Текст книги "Never (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Волк, что оставил свою стаю, бросил сородичей ради одиночества и тишины, лишь изредка перемежаемых предсмертными хрипами настигнутой добычи, стал приходить к поселению эльфов все чаще. Он наблюдал издали, ловя себя на том, что любуется гибкими изящными телами, наслаждается музыкой, журчащей в их голосах. Не приближался, следуя каким-то скрытым инстинктам, в которых даже не пытался разобраться.

А раз задремал, сморенный жарким летним полуднем, и сам не заметил, как тело изменилось: фигура зверя задрожала, поплыла, как мираж в жаркой пустыне. Молоденький эльфик, что любовался нежно-розовыми цветами на другом крае поляны, любопытно дернув острыми ушами, спрятался за деревом, но тут же высунулся из густого подлеска, наблюдая, как меняется волк. Будто кто-то невидимый перекатывает в ладонях как глину, вылепляя из тела совсем новую, не звериную сущность. Эльф замирает, завороженный мощью и красотой спящего тела, тянется, чтобы коснуться пальцами предплечья, где так красиво перекатываются под кожей литые мышцы. Но тут густые черные ресницы вздрагивают, поднимаясь, и взгляд того же оттенка, что и листва высоко над головами, пронзает насквозь, пригвождает к месту. Тот, кто еще недавно был волком, усмехается, видя, как сжимается от ужаса это воздушное чудо. Потягивается, расправляя плечи, и заговаривает впервые за последние несколько лет.

– Можешь потрогать, я не кусаюсь, – сверкает белоснежными зубами, что так легко (эльфик видел это своими глазами) могут превратиться в острые смертоносные клыки. – Имя у тебя есть?

Он не уверен, что существо понимает его речь, но по тому, как ярко светятся эти удивительные глаза, оборотень понимает – его уже не боятся.

– Я – Айзек, – вдруг отвечает тот, и ничего прекраснее в своей жизни волк прежде не слышал. Потому что это не просто голос, не просто музыка, завораживающая красотой. Наверное, именно так поют ангелы в загробном мире, думает он, не в силах оторвать взгляд от эльфа, на лоб и плечи которого будто ручные опускаются искрящиеся лазурные бабочки. – А ты – оборотень? Тот, кто приходит сюда наблюдать?

– Меня зовут Дерек, – кивает волк, с удивлением замечая, что ему нравится говорить. Говорить и смотреть, скользя взглядом по совершенному телу. Идеальный. – Ты не боишься?

– Ты не враг, – пожимает плечами создание, а потом вдруг вскакивает и хватает нового друга за руку. – Пойдем, я покажу тебе ягоды, которые должен собрать. Скоро зима, и особый отвар поможет нам пережить холода, не замерзнуть насмерть в ледышки в наших убежищах.

Дерек смеется (еще одно чудо) и устремляется следом за Айзеком – гибким, золотистым, проворным. Он показывает ему грозди голубоватых ягод, напоминающих виноград, и Дерек ловит себя на том, что зависает, когда эти красивые длинные пальцы скользят по стеблям и касаются плодов трепетно, благоговейно. Айзек сам пахнет, как какой-то диковинный фрукт. Его хочется целовать и облизывать, слизывая нектар с бархатистой кожи. Он говорит и говорит, и чистейшие звуки этого голоса впитываются в кожу, проникают в вены дурманящим ядом, пускают по телу сладкую негу. Оборотень окунается в него с головой, закутывается в него, как в одежду. Он даже не улавливает смысл того, что слышит, лишь улыбается бездумно и, наверное, глупо, и просто пялится, понимая, как сильно хочется узнать, какова эта кожа на ощупь.

На следующий день Дерек снова приходит к поселению эльфов, и через день, и еще через день. Каждый раз Айзек ждет его на границе и, завидев «своего волка», начинает словно бы светиться изнутри. А волк все чаще остается в человеческом облике, лишь иногда перекидываясь, и даже тогда он позволяет странному бесстрашному эльфу гладить свою шерсть, пропуская черные пряди сквозь пальцы.

А потом эльф исчезает, и оборотень мечется по лесу, силясь уловить его запах. День, два, неделю, десять дней.

Дерек несется вперед, не обращая внимания на ветви и колючки, разрывающие незащищенную даже элементарной одеждой кожу. Пара часов нескончаемого бега, воздух, разрывающий легкие, и щиплющий открывшиеся на боках раны, раны, которые благодаря усиленной регенерации, затягиваются прямо на глазах.

