Текст книги "Эффект бабочки, Цикл: Охотник (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Сэто говорил слишком громко, почти кричал, пытаясь перекрыть шум вокруг, мать едва

заметно улыбалась, бросая на него быстрые внимательные взгляды. Тёмно-изумрудный

жакет поверх белой блузки сидел на ней идеально, чёрные брюки облегали бёдра

эффектно и почти вызывающе. Впрочем, для своих тридцати лет и двух детей она

выглядела великолепно, это я не мог отрицать. По крайней мере, рядом с другими

женщинами, прошедшими через подобное, она смотрелась… даже так: она вовсе не

смотрелась – скорее, выгодно выделялась на их фоне.

Мать завернула в один из так называемых торговых центров, легко лавируя среди

людей, как дракон в облаках, и ведя за собой Сэто, который едва поспевал за её

уверенным и шустрым шагом. Да что там, мне тоже иногда приходилось торопиться, чтобы угнаться за ней и не потеряться в огромном городе. Это было бы несколько

неприятно и удручающе, но, пока у меня была электронная книга и пока в наушниках

продолжали вещать на французском, я был почти доволен жизнью. К этому всему ещё бы

можно было добавить абсолютную тишину и тёплую воду в ванной. На одном из, казалось

бы, бесконечных и однообразных этажей, нашёлся нужный магазин, и я тихо пристроился

на небольшом пуфике, ожидая, пока брат с матерью сделают всё, что хотели. Мимо

сновали подростки и люди постарше, я частенько ловил на себе взгляды, но старался

делать вид одного из безжизненных манекенов. По крайней мере, у меня получалось

точно так же сохранять одно-единственное положение. Время словно специально

тянулось, превращаясь в густую карамель. С тем лишь отличием, что во всём этом не

было ничего сладкого или приятного.

На покупке формы брату мучения не закончились. Я бы даже сказал, что они только

начались. Потому что затем меня потащили до продуктового отдела, где я монотонно

толкал тележку с братом, молясь о том, чтобы этот день наконец закончился.

– Арти, ты сейчас похож на рыбу-каплю, – радостно возвестил Сэто, оборачиваясь ко

мне и приподнимая отросшие пряди волос. – Такой надутый и злой!

– Почему тогда на каплю, а не на фугу? – без особого интереса спросил я, облокачиваясь на ручку тележки и поднимая усталый взгляд на Сэто. Кажется, он

единственный наслаждался поездкой и всем происходящим.

– Потому что у тебя шипов нет, – с серьёзным видом кивнул брат и отвернулся, продолжая болтать ногами в воздухе.

Когда мы уже возвращались к машине с покупками, взгляд мой невольно скользнул по

витрине магазина. Там, среди атласной, мягко сверкающей ткани в тусклом освещении, лежала скрипка. Деревянный её корпус заманчиво блестел, струны, сейчас ослабленные, всё равно едва заметно посверкивали, равно как и смычок. «У тебя должен быть очень

красивый голос, раз ты лежишь тут, на самой витрине, – замер было я, рассматривая

инструмент в футляре. – Не грустно тебе там?».

– Арти? – Тёплая ладонь легла на плечо, заставив вздрогнуть.

Мать и брат замерли рядом. Оба смотрели с интересом, любопытством и, казалось, какой-то надеждой. А я был так растерян, что даже не мог толком ответить на вопрос

матери и объяснить, почему я стою как вкопанный и не могу сдвинуться с места.

– Ты что-нибудь присмотрел себе? – с вкрадчивой улыбкой поинтересовалась женщина, слегка склонившись ко мне, и при этом не выпускала руку заскучавшего Сэто из

собственных пальцев.

– Нет, – мельком глянув на ценник возле скрипки, отозвался я и почувствовал, как

заливаюсь ужасным и неприличным румянцем. – Нет, ничего. Идём.

