Текст книги "Орёл, несущий копьё (СИ)"

Автор книги: Lutea

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Георг,

Как понимаю, я должен поздравить тебя, ведь ты получил, как хотел, миссию и можешь принять участие в деятельности Семёрки. Не буду врать, что мне нравится затея Адлера (твоё участие), – я вообще промолчу. Попрошу только, чтобы ты был осторожен.

В Вене всё удалось более чем хорошо. Гринготтс, как я всегда и считал, далеко не так надёжен, как о нём говорят, и теперь у меня есть тому доказательства: ключ от чужого сейфа, несколько трофеев и воспоминания, которые, если захочешь, я покажу в Омуте памяти, когда вернёмся домой. На ближайшие дни я останусь в Вене – мы продолжаем переводить «Воззвание ко Тьме» (книга стала лучшим из трофеев).

Есть ещё одна причина для задержки. Помнится, я рассказывал тебе об Эльзе Лихтенберг и о том, что всерьёз рассматриваю вариант помолвки с ней. Теперь шанс, что это в самом деле произойдёт, возрос: она доказала свою полезность, поучаствовав (не зная наверняка об этом, но позже явно догадавшись) в моём проникновении в банк. Она умна, недурна собой и в целом меня устраивает. В награду за помощь она попросила отвести её на открытие сезона в оперу; склонен полагать, что этим вечер не закончится.

Если всё пройдёт успешно с ритуалом и поимкой твари, я рассчитываю вернуться в течение двух недель. После, полагаю, нам обоим следует навестить дом.

Максимилиан

P.S. Удачи.

Буква «М» в подписи всегда выходила у него очень крупная, возвышалась над остальными куда сильнее, чем положено обычной заглавной букве. Это вызвало у Георга короткую улыбку; он потребовал у эльфа перо, чернильницу и пергамент и, по-прежнему не обратив внимания на еду, только сделав пару глотков глинтвейна, быстро написал ответ.

Максимилиан,

Что ж, прими и мои поздравления, тем более что поводов поздравлять тебя явно больше. Рад твоему успеху в Гринготтсе, при встрече с удовольствием послушаю более подробный рассказ.

Я согласен с необходимостью съездить домой; матушка в письмах на это намекает, да и нам есть, что обсудить с отцом. У меня очень нехорошее предчувствие насчёт Болгарии – там слишком много пацифистов и слишком мало после власти Гриндевальда осталось чистокровной знати. Отец писал, что на следующей неделе поедет в Софию на встречу с тамошней аристократией (насколько я знаю, всё устраивает отец Петара), а оттуда – на Буян, чтобы переговорить с Мелеховым.

Насчёт фройляйн Лихтенберг. Тебя не смущает её родство с Адлером? Конечно, в свете большинство считает, что вы с ним чуть ли не лучшие друзья, но уверен ли ты, что хочешь связать нас с ним так крепко? Ты ведь до сих пор не раскрыл мне своих планов, того, насколько большую ставку ты делаешь на Гриндевальда… Только, если не возражаешь, прежде чем ты представишь избранницу родителям, я бы хотел с ней пообщаться. Не сомневаюсь в твоём выборе, просто хочу составить собственное мнение.

Георг

P.S. И вам удачи с Имитатором.

Закончив, он отдал письмо эльфу и приказал как можно скорее передать его Максимилиану. Домовик низко поклонился и исчез, после чего Георг принялся за ужин. Влад по-прежнему был мрачен; сам факт предстоящей акции пугал его, а если бы он знал, где именно и с расчетом на кого он будет проведён… Всё-таки, как такой человек попал в организацию Грина?..

Георг коротко кашлянул, едва не закашлявшись; горло изнутри словно царапнуло чем-то острым.

