейчас. Облизывается.

– Ангела вот надо на макушку.

Лейхи улыбается. Солнечно-солнечно. Почти ослепляет.

Джексон сглатывает, а потом тянется, обхватывает ладонями узкие бедра мальчишки, ведет вверх, прижимая.

– Так я точно свалюсь, – Айзек смеется, опуская ладони на плечи своего парня. Вздрагивает, когда теплые губы касаются живота. Даже вот так, через рубашку.

– Далась тебе эта елка, слезай оттуда, я знаю занятие поинтереснее.

Расстегивает пуговки зубами, ныряет языком во впадинку пупка. Айзек вздрагивает и шумно втягивает воздух. Пальцы на плечах сжимаются, оставляя синяки. Джексон тянется к молнии джинсов. Лейхи охает, когда штаны ползут вниз, а губы Уиттмора смыкаются на уже твердом члене.

– Джексон, ох... но елка... и ангел.

– Т-с-с-с-с-с-с-с... помолчи.

Посасывает самый кончик, скользит языком по всей длине, а потом заглатывает глубоко, до самого основания. Лейхи жмурится до звездочек перед глазами и подается бедрами вперед.