Лукаво глянув на меня, женщина посмотрела на Сэто, а затем зашла в магазин. Мне

ничего не оставалось, кроме как рвануться вслед за ней, пытаясь донести до неё, что

я ничего такого не имел в виду. Но когда мне удалось добраться до неё, она уже

разговаривала с продавцом. Молодой парень в отчасти порванной футболке с названием

одной из рокерских групп смотрел на неё внимательно и как-то со скукой. На нас с

Сэто он поглядел и вовсе с пренебрежением и некоторой брезгливостью, наверняка

предполагая, что мы сейчас же бросимся всё крушить и ломать. Я, конечно, до такого

бы не опустился, но за брата ручаться не мог, а потому тут же обнял Сэто и как

зверь глянул на продавца, готовый защищать младшего всеми силами.

– На кого скрипка? – нудным и скучающим голосом протянул парень, выходящий из-за

прилавка, щеголяя потёртыми кожаными штанами и цепями на них.

– Вот, на мальчика, – улыбнулась женщина, точно не заметила отношения молодого

человека, а затем положила ладонь мне на плечо.

– Скрипок ½ пока не завозили, – остановившись на полпути, отозвался он и скрестил

на груди руки, глядя на мою мать с вызовом. И хотя я не пылал особой любовью к

собственной семье, за столь открытое неуважение мне захотелось мигом пнуть парня

так, чтобы он долго не мог сесть на свою плоскую задницу.

– Я видела у вас подходящую на витрине. – Улыбка не сходила с лица женщины, и на

мгновение мне показалось, что по полу прошёлся ледяной сквозняк, а по спине

побежали толпы перепуганных мурашек. – Принесите, будьте добры. И упакуйте.

Странно, но после её слов парень мигом ринулся к витрине, бормоча себе под нос

извинения. Сэто притих и испуганно смотрел на мать, я занимался тем же. Ровно на

секунду мне почудилось, что лицо её стало серым, как пепел, исказилось, но иллюзия

исчезла так же быстро, как и появилась. Сердце испуганно колотилось где-то в

пятках, не желая возвращаться оттуда, и я его отчего-то понимал и ничуть не укорял

за столь трусливое поведение.

– Вот, – быстро пробормотал парень, укладывая футляр со скрипкой и смычком на

прилавок. Я невольно приподнялся на цыпочки, глядя на красавицу, что мягко

поблёскивала так близко. – Здесь ель, – не прикасаясь, но обведя пальцами верхнюю

деку, произнёс он. – Низ и обечайки из клёна. Гриф – чёрное дерево.

Затем он продемонстрировал футляр, смычок, канифоль и мостик. Я чувствовал, как с

каждым мгновением сердце бьётся всё тише, опускаясь ниже и ниже. Мне хотелось

прикоснуться к этому инструменту хотя бы на минуту, хоть на краткое мгновение, услышать его томный гулкий звук. Поглядев на меня, мать едва заметно улыбнулась и, кивнув молодому человеку, достала из небольшой сумочки на поясе кошелёк. Стыд жёг

щёки самой настоящей крапивой, ладони взмокли, и я не мог выдавить из себя ни

одного звука, хотя благодарность и восторг уже переполняли. Когда же мать протянула

мне футляр, я мог только обнять этот дар и прижать к груди, и тут же опустил

голову, не зная, что и сказать. Сэто глядел теперь на чёрный чехол с ревностью и

обидой, ведь его-то самого я редко позволял себе так обнять.

– Спасибо, – только и пробормотал я, осмелившись всё же поднять взгляд на мать. Она

подмигнула и кивнула на выход.

– Может, стоит тебя тогда записать в музыкальную школу? – уже в машине

поинтересовалась она, дожидаясь, пока мы пристегнёмся, а затем заставила машину

плавно тронуться с места.

– Не думаю, что у меня будет время ещё и на это, – тихо ответил я, а затем

неожиданно выпрямился: – А можно?

– Конечно же можно, – рассмеялась она, глянув на меня в зеркало заднего вида.

– Хочешь, поищу с тобой вместе школу?

– А как иначе? – несмотря на своё парящее состояние, я не попался на уловку и

вскинул брови, глядя на мать как можно более честным взглядом.

Впрочем, на вопрос мой она не ответила: стоящий на платформе телефон заиграл, запел, на экране высветилась фотография светловолосого усатого мужчины. Я тут же

оживился, но скрипку из рук не выпустил. Проведя пальцем по экрану телефона и

включив громкую связь, женщина отозвалась:

– Жан, дорогой, здравствуй.

