Текст книги "Эффект бабочки, Цикл: Охотник (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

========== Прелюдия ==========

                              Нарушение всех непонятных, Допустимых и нелепых правил.

                              Главное – помнить: нас никто не заставил.

                              И помни: никто не посмеет, никто не сломает и не

заставит.

✦ ✧

✦

✧ ✦

У каждого в жизни происходит нечто, что заставляет остановиться, обратиться к

прошлому и пробежаться взглядом по строкам прожитой жизни. Годами я исполнял чужую

задумку, жил по чётко выверенному кем-то плану, не ведая своей судьбы и полагая, будто бы сам творю её. От рождения я подчинялся сперва семье, затем тому, кто

приоткрыл мне двери в чужой мир, после – повелителю моей души. Но всё это время за

моей спиной, незаметно подталкивая в нужную сторону, был тот, кто расписал всё

либретто моей жизни по нотам. Именно он, Господин будущего, беспощадной рукой

наставил меня на путь убийцы, раскрыл мне глаза и наделил оковами рабства.

История эта берёт начало не из моих уст, но в ней я сыграю первую скрипку, едва

только минует первый этюд.

﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

Сквозь гладь зеркала можно было узреть всю комнату, которая, однако, ни в коем

случае не была отражением действительности. А именно в этом и заключалась её

особенность, так пылко любимая мною. Маячить перед зеркалом я мог сколько угодно, час от часу обращая взгляды на его безразличное отражение, в котором, однако, никогда не видел себя. Точнее, не так, как следовало бы. Трельяж с серебристо-

кадмиевой грузной рамой передавал однозначно яркое впечатление, выделяясь в скудной

обстановке комнаты своим благолепным и даже немного настораживающим видом. Могло

показаться, будто бы стеклянная картина не меняется, застыла, а на самом деле всё

это лишь словно плод искусного труда художника и портного: один запечатлел на

холсте безотрадные стены и холодную пустоту, а второй пришил творение к каркасу

зеркала. Видно, они сочли бы эту детскую шалость достойной мастеров их уровня, но, к их счастью, комната существовала на самом деле. Чей вид разве что почти не

менялся с ходом времени. Искажённое отражение рассветало, смеркалось, вновь

разгоралось солнечными бликами и гасло оброненным в воду углём. Но стоило затаить

дыхание перед ним, выждать, чтобы наконец увидеть не только неукоснительный ход

времени. И именно это заставляло меня каждый раз сдерживать бессмысленные эмоции, расползающиеся в безудержной улыбке. Осколок инея, слишком белый для того блеклого

мира; нераскрытый бутон ириса, семечко которого у меня так бесцеремонно похитили; наследник, не имеющий ни малейшего права встать по правую руку от меня и раскрыть

крылья как ему подобает. Нет, глупо будет говорить, будто его украли у меня из-под

носа, как если бы я был несмышлёным юнцом или слабоумным стариканом, которого легко

обвести вокруг пальца. В каком-то смысле я даже знал, что так оно и произойдёт —

что судьба одарит меня ехидным оскалом, продемонстрировав одну из самых невозможных

нитей пути.

Где взял начало этот клубок? Десяток ли веков назад, когда моя собственная жизнь

лишь расцвела прекрасным клематисом? Или куда раньше, ещё до того, как мне

посчастливилось впустить в свои лёгкие морозный воздух родных земель? Или

достаточно было десятка лет, чтобы моя крохотная возлюбленная снежинка, соскользнувшая с вершины скалы, обратилась неудержимым потоком смертоносной лавины?

И скоро ли она воспылает кармином, перевоплотится в удушающе липкую волну, излившуюся из сонных артерий приговорённых к смерти? Паутина жизни тянется из

Сердца подлунного мира, и её не избежал никто. От неё не скрыться в ином мире, не

утаиться от её безжалостной хватки за тысячами печатей: у белого дракона достанет

длины лап и крыльев, чтобы дотянуться до всех, впиться острыми серповидными когтями

в самое лоно души.