«Ты же эльф, Айзек, магическое, сказочное создание. Почему? Почему твои раны не исцеляются?!!»

Дерек слишком занят, чтобы спросить. Да и бесчувственный эльф, раскинувшийся на сильных руках, вряд ли услышит, а если и услышит, то не найдет в себе силы, чтобы ответить.

В пещере темно, но волк найдет там каждую мелочь и с закрытыми глазами. Он опускает Айзека на мягкую подстилку из свежего мха, промывает рану родниковой водой и долго готовит исцеляющее снадобье по особому рецепту Талии Хейл. А потом не спит несколько дней, меняя повязки, стирая кровь и пот с горячего лба, смачивая губы водой.

Иногда он прижимает ладонь к осунувшемуся лицу, убеждая себя, что просто проверяет – ушел ли жар. Иногда трогает губами высокий лоб, замирая так на пару мгновений. Волк глубоко внутри воет и скулит и дерет грудную клетку когтями. Волк хочет вылизать мальчишку шершавым языком, хочет куснуть, оставить метку, оставить эльфа здесь навсегда. Дерек хмурится, злится и заставляет зверюгу заткнуться. А потом накрывает Айзека теплым пледом, что непонятно когда и зачем приволок в свое логово, и выходит на улицу в сгущающуюся ночь.

…

– Ты мог бы отнести меня в деревню, а не к себе, – почти две луны спустя Айзек, неслышно ступая, выходит вслед за волком наружу, пошатываясь от слабости. Он бледный до синевы и такой тоненький, что, кажется, малейший, самый ничтожный порыв ветра, подхватит его и унесет прочь, закручивая в воздухе, как сорванный с ветки листок.

– Я так испугался, – признает Дерек и опускает голову.

Возможно, эльфы вылечили бы Айзека быстрее, использовав свою тайную магию. Возможно, из-за него и его глупости, Айзек оказался на волосок от смерти. Возможно, он почти умер здесь, в глухом и одиноком логове волка.

– Это был берсерк, – сообщает эльф, и в свете звезд его глаза вспыхивают как небо ранним утром. – Он учуял на мне твой запах, ты был в опасности, Дерек. Но теперь уже нет. Я все… все сделал правильно, вот только один раз он попал.

И потирает затылок, где под шелковистыми волосами навсегда останется узкий глубокий шрам от раны, нанесенной когтями чудовища. Мертвенный страх ядовитыми когтями вонзается в тело оборотня, и он чувствует, как глаза вспыхивают алым, как клыки рвут десна, стремясь вцепиться врагу в хребет. Врагу, что был уже мертв, если Айзек не ошибается.

Как он мог справиться с ним? Маленький, хрупкий и беззащитный. Наверное, эльф читает мысли волка, потому что улыбается бледно и касается твердого плеча.

– У меня всегда с собой отравленные дротики, Дерек. – И раскрывает ладонь, демонстрируя маленькие костяные иглы. – У берсерка не было шансов. Вернее, шанс был, но он не успел.

Заглядывает обеспокоенно в глаза и морщит лоб, видя тяжелый взгляд и нахмуренные брови.

– Ты мог погибнуть из-за меня.

– Я мог? Конечно же нет. Ты же не винишь себя, Дерек?

И по напрягшейся спине, закаменевшему лицу видит, что да, он винит, рвет себя изнутри клыками, кромсает в ошметки. И тогда тонкие изящные руки, будто порхая, касаются скул и лба, разглаживая морщинки, а потом скользят по плечам, забирая тяжесть и боль, сковавшие тело непроницаемым панцирем. Дерек выдыхает. Просто опускает ресницы, когда мягкие (боги, такие нежные!) губы заменяют пальцы, трогая оцепеневшие мышцы. Втягивает воздух с каким-то всхлипом-рычанием, и не может, никак не может удержать когти, что рвут кожу пальцев, пробиваясь наружу.

– Я должен… я отведу тебя утром в деревню к твоим. Я не хочу причинить тебе боль.