– Андреа, девочка моя, bonjour! – радостно гавкнула трубка, затем звучно

расхохоталась, и у меня по лицу расползлась улыбка. – Как ты поживаешь, ненаглядная? Как твои мелкие?

– Сейчас подключу камеру, сам на них посмотри, – благодушно улыбнулась та и немедля

привела свои слова в исполнение.

Вскоре на экране замелькала усатая физиономия, которая при виде нас расплылась в

ещё более широкой лыбе.

– Привет, Жан, – высунулся я из-за сидения, но Сэто едва не залез мне на голову, принимаясь тараторить о том, как он соскучился, как «великолепно» мы провели день.

Послушав его трепотню некоторое время, Жан задумчиво покивал, не переставая

улыбаться, а затем слегка отодвинул от себя телефон, и я сразу узнал позади него

алую верхотуру Токийской башни:

– Ты решил к нам заехать? – спихнув со своей головы брата, поинтересовался я, и

мать, до того внимательно следившая за дорогой, перевела взгляд на телефон.

– Да, так что ждите меня часам к шести вечера. Я привёз вам кучу сувениров из

Франции, – самодовольно заметил мужчина, и, кажется, пушистые его усы лишь больше

встопорщились. – Прикупить чего-нибудь к столу?

– Леденцов! – радостно заверещал мал й, едва не оглушив меня, и я предпочёл

оо

отползти на дальний край сидения и заткнуть уши наушниками.

Появление дяди Жана у нас в гостях всегда было лучшим, что могло со мной произойти.

Он был единокровным братом моего отца, однако совершенно не походил на него, наоборот, они отличались, как луна и черепаха: Рафаэль – мрачный, поджарый и

совершенно лишённый чувства юмора и чего-либо светлого, а Жан – его полная

противоположность – улыбчивый, смешливый, несколько тучный холостяк с пышными усами

и волосами соломенного цвета. Он вечно путешествовал с места на место, мог внезапно

осесть в незнакомой стране, прожить там несколько лет, а затем сорваться и поехать

дальше. У нас он был редким, но желанным гостем. По крайней мере, я всегда его ждал

и готов был расцеловать даже за то, что он просто зайдёт на пару минут обменяться

новостями. Хотя бы потому, что после его визита в доме ещё долго было тепло, спокойно, и даже отец иногда начинал улыбаться, напоминая собой человека, а не

урода. Но, помимо прочего, Жан привозил мне книги. Старые и не так давно

написанные, на других языках, поощряя меня изучать их, копаться в новом, и за это я

был ему благодарен от всего сердца.

Вечером в доме был самый настоящий гам. Сэто носился туда-сюда, размахивая пультом

управления вертолётика, который ему привёз Жан. Мать пыталась уследить, чтобы тот

не разбил ни одну витрину, да и посуду не побил. Отец и Жан жарко спорили о чём-то

на французском, заседая на кухне с пивом. Я же наслаждался своими подарками: несколько книг в кожаных переплётах тяжёлым, но приятным грузом лежали на коленях.

«Остров сокровищ» так и манил мигом прочитать все свои тайны, но меня останавливало

лишь то, что язык там был пока что для меня мудрёным. Но, судя по хитрому взгляду

Жана, он не собирался бросать меня в такой непростой ситуации.

Наконец, когда с прелюдиями было покончено, мать позвала нас за стол, и я, отложив

книги на полку книжного шкафа, с неохотой двинулся на кухню. Конечно, присутствие в

доме дяди несколько разряжало обстановку, но я чувствовал на себе едва ли не

сверлящий взгляд отца. Не став сразу садиться на своё место, я помог матери

расставить посуду, затем разложить по тарелкам пасту. Она умопомрачительно пахла

плавящимся сыром и сочным мясом, взрослые же перешли к горячему глинтвейну, к

которому нас даже не подумали допустить. Как только пожелание приятного аппетита

было сказано, все принялись за ужин. Забавно, но из всех присутствующих я

единственный как ненормальный ел свою порцию палочками. По крайней мере, это мне

казалось куда как удобнее вилки: пока наколешь, пока накрутишь, всё уже уползёт

обратно. Жан посмеивался надо мной да то и дело растерянно качал головой, я же

только изредка улыбался ему в ответ. Тишина за столом становилась всё гуще, напряжение росло в геометрической прогрессии.

