Текст книги "Never (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Я же любил тебя, Элли.

А теперь осталась лишь грусть цвета первых солнечных лучей, опускающихся утром на подушку. А еще ее голос, что звучит иногда в голове, как напоминание или предостережение.

“Просто будь осторожен”

– Сегодня так сыро в Париже, – она обхватывает себя за плечи как-то смущенно, а потом закрывает распахнутое в прохладную ночь окно, и тихий шелест дождя по асфальту и в кронах деревьев умолкает, как звук выключенного телевизора.

– Мне так тебя не хватает. Ты никогда не любила меня, но...

Заставляет умолкнуть, прижав подушечку пальца к обветренным губам. И смотрит укоризненно и виновато одновременно.

– Тебя же не это тревожит, малыш, – он вздрагивает от этого обращения. А она повторяет, чуть склоняя набок голову. – Малыш, до Лондона чуть больше шести часов пути. Почему ты просто не сядешь на поезд?

– Не называй меня так. Пожалуйста Элли...

“Это слово как аконит прямо в вену, как острый нож, срезающий верхний слой кожи, как кислота на завтрак вместо утреннего кофе”

– Потому что он называл тебя так? – ладошкой к щеке, чтобы повернуть к себе упрямо отворачивающего волчонка. Заглянуть в слезящиеся глаза. – Ты знаешь, он все еще зовет тебя так, Айзек. Малыш. Когда ночью не получается уснуть и в окно светит полная луна. Круглая и желтая, как лимон.

Лейхи снова кусает губу, раздирая кожу зубами почти что в лохмотья. Смаргивает грусть с ресниц, что поселилась тут так давно, что он почти что привык.

– Хочешь рассказать мне, Айзек?

Эллисон не говорит больше “малыш”, и за одно это он уже благодарен. Как и за то, что может просто быть рядом сейчас, касаться руки, вдыхать ее запах (жимолость и мимозы, как прежде, но еще – пронизывающий до костей ветер и снег, что искрится на кончиках ресниц, когда она чуть поворачивает голову).

– Ты умерла, и я сорвался, поехал к нему... Не мог оставаться там со всеми. Ходить по тем же улицам, где мы гуляли, смотреть на то же небо, вдыхать тот же воздух и знать, что тебя больше нет.

Шмыгает носом, а она ласково взъерошивает спутанные кудряшки, и мальчишка снова дрожит. От холода, печали, иррациональности происходящего. Хотя... он – оборотень, она была охотницей, павшей от клинка демона Они, чьи глаза светились золотисто-зеленым, а ее лучшая подруга-банши в это время захлебывалась собственным криком, почувствовав ее смерть. ... Вся его жизнь, ее смерть – один сплошной сюрр.

– Поехал к нему, – повторяет опять, будто бы вспоминая или пробуя слово на вкус.

– И понял, что любил лишь его. С самого начала, Айзек. ... Первая любовь – она не проходит, милый. Не у вас, не у волчат. Она навсегда. А он ведь был в самом начале?

Откуда ты знаешь так много, Эллисон Арджент? Зачем ты роешься в моей голове, вытаскивая прошлое из темных пыльных углов, куда я затолкал его, надеясь никогда больше не вспоминать? Вычеркнуть, как какой-то из пунктов в списке покупок.

– Так глупо... Мы были детьми, лет по 12.

– Он тоже чувствует это. Вы оба, Айзек. Иначе ты не пролетел бы полмира в том самолете, хотя так боишься высоты. Ты знал, что только он поможет тебе, ведь так? Почему ты испугался? Зачем сбежал от него среди ночи и плутал до рассвета по темному холодному Лондону?

“Что, если он тоже умрет? Что, если я несу смерть всем, к кому прикасаюсь? Как с тобой, милая Элли?”

Холодные губы оставляют на щеке фантомный поцелуй. Она уже не улыбается, обхватывая лицо ладонями, заглядывая через зрачки в самую душу.

– Он ведь ищет тебя, а ты даже не знаешь. Спрятался так хорошо... Вернись, Айзек. Обещай, что вернешься.

Ее образ плывет и будто бы течет между пальцев, как рисунок на кирпичной стене сада, размываемый теплым летним дождем. Рука выскальзывает из руки и палец снова касается губ напоследок.

– Обещай. В память обо мне. Обещай, что попробуешь снова.

– Я... обещаю...