Я остановился у зеркала, сверху вниз оглянув мальчонку, что замер напротив. Он

нахмурил тонкие белёсые брови, и оттого его детское наивное личико приобрело вид не

строгой, но уморительно надутой физиономии. Протянутая рука ощутила слой морозного

узора на зеркале, не коснувшись высокой скулы мальчика, и ладонь застыла напротив

щеки, так и не вкусив тепло нежной алебастровой кожи. Немилосердное время

песчинками стекало в часах мироздания, отсчитывая срок, отведённый нам порознь. О, будь моя воля, я бы шагнул сквозь это серебряное стекло, забрал бы ребёнка себе. Но

кому, как не мне, знать, что случится, если вмешаться в предначертанный порядок

вещей? Люди смеют болтать, что предсказывать будущее есть самое простое, что только

может быть. И я не сомневаюсь: каждый из них испытал на себе горечь долгих секунд, узрев погибель близкого или миров, и любой мог с достоинством пронести непосильную

ношу чужих судеб, не промолвив ни единого слова. Они бы попробовали сбежать и

потратить всю жизнь, заклиная мрак будущего укутаться подолом забвения. Для

глупцов – это тайна, покрытая мраком, великое множество скользких камней, скрытых

под толщей воды, что любезно омывает берега наших земных юдолей. Мне ведомо, что

тот, кто стоит напротив, переломит время на множество частей, поменяет их местами и

достаточно позабавит моё эго. И вернётся к Сердцу мира.

Мальчик поднимает голову, так что его жемчужные волосы послушными шёлковыми

локонами рассыпаются по плечам, ускользают за ними и наконец открывают взгляд

светлых миндалевидных глаз. У зрачков пока ещё тускло искрятся янтарные блики, но

мне всё так же известно: стоит минуть десятку-другому лет, как золото наполнит

собой радужку да воспламенит ясный взор. Этот ласковый образ запомнился мне на века

вперёд, и каждый раз я с нетерпением ждал, когда он вновь обратит ко мне свой лик, изучая зеркало перед собой. Он взирает лишь на комнату и на себя, вовсе не

подозревая, что на него были построены планы ещё до того, как тельце его мирно

свернулось комочком под сердцем своей матери. Но он чувствовал, не мог не заметить

это тянущее под лопатками ощущение, что вот-вот овладеет всем этим телом и подчинит

себе, ведь за ним внимательно наблюдают. Моя благодарность богам не знает границ, не исчерпает себя во веки веков. Я бы проклял и убил их всех, если бы они открыли

мне всю историю от корки до корки, не оставив ни секунды на робкий луч мечты, сплётшейся с надеждой. Да, это всё фантазии для наивных детишек и порывистых

подростков, но всё же я не мог оставить себя без удовольствия чувствовать

изумление.

Склонившись, я на долю секунды приникаю губами к поверхности зеркала и целую

стеклянный лоб мальчика, а затем заставляю себя отойти.

– До встречи, Артемис, – тихо произношу я, и привычный ритуал завершается. И, точно

после худших сновидений, тот распахивает глаза со страхом и всего на секунду

отбегает к кровати, а затем возвращается, неся покрывало. Лёгкий взмах рук – и

тёмный полог скрывает от меня образ мальчика, тотчас отрезав нас друг от друга.

«Что ж, может, я и не смогу увидеть тебя, малыш, но ты не перестанешь чувствовать

меня», – с мучительной усмешкой думаю я и хватаю с высокой спинки кресла прежде

покоившийся на ней длинный белоснежный плащ, подбитый мехом. В двери следом

ожидаемо стучатся, оповещая о прибытии гонца, и я бросаю последний взгляд на чёрное

зеркало.

До встречи, Артемис. А я уж постараюсь, чтобы это свидание свершилось как

полагается.

﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

❃ ❃ ❃

Здесь всегда было холодно – так, по крайней мере, отложилось в моих воспоминаниях.