– Рафаэль, – произнесла мать, делая глоток глинтвейна и поднимая взгляд на мужа.

– Мы с Арти немного посоветовались. Он хочет пойти в музыкальную школу.

Холодная испарина покатилась по моей спине, сердце пропустило несколько ударов. С

маминой стороны было совершенно грубо говорить о чём-то подобном посреди ужина.

Жан, конечно, смягчит ситуацию, но вот стоит ему уйти – и я не сосчитаю костей.

– Андреа, дорогая, – каким-то сухим, хриплым голосом отрезал мужчина, чьи глаза

мрачно поблёскивали. – Ты думаешь, мне хочется слушать его бренчание?

– Он будет играть на скрипке, – спокойно произнесла женщина, словно ничего

особенного не происходило. Она даже умудрялась продолжать ужинать!

– Ещё лучше, – уже сквозь зубы прошипел Рафаэль, и я осторожно отложил палочки: есть расхотелось. – Как будто это чудовище и так издаёт мало отвратительных звуков.

– Рафаэль! – мать с размаху опустила вилку на стол, но через миг с шумным вздохом

откинулась назад.

В воздухе застыл звук хлёсткого удара – отец медленно опустил руку, безразлично

глядя на алый след, расползающийся на щеке женщины. Сэто тихо всхлипнул, зажмурившись и закрыв уши руками; Жан начал медленно подниматься со своего места, кажется, готовясь унимать собственного брата. Отец уже открыл рот, явно собираясь

изречь что-то не менее тошнотворное, но моё терпение лопнуло, как мыльный пузырь.

Сорвавшись со своего места и обойдя стол, я метнулся к мужчине, уже готовый

вцепиться в его горло, вырвать его трахею, но смачный удар по лицу настиг меня

быстрее, чем я успел уловить движение. Ударившись спиной о пол так до одури сильно, я почувствовал страх, сковавший моё сознание. Дядя что-то кричал, рванувшись со

своего места, а Рафаэль его, похоже, совсем не слушал. Он вышел из кухни, а затем

вернулся, когда я уже медленно начинал подниматься с пола, неуверенно принимая

помощь матери. В руках мужчина держал чёрный футляр, к которому я уже прикипел

сердцем. И прежде, чем кто-то успел что-то сказать, он извлёк на свет скрипку и

почти нежно положил на пол. Мой вопль утонул в жалобном гневном визге лопнувших под

ногой мужчины струн.

– Никакой музыки, – прошипел Рафаэль, небрежно отодвигая стопой жалкие обломки в

сторону, и возвратился на своё место.

Вырвавшись из объятий матери, я рванулся в свою комнату, пытаясь унять рёв, рвущийся из груди, но позволил его себе, как только дверь за мной захлопнулась. Я

ненавидел этого человека всеми фибрами души, ненавидел столь сильно, что внутри

меня разгорался непривычный огонь. Он хлестал по венам, обжигал изнутри, рвался

наружу и не давал покоя. Наверное, я никогда ещё так громко не кричал, никогда ещё

не чувствовал себя настолько униженным и злым. Сорвав покрывало с одного из зеркал, я бросил его на пол. Срывая голос, я вопил, ударяя по зеркалу вновь и вновь, не

обращая внимания на кровь на костяшках пальцев, на ледяные осколки на собственной

коже, на подступающую лютую апатию. Лишь когда сил не осталось совсем, я рухнул на

пол, на осколки и изодранную ткань, пытаясь унять слёзы, унять огонь, что рвался

изнутри, так и подстёгивая вернуться и исполосовать стеклом грудь отца.

Не знаю, благодарен ли я той усталости, что заставила меня погрузиться в тяжкий

сон, не давая совершить глупость, или нет.

                     Бежать. Разрушая все идеалы один за другим, Неосторожно ступая туда, где нет места живым, как мы.

                     Как мы только смогли разорвать этот круг, В котором нет красок, в котором все лгут.

                     Оглянись. Всё это мы сотворили своими руками.

                     И помни: никто не посмеет, никто не сломает и не заставит.