В темной и уже такой пустой комнате, где лишь полная луна заглядывает сквозь ветви в окно. Озноб пробирает до костей, и Айзек наматывает на шею свой шарф, пытаясь вспомнить, куда засунул чемодан.

– Я обещаю, Эллисон.

====== 55. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 55. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c633319/v633319352/f4df/Z1S6FACJC-g.jpg

– Джексон, мы должны уходить. Джексон, пожалуйста, очнись!

Пальцы бездумно сжимают мятый хлопок обычно идеально отглаженной рубашки. Встряхивает снова и снова, никакой реакции. С размаху по щекам, оставляя на идеальной коже красные следы от ладоней. Раз, другой, третий. Бесполезно.

– Джексон, пожалуйста. Джекс...

У Айзека глаза щиплет от отчаяния и беспомощности, и всхлипы почти рвутся из горла, грозясь заглушит доносящийся снаружи грохот, звуки выстрелов и треск от рушащихся небоскребов, что складываются один за другим как карточные домики от порыва ворвавшегося в окно сквозняка.

– Джексон!!!

Глаза пустые, будто из них высосали жизнь, будто это не его Джексон, а подделка – резиновая кукла, оболочка, которую кто-то подкинул вместо обычно саркастичного и насмешливого парня. Кто-то дергает за рукав, и Айзек слышит крики друзей, пытающихся перекричать нарастающий шум. Где-то вдалеке раздается гул крутящихся лопастей вертолета, вспарывающих воздух, как газонокосилка траву. Как-то тупо и отстранено он думает, что кому-то повезло. Кто-то еще успеет убраться из города, что превратился в гигантский капкан, адскую мышеловку из огня, стекла и бетона, которой мегаполис стал за каких-то 15 часов...

– Айзек, тащим наверх, на крышу. Давай помогу, подхвачу его с той стороны. Айзек не стой столбом, вертолет Хейлов приземлится меньше, чем через 20 минут. Черт, да проснись ты уже!!!

Скотт встряхивает бету за шкирку, и лицо кудряшки приобретает-таки осмысленное выражение, глаза проясняются, уже не напоминая затянутое тиной болотце.

– Я не брошу его.

– Никто не предлагает бросать. Держи его крепче, ускоряйся!!!

Они волокут его по заваленным мусором лестничным пролетам все время вверх и вверх, как мешок с булыжниками или гнилыми овощами. Плечи ноют, и из разодранные об острые прутья бока сочится густая кровь, пропитывая превращающиеся в лохмотья одежду.

Еще немного, последний рывок, и они вываливаются на крышу, откидывая в сторону приржавевший намертво люк. Хватают ртами воздух, стараясь не замечать гнилостную вонь и черные клубы дыма, затягивающего город. Город, что стал бы прекрасной иллюстрацией к одной из тех компьютерных игр о конце цивилизации, в которые так любил херачиться Стилински, бездельничая в лофте у Дерека. Пока мир не покатился в преисподнюю.

– Джексон...

Айзек, пересиливая пульсирующую боль под ребрами, ползет к все еще недвижимому парню, что стоит в стороне и будто разглядывает разворачивающийся внизу хаос. Вот только он не слышит, не видит, не чувствует на самом деле. И Лейхи надеется, черт, он просто молится всем существующим и вымышленным божествам, духам и демонам, чтобы это был всего лишь передоз аконита, а не тот разжижающий мозги вирус, про который Дитон говорил еще неделю назад. Вирус, выведенный в лабораториях психов, что называют себя Ужасными докторами. Вирус, что действует только на оборотней, превращая их в комнатные растения – бесчувственные и молчаливые.

– Джексон.

Вертолет приближается, волна жаркого воздуха вздымает пыль и мусор, забивающиеся в глаза, приходится ухватится руками за торчащие из стен трубы, чтобы остаться на месте. Лейхи прижимает Джексона к себе, заглядывает в бессмысленные пустые глаза, а потом просто обхватывает губы губами и шепчет неразборчиво, глухо:

– Я из тебя душу вытрясу, когда очухаешься, ты понял? Я же жить без тебя не могу, идиот. Не хочу... Джексон, мать твою, Джекс... Скажи мне хоть что-нибудь. Хотя бы просто моргни. Я же люблю тебя, чурка бесчувственная...