Не спасали ни толстые свитера, ни тёплые одеяла, а чай лишь отгонял холод на

несколько минут, после чего и сам остывал, более не спасая. От стужи пальцы не

желали гнуться, а тело всегда содрогалось, не видя спасения от этого зверя. Как

сейчас помню – срывающееся с губ паром дыхание. Никто, кроме меня, не замечал

этого, не обращал внимания на нестерпимую дрожь. Можно было включить горячую воду и

сидеть в ванне, покуда кто-нибудь не решит, что пора вытаскивать меня оттуда, даже

если и за волосы. Я как заворожённый смотрел на вздрагивающую гладь воды, на бьющую

из крана струю, подставлял под неё ледяные ладони и никак не мог согреться.

Гармонию и привычный шелест нарушал лишь грохот, сотрясающий двери ванной вместе с

грубой руганью и воплями. «Я не хочу выходить к тебе, – всегда думал я, зажимая уши

ладонями и стараясь ничего вокруг не слышать. – Не хочу выходить к вам. Оставьте

меня одного». И, как и всегда, дверь поддавалась через время, пусть я и не знал, каким образом. Распахивалась, впуская в комнату ледяной воздух, выжигающий лёгкие, и монстра, влезшего в человеческую шкуру.

– Ты меня не слышал?! – Он схватил мои кисти и вздёрнул над головой, крича мне в

самое ухо, и я закрыл глаза, чтобы не видеть его лица, которого я боялся больше

всего в своей жизни. – Я сказал тебе выйти из ванной.

Как и всегда, я поджимал губы, напрягал руки, силясь вырваться из хватки мужчины, но они никогда не поддавались. Наверное, он и не чувствовал моего вялого

сопротивления, пока я не начинал кричать и царапать его как одуревший. После такого

следовала смачная оплеуха, может, даже не одна, и рот наполнялся солёным привкусом

крови; в глазах всё темнело. Я помню этот дом тёмным, бесприютным и ледяным, и

звуки здесь издавали только журчащая вода и орущий на меня отец; слышалось и моё

болезненное и едва различимое шипение. Кафель больно ударял по спине всякий раз, когда я начинал сопротивляться: это чудовище поднимало меня в воздух и бросало на

ледяной пол, и я всегда закрывал голову, опасаясь очередного удара. Но он лишь

выключал воду и уходил, оставляя меня смывать кровь с лица. Никакая горячая ванна

после такого не прельщала меня, и хотелось немедленно одеться и сбежать из этого

царства тьмы и холода. А я возвращался в комнату как ни в чём не бывало, натягивал

несколько свитеров, садился за стол и брался за уроки. Я не мог дать ему сдачи, не

мог скрутить руки шпыняющим меня старшеклассникам, но мог выучить предмет и убить

тем самым лишнее время, отвлечься от всего вокруг. Мы частенько склонны как угодно

объяснять себе нелюбовь родителей, но только не элементарно признавать сей факт.

Можно всё списать на усталость и дурное настроение, а можно подыскать ещё тысячу

сходных причин. Но когда простая истина всё же достигает сознания, то первая же

мысль призывает спрятаться. Куда бежать десятилетнему мальчишке, у которого ничего

нет? Где искать спасения? Один сильный удар этого выродка – и кости трещат, ломаясь, как стекло; один его взгляд – и все просьбы и мольбы застревают в горле, равно как и жалобы.

– Малыш, ты в порядке? – Тёплая узкая ладонь легла на плечо, и я лишь больше

съёжился, не отрывая взгляда с собственной тетради и усердно выводя иероглифы.

– Да, – ответил я коротко и тихо, непослушными пальцами переворачивая страницу.

– Посмотри на меня, – голос её был столь мягкий и успокаивающий, что противиться

совершенно не было сил, и я медленно повернулся и поднял голову. Тёплые пальцы

скользили по лицу, убирая отросшие белые пряди волос, успокаивая, но я не мог им

довериться и ждал затрещину. – Он опять ударил тебя?

– Нет. Я упал с лестницы, – повторял я уже в который раз за свою жизнь, смотря, куда угодно, но только не на мать. Её мягкость могла бы стать спасением, могла бы

защитить, но каждый раз, стоит ей вступиться, как отец не брезгует и матери дать

пощёчину, рявкнуть на неё, чтобы не вмешивалась. И каждый раз она стоит, виновато

улыбаясь и опустив взгляд.

– Ты в порядке?

– Да.