И разбивает себя на осколки этой фразой. А Айзек просто смотрит – внимательно и неподвижно, будто считывает мысли с кончиков ресниц. Его длинные уши чуть подрагивают, будто от холода, и волк давит в себе желание обнять, защитить от холодных порывов ветра, согреть. Потому что если коснется сейчас хотя бы кончиком пальца, не остановится уже никогда.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – Спрашивает эльф наконец. Мерещится, или в глубине огромных распахнутых глаз крупными каплями росы блестят обида и грусть?

Волк глухо рычит и разворачивается на пятках, чтобы рвануть в лес, в самую чащу, перекинуться в зверя и долго выть на луну, а потом драть когтями кору с деревьев, рвать на куски зазевавшуюся добычу, залить кровью жертв глухую боль, пластающую изнутри.

– Я не уйду, – шепчет эльф и как-то совершенно беззвучно оказывается рядом, обнимает Дерека со спины, утыкаясь лицом в шею, а потом обводит кончиком пальца трискелион, выбитый на спине оборотня – три стадии жизни, возможность меняться, отринуть рамки.

Он хрупкий и такой красивый, что на него смотреть даже страшно – вдруг сломается. Дерек сам не понимает, почему притягивает эльфа к себе и вдыхает полной грудью аромат цветов и нектара, капелька меда, персики и что-то еще – призрачно-знакомое, но до конца не уловимое. Губы смыкаются на губах, и воздух улетучивается, испаряется, просто исчезает из легких, когда Айзек отвечает и тихо стонет, запуская руки в жесткие волосы волка.

Небо на востоке, где-то очень далеко за заросшими лишайником скалами, медленно начинает светлеть, и розоватые блики растекаются по небосклону, как румянец на бледном лице эльфа, целующего оборотня у входа в логово. Логово, в котором больше не будет холодно и одиноко.

====== 49. Дерек/Стайлз ======

Комментарий к 49. Дерек/Стайлз https://pp.vk.me/c628229/v628229352/367f4/g0JYueX0JvU.jpg

Солнце льется сквозь распахнутую дверь, как вода из крана на раскаленную сковороду. Оно выжигает сетчатку кислотными лучами, оставляет на бледной коже метки-ожоги. Почти такие же появлялись на шее и плечах каждое утро после ночи, проведенной в лофте у Дерека. Но Дерека больше нет, а лофт продан заезжим торговцам разнокалиберным хламом.

Ступени горячие и очень твердые, у него задница занемела и, кажется, трансформировалась в деревяшку. Стайлзу плевать. Он смотрит на сцепленные в замок пальцы, и в голове – ни одной связной мысли. Хорошие новости из больницы не поступают уже неделю: “Без изменений. Стабильно-тяжелый. Мы делаем все возможное”.

“Мы не знаем, что происходит”, – было бы точнее. Но разве они когда-то признавались в подобном?

У него внутри так пусто, что даже слез не осталось, хотя глаза опухли и покраснели. По венам будто жидкий лед струится, замерзая. Наверное, именно от этого покалывает пальцы, и кровь не бежит, когда он прижимает к ладони лезвие – просто проверить.

– Стайлз, не надо.

Он привык к тревоге и нежности, звучащим в этом голосе раз от раза, но сейчас к ним примешиваются раздражение и злость. Наверное, поэтому Стилински поднимает глаза, что хлещут обвинением, упреком, обидой, пластают душу на рваные ленты, как плантатор – спину раба пропитанным кровью хлыстом.

– Шел бы ты нахуй, Дерек Хейл, – в его вздохе – вся тяжесть свалившегося за эти месяцы на худые юношеские плечи. Он зло отшвыривает покрытое алым лезвие и трет порез, из которого кровь все же медленно капает на пол – яркими блестящими бусинами. Кап-кап-кап.

– Ты злишься.

И это, блядь, совсем не вопрос. Охуеть, проницательность.

– Злюсь. Разбит. Опустошен. Подавлен. Еще что придумаешь? Я слышал это уже сотни раз, волче. Если бы ты правда был здесь, въебал бы тебе, не думая, хотя бы попробовал разбить это сраное совершенное лицо. Но тебя нет ведь, Дерек. Тебя год уже нет.

И в диссонанс к этим словам смеется – громко, с надрывом. Кусает собственные губы и все думает, какого хера тогда, очень давно, гребаный Темный Лис проиграл, сдох, оставив его, Стайлза, один на один со всей ебаной несправедливостью этого мира.

– Вот он я, перед тобой.

Все тот же насупленный взгляд и щетина на лице. Все та же весенняя зелень глаз, которые когда-то умели смеяться лишь для него, для Стайлза. Для него, с ним, над ним...