– Я всё хотел спросить. Могу? – Влад отложил вилку и настороженно кивнул, и Георг продолжил: – Это касается твоей семьи. Я никак не могу понять: твой дед сражался рядом с Геллертом Гриндевальдом, твой отец – самый ярый защитник равноправия магов в современной Европе, а ты состоишь в группе, работающей для Тёмного Лорда, и в данный момент помогаешь сыну главного врага своего отца готовить теракт. Почему так?

Отвернувшись, Влад глухо спросил:

– Зачем тебе это знать?

– Меня всегда интересовало, что может заставить людей предать убеждения их семей, – прямо ответил Георг. – И если тебя это волнует, брату я рассказывать ничего из услышанного не собираюсь.

– Меня не волнует мнение Макса, – в первый раз за последние дни в его голосе появилась твёрдость, почти резкость. – Я с Адлером, потому что многим обязан ему. Я не с отцом, потому что его идеи устарели и могут привести наш мир только к краху. Такой ответ тебя устроит?

Вежливо кивнув, Георг спокойно добавил:

– Я искренне уважаю твоего отца, Влад, и жалею, что он не на нашей баррикаде.

Штайнер вздохнул, как-то погрустнев, поднялся из-за стола и, механически пожелав спокойной ночи, ушёл. Георг не держал его – он узнал, что хотел. На какой-то момент промелькнула мысль, что Влад, видимо, очень несчастен, но жалости она не вызвала.

«Жалеть можно бездомного щенка в январский день, – сказала когда-то давно, лет десять назад, мать, когда Георг спросил, не испытывает ли отец сожалений, разрушая чью-нибудь карьеру или целую жизнь. – Прочее – недопустимо, потому что это проявление слабости. Слабость и колебания, вызываемые сочувствием, ведут к проигрышу, а наша семья не проигрывает».

«А любовь – тоже слабость? – спросил в ответ Георг, задумчиво глядя на неё. – Потому что я люблю вас и отца, люблю брата и не думаю, что ради чего бы то ни было смогу от этого отказаться».

«И не нужно, – мама погладила его по голове, и на её строгом лице промелькнула такая редкая улыбка. – Любовь и уважение друг к другу делают нас сильнее, помогают преодолеть всё».

Уже засыпая, Георг думал вовсе не о том, что предстояло ему сделать завтра; его мысли целиком занимала та девушка, Эльза Лихтенберг, которую Максимилиан вёл в венскую оперу на открытие сезона. «Кажется, скоро наша семья станет больше», – он поймал себя на том, что думает об этом со странным, беспричинным, казалось бы, удовольствием.

Утро было серое, промозглое и туманное – в общем, обычное для этого места. Георг встал в половине девятого, и Влад вместе с ним, однако не совсем понятно, зачем: на место действия он не пошёл бы, даже если бы и не было запрещения на участие от Адлера, а бомба ещё накануне была им в последний раз проверена и защищена дополнительными чарами. И всё равно, когда Георг вышел, Влад был на кухне, присматривая за варящимся в турке кофе, – бледный и вымотанный, с отчётливыми тенями под глазами. «Не спал всю ночь, – понял Георг и слегка прищурился. – Размышлял об акции и теперь станет пытаться отговорить меня?»

– Не знал, что ты сам варишь кофе, – получилось неестественно хрипло: горло болело, и Георг с досадой подумал, что ещё пара дней в этом сыром городе, и простуда с потерей голоса ему обеспечена.

Влад на это только пожал плечами и, наполнив чашки, протянул одну Георгу.

– Надеюсь, нет никаких добавок? – ему почему-то представилось, как зельевар подмешивает в напиток снотворное, чтобы не допустить юношу с бомбой на вокзал. «Неужели поднялась температура? – Георг немного нахмурился. – В здоровую голову такая мысль применительно к Владу бы не пришла…»

– Ни сахара, ни сливок, лишь немного перечного зелья от простуды, – Штайнер указал на флакон, стоявший на разделочном столе; значит, обратил внимание на состояние напарника. – Британские зельевары выяснили, что оно хорошо сочетается с кофе, эффект приходит быстрее, – он сделал глоток, помолчал немного, словно бы собираясь с мыслями; Георг уже приготовился к длинной тираде о нравственности и грехах, но вместо этого Влад сказал: – Насчёт той твоей просьбы пару недель назад… У меня сейчас будет свободное время, и я могу научить тебя варить некоторые снадобья, если ты ещё хочешь.