А так хотелось кричать и плакать: нет, ничего не в порядке! Но я снова заставил

себя улыбнуться и отвести взгляд.

– Будешь дальше заниматься?

– Да.

– Тогда не буду мешать.

Она склонилась и поцеловала в лоб, словно это могло оградить от удара или что-то

исправить, сделать лучше. Я уже собирался развернуться, но как тут застыл: она

подходит к одному из занавешенных зеркал и протягивает руку к ткани, чтобы убрать

её.

– Не трогай! – подскочил я и громко крикнул. И откуда только силы взялись?

– Почему, дорогой? – Она повернулась, и я встретился с ней взглядом. Спокойные

серые глаза. Такие же холодные, как и всё вокруг, как каждый кубический сантиметр

воздуха в этом доме. На её аккуратном лице не было ни улыбки, ни злости, только

лёгкое непонимание и усталость. А пока я судорожно пытался придумать, что ответить, чем объяснить собственные крики, она снова убрала за ухо белую прядь волос. Белую, как снег.

– Мне не нравятся зеркала, – наконец неуверенно произнёс я, изо всех сил пытаясь

выдержать её внимательный взгляд.

– Ты видишь в них что-то страшное? – спросила она столь спокойно, словно в её

словах не было ничего необычного, а в зеркалах – чего-то страшного.

– Да, – вру я и не краснею, не сводя с неё взгляда, а сам не могу дождаться, пока

она уйдёт из моей комнаты и оставить в покое.

– Я завтра еду за новой школьной формой для Сэто. Хочешь с нами? – Она вдруг

садится напротив меня на корточки, и наши глаза оказываются на одном уровне, столь

близком, что мне хочется разрыдаться, оттолкнуть её и убежать, скрыться от этого

проницательного взгляда.

– С нами? – сделав сильный акцент на последнем слове, я поджал губы. Если она про

отца, то эта шутка была бы слишком жестока даже для нашей семьи.

– Со мной и братом. – Мать протянула руку, чтобы коснуться моего плеча, но я

увернулся. Скорее инстинктивно, чем осознанно.

– Хорошо. Всё?

Кивнув и дойдя до выхода, она аккуратно прикрыла за собой дверь, а я ещё долго

стоял на одном месте и пытался перестать дрожать. Но, не успел я собраться с

мыслями и вернуться к занятиям, как дверь снова открылась, а сил кричать всё ещё не

хватало.

– Арти, почитаешь мне? – Выглянувший мальчишка улыбался открыто и лучисто. Тёплый и

нежный мальчишка, которого я безумно любил. От его появления на моих губах

расцветала улыбка.

– Мне казалось, что ты давно научился читать, – слегка сощурившись, я протягиваю

брату руку и тем самым разрешаю ему пройти в комнату. – И уже достаточно взрослый, чтобы просить меня о таких глупостях.

Улыбка его стала шире. Он зашёл в комнату, закрыл за собой дверь и повернул ключ,

затем бросился ко мне и уткнулся лицом в грудь, едва не сбив с ног. Между нами

разница была всего-то в год и восемь месяцев, но мне это казалось огромной

пропастью. Я понурил взгляд на его белобрысую макушку и мягко поцеловал её, вслушиваясь в тихое, немного сбитое дыхание брата. Он зачем-то притащил с собой

книгу, которую я уже много раз читал ему, и один из её углов больно впился в спину, но это мало волновало меня. Он поднял голову, крепко зажмурился и приподнялся на

цыпочки, притягиваясь ко мне столь доверчиво, что сердце в груди сжалось и тут же

начало колотиться как безумное. Мягко и осторожно коснувшись его губ, я тут же

отодвигаюсь, вслушавшись в шаги за дверью. Тяжёлые и уверенные, они звучали для

меня как эпитафия, но прошли мимо, а я ещё долго стоял как статуя и не мог даже

шевельнуться.

– Арти? – посмотрел на меня брат с непониманием и в то же время с доверием.

– Давай книгу, я почитаю, – выкарабкавшись из объятий Сэто, я взял в слабо дрожащие

руки эту книгу. И снова стало нестерпимо холодно – я залез в постель, под одеяло, и

похлопал рядом с собой ладонью, подзывая младшего.