========== Глава 1: Мои оковы ==========

                                      Свет

свечи дрожит на голой стене.

                                      Тень

моя скользит навстречу судьбе.

                                      Может

быть, ещё успеешь меня остановить.

                                      Может

быть, ещё успеешь сказать:

                                      «Стой,

тебе не стоит уходить».

Иногда мне казалось, что я в чём-то провинился перед временем, что-то сделал не

так, впал в немилость перед этой могущественной стихией. Для меня эти минуты и

каждая из них в отдельности казались целыми днями, падали мне на плечи тяжёлыми

валунами, придавливая, не давая дышать, что-то делать. Но я был слишком упрям, слишком упорствовал во всём, что только могло попасться мне под руки. А потому

честно мог сказать, что время не на того напало. И вот так, потихоньку, осторожно, шаг за шагом я проживал день за днём, заставляя себя отворачиваться от верёвок, ножей и балконов. «Это не выход, – шептал я себе под нос, упрямо продолжая тянуть

свою лямку. – Не угождай ему. Не подставляй Сэто». И чем дальше – тем легче

становилось, как это ни забавно. На выпады отца я уже отвечал колкой улыбкой, напоминая о том, кто дал мне свои гены и «высидел яйцо с василиском». Он столь

часто пытался убить меня словами, что я начал вырабатывать иммунитет и даже

обзавёлся толстой жёсткой шкурой равнодушия. Порой потуги Рафаэля даже начинали

меня забавлять: отец так уморительно бесился, злился, а я в свою очередь питался

его ненавистью, не забывая время от времени подливать масло в огонь. То покажусь на

пороге дома с незнакомым парнем в обнимку, то у него на глазах поглажу брата пониже

спины, то ему нахально подмигну. Я знал, что рано или поздно чаша его терпения

переполнится, что он снова поднимет на меня руку. И, признаться честно, я ждал

этого момента с замиранием сердца, с непонятным восторгом и жаждой. Совру, если

скажу, что мне было ничуть не обидно из-за жестоких слов. Злости и обиды накопилось

достаточно, но я приучил себя не демонстрировать их, не показывать отцу собственную

слабость. Но, вероятно, слишком долго всё это в себе копил.

В доме было тихо и спокойно. Холодно, как всегда, зато тихо. Особенно приятно было

наслаждаться этим безмолвием в той части гостиной, что была ограждена сёдзи*. Здесь

стояли два кресла и небольшой кофейный столик. Книжные шкафы теснились вплотную

друг к другу, предлагая книги на любой, самый придирчивый вкус, но в тот момент я

наслаждался вовсе не литературными произведениями.

– Как думаешь, надолго они? – судорожно прошептал Сэто возле моего уха.

– Это Кабуки, дорогой. Они там застряли на несколько часов, – легкомысленно

улыбнулся я, покрывая поцелуями крепкую шею брата и изучая ладонями его тело. – Не

переживай так, мы всё успеем.

– Ну, ты-то ясно, – съехидничал юноша, за что тут же получил неслабый укус, но

подло хихикать не перестал.

– А будешь ещё так издеваться, – прошептал я, толкнувшись вперёд бёдрами, отчего

тот мигом вздрогнул, стиснув колени посильнее, – то я оставлю тебя как есть. И

придётся тебе самому заканчивать начатое.

– Ты так не сделаешь, – нагло ухмыльнулся Сэто, обхватывая моё лицо ладонями и

склоняясь к губам. – Ты же не хочешь потом грустно заниматься тем же самым?

Тут он был абсолютно прав, но мне совершенно не хотелось его в том уверять, а

потому я без лишних слов закрыл его рот поцелуем, впиваясь в его мягкие губы, врываясь в податливый и горячий рот языком. Брат отвечал на поцелуй охотно, почти

что жадно, изредка начиная кусаться. Его бёдра были горячими, упругими, а его

ягодицы я с удовольствием мял, то и дело разводя их в стороны до болезненного, возмущённого мычания юноши. Это возбуждало, доводило до исступления, и я ни на

мгновение не мог перестать истязать его гибкое тело, уже предвкушая, когда наконец

эта долгая безбожная прелюдия кончится и я смогу утолить свой голод. Желание

крепло, и я всё сильнее притискивал к себе Сэто, то и дело проходясь пальцами между