– Да, разумеется. Спасибо, – от кофе сделалось теплее, и боль в горле стала слабеть.

– Мы уедем сегодня?

– Завтра с утра, как я договорился с хозяйкой. Не хочу срываться через несколько часов после взрыва, это вызовет подозрения.

– Конечно…

Они позавтракали в молчании и распрощались очень коротко; Влад мялся, но выдавить из себя пожелание удачи так и не смог, просто кивнул и запер дверь, когда Георг вышел из квартиры с кейсом в руке, крепко сжимая утолщённую ручку.

Он добрался до вокзала пешком, ловко лавируя в утренней толпе первого сентября, стараясь никого не задеть, – знал, что механизм надёжен и не даст осечки, но всё же иррациональное и алогичное подсознание требовало защищать бомбу от чужих прикосновений. Георг не слишком спешил, но всё равно пришёл на вокзал Кингс-Кросс почти за час до условного времени – он любил приходить заранее. Сделал по зданию круг, ещё раз всё осмотрев и убедившись, что магловская охрана дремлет, после чего встал у разделителя, противоположного тому, за которым скрывалась магическая платформа, – обычный пассажир, ждущий свой поезд.

Теперь оставалось только ждать – и читать.

Как Адлер любил Баха, в его музыке в любую пору находя успокоение для души, так Георг любил Шиллера, и томик с его стихами всегда был у него с собой. И вот сейчас, стоя среди толпы, ожидая условного часа, минуты свершенья, он в который раз перечитывал их – эти строки.

Ещё я вижу, как она стояла,

Прекрасней всех, в кругу прекрасных дам;

Как солнце, красота её блистала, —

Я подойти не смел к её стопам.

Сладчайшая тоска мне грудь стесняла,

Когда я зрел весь блеск, разлитый там;

И вдруг, как бы на крыльях вознесённый,

По струнам я ударил, потрясённый.

Напрасно я пытаюсь вспомнить снова,

О чём в тот миг на лютне я вещал.

В себе орган я обнаружил новый,

Что мой порыв святой отображал:

То дух мой был, порвавший вдруг оковы,

В которых годы рок его держал, —

Дух, из глубин которого восстали

Те звуки, что божественно в нём спали.

Когда же струн давно умолкло пенье

И прежний строй души я ощутил, —

Я в ангельских чертах её боренье

Стыдливости и страсти различил;

И, сладких слов услышав обращенье,

Я в небеса, казалось, воспарил…*

Мимо кто-то пронёсся стремглав, и Георг невольно отвлёкся. Молодой человек с букетом ромашек подбежал к вагону только что прибывшего поезда, с подножки которого в этот самый момент спрыгнула девушка с низкими хвостиками и ярким рюкзаком за спиной. Парень подхватил её на руки и закружил, а она смеялась, обнимая его, а когда вновь оказалась на земле, с чувством поцеловала и скрыла пылающее лицо в ромашках.

Георг следил за ними, чуть склонив набок голову, – он пытался представить себе бегущего так брата с букетом полевых цветов. Не получалось, как был он ни старался. Максимилиан никак не виделся ему на перроне, но легко – в центре роскошного бального зала, дарящим розу красивой девушке в дорогом платье – его невесте. Георг почему-то знал, что так всё и будет, чувствовал раньше, уверился после последнего письма. Вот только была ли Эльза Лихтенберг той девушкой, которая сможет заставить «дух прорвать оковы»? Он надеялся на это, но опасался, что нет – у брата слишком прочная броня, выкованная в лучшей кузне если не всей Европы, то Швейцарии уж точно – мастерской Винтерхальтеров.