– Но я думал, – обиженно поджал губы тот, белёсые брови которого тут же едва не

сошлись на переносице, – что ты немного…

– Не сегодня, – пытаясь улыбнуться, я больше не смотрел на него и осторожно открыл

книгу, смотря уже на знакомые иллюстрации, но только не на брата, который, возмущённо сопя носом, забрался ко мне на кровать и скрестил ноги. – Может, хочешь

какую-то другую книгу?

– Не-а, – супрямился Сэто и придвинулся ко мне ближе. – Никакую книгу не хочу. Это

скучно.

– Тогда зачем ты её принёс? – Вздёрнув брови, я всё же осмелился поглядеть на

брата. Тот выглядел расстроенным, обиженным, а у меня всё ещё слишком болела спина, чтобы забыть о том, почему я получал тычки и удары от отца. Он видел, как я целовал

брата, как бессовестно обнимал его, и ему казалось, что таким образом я откажусь от

своей запретной любви. И иногда становилось страшно, что он начнёт срывать свою

злость на моём милом младшем брате.

– Я хочу, чтобы ты побыл со мной. – Он едва не сорвался на крик, но я прижал ладонь

к его рту. Если отец смог бы увидеть нас рядом, то наверняка снова бы пришёл в

бешенство. – А ты только и делаешь, что зубришь свои дурацкие учебники.

– Они не дурацкие. – Щёлкнул я его по лбу и закрыл книгу. – Просто ты маленький.

Попроси маму купить тебе что-нибудь по возрасту.

– Нет-нет-нет. – Яростно замотал он головой из стороны в сторону, и я всё же обнял

его, прижимая к себе. – Ненавижу читать!

– Тш-ш. – Своими губами я осторожно коснулся его нежного лба, и Сэто притихнул, а

затем поднял на меня взгляд. – Завтра мы с мамой поедем за твоей школьной формой.

Может быть, ты увидишь что-то интересное.

Каждое слово отзывалось болью в теле – как и обычно, она пришла, когда адреналин

выветрился из крови, и теперь я чувствовал, как ноют кости, как болят мышцы, старался не глядеть на вспухающие на кистях багровые следы от пальцев, придающие

коже этот уродливый цвет. Цвет крови. Как же я ненавидел его. Брат проследил за

моим взглядом, и глаза его тут же наполнились ужасом, губы задрожали. И я был

уверен: ещё мгновение – и он разрыдается в голос, а потому я поспешил обнять

мальчишку, не давая ему смотреть на отметины от побоев. Его тело мелко, часто

содрогалось, пальцы больно впивались в плечи, ничуть не облегчая тем самым мою

судьбу, но в корне наоборот.

– Сэто, мне больно, – отчётливо произнёс я, пытаясь отцепить от себя брата, но он

впился в меня как клещ. – Ты делаешь мне больно.

– Я никогда не оставлю тебя, – подняв на меня блестящие от слёз глаза, клятвенно

сообщил мальчишка.

Но плечи мои он перестал истязать. Поглядев на него пару мгновений, я улыбнулся:

– И я тебя.

Глупо было рассчитывать на что-то подобное, это было по-детски. Но на то мы и были

детьми, чтобы верить в сказки, особенно сочинённые нами самими. Всю ночь эта

крохотная печка грела меня, то и дело крепко обнимая, прижимаясь к болящей спине

грудью. Под утро я весь взмок и пытался выбраться из почти что смертельного

захвата, но Сэто начинал хныкать, полз следом и вновь сгребал в объятия. Выспаться

при таких раскладах было просто невозможно, но мне каким-то чудом удалось немного

отдохнуть. В том смысле, что наутро под глазами не было чудовищных синяков, а я не

сворачивал себе челюсть зевками. Я с замиранием сердца лежал в темноте, вслушиваясь

в звуки дома, в отдалённое тиканье часов в гостиной, лишь бы услышать, понять, когда монстр покинет своё убежище. Эти великолепные предрассветные часы я любил

особенно нежно: отец к моему великому счастью выметался из дома на охоту за

оружием, а мать с братом ещё не просыпались, и я был полностью предоставлен самому