Вертолет зависает в нескольких сантиметрах от крыши, как хищная железная птица, что топорщит в разные стороны стальные черные перья, и МакКолл опрометью кидается внутрь, заметив в проеме встревоженное лицо Эллисон Арджент. Айзек дергает Уиттмора за рубашку, тянет за собой, пригибаясь в потоке сбивающего с ног воздуха. Питер Хейл матерится изысканно и рычит одновременно, пытаясь удержать огромную машину на месте:

– Они нашли нас, скорее! Сука, Лейхи, брось ты этот овощ!

Лейхи беспомощно стискивает холодные пальцы Джексона, зная, что не дотащит, не успеет.

– Джексон, прошу. Я не брошу тебя. Я не хочу умирать...

Когда первая химера вырывается на крышу, щелкая хвостом, как хлыстом, Айзек чувствует, как пальцы Уиттмора стискивают его руку в ответ. Они вместе прыгают в распахнутую дверь, и вертолет набирает высоту, уже через секунду ныряет в плотные клубы жирного черного дыма, скрываясь из вида.

Вертолет уносится вдаль, петляя в узких просветах меж еще не рухнувших небоскребов. Джексон моргает и трясет головой будто ему в ухо попала вода, а Лейхи чувствует, как напряжение и ужас отпускают, чувствует, как его топит в волне такого облегчения, что хочется петь и смеяться на пылающих и дымящихся развалинах этого мира.

– Джексон, сука, ну и напугал же ты меня.

Длинными пальцами по острым скулам. Уиттмор опускает ресницы, когда кудряшка тянется к нему, чтобы тронуть губы губами.

– Держитесь, птенчики, мы разворачиваемся! – Радостно кричит Питер, и вертолет почти заваливается набок, беря курс к морю.

====== 56. Дерек/Стайлз ======

Комментарий к 56. Дерек/Стайлз https://pp.vk.me/c629331/v629331352/3b8ed/TR6nCX4TbbI.jpg

– Надеюсь, ты не жрешь там какую-нибудь дрянь? В здоровом теле – здоровый дух. И чтобы никакого сырого мяса с кровью... Брррр.

Стайлз прижимает телефонную трубку плечом, устраиваясь задницей на кухонном столе, перемешивает в тарелке овсяные хлопья с молоком. Не то, чтобы очень уж вкусно, но растущему организму нужны витамины.

В телефоне раздается невразумительное мычание вперемежку с торопливым чавканьем, и Стайлз морщится, отодвигая динамик подальше от уха.

– Судя по звукам, ты там кролика дожевываешь. Неосвежеванного.

– Детка... – а дальше какое-то неразборчивое шуршание и нечто, отчаянно напоминающее хихиканье, заглушенное ладонью. – Ты забыл, что я у матери, а не в притоне? У нее даже умирающий от голода гамбургер не выпросит.

Талия Хейл и ее знаменитая полезная пища, диетические обеды, никакого фастфуда, попкорна и прочей гадости. Чудеснейшая женщина – его будущая теща (или свекровь?). Стайлз даже жмурится от удовольствия, представив будущие семейные обеды по воскресеньям, в Рождество, на День Благодарения...

– Ты там язык не сожрал вместе со своими мерзкими хлопьями?

Замечтавшийся Стилински аж подпрыгивает на столе, и чашка с грохотом валится на пол, разбухшие хлопья летят в разные стороны, а потеки молока остаются на ножках стола, на плите, заляпывают табуретки...

– Блять, Дерек, ты ясновидящий или видеонаблюдение здесь установил? – мальчишка визжит в телефон, подозрительно оглядывая стены и потолок.

Подтягивает пижамные штаны, что умудряются сползти с задницы даже сейчас, пока он сидит.

– Да ты их каждое утро трескаешь так, что уши шевелятся. Можно не обременять себя слежкой.

От теплоты в голосе этого обычно хмурого и раздражительного (но – с другими, не с ним, не со Стайлзом!) мужлана Стайлз млеет и буквально растекается по столешнице ванильной лужицей растаявшего желе. А потом чуть подбирается, пытаясь собрать себя в кучу, вспомнив, что не задал один очень важный вопрос:

– Ты помнишь, какой сегодня день, Дерек Хейл? – тихонько и вкрадчиво, как кот, подстерегающий мышь у норы.

Еще один тихий и какой-то очень уж ласковый смешок с другой стороны.

– Детка, я не забыл бы, даже если б пытался. Ты же все уши прожужжал мне про столь знаменательную дату.