На часах было десять семнадцать.

…Доблесть немца и величье —

Не в неправде ратных дел.

Битвы против заблуждений,

Чванных, злобных обольщений,

Мир духовных достижений —

Вот достойный нас удел!..

Можно ли назвать достойным то, что они делали? Однозначно, это была битва против заблуждений, причём трудная и потенциально кровавая, но было ли это духовным достижением – указание грязнокровкам на их место в иерархии мира? Отец так считал, был уверен и брат, а Георг… нет, не сомневался и он. Сомневался Влад, и его настроением Георг невольно заразился. Но это пройдёт, скоро пройдёт…

…Тем из нас позор навеки,

Кто не ценит Человека —

Званье выше всех корон,

Кто чужим кумирам служит,

Кто с казной британца дружит,

Галла мишурой пленён…

Тёмный Лорд – действительно великий чародей. Он не только сам силён, он собрал вокруг себя армию, равной которой не было давно, с самого падения Гриндевальда. Он был жёсток и жесток, непоколебим, готов на всё ради своей цели… И всё-таки в следовании Семёрки за ним что-то было неуловимо не так, как и во всём этом треклятом Лондоне. В чём же проблема? В его методах? Нет, после школы отца Георга мало что могло удивить и смутить. В том, что он британец? Нет… возможно. «Неужели мне так важно следовать за «своим»? – удивился Георг, он сам от себя этого не ожидал. – Поэтому я с большей охотой подчинился приказу, зная, что он – полностью инициатива Адлера, а не передан ему Тёмным Лордом?..»

…Все народы на земле

В некий день венчает слава,

Путь в бессмертье величавый

Светит каждому во мгле.

Нашей славы час пробьёт —

Немца день ещё придёт!*

Их день придёт, это не подлежит сомнению. Через несколько лет Максимилиан полностью вольётся в политику и расправится со всеми, кто поднимет голос против него или семьи – быстро, решительно, безапелляционно. Он превзойдёт отца во всех отношениях, потому что отец всегда сражается по большому счёту один, а за Максимилианом будет стоять Георг, всегда готовый дать дельный совет, будет стоять, если всё получится, Адлер – его личный воитель и революционер; этот не пойдёт в политику напрямую, но поддержать выгодную партию разящим взмахом палочки всегда будет готов, такая уж порода.

Остальная Семёрка тоже, естественно, не останется в стороне. Отец и герр Джукич в работе близки, будут близки и Максимилиан с Деяном, сохранят и укрепят отцовский союз. Петар будет ворчать, как обычно, но поможет поднять Болгарию – у него какой-то свой интерес, который Георг не выяснил пока. Влад станет отводить взгляд и тихо проповедовать мораль, но не отвернётся от них – он считает себя слишком обязанным Адлеру, и это хорошо для их дела. Аларикус, конечно, навсегда похоронит себя в лаборатории – но кому не нужен некромант под рукой? Пусть он тоже наследник рода, уходящего корнями во времена первых крестовых походов, единственный сын у отца; его талант, как некроманта, куда важнее рода и имени.

Где приют для мира уготован?

Где найдёт свободу человек?

Старый век грозой ознаменован,

И в крови родился новый век…*

Новый век родится в крови. В крови, которая прольётся сегодня.

Руки вспотели и чуть подрагивали – от чего? От трепета? От предвкушения? Точно не от страха…

На часах было десять пятьдесят одна.

Вокруг теперь сновали не только маглы, но и волшебники – их легко было выделить в толпе по несуразной одежде, тележкам с чемоданами, отмеченными гербом Хогвартса, и клетками с котами, совами, по тому, как они «незаметно» проникают на свою зачарованную платформу. Не закатить глаза было невозможно – и как только Министерство, болеющее за соблюдение Статута секретности, согласовало этот безумный проект? Вот вариант прибытия учеников в Дурмстранг через Буян на корабле был хорош – долог, конечно, но зато не ставил под угрозу раскрытие всего магического мира из-за школьников и их родителей, бегущих в стенку! Безумный, безумный город, безумная страна…

Георг убрал сборник стихов обратно в карман. Больше волшебников в округе не наблюдалось.