Сука, как же я тебя ненавижу.

У него пепел рябины насыпан на самом пороге узкой извивающейся змейкой. Ни один оборотень не пройдет. Даже Дерек. Но это не Дерек, лишь плод больного воображения, один из симптомов обострившейся давней болезни. С тех пор, как Стайлз забросил принимать аддерол, мерещилось и не такое. Десятки раз Хейл, созданный подсознанием, переступал эту черту и садился рядом на ступени. Десятки раз, но не сегодня.

“Тебя больше нет у меня. Тебя тоже больше нет и не будет”

Слезинка – большая и прозрачная, каплей родниковой воды повисает на носу, а потом срывается на пол, где смешивается с лужицей крови. Дерек морщится и дергается, чтобы зайти, но врезается в прозрачную стену, вздыхает укоризненно.

– Стайлз, не будь ребенком. Рябину убери.

– Иди нахуй из моей головы. Я устал, понимаешь? Я так пиздецки устал, волче. И я не могу думать о тебе сейчас, когда папа умирает.

Ну вот, он сказал это вслух, и боль кривыми острыми когтями вцепляется в горло, чтобы разодрать в лохмотья. Он видит, как темнеют глаза волка, превращаясь в бездонные омуты. Видит, как тот устало трет лоб и переводит дыхание.

– Я привез противоядие из Мексики. Мне Дитон позвонил. Потребовалось время, чтобы найти нужные ингредиенты. Какого хера ты сам не позвонил мне, Стайлз?!

Стилински вскакивает на ноги, будто его подкинуло, ломится вперед, хватая волка за плечи. Он ждет, наверное, что пальцы ухватятся за воздух, но чувствует и мягкость футболки, и жар его кожи, и стук сердца под ладонью.

– Дерек...

Он даже пятится от неожиданности, снося кроссовкой рябиновый барьер против оборотней. А Дерек немедленно шагает следом и тянет руки, чтобы прижать к себе, выпить всю боль до капли, освободить, уберечь – все-все-все и многое другое, что не сделал, не успел, упустил. Не протестует, когда костлявые кулачки колотят твердые плечи, спину и грудь. Лишь гладит по спине нежно, будто бы извиняясь.

– Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу тебя. Какого хуя, Дерек? Уехал, бросил меня. Просто свалил. Ты знаешь, что тут было? Мы же чуть не сдохли тут из-за этих Ужасных Докторов и химер. И Тео... он Скотта почти что убил. Сука, Дерек, мой отец умирает!!!

– Мы едем в больницу прямо сейчас. Я отдам Мелиссе противоядие, и потом ты закроешь свой болтливый рот и выслушаешь все, что я скажу. Ты понял, Стайлз?

И светит красной радужкой – нетерпеливо и раздраженно, как прежде. Стилински выворачивается из крепкой хватки ловко и проворно, будто змея. А потом смотрит неподвижно – будто кожу зрачками сдирает, и усмехается холодно и колюче. Равнодушно, но вместе с тем зло. И рвет, разбивает на кусочки, которые уже не собрать.

– Ты отдашь мне лекарство сейчас. И съебешь туда, откуда приехал. И больше не преступишь порог этого дома. Никогда, Хейл.

У него глаза, как черные дыры, высасывающие эмоции и чувства. Он пустой, понимает волк, пустой и сломанный изнутри.

Его пальцы вздрагивают лишь раз, когда он протягивает мальчишке пузырек с порошком.

Машина (не джип, с удивлением понимает Хейл) взвизгивает шинами, срываясь с места. Вонь бензина и выхлопных газов забивает ноздри. Дерек разжимает руку и с удивлением смотрит на ладонь, расхераченную до костей прорезавшимися когтями.

====== 50. Стайлз/Скотт ======

Комментарий к 50. Стайлз/Скотт https://pp.vk.me/c628230/v628230352/2eac6/E9wvrR_JRkE.jpg

– Стайлз, остановись!

Скотт бросается наперерез уже отъезжающему авто, зная, что Стайлз не станет давить лучшего друга. Машина тормозит, и запах жженой резины перебивает ароматы цветущих у дома гортензий.

– Я не могу отпустить тебя одного, Стайлз. Ты погибнешь, понимаешь? Ты не выстоишь против химер в одиночку, ведь ты...