себе. С трудом вырвавшись из хватки брата, я торопливо оделся и фактически выбежал

из комнаты, прихватив с собой электронную книгу и украденный некоторое время назад

ключ от кабинета отца. Идти приходилось осторожно, чтобы ни одна половица не

скрипнула под ногой, даже задерживал время от времени дыхание. И у всех этих

предосторожностей была своя причина. Единственный компьютер стоял в кабинете

ненавистного чудовища, там же можно было подключиться к интернету. А в этой стране

чудес, как известно, водится много полезных ископаемых. Скользнув в кабинет и

прикрыв за собой дверь, я бегом обогнул стол и с ногами забрался в вертящееся

кожаное кресло. После нажатия кнопки включения системник ласково заворчал, экран

посветлел и вывел меню пользователей. «Пользователи» – громко сказано, ведь он

здесь был один. Ну, по крайней мере, именно так ему казалось.

Выдвинув ящик, я вытащил потрёпанный ежедневник отца. Толстая книжица в кожаном

переплёте грела пальцы и была приятной на ощупь, но всё равно вызывала во мне тень

отвращения: я знал, кому она принадлежит. Разномастные листочки торчали из неё, шелестели и будто перешёптывались на неизвестном мне языке. Некоторые записи на

них, в самом деле, были мне непонятны: закорючки и загогулины не походили ни на

один известный мне иероглиф. Да и на европейские языки тоже! Я полагал, что это

некий шифр, но никогда ещё не брался за него всерьёз. Тем более что в то время меня

интересовало совершенно другое. На каждый день ежедневника приходилось по несколько

записей: встречи, напоминания, короткие заметки, денежные расходы и доходы, номера, по которым следовало позвонить.

Когда у человека есть мечта – его ничто не остановит, ничто не помешает ему в

достижении цели. И у меня была такая мечта. Убраться как можно дальше из этого

ледяного дома, из этой страны правил и традиций, забыть обо всём, что было здесь. Я

тратил по восемнадцать часов в сутки на языки и школу. Голова пухла, глаза болели, очки давили на переносицу и уши, но это казалось таким на удивление маловажным.

Бывало, что сил не оставалось, я садился в углу собственной комнаты и плакал

навзрыд, не находя в себе хоть что-то, хоть самый тусклый отблеск надежды, что

могло бы заставить меня встать и заняться своими делами, своей целью. Это были

худшие дни из всех возможных. Мне хотелось тепла, и я забирался в ванну, торчал там

несколько часов. И всё повторялось: приходил отец, давал мне взбучку, я вновь

наполнялся ненавистью и садился за занятия. Когда-то мне казалось, что я могу

задобрить его своими успехами в школе, но ничего, кроме кривого и нелюбезного

оскала на его лице, не видел.

И именно поэтому я сейчас сидел за его компьютером, листал его ежедневник, вылавливая среди строк искомое. Мой отец всегда отличался почти параноидальной

осторожностью, но вместе с тем в нём не было ни капли оригинальности и вдохновения.

Более того, его решение записывать пароль в ежедневник характеризовало его не как

самого умного человека. Впрочем, возможно, он просто не рассчитывал, что кто-то

вроде меня будет рыться в его вещах и, более того, найдёт правильный подход. За

датой следовали места, за местами – расходы, за расходами – телефоны… в общем, вереница последовательностей была достаточно длинной, чтобы утомить и надоесть. Но, уже в который раз проделывая эту операцию, я начинал постепенно привыкать, делать

скорее уже автоматически, чем осознанно. Складывать цифры, значения букв, выставлять их друг за другом было несложно, но отнимало приличное количество

времени. По крайней мере тогда, когда ты вынужден следить за каждой секундой, ценить каждую щепотку времени и с ужасом ждать, когда же дом наполнится звуками, когда остатки семьи начнут просыпаться. Наконец, введя пароль, я со вздохом

расслабился в кресле: экран загрузки бодро поприветствовал меня. «Хоть где-то мне

рады, – мрачно посмеялся я, сразу загружая браузер. А пока компьютер обрабатывал

запрос, я подключил к нему собственную электронную книгу. Железяка натужно и

возмущённо пикнула, явно не привыкшая к тому, что её со сна так безжалостно мучают.