– И это значит, что сегодня ты вернешься наконец-то домой? И спасешь своего несчастного парня от тоски и одиночества... – Стайлз подвывает для убедительности и пытается шмыгать носом. Хейл стоически пытается не ржать в голос над этими попытками.

– Стайлз, ты офигел. Я уехал вчера вечером. И через час выезжаю обратно.

– Я приготовлю праздничный ужин! – мгновенно оживляется парнишка, в уме уже проводя ревизию холодильника и кухонных шкафов.

Сегодня он порадует своего волчару особенно изысканными лакомствами. И, ладно, даже не подумает про шпинат и стручковую фасоль. Один раз можно и расслабиться, наверное.

– Малыш, может быть, мы закажем ужин из ресторана? – осторожно интересуется Хейл, явно скрещивая пальцы.

– Вот еще, и получим кучу гадости в соусах, еще и консервантов каких-нибудь напихают, а то и плюнут в подливку. Нет уж, волчара, я приготовлю все сам! Ты будешь в восторге! Я обещаю. Все собирайся. И целуй от меня Лору и Талию. Кора, думаю, обойдется...

Дерек вздыхает так тяжело, будто ему предложили сбегать до вершины Эвереста в буран и быстренько вернуться обратно, не прерываясь на отдых.

– Хорошо, – так покорно, будто на самом деле уверен, что Стилински накормит его гороховой кашей и капустным салатом на их годовщину, а ему придется жрать это, не убирая с лица улыбку счастливейшего из смертных.

Стайлз отключается. А потом хитро щурится и опрометью кидается в комнату, чтоб переодеться. Для вкуснейших отбивных по рецепту семейства Стилински просто необходима свежайшая вырезка и особые приправы, что продают в крохотном азиатском магазинчике на углу. И шпинат... без шпината все же никак не обойтись.

====== 57. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 57. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c633928/v633928352/11cb6/37GRYA_tPK8.jpg

– Джексон, я просто...

Потупленный взор, чуть сгорбленные плечи и пальцы сжатые до побелевших костяшек. Длинные, красивые пальцы, что когда-то до синяков стискивали его, Джексона, плечи, когда он входил в это тело рывком, до упора, прижимая к кровати, не позволяя отвести взор ни на мгновение. Когда-то. Буквально вчера.

– Схуя ты решил, что мне интересно? Бесишь, Лейхи. Жалкий, какой же ты, сука, жалкий. Пиздливый. Затасканный, как пиздец. Блять, ты можешь не дышать в мою сторону? От тебя же чужой спермой разит за милю. Меня щас стошнит.

Тошнота и впрямь накатывает волнами, сжимая горло спазмами, которые Уиттмор едва умудряется сдерживать. Под веками щиплет и щекочет, а лицо словно судорогой свело, но он тянет свою фирменную ухмылку и цепляет любимую маску “я-ничего-не-чувствую”.

– Не было ничего. Ничего не было, Джексон. Клянусь тебе.

Бормочет еле слышно и, кажется, все время губы кусает. А глаз так и не поднимает, и крупные прозрачные слезы капают из глаз на футболку, расползаясь по ней темными бесформенными кляксами.

Волк скулит и рычит одновременно, поднимается на задние лапы и дерет грудь изнутри когтями, пытаясь вырваться, рвануть навстречу. Слизать слезы с лица, ткнуться влажным носом в ладонь. Утешить.

Это же Айзек. Твой Айзек.

– И ты не стонал, как сучка, когда он вылизывал твою блядскую шею и лапал за зад?

– Джексон, это... больше не было ничего. Как затмение. Прости меня, Джекс... я никогда...

– Ты никогда! – рявкает Уиттмор, сверкнув лазурной радужкой, и чувствуя, как из сжавшихся в кулаки ладоней на размокшую от недавнего дождя землю капает кровь – горячая, как свежесваренный грог.

Делает ровно два глубоких вдоха, останавливая обращение. И изо всех сил старается не протянуть руку, чтобы вытереть слезы с его лица. Красивый. Ранимый. Любимый. Все еще любимый.

До скончания времен.

Продолжает уже на два тона ниже:

– Конечно же никогда. Потому что теперь ты свободен, как птица в полете. Уходи, Айзек. Просто вали.

– Не надо, пожалуйста, Джексон. Джексон, прошу...