его ягодицами, надавливая на разгорячённое колечко мышц. Юноша застонал, нетерпеливо заёрзал, потянулся к моей ширинке, принимаясь бороться с ней, хотя сам

едва ли соображал что-то. А мне лишь оставалось расслабленно расположиться в

кресле, любуясь обнажённым братом. Долгие тренировки благотворно влияли на его

тело, и мне было приятно прикасаться к нему, к его крепкому торсу, рукам. Но он всё

ещё казался мне сущим мальчишкой! Особенно, когда со смущением принялся приспускать

с меня брюки.

Ох уж этот Сэто. Около года назад родители взяли в привычку каждый месяц уезжать

куда-нибудь: то в театры, то на выставки, то на концерты. В общем, дом был

полностью предоставлен нам, и я, наконец, мог со спокойной душой подолгу

засиживаться в ванной, греясь и расслабляясь. В один из снежных зимних вечеров, когда холод пробирался даже в самые уютные уголки жилища, пронизывая футоны и

одеяла, я отогревался на своём любимом месте, полный уверенности, что дома я в

гордом одиночестве. Каково же было моё удивление, когда двери ванной отворились и

ко мне зашёл Сэто. Брат выглядел потерянным, смущённым, но притом таким

решительным, что на несколько мгновений мной овладело любопытство. До того наши

ласки не заходили дальше целомудренных поцелуев и редких ночей, когда он прибегал

ко мне греться, не более. Впрочем, этим он сильно испытывал моё терпение, ведь, в

отличие от него, я безгрешностью не страдал совершенно. Помню, он тогда выглядел

так, точно собирается на эшафот, не иначе. Поджал губы и насупился, а я мог лишь

изогнуть бровь, следя за тем, как он торопливо избавляется от одежды.

– Здесь занято, – всё же подал голос я, когда младший направился прямо к ванной, а

затем переступил через бортик, опуская ногу в горячую воду.

– Я знаю, – пробурчал юноша и, полностью забравшись в ванную, присел на мои бёдра.

– Именно поэтому пришёл. Я хочу тебя.

Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Мне и прежде доводилось становиться

жертвой его самых странных поползновений: то порой по утрам маленький извращенец

домогался до нижнего белья без спроса спящего хозяина (то бишь меня), то вообще

стаскивал из-под одеяла посреди ночи. Но какое-то время я просто не мог заставить

себя прикоснуться к нему с теми намерениями, с какими обыкновенно к своим младшим

братьям не прикасаются. И вовсе не из-за того, что я считал это аморальным, уродливым, низким и далее по куплетам. Сэто казался мне ещё слишком маленьким, почти что ребёнком, и я полагал, что все его попытки склонить меня к близости – не

иначе как детская забава, юношеский максимализм, требующий попробовать всё на

свете. И как можно раньше. Я несколько тревожился, что, оказавшись со мной ближе, чем обычно, за гранью всевозможных приличий, он потеряет себя. Боялся сломать его, хотя собственные низменные позывы ничуть не казались мне подозрительными. И вот, он

сидел у меня на бёдрах, обнажённый, дрожащий, возбуждённый, приятно придавливая

собственной дурманящей тяжестью. Не знаю, о чём я думал, когда повёлся у него на

поводу, когда не выскочил из ванной и не заперся в собственной комнате, когда

подчинился своим желаниям и взял своего брата. Тогда он проклинал меня сквозь зубы, царапался, кусался, шипел, что больше никогда ко мне не приблизится. И, несмотря на

то, что я чувствовал лёгкую обиду за его угрозы, оставался доволен. Пусть уж лучше

он проклянёт меня за самый худший секс в своей жизни и уйдёт искать счастья с

мягкими грудастыми девушками, чем потом будет страдать над разбитым корытом.

Но, вопреки всем моим ожиданиям и собственным обещаниям, он скоро пришёл вновь. И

снова. И снова. Каждый раз я выслушивал его жалобы, со смирением терпел всю

наигранную театральную боль, смущение, чтобы затем насладиться его искренней

страстью. Теперь он уже не строил из себя невинного ангела. Скорее, даже наоборот, всеми силами пытался убедить меня, что он та ещё оторва и заставит меня попотеть.