И замолкает, прокусывая с досадой собственную губу.

– ... всего лишь человек, – с горькой усмешкой заканчивает сидящий за рулем мальчишка.

МакКолл слышит, как сердце в груди человека останавливается, пропуская удар, потом быстро-быстро ударяется о ребра, и вдруг успокаивается, выравнивая темп, ... тормозит.

– Я не... я не об этом.

“Не все из нас истинные альфы. Некоторые из нас совершают ошибки. Некоторые из нас всего лишь люди”

И вкус дождя, что падал и падал с неба в тот день непроглядной пеленой, все еще щиплет язык раскаленными каплями ртути. Ртути, что вытекала из глаз и ноздрей умирающих “химер” – продуктов провалившегося эксперимента паранормальных маньяков.

– Я нужен тебе, Стайлз.

– Ты? Ты не нужен мне.

Смотрит прямо через стекло на того, кто столько лет звался лучшим (единственным) другом. Кто стал ближе, чем брат. Смотрит, и глаза, в которых раньше было столько солнца, затягивает черной пленкой. Будто Темный Лис вернулся, чтобы забрать себе Стайлза Стилински уже навсегда.

– Пожалуйста, Стайлз.

Его прошибает молнией вдоль позвонков от этого “пожалуйста”. Потому что он слышал, так часто слышал это слово, слетающее с губ Скотта МакКолла. Не горько и обреченно, как сейчас, а низко и хрипло, на выдохе. И губы не хранили тогда вкус крови и аконита. Они пахли каштанами и теплым какао, они были мягкими, податливыми, нежными... Как и все его тело, что плавилось и менялось в его руках, изгибалось податливо и послушно.

А потом появился Тео. Тео Райкен, который ломал все, к чему прикасался, крушил все и всех, кого не мог (не умел) получить.

– Ты верил ему.

Ладонями по рулю так, что удар отдается в голове, и что-то звенит в ушах, рассыпаясь по венам пустым равнодушием.

– Я так просил тебя, Скотти. Умолял. Ты помнишь?

“Пожалуйста, Скотт, скажи, что веришь мне”, – и слезы смешивались с ледяной водой, падали под ноги, впитываясь в грязь. А Скотт смотрел как чужой, и трещина между ними росла, ширилась, превращаясь в бездонную пропасть, которую отныне не обойти, не перепрыгнуть. Даже ему – истинному альфе.

– Ты тоже в конце концов поверил ему. Он как змея, Стайлз, он нас всех запутал и одурачил.

Скотт пытается защищаться, оправдываясь, но даже ему эти отговорки кажутся жалкими, ничтожными, лживыми.

– Если бы и я поверил ему, мы не разговаривали бы сейчас с тобой, Скотт. Я был бы частью его стаи, а ты – хладным трупом, наспех закопанным где-то в лесу.

Бьет каждым словом наотмашь и отводит глаза, наклоняясь к замку зажигания.

А Скотт хотел бы сейчас рывком выдернуть Стилински из этой машины, вхерачить затылком в стену и целовать до тех пор, пока тот не начнет задыхаться. Нежно, просяще, провести рукой по щеке, позволить считать с себя каждую мысль и эмоцию, каждое движение сердца. Он так хотел бы упасть на колени в грязь и просить, молить о прощении, потому что подвел, предал – не поверил. И, черт, ему жаль, так жаль, что у Лиама не вышло, что он продолжает дышать.

– Я же твой лучший друг. Мы же были... все это... Пожалуйста, Стайлз.

– А я теперь думаю, что же это за дружба такая, мать твою, Скотт? Дружба, потребность, влюбленность. Что это было, если какой-то там Тео смог расхерачить все вдребезги одной лишь усмешкой?

Скотт хватает ртом воздух, не зная, что ответить.

Стайлз поворачивает ключ и нажимает на газ.

====== 51. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 51. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c629506/v629506352/2f829/zUMYmjgGKPM.jpg

– Айзек! Айзек, блядь, где ты?!

Джексон кричит, срывая глотку, пытаясь заглушить шум ветра и волн, разбивающихся о берег острыми стальными лезвиями – одна за другой.

– Айзек, мать твою, Лейхи, не испытывай мое терпение!