Часы тикали, показывали ровно одиннадцать. Затем с платформы 9 и 3/4 вышла первая пара.

Он аккуратно поставил кейс на землю и снял магический зажим. На несколько секунд замер; показалась ещё группа волшебников, громко смеющиеся люди в глупой одежде. Георг разжал руку и отпустил скобу. Спокойно и размеренно направился прочь.

«У тебя будет две с половиной, максимум три минуты», – сказал прошлым вечером Влад.

«Три минуты – это много, чтобы уйти, – думал Георг, удаляясь от разделителя. – Но очень мало, если именно столько тебе осталось жить».

В мыслях он досчитал до ста шестидесяти шести, когда грянул взрыв. Он был уже далеко, более того, укрылся за колонной, поэтому взрывная волна даже не коснулась его; раздался грохот, полыхнуло ярко, а затем воздух огласили вопли, крики и стоны.

Георг выглянул из-за колонны и тут же чуть не был сбит с ног плотным мужчиной в форме смотрителя, бегущим в сторону эпицентра. Следом бежали и другие работники, и полицейские, и ещё какие-то люди, и Георг двинулся с ними, а в ушах звенел надрывный вопль.

– Мэм, мэм, пожалуйста, отойдите! – кричал смотритель вопившей женщине, слишком чистой, явно только что вышедшей с платформы.

– Нет! – надрывалась она. – НЕТ! Там мой муж! Эдди!..

– Мэм, назад, прошу вас!..

Толпа, волнуясь, вынесла Георга вперёд, и он смог разглядеть сцену действа. Площадка перед разделителем изменилась – она была вся покрыта выбоинами, копотью от взрыва… кусками плоти и кровью. Кто-то из прибежавших маглов пытался оказать первую помощь, как умел, в толпе испуганно вскрикивали и призывали срочно звонить куда-то.

Мужчина с оторванной левой рукой слабо потянулся к волшебной палочке, торчавшей из кармана, но достал лишь обломок и обречённо застонал. Рядом с ним упала на колени, дрожа, женщина, пачкая в крови светлое платье, и стала творить заклинания над раненным, действуя совершенно механически, даже не думая о том, что колдует на глазах у маглов.

Неподалёку от них по земле катался, вереща голосом абсолютно нечеловеческим, человек, половина тела которого попросту сгорела – видимо, он находится рядом с бомбой в момент взрыва; теперь он мучился, но всё не умирал от болевого шока – крепкий, почти наверняка маг.

Рядом лежали тела, изрешечённые дробью до полной неузнаваемости.

Вокруг были кровь, обгоревшая плоть и стоны. Ничего больше.

«Они – маглы и грязнокровки, – напомнил себе Георг. – Из их крови родится наше величие».

Он выступил вперёд, вошёл в хаос, перешагнув через обугленный кусок чего-то, возможно, ноги. Среди паники никто не смотрел на него, проходящего насквозь этот ад, никто не увидел, как он легко махнул палочкой, частично скрытой рукавом плаща.

Далеко не сразу люди заметили, что поползшие по земле ручейки крови, сливаясь во всё более крупные потоки, начертили огромную, во всю ширину платформы семиконечную звезду, вписанную в такой же кровавый круг.

Комментарий к Арка 2. Глава 5. Кингс-Кросс

[1] Фридрих Шиллер – «Встреча» (отрывок).

[2] Фридрих Шиллер – «Немецкое величие» (отрывки).

[3] Фридрих Шиллер – «Начало нового века» (отрывок).

========== Арка 2. Глава 6. Инициатива и её последствия ==========

Тьма пришла с запада и в считанные минуты накрыла побережье. Ветер с воем носил песок, а тёмные волны пенились, бросались на берег со свирепой агрессией, как бросаются солдаты во время битвы на врага. За что они ненавидели землю? Адлер не знал… но интересно всё-таки было, совсем чуть-чуть.