Когда я уже предвкушал сладкий вечер, дверь в дом внезапно открылась с протяжным

скрипом. Кульбит соскакивающего с меня Сэто следовало внести в список испытаний на

олимпиаде и назвать «прыжок с брата в одежду». Едва успев застегнуть собственные

брюки, я вскинул голову на отъехавшую в сторону сёдзи. Мать застыла в

образовавшемся проёме, переводя ошарашенный взгляд с меня на полуголого брата, который только и успел накинуть рубашку. Да и я сам вид имел не менее

красноречивый: встрёпанный, с криво застёгнутыми пуговицами, с застрявшими очками

где-то в волосах.

– Андреа, мы опаздываем. Ты нашла билеты? В чём дело? – В тот момент голос отца

прозвучал для меня музыкой из фильмов ужасов, отчего я возжелал мгновенно

провалиться сквозь землю, оказаться где-нибудь в Амазонке, посреди крокодилов, в

другом мире посреди аборигенов, но лишь бы не в этой проклятой комнате. Физиономия

Рафаэля нарисовалась над плечом супруги, а глаза его налились кровью. – Отойди, Андреа.

Впрочем, сказать ей что-то или сделать он не дал – отодвинул её в сторону, как

куклу, и шагнул в тесную комнату. Здесь становилось жарко. Сэто, дрожа, пытался

одеться, а я же просто стоял, глядя на отца и соображая, что буду говорить сейчас.

Он никогда не страдал особой толерантностью, терпимостью или тем более пониманием.

Скорее, строго наоборот. И вот теперь он стоял рядом со мной, не сводя с меня

взгляда. «Гоголь. Немая сцена», – почему-то ухмыльнулся про себя я. Так радовало, что теперь я стоял с ним наравне и не было нужды задирать голову, чтобы видеть лицо

ненавистного мужчины, не надо было дрожать внизу, в пыли, боясь быть раздавленным.

И я тут же выпрямился.

– Что это значит? – почти по слогам произнёс мужчина, и тут я не выдержал и дал

своему яду выплеснуться.

– А ты как думаешь, пап? Или ты, может, забыл, куда надо вставлять собственный

пенис? Старость не радость?

Крепкие пальцы впились в мою рубашку на груди, притягивая почти вплотную к Рафаэлю.

Я чувствовал запах перегара и сигар, который свивался в столь тошнотворную смесь,

что оставалось только удивляться, как мать может желать лечь рядом с этим мужчиной

в одну постель. Я бы прежде всего повернулся к нему спиной. Снова ухмыльнувшись, я

водрузил очки на их законное место:

– Быть может, ты не знаешь, как происходит волшебный процесс, полный страсти и

любви?

– Арти! – Сэто и мать окликнули меня в один голос, точно это могло помочь мне

сбавить обороты.

– Послушай меня сюда, – прошипел Рафаэль, и голос его напомнил мне не тысячу

разъярённых змей, а скорее старую пархатую собачонку. – В моём доме я не потерплю

этой дряни.

– Видимо, ты уже два раза потерпел. И, судя по тому, что мы есть, не дотерпел до

нужного момента. Знаешь великолепную поговорку? Главное – вовремя вытащить.

Мне хотелось злить его, я ощущал, как внутри меня разгорается то пламя, что уже

почти покрылось пылью забвения. Удивительная штука – память: всё самое дорогое

изнашивается, ветшает, дряхлеет, а то, что вызывало страх, ужас, злость и горе, оставляет свои неизменные следы. Острые пики этих сталагмитов оттачиваются со

временем, приходя к нам во снах, в зыбкой дрёме. И всё растут и растут, пока не

заполняют собой подкорки сознания.

– Славно же ты это «не терпишь», папаша, – продолжал я, – уж сколько под твоим

носом разврата происходило, а ты всё ушами хлопаешь, как старый спаниель.

– Ты просто грязь, – вдруг спокойно произнёс мужчина, отпуская мою рубашку. – Такая

же дрянь, как и твой дед. Тогда я буду спокоен. Тебе одна дорога – в

высокопоставленные бляди.