Его широкие плечи дрожат, а слезы уже льются по лицу непрерывным потоком. Внутренний волк задирает морду к всходящей луне и заунывно воет, обвив лапы пушистым хвостом. Хочется въебать себе по лицу или спрыгнуть с обрыва. Чтобы не было так щемяще-пусто в груди. Чтобы волк не сходил с ума. Чтобы забыть, навсегда вычеркнуть въевшуюся в память картину: Лейхи, отвечающий на поцелуи другого, Лейхи, плавящийся в чужих руках, как шоколадный батончик на солнце.

– Мне даже смотреть на тебя противно. Нет, вру, я чувствую, что вот-вот блевану, даже когда вспоминаю, что ты где-то там есть...

“А еще меня скручивает так, что ни выдохнуть, ни вдохнуть. Загнусь без тебя, Айзек. Задохнусь просто”

– Я жить без тебя не могу. Не хочу. Прошу тебя. Прости. Все, что хочешь сделаю, Джексон. Я так люблю тебя, Джекс... Боже, какой же я идиот!

И вдруг плюхается перед ним на колени. Прямо в жидкую грязь. А потом поднимает опухшее от слез лицо с глазами такими красными, будто он не оборотень, а вампир. Или альфа на грани обращения.

– Прошу тебя, Джекс...

И обхватывает колени Уиттмора своими длинными, как у орангутанга, руками, утыкается в него лицом, и джинсы моментально промокают от слез, что все еще струятся из глаз. Таких прекрасных, волнующих глаз. Прозрачных, будто летнее небо.

Отталкивает двумя руками так сильно, что мальчишка плюхается на задницу прямо в глубокую холодную лужу. Вытирает брезгливо руки о куртку, словно измазался какой-то липкой гадостью.

“Выцарапать бы тебя из своей тупой башки”

– Не интересует. Любовничку звякни. Как его? Кори, кажется? Что за тупое имя. ... Лейхи, серьезно. Не звони, не подходи. Я тебе глаза вырву в следующий раз, Богом клянусь.

Он уходит, стараясь не обернуться. Уходит, прекрасно зная, что Айзек сидит в этой луже и не шевелится даже. Сидит, глядя ему вслед. А по красивому бледному лицу бегут и бегут слезы. Как чертов апрельский дождь. Холодный и безнадежный.

====== 58. Стайлз/Скотт ======

Комментарий к 58. Стайлз/Скотт https://pp.vk.me/c633928/v633928352/123cb/u17mm7-YfK4.jpg

“Ты нужен мне”

До ломоты в висках и холодной крови во рту. До проломленных ребер и зияющей раны в груди. До раздробленных пальцев и отчаяния, струящегося по венам.

“Ты нужен мне, чтобы жить. Нужнее воздуха, Стайлз”

Он смотрит неподвижно и холодно. Не моргает и, кажется, даже не дышит. И взгляд цвета спелых орехов затягивает черная пленочка пустоты, что растекается по радужке, заливая ее целиком.

“Я знаю, что ты где-то там. Борись, я прошу. Возвращайся ко мне”

Соленые капли на языке и губах, и он вспоминает другую ночь – дождливую, безнадежную. Ночь, когда он так облажался. Ночь, когда он позволил Темному Лису вернуться одним лишь своим: “Я не верю”.

– Стайлз умер, Скотти. Его больше нет.

Ногицунэ скалится гримасой усмешки, а потом привычным жестом Стайлза Стилински поправляет взлохмаченные волосы.

Ложь. Ложь. Ложь. Лиса может лишь лгать. Никогда не скажет ни слова правды.

– Ты врешь, он все еще где-то там. И я найду способ достучаться, придумаю, как загнать тебя в преисподнюю, откуда ты вылез.

– Но это ты открыл мне ворота, Истинный Альфа. Ты сделал так, что Стайлз не захотел больше бороться. Он сдался и тихонечко умер. Издох. Остался лишь я.

“Пожалуйста, Стайлз, что мне делать? Ты нужен мне. Я же не справлюсь один, понимаешь?”

– Волчонок плачет? Волчонок хочет к мамочке Стайлзу?

Ногицунэ хохочет откидывая голову назад, обнажая усыпанную родинками шею, которые всегда хотелось пересчитывать – взглядом, пальцами, языком. Соединить сплошной линией, рисуя на бледной коже карту звездного неба.