Руки содраны о спресованный обжигающе-холодной водой песок и каменистую гальку, он умудрился распластать тонкие подошвы сандалий и потерять телефон на этом глухом побережье, что напоминает пристанище нечистой силы сейчас, в этой непроглядной тьме, перемежаемой редкими всполохами желто-голубых разрядов, раскалывающих залитое чернильным мраком небо на кривые асимметричные осколки.

– Сука, Лейхи, я тебе хребет вырву, если вздумаешь утонуть.

Он находит волчонка за утесом, тот сидит на узкой полоске песка между бушующими волнами и острыми зубьями скал, уставившимися в небо изломанными иглами. Море похоже на кипящий котел ведьмы, которой только ядовитых грибов не хватает, чтобы закончить дьявольское зелье и выжечь эту землю черным огнем.

– Айзек, малыш.

Кудряшка зубами стучит от холода. Сидит, притянув колени к груди, и просто смотрит в кипящую бездну. Он не может не слышать Уиттмора – его голос, стук такого испуганного сердца в груди, не может не чувствовать запах волнения и отчаяния, вцепившегося в виски цепкими клешнями. Но не реагирует, не шевелится даже, и слезы, медленно стекающие по красивому бледному лицу никак не удается принять за брызги, летящие в них с океана.

Джексон чувствует себя бестелесным невидимым призраком, когда падает на усыпанный обломками камня песок, сбивая колени, обхватывает кудрявую голову парня и кричит прямо в лицо, сжимая его ладонями, перекрикивая шторм.

– Айзек, я здесь! Зачем ты убежал сюда в шторм, глупый? Все хорошо, ты слышишь? Все хорошо. И всегда будет хорошо.

– Они забирают тебя у меня, – шепчет кудрявый одними губами, и Джексон наклоняется, слизывая с них соленые капельки влаги.

– Это невозможно, малыш. Я всегда буду с тобой. Ты же мой, понимаешь? Мой Айзек Лейхи. Думаешь, я смогу быть где-то совсем один? Без тебя?

– Твои родители, Джекс, они увозят тебя в Лондон, я слышал. И ты... ты ни слова против не сказал. Радовался даже.

Айзек всхлипывает и дрожит, отталкивая руки, что перебирают его мокрые волосы, поглаживают затылок, пытаясь забрать, вытянуть захлестывающую парня боль.

– И ты не остался, чтобы дослушать, что едешь с нами, ведь так? Куда я без тебя, дурак? Любимый дурак.

– Джексон...

Сцеловывать шепот с растрескавшихся от морской соли губ, погружать язык в сладкую влажность рта, стягивать одежду, промокшую до нитки.

Низкие тучи сталкиваются, оглашая побережье похожим на рев морского чудовища грохотом, высекая ломаные молнии, одну за другой. Волны накатывают на берег, накрывая парочку с головой.

Не замечать ничего, целовать так, будто это впервые. Опрокинуть в песок, выводя языком на коже узоры, сплетая пальцы, сплетая тела. Выгибаться в этих руках под грохот грозы в тревожном свете вспыхивающих молний и мечущихся огней прибрежного маяка. Отдавать себя без остатка, забирая взамен его, мечтая раствориться, исчезнуть, чтобы стать чем-то неразделимым. Единым.

...

Они вернутся на виллу, где отдыхают этим летом с мистером и миссис Уиттмор, уже под утро. Женщина с усталым лицом улыбнется, плотнее запахивая халат, нальет им обжигающее какао с корицей, а потом взъерошит спутанные кудряшки на голове долговязого мальчишки и обнимет без слов. Айзек всхлипнет носом, обнимая женщину, ставшую за последний год почти матерью.

Мистер Уиттмор хмыкнет добродушно, глядя на растрепанных мокрых парней, измазанных грязью и мокрым песком.

– Больше не убегай так, сынок. Мы волновались.

И отправится спать, хлопнув на прощанье каждого из парней по спине.

====== 52. Тео/Скотт ======

Комментарий к 52. Тео/Скотт https://pp.vk.me/c633716/v633716352/9b47/QcZAy3D9N64.jpg

– Охуеть, ты так весь день просидел? Целоваться взасос с этой псиной пробовал?

Тео злится, а потому рычит и брызжет ядом, но Скотти лишь хохочет в ответ и тычется носом в макушку собаки. Пес довольно урчит и изо всех своих собачьих сил размахивает обрубком хвоста из стороны в сторону.