Дождь барабанил в стекло с огромной настойчивостью, явно требовал открыть створку и высунуть голову, посмотреть, чего же он хочет – может, и правда что-то интересное творится на улице? Но Адлер не поддался уговорам дождя; в детстве он часто сдавался и отворял окна своей комнаты, даже садился на подоконник, свесив ноги, мог глядеть на грозу очень долго… пока в комнату не заходил кто-то: домовик, или старая служанка Магда, или чёртов гувернёр Пауль – и тогда его вели к матери, разбираться. Мать сквозь зубы ругала, предрекала ему страшную болезнь, если мальчик продолжит и дальше мокнуть и болтать ногами на холодном ветру. Один раз Адлер и в самом деле простыл, но несильно, и это вовсе не отбило у него интереса, ради удовлетворения которого он и высовывался за окно во время грозы.

Тогда Адлеру очень, ну просто очень хотелось знать ответ на один жизненно важный для него на тот момент вопрос…

– Как и зачем происходит гроза? – так и не найдя ответ самостоятельно, спросил он, пересилив себя, у родителей. – Откуда берутся дождь, гром и молнии?

Это были, кажется, пасхальные каникулы на первом году его обучения в младшей школе Дурмстранга; ему тогда было уже целых семь, и задавать такие вопросы вправду приходилось, поборов гордость. Но знать ответ было нужно; с самого детства его почему-то пичкали историей магии, языками, правилами этикета, но вот рассказать о грозе и творящейся во время неё вакханалии учителя почему-то не додумались.

Мать, отложив вышивание, посмотрела на него довольно-таки мрачно; видимо, она ещё злилась из-за выходки, которую Адлер устроил в первый же час своего пребывания дома.

– Это германский бог Донар* так гневается на непослушных детей. Если выйдешь в грозу на улицу, он тебя накажет плёткой из молний.

– Но Донар же любит людей, он их защитник! – возразил Адлер, приподняв брови; он верил старой служанке, рассказывавшей ему перед сном древние мифы и легенды, куда больше, чем этой усталой и сердитой женщине. – С чего бы ему меня наказывать?

– Хлопот от тебя, что от Локи, – хмыкнула мать и вновь взяла пяльца. Он поймал её, Адлер это чувствовал, поэтому не отступал:

– Нет, не уходите от темы! Есть факт, который…

– Негодный чертёнок! – из своего кресла, где развалился со стаканом огневиски, не то рявкнул, не то хрипло каркнул отец. – Как с матерью разговариваешь, паршивец? Давно наказан не был?

Обида обожгла изнутри, щёки вспыхнули, и Адлер в сердцах топнул ногой – он ведь был настроен на дискуссию, а отец как всегда всё испортил!

– Вечно у вас один аргумент во всех спорах со мной! Это потому, что других не знаете?..

В тот раз его наказали так, как никогда прежде. Целых три дня он пролежал в постели, пока на спине и пониже заживали раны, оставленные розгами. Старую служанку больше не допускали к нему, не допускали вообще никого, и мальчик умирал от скуки, строя планы мести и в то же время жалея, что все книги по приказу родителей из его комнаты унесли – даже маленькую брошюрку, рекламировавшую какой-то салон мётел, где текста от силы было строчек пять.

Но жалеть можно только щенков в январский день, как любил говорить его друг Макс (в его попытках казаться взрослее, произнося это, было что-то настолько уморительное, что Адлер никогда не мог сдержать искренний смех, на что Макс вечно обижался и гонялся за ним по школьному двору), поэтому больше Адлер думал, и фантазировал, и представлял… Под руку как-то попал альбом для рисования и карандаши, и вскоре уже он водил красным по листу. Но не рисовал, это у него никогда не получалось – писал, лёжа на животе, от старания высунув кончик языка, крупными и не особенно красивыми буквами.