“Я не могу потерять тебя, Стайлз. Я не сказал тебе самого главного”

– Я уничтожу тебя.

– Попробуй.

Самоуверенный блеф без тени сомнений. Такая холодная кожа, и сердце, что бьется в груди в два раза медленней, тише. Губы, утратившие былую мягкость, словно покрытые тонким слоем воска. И бесстрастно-механический голос, прячущий самодовольство за маской ироничного равнодушия:

– Ты можешь попытаться убить меня, Скотт. Но тогда твой дружок точно умрет, и ты никогда не узнаешь, был ли шанс спасти Стайлза.

– Он есть.

Полшага вперед, и руки обхватывают такое родное и одновременно чужое лицо, пальцы поглаживают скулы, и на миг в черных провалах глаз зажигаются огоньки изумления, когда губы Скотта прижимаются ко рту лучшего друга.

“Я здесь, Стайлз. Навсегда... Только вернись”

Холодный раскатистый смех. Темный Лис веселится. Не пытается мешать, но и не отвечает. Но Скотт замечает, как черная пленка в глазах друга начинает трескаться. Он углубляет поцелуй, раскрывая языком сухие обветренные губы. Ладонь опускается на затылок, притягивая ближе.

– Ты нужен мне, Стайлз. Вернись. Вернись, я прошу.

В ответ – тишина. Такая громкая, что рвет перепонки.

Ошибся, думает Скотт, отступая к стене. Не вышло. Не смог. Глаза нестерпимо чешутся, а сердце в груди, наверное, превращается в камень. Иначе почему оно стучит вдруг тяжело, будто с одышкой?

Почти отворачивается, когда парень быстро шагает вперед и, дернув за футболку, прижимает к себе. Возвращает поцелуй – торопливо, влажно и неумело.

– С-стайлз?

Моргает три раза, и видит кривоватую усмешку в ответ и эти огромные глаза цвета любимого какао с корицей.

– Я нужен тебе? Как же Тео и смерть Донована? – вопрос с привкусом горького тмина.

– Прости меня, Стайлз. Я знаю, что поздно. Я облажался, дружище. Ты только прости. И... не уходи больше, Стайлз...

– Зачем я стал вдруг нужен тебе?

Моргает растерянно, но слушает, не уходит. Будто правда хочет понять. Будто ему не все равно. Будто... будто может простить. Теплый легкий ветерок надежды дует прямо в лицо, и слезы зачем-то текут по щекам, как летний солнечный дождь.

– Всегда был нужен, – бормочет МакКолл и тянется за новым поцелуем.

Стайлз опускает ресницы, и когда теплые ладони ложатся на плечи, сминая тонкий трикотаж, Скотт точно знает: он не уйдет.

====== 59. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 59. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c633928/v633928352/12158/eesizRFWYIs.jpg

Глаза волчонка вспыхивают жидким золотом и он сплевывает на траву, демонстративно отворачиваясь от ухмыляющегося Уиттмора. У Джексона на голове идеальная укладка, а улыбка такая красивая, что хочется повыбивать эти жемчужные зубы к херам.

– Нахуй свалил от меня, – шипит Айзек сквозь зубы, зная, что волк без проблем услышит и с другого конца поля.

Натягивает шлем, а Джексон на секунду зависает, разглядывая эти длинные пальцы, рождающие в мозгу самые неприличные и развязные ассоциации. Он знает, чувствует, как Айзек ощупывает взглядом его идеальное тело, скользит по будто бы высеченным из мрамора скулам, оглаживает красивую шею, мечтая стянуть с него дурацкую неудобную форму прямо здесь, перед всеми. Подкидывает клюшку поудобнее, а потом несколько раз ведет ладонью по рукоятке, так двусмысленно облизывая губы, что кудряшка моментально давится воздухом, а потом рычит так глухо и, черт возьми, сексуально, что у Джексона моментально встает.

Бобби Финсток вылетает на поле, свистя в свисток, как очумелый, игроки встают на позиции, и можно, наконец, отлипнуть от этих блядски-соблазнительных губ. Таких мягких и влажных. Таких, мать вашу, податливых.

Айзек дышит прерывисто, стараясь не смотреть на эти постоянно мелькающие поблизости скулы, старается включиться в игру и слушать вопли тренера, но получается плохо, потому что он отвлекает. Не дает сосредоточиться. Не дает забыть о себе ни на мгновение.