– Это твоя собака, Тео, и он скучает. Ты же хуй на него забил – не выгуливаешь, не занимаешься, не гладишь даже. Ему плохо. А я все же истинный альфа, и он чувствует себя лучше, когда я рядом. Не так одиноко. Правда, Балбес?

Рейкен отчетливо фыркает (и кто тут балбес, интересно?) и закатывает глаза. А потом ухватывает МакКолла за ремень, ныряя жадным взглядом в ворот распахнутой на груди рубашки, и подтаскивает к себе.

– И какого хера ты прогулял сегодня школу, истинный альфа? – Он шепчет это низко, гортанно в самые губы, а в последний момент, когда Скотт подается вперед, чуть наклоняется, прихватывая зубами кожу на шее, где уже через мгновение наливается лиловая метка.

– Ай, больно же. Поздоровайся с собакой Тео, мы с самого утра тебя ждем.

– Оторвал бы свою жопа с дивана, увиделись бы раньше. Мне вопрос повторить?

Злость расплескивается по окрестностям, расползается в стороны как белесый влажный туман поутру. Скотт вздыхает и пытается отвернуться, но цепкие пальцы обхватывают гладкий подбородок, не позволяя отвести смущенный взгляд.

– Желудочный грипп! – Выдыхает, наконец, мальчишка и радостно улыбается.

Сердце пропускает удар, а потом хреначит по ребрам с такой частотой, будто у него в грудной клетке крошечные человечки учатся в теннис играть. Тео хочет расхохотаться в голос, глядя в это простодушно-довольное лицо. Такой бесхитростный. И врать не умеет определенно. Никогда не умел.

– Ты оборотень, Скотт! Оборотни не болеют!

– Но Харрис об этом не знает, – альфа жмурится и зарывается пальцами в короткие пшеничные волосы друга, трогает губами ямочку на шее. – Зато я не провалю контрольную.

– С Мелиссой сам разберешься. Уж ее сказками про желудочный грипп не проведешь.

Тео улыбается тонко, разглядывая ошарашенного мальчишку. Растрепанные волосы (факт с самого утра не причесывался), простодушная улыбка, щенячьи глазки.

Блять, и как тебя угораздило, Тео Рейкен?

– Черт... мама. Она мне голову оторвет, – Скотт кажется расстроенным, он понуро опускает плечи и плетется в сторону дома, явно “предвкушая” вечерние разборки с матерью.

А Тео любуется обтянутой джинсами задницей и широкими плечами, которые рубашка облепила будто вторая кожа. Выдыхает сквозь зубы и считает мысленно до десяти, чтобы не догнать в два прыжка и не завалить прямо здесь, на крыльце – на глазах у всей улицы.

Лишь когда МакКолл исчезает в прохладе темной прихожей, Тео следует за ним, скидывая рюкзак прямо на рассохшиеся поскрипывающие ступени. Вжимает в стену, раздвигая ноги коленом и запуская ладони под тонкую ткань рубашки.

– Подумать только, ведь когда-то ты приехал в этот город, чтобы убить меня и забрать мою стаю.

– Заебал вспоминать, – снова психует Тео, – даже лучшие из нас могут ошибаться.

И замолкает, раскрывая языком мягкие и сладкие, как мармеладка, губы.

====== 53. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 53. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c630622/v630622352/130a2/M7XchEY5PDU.jpg

– Холодно, Айзек. Давай застегну, простудишься же.

У него пальцы дрожат, когда Джексон пытается попасть пуговицей в петельку, губы сжаты так плотно, что их почти и не видно. А в лице – ни кровинки. Он на зомби похож. Или на мумию, обмотанную бинтами.

– Джексон. Джекс.

Накрывает руки ладонями, безмолвно прося остановиться. Замереть на мгновение и просто посмотреть в его глаза. Глаза, в которых отражается небо. Небо не теплее пальцев кудряшки, которые он привык согревать своим дыханием долгими дождливыми вечерами.

– Всего четыре месяца, Джексон. Мы сможем говорить по скайпу и телефону, а еще есть смс, помнишь? Это не навсегда.

Наверное, он сам верит во все, что говорит – торопливо, сбивчиво, запинаясь через слово. Но вот отчего-то беспрестанно кусает губы, которые уже почти превратились в лохмотья. И там, у зрачков, Уиттмор ясно видит слезы – чистые и прозрачные, как утренняя роса на розовых кустах его приемной матери за их домом.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Всего четыре месяца, Джексон. Четыре месяца, и твой отец докажет суду, что ублюдок Лейхи издевался над сыном, избивал, запирал в морозильной камере в подвале... Четыре месяца, и вы всегда будете вместе. Четыре месяца – это ничто, если впереди целая жизнь.