– Давай же, давай. Не хватало ещё ему с яростным писком начать перезагружаться!

Если только мать это услышит, я не успею сбежать и замести за собой следы до того, как она явится проверять, кто измывается над компьютером».

Вскоре я уже беспрепятственно шерстил просторы интернета, изо всех сил сдерживая

порыв забраться в «историю браузера» и продемонстрировать чистоту собственного отца

его наивной жене. Но, предполагая, что меня скорее стошнит, чем я буду морально

удовлетворён, я не делал глупостей и лишь изредка подчищал за собой историю, старательно не смотря ниже собственных адресов. Как оказалось, найти в куче

рекламы, спама, вылезающих баннеров что-то, более-менее подходящее мне, было

совершенно непросто. Представляя, какое количество вирусов ползает сейчас по этому

самому компьютеру, я даже боялся за собственную «читалку», однако злость пересилила

страх. Вскоре несколько учебников французского лениво переползли на мою электронку, и я поспешил выдернуть провод, не обращая внимания на возмущённое пиликанье

компьютера. «Небезопасное отключение, ага, как же, – бормотал про себя я, вычищая

историю и загрузки, а затем отключил компьютер. – Как будто подключение к этой

груде железа может быть полезным». Впрочем, мой негатив вернулся ко мне через пару

секунд: вставая из-за стола, я зацепился ногой за один из проводов и полетел на

пол. Главное было не заорать в голос от боли и обиды, полежать пару мгновений, прислушиваясь к звукам в доме. Когда через несколько минут не раздалось быстрых

лёгких шагов, я со спокойным вздохом поднялся на ноги и мстительно пнул системник, а затем покинул кабинет, осторожно закрыв за собой двери, повернув ключ до щелчка и

вытащив его.

Вражда с электроникой у меня была почти что врождённой. Она меня не слушалась, фактически «горела» под руками, а я её просто недолюбливал, хотя причин для того и

не было. Удобные вещи, да и только. Правда, капризные и требовательные настолько, что проще было завести себе голубя для обмена письмами. Вернувшись в комнату и

обнаружив, что брат до сих пор спит, я немного успокоился и выдохнул. На кистях всё

ещё багровели синяки от пальцев отца, о спине я и вовсе старался не думать, пока

переодевался и расчёсывал собственные волосы. Спадающие ниже плеч, светлые, как и у

матери с братом, они часто становились причиной скандалов в школе. И хотя за

обучение отдавались бешеные деньги, но почему-то все считали своим долгом напомнить

мне о том, что молодому человеку не подобает носить длинные волосы. Когда же

жилетка скользнула поверх рубашки, согревая болящее тело, оставалось только

отправиться на кухню, надеясь, что отец не вернётся пораньше.

Я никогда не вдавался в подробности его работы (ещё чего не хватало!), но он вроде

бы владел своим небольшим бизнесом, по совместительству – фетишем. Оружие.

Огнестрельное, холодное, всех видов и возрастов, устаревшее и едва только вышедшее

с конвейера. Поэтому некоторые комнаты в доме имели даже устрашающий вид: на

стойках красовались мечи и кинжалы, под стеклом в витринах лежали револьверы и

пистолеты, рядом с ними в ровных шеренгах блестели патроны. Иногда мне казалось, что отец ждёт, что к нему завалится кто-то, к кому всё это придётся применить.

Порой хотелось, чтобы тогда его преследовали промахи и осечки, но человека

проклянёшь – сам в две ямы попадёшь. А потому все свои грубые помыслы я оставлял

при себе, не давая им толком сформироваться.