Стилински почти делает сальто, отдавая Лейхи пас, и тот путается в невообразимо длинных конечностях Дэнни, пытаясь перехватить мяч под носом у Итана. Нелепый взмах руками, клюшка отлетает в лоб кому-то из игроков, шлем сваливается с головы, и Айзек нехило так прикладывается затылком об землю. Кажется, даже слышится хруст костей, а перед глазами повисает черная пелена, что почти сразу начинает рассеиваться, уступая место огненно-красным всполохам, будто над полем взорвалась комета как минимум.

Джексон оказывается рядом так быстро, что никто не понимает, как ему это вообще удалось. Как снаряд, метнувшийся через все поле, как мяч, запущенный точно в цель. Он падает возле кудряшки, сбивая колени, прижимает ладонь к вспотевшему лбу, и только посвященные понимают, почему вены Уиттмора наливаются вдруг черным, а гримаса боли на лице Айзека постепенно разглаживается.

– Блять, ну и полоротый же ты, Лейхи, – ворчит Уиттмор, не прекращая поглаживать все еще бледное лицо парня, и в голосе его столько нежности, что впору захлебнуться.

Или проверить собственную температуру – потому что Джексон и нежность? С какого бы хрена?

– Айзек, ты нормально? Прости, я не хотел... – Дэнни суетится где-то за спиной Уиттмора, низкий рык оглашает окрестности, когда тот кидается на Махилани, сбивая с ног. Итан моментально щерится, и радужка вспыхивает алым огнем, когти рассекают воздух с пронзительным свистом...

– Успокойтесь вы наконец, – стонет с земли Айзек, и Джексон забывает про близнеца, словно и не мечтал вцепиться ему в глотку мгновение назад.

– Что-то болит? Встать можешь?

– Наседка, блять, выискалась. Я все еще не разговариваю с тобой, мистер засранец, – ворчит Лейхи, пытаясь подняться.

Но ворчит как-то нежно и абсолютно беззлобно, и даже не отталкивает руку Джексона, которую тот протягивает ему с такой мольбой во взгляде, что смех щекочет горло, и Лейхи едва удается не заржать в голос.

– Малыш, не психуй. Ну, хочешь официальный ужин и знакомство с родителями? Хочешь свидание в ресторане с шампанским? Хочешь...

– Ты мне, блять, цветы еще притащи, то-то смеху будет, – все еще бурчит волчонок, но наклоняется, касаясь щекой щеки. А потом сгребает короткие волосы на затылке, чуть оттягивая. – Я тебе горло перегрызу в следующий раз. Отвечаю.

– Какой же ты у меня дурак ревнивый, – шепчет Джексон, целуя губы со вкусом малины и карамели. – Волчонок.

====== 60. Кори/Мэйсон ======

Комментарий к 60. Кори/Мэйсон https://vk.com/wall-98971746_8972?browse_images=1

– Мэйсон, все хорошо. Они не найдут тебя, слышишь? Я позабочусь об этом.

Он так растерян и испуган, что даже губы дрожат, а ладони холодные, как ледышки. Кори согревает их дыханием, растирает плечи, окоченевшие так сильно, что пальцы покалывает даже сквозь футболку. Он будто покрыт слоем прозрачного инея. Еще немного, и дышать перестанет.

– Прошу тебя, уходи. Просто беги подальше. Ведь он – это я. И получается, я себя даже не контролирую, никогда не знаю, что это произойдет. Что я превращаюсь в Зверя. Я не хочу навредить тебе, Кори. Даже думать об этом боюсь.

В голосе столько безнадежности и неконтролируемого страха, что у Кори горло перехватывает от жалости. Он прижимает ладонь к смуглой щеке друга, чуть прижимает, заставляя смотреть прямо на него, не прятать глаза.

– Я не боюсь, Мэйсон. И ты не плохой, никто даже еще не доказал, что Зверь – это ты. А вдруг все это – одно большое недоразумение? Ужасная ошибка.

– Ты будешь говорить об ошибке и тогда, когда я разорву тебя на куски? А потом удавлюсь где-нибудь в переулке за школой?

А глаза, что лихорадочно блестят на покрытом испариной лице, так и кричат, вопят, надрываясь: “Я же чудовище, монстр! Ты умрешь, если останешься здесь, если не остановишь меня прямо сейчас”

– Ты не чудовище. И ты не плохой. Я не хочу умирать, но и ты умирать не должен. Ты не умрешь, даже если Зверь – это ты.