– Это идея твоего отца, Джексон. Я... ты знаешь, что я лучше остался бы с тобой, но если отец найдет меня до суда...

Уиттмор вздрагивает, и кулаки непроизвольно сжимаются, а кровь стучит в голове так, что сосуды почти взрываются.

– Он твой отец, малыш. И ты запретил, но я все еще хотел бы сжать его горло ладонями и смотреть, как его мерзкая рожа синеет от нехватки кислорода... Ненавижу. Как же я ненавижу его. И теперь. Ты будешь так далеко. Хреновы четыре месяца, Айзек. Я сдохну тут без тебя.

– Эй, – кудряшка пытается улыбаться, но Джексон видит, что тот зябнет в своем теплом пальто. Обматывает шею мальчишки большим пушистым шарфом и коротко целует в краешек рта. – Элли присмотрит за мной. Время пролетит очень быстро.

Эллисон Арджент и ее квартира в Париже, где будет жить его парень. Красотка Эллисон с соблазнительными ямочками на щеках и улыбкой, затмевающей солнце.

Ревность хуярит битой по затылку. Так, что в глазах темнеет и воздух застревает в горле кубиком льда.

– Элли присмотрит, да, – бурчит Уиттмор, вспоминая, как однажды застукал Айзека стягивающего майку перед черноглазой охотницей, одетой лишь в узкие трусики. – Присмотрит...

Наверное, в его взгляде что-то меняется, или голос кажется слишком задушенным даже для такой промозглой погоды. Но Лейхи глядит обеспокоенно и тянется к твердой щеке своего парня.

– Прошу тебя, не ревнуй. У Элли ведь Скотт, помнишь?

– Помню, – рявкает Джексон, прикладывая все усилия, чтобы не обратиться прямо здесь, посреди улицы, под накрапывающим с неба дождем, стекающим колючими каплями за воротник.

Помню твой взгляд, и как ты пах возбуждением и сиял, будто прожектор сожрал.

– Мы не встречались тогда. – Айзек расстроенно вздыхает и пытается заглянуть в лицо своего парня. – Джексон. Это было сто лет назад. Я же с тобой сейчас, Джексон. Навсегда.

У него голос дрожит и губы расстроенно подрагивают. Уиттмор вцепляется пальцами в шершавый драп и тянет на себя, полной грудью вдыхая запах фисташек, арахиса и сосны.

– Все хорошо, малыш. Я просто не хочу тебя отпускать.

– Ты будешь писать? И звонить? – Айзек чуть расслабляется, но грусть из небесно-голубых глаз никуда не исчезает. Растекается по радужке прозрачной пленкой.

– Еще надоем, – ухмыляется Уиттмор и тянется за поцелуем.

“Я боюсь. Я так боюсь, что ты не вернешься”, – гремит в голове, пока язык его мягко скользить по влажным чуть солоноватым губам парня.

====== 54. Джексон/Айзек, Эллисон ======

Комментарий к 54. Джексон/Айзек, Эллисон АйзекЭллисон, АйзекДжексон

https://pp.vk.me/c633319/v633319352/e3e6/UNMerv5ss_I.jpg

Ее волосы пахнут ветром, а лицо холодное, будто снег. Айзек моргает четыре раза подряд, щипает себя за щеку, а потом незаметно протыкает собственное колено когтями и шипит сквозь зубы от острой боли. Штанина быстро темнеет, пропитываясь кровью, а Эллисон улыбается ласково и немножечко грустно, и ямочки на ее щеках такие же очаровательные, как и прежде. Когда он любил ее. Когда она любила его.

Когда она была еще жива. Пока клинок Они не проткнул тонкое тело насквозь.

– Ты запутался, Айзек. Я здесь, чтобы помочь.

Голос чуть хрипловатый, будто она только проснулась. Но Лейхи понимает, что спит сейчас он. Потому что Эллисон Арджент мертва, она не может прийти и вот так запросто взять за руку холодными тонкими пальчиками просто, чтобы решить его, Айзека, придурочные проблемы, которые существуют, быть может, лишь в его голове. Глупость какая.