Стараясь не скрежетать зубами и не трястись от бессильной злости, я вяло возился на

кухне. Таковы уж были правила – встал первым, так изволь приготовить завтрак. И

если уж не всем, то хотя бы себе, чтобы остальных не задерживать и не мучить. Я

предпочитал не нарываться на лишние скандалы, а потому без препирательств готовил

всем. Достав из морозилки рыбу и положив её в раковину под воду размораживаться, я

начал возиться с рисом. Это всё успокаивало и приносило каплю желанного

умиротворения, вводило в какой-то транс: тщательно промыть под ледяной водой рис, выкинуть шелуху, ещё раз промыть и долго, монотонно помешивать его в кастрюле, пока

он отваривается. Меньше всего в процедуре приготовления мне нравилось создание пюре

из авокадо и прочей дряни для начинки, но раз уж это было частью «обряда», то

ничего не поделаешь. Пусть я сам предпочитал по-быстрому съесть яичницу или

бутерброд, но позже всех я просыпался редко. Когда же с приготовлениями онигири и

рыбы было покончено, я выдохнул с облегчением и, украв немного еды себе на тарелку, убрёл в комнату. Раз мать сказала, что сегодня нужно куда-то ехать, то она придёт

как можно раньше с надеждой распихать меня и вытащить из скорлупы. А тут брат так

невовремя. Поглядев на сладко спящего Сэто, я мог только с завистью вздохнуть и

приняться за завтрак, пожелав самому себе приятного аппетита – хорошо ему спать и в

ус не дуть.

❃ ❃ ❃

На дорогах, как и обычно, были пробки, и путешествие за школьной формой младшего

брата затягивалось, превращаясь в самый настоящий ад. Сэто ныл и хныкал на соседнем

сидении, изводясь, изводя меня и всячески дразня людей в соседних машинах. Благо, японцы – отходчивый и приличный народ, привыкший закрывать глаза на глупости детей.

А я был готов взорваться от бешенства. Спасал только хорошо поставленный женский

голос в наушниках, на французском языке вещавший упражнение на произношение. Я

беззвучно шевелил губами, повторяя за ней и силясь отвлечься от головной боли, возникшей из-за очередной глупой болтовни младшего.

– Арти, ну поиграй со мной! – наконец взвыл мне в самое ухо мальчишка, выдернув

наушник и принявшись мотать туда-сюда за плечи. – Мне скучно!

Терпение моё кончилось в тот момент, когда он слишком сильно пихнул меня в плечо и

голова моя встретилась со стеклом.

– Мам, заткни его! – крикнул я, потирая шишку и пытаясь вернуться к упражнению, но

куда там: только добившись от меня хоть одного звука, Сэто радостно запрыгал на

месте и, схватив меня за руку, принялся без умолку трещать о том, как отлично мы

проведём время в городе. Возле желудка точно гремучая змея свернулась, по крайней

мере, дрожь была очень характерной и напоминала именно её. Последние силы ушли на

то, чтобы не развернуться и не дать брату по челюсти, хотя так хотелось. В конце

концов, он недавно жаловался, что у него шатается молочный зуб.

– Сибуя? Мам, ты серьёзно? – я вздохнул, вылезая из машины и поправляя небольшую

сумку на плече. Сэто хвостиком последовал за мной, крепко уцепившись за локоть, что

уже беспощадно болел. – Здесь же толком ничего не найти. И народа – тьма.

– Не ной, – отрезала женщина, протягивая мне руку. – Идём. Сейчас быстро возьмём

форму, заскочим за продуктами – и домой.

Отвернувшись от руки матери, я всунул в её пальцы кисть брата и мрачно зашагал

вперёд, стараясь увернуться от всех прохожих, что сновали здесь вплотную друг к

другу. Точно огромный муравейник, Токио с утра пораньше уже гудел и жил полной

жизнью, не уставая поражать яркостью собственных красок и, конечно же, выдержкой.

Откуда здесь бралось столько людей и как они тут помещались, я не желал знать, хотя

риторическими вопросами задаваться не переставал. «Конечно, – бурчал я, уворачиваясь от очередного спешащего куда-то человека. – Быстро. Как же!». По всем

правилам в выходные в это время все должны отсыпаться, но надежды мои не

оправдались сразу после выхода из дома. Машины сновали по улицам, тарахтя и воняя

бензином, люди переговаривались и создавали такую какофонию, что складывалось

впечатление, будто попал в огромный улей. Возможно, именно так всё и было. Но идти

в такое время с таким потоком в какой-либо магазин в районе Сибуя – сумасшествие.