У Кори в голове шумит и перед глазами темнеет, когда он пробует думать о том, что Мэйсона больше не будет. Это так легко, как оказалось – поверить, что кто-то любит тебя. Поверить, что больше ты не один.

– Наверное, я эгоист. Я лишь хочу, чтобы ты жил, потому что без тебя не будет меня. Ты нужен мне, Мэйсон.

“Я даже не думал, что могу вот так полюбить...”

– А я хочу, чтобы жил ты. Потому что ты – заслужил. И теперь ты в команде хороших парней. Ну же, малыш. Сделай все правильно.

– К черту иди.

Коснуться лбом холодного лба, вдохнуть его воздух, тронуть губы губами, раскатывая языком по тонкой кожице соленые капли.

“Жеводанский Зверь – это не ты”, – долбится в висках одна и та же навязчивая мысль, как мантра, заклинание, как мольба. И Кори изо всех сил пытается не обращать внимание на горьковато-сладкий запашок парня, который учуял еще тогда, в автобусе. Старается не думать про подошвы кроссовок десятого размера, измазанные в крови Джордана Пэрриша. Старается не думать о том, что Мэйсон ни разу не видел Зверя, даже не слышал его...

“Жеводанский Зверь – это не ты”, – если повторять это достаточно часто, может быть, судьба смилостивится и все будет именно так? Еще пара дней, и Скотт с ребятами найдут настоящего Зверя. Тогда Мэйсон будет спасен.

“Если Зверь вспомнит, подросток исчезнет...”

Блять. Просто блять. Я же тоже исчезну с тобой. Рассыплюсь горсточкой серого праха, и не останется ни единой души, что будет скучать по мне хоть немного. Никто даже не вспомнит, что я был. Если Зверь ты... Мне даже дышать незачем будет.

“Жеводанский Зверь – это не ты”

– Если ты и правда превращаешься в Зверя, мы придумаем, как спасти тебя. И все станет, как прежде.

– Не плачь.

Кори вздрагивает, когда пальцы друга осторожно стирают дорожки влаги с его лица, скользят по скулам, касаются губ. Он даже не заметил, не понял, когда начал плакать. Зачем? Почему? Все же в порядке, все будет в порядке. А руки уже исследуют шею, поглаживают плечи, ключицы. Касаются нежно, как будто... как будто в последний раз. Так, словно он прощается.

– Мэйсон! Не смей.

Улыбка грустная и печальная. Какая-то обреченная. Словно он понял, принял, смирился. Мэйсон не отвечает, притягивает парня к себе, вовлекая в новый поцелуй – влажный, глубокий. Отчаянный.

– Пока я – это я.

– Мэйсон, не смей, – слезы жгут кожу, оставляя глубокие ожоги и шрамы, которые не затянутся никогда. От такого не исцеляются. Даже химеры.

– Ты – лучшее, что у меня было. Позволь Скотту закончить.

И не дает возразить, глуша поцелуями любые слова, отговорки, протесты.

“Пока я – это я”

====== 61. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 61. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c631918/v631918352/16ef9/_MWYkeFemnw.jpg

– Ты знаешь, что не должен быть здесь.

Море теплое, как парное молоко, огромная луна, занимающая полнеба, и серебристые капельки звезд, закручивающиеся в причудливые спирали и пирамиды. Кожа Айзека все еще влажная, дыхание сбито, а упругие кудряшки хочется оттягивать пальцами, как золотые пружинки в старинных часах. Джексон привычно зарывается ладонью в эти волосы, что пахнут, как и прежде, древесной стружкой, солнцем, хвоей.

– Ты не должен быть здесь, – повторяет Айзек как-то равнодушно, будто это не он совсем недавно гнулся в его руках так послушно и целовал с такой жадностью, будто воздуха не хватает, будто не он стонал, задыхаясь, а с губ его срывались какие-то бессвязные нежности, которые Джексон копил в своей памяти. Собирал, как кто-то – старинные марки или золотые монеты.

Лейхи прав, он не должен. Они решили все еще тысячу лет назад – в старшей школе. Обсудили спокойно и без скандалов: крышесносный секс еще не повод заводить отношения. Секс может остаться лишь сексом, а они – просто приятелями, почти что друзья, что трахаются, когда и где им приспичит. По мере желания и необходимости.