– Что ж, хотя бы в высокопоставленные. – Я попробовал отшутиться, но отчего-то

упоминание деда больно кольнуло. Мы с ним никогда не виделись, и лишь изредка мать

рассказывала нам о нём, но это было столь давно, в глубоком детстве, что я не мог

вспомнить о нём ровным счётом ничего. Кроме того, что я был его копией. Но, несмотря на всё это, огонь в груди стал ярче. – И не дай бог тебе перейти эту

дорогу, ублюдок.

Обойдя отца и молчаливых Сэто с матерью, я поднялся в собственную комнату. Нервы

мои были на пределе, готовые вот-вот лопнуть со звоном и оставить меня без сил в

темноте и холоде. Но я знал место, где смогу найти покой хотя бы ненадолго. Вещи

полетели в рюкзак быстрее моих мыслей, меня трясло в самых внутренностях и готово

было вывернуть наизнанку. Помимо прочего, я чувствовал себя сейчас как никогда

одинокой, брошенной вшивой псиной на обочине склизкой дороги. Вот душа и мысли

рвутся на части, а мне и высказаться некому. Ни одного по-настоящему близкого

человека рядом. Именно поэтому приходилось выбирать более изощрённые пути. Внизу

отец орал на Сэто так, что стены и стёкла дрожали. И мне бы оставалось кинуться на

защиту младшего, ведь я мог не допустить этого всего, оттолкнув тогда мальчишку в

ванной. Но такого глубокого безразличия мне ещё не приходилось испытывать. «Как же

ты, должно быть, отчаялся, раз не можешь запугать меня криком и сыпешь

оскорблениями», – вяло подумал я, быстро спускаясь по лестнице и выходя в прихожую.

Вдев ноги в кеды и накинув на плечи плащ, я вышел из дома. Плевать, что идти пешком

больше часа, а никакой транспорт в это время было не найти. Нанимать такси хотелось

ещё меньше, а потому я просто шёл вдоль дороги, то и дело петляя между домами.

Телефон разрывался от звонков матери, и я, всё же не выдержав… нет, не ответил ей

на звонок. Вытащив сим-карту, я просто-напросто выбросил её.

На Токио уже опустилась глубокая ночь. Я продрог до костей, но гордость не

позволяла поджать хвост и вернуться обратно, вымаливая прощение. Людей на улицах

всё равно было достаточно, но комфортно я себя не чувствовал. Странное дело: я

никогда не ощущал себя в безопасности, за исключением тех моментов, когда подгребал

к себе под бок Сэто и забывался сном. Во всё остальное время я с маниакальным

трепетом ожидал ножа в спину, ждал удара, подвоха, и тревога снедала изнутри вместе

со странным ощущением того, что всё неправильно. Что всё идёт совершенно не так, как надо. Мысли эти могли загнать меня в могилу. По крайней мере, именно так я себя

и чувствовал, когда наконец добрался до нужного места. Как и полагается заведению с

любопытной репутацией, оно находилось в переулках, и было проблематично наткнуться

на него просто так, бродя по городу. Мне бы никогда не пришло в голову забрести в

такие дебри – особенно посреди ночи. Но я знал, куда шёл, знал, чего хотел. Я

оказался возле пожарной лестницы, но путь мой, к счастью, вёл не наверх. Хорош же

был бы владелец бара, если бы заставлял своих клиентов проходить через такие муки!

Тяжёлая железная дверь отворилась со скрипом, и я оказался в тёмном коротком

коридорчике. Внутренняя дверь была приоткрыта, из-за которой лился неровный тусклый

свет, сопровождаясь бодрой музыкой и голосами.

Это был один из тех баров, куда попадают «по знакомству», но не те элитные питейные

заведения, где расфуфыренные девки и их кавалеры чинно потягивают коктейли из

трубочек. Здесь, как правило, собирались уличные музыканты, а потому нередко можно

было послушать живую да хорошую музыку. С некоторыми из них я был знаком и более-

менее общался. Но не думайте, что я стоял в подземных переходах и музицировал, нет.

Мне просто повезло учиться с сыном хозяина заведения. Микаэлис был самым настоящим

«разбойником», внешне и вовсе походил на рокера-бандюгана, но мне довелось лично