Так его и застала мать, когда зашла вечером с лекарствами и намерением сухо поинтересоваться о его самочувствии. Увидев сына с альбомом, Оделия замерла.

– Ты рисуешь? – она была удивлена.

– Нет, – только и сказал Адлер, не обернувшись. Он был занят, очень занят. Ох, навряд ли бы вообще что-то смогло всерьёз отвлечь его внимание!

– Так ты посадишь глаза, – прохладно сообщила мать, подходя к кровати и ставя на столик около неё поднос, затем повернулась и посмотрела, что же всё-таки он делает. – Ты пишешь?

Адлер даже не кивнул, ведь он был занят, очень занят: карандаш в очередной раз затупился, и пришлось его точить. Мать воспользовалась этим, чтобы взять альбом.

– Ещё не закончил! – возмутился Адлер и протянул руку, чтобы забрать альбом обратно, но ему не хватило роста. Тогда мальчик приподнялся на локте, продолжая тянуть правую руку – спину опалила боль, и он едва не заскулил, как побитая собака, в последний момент сдержавшись и рухнув лицом в матрас, вцепившись зубами в простыню.

Оделия обратила на это внимание. Она положила альбом, взяла что-то с подноса и присела на край кровати.

– Ты сам написал это? – спросила она, принявшись аккуратно обрабатывать чем-то холодным – целебной мазью – ранки.

– А разве вы видите в комнате кого-то ещё? – огрызнулся мальчик, с досадой глядя в стенку.

– Я имела в виду не это, – странно, но в голосе матери не было обычной строгости. – Ты сам это придумал или написал по памяти что-то из того, что рассказывала тебе Магда?

– Какой смысл в переписывании? – проворчал Адлер, но осторожно – тон матери был новый, необычный, и очень хотелось понять, чем вызвана перемена. – Прошло время, когда только переписыванием можно было сохранить книги.

– Значит, придумал сам, – заключила Оделия отстранённо-задумчиво.

Он хотел сказать, что это ужасно логичный вывод, но что-то остановило его – интуиция, наверное. Так что Адлер прикусил язык и ждал, но молчала и мать; закончив мазать его спину, она поднялась, наколдовала дополнительных свечей.

– В десять я погашу свет, и после этого не пиши, – наказала Оделия. – Когда закончишь, я бы хотела почитать твой рассказ.

– Я подумаю об этом, – ответил Адлер, копируя интонацию своего друга Макса – тот так отлично умел напустить на себя важный вид!

В другой день его бы за такое непременно пожурили, если бы услышал отец – отчитал, но в тот вечер мать просто молча кивнула и ушла, оставив поднос с колбасками, хлебом и не стынущим бульоном в большой чашке.

Рассказ он закончил на следующий день, ближе к обеду, как следует его перечитал, и когда эльф-домовик принёс покушать, приказал ему передать альбом хозяйке. Адлер отдавал его без сожаления и, как только домовик с поклоном исчез, охотно принялся за еду; дело было сделано, а, по правде сказать, дальнейшая судьба альбома и рассказа в нём мальчика не заботила. Чуть-чуть интересовал эффект, который история произведёт, этого нельзя отрицать.

Мать появилась минут двадцать спустя, когда Адлер, сытый и довольный, устроил голову на подушке и решал, сдаваться ли в плен сну. Как и накануне вечером, мать казалась странной: смотрела не как всегда, казалась, – какое уместно здесь слово? – теплее…

Чувствуя, что сейчас произойдёт что-то, Адлер сел (после обработки мазью стало полегче, и он уже мог не теряя достоинства принимать такое положение). Придвинув ближе к кровати стул, мать опустилась на него, устроила на коленях закрытый альбом и положила на него сцепленные в замок руки.

– Я прочитала твой рассказ.

– Да? – только и выдавил Адлер; сердце почему-то забилось чаще – тогда мальчик ещё не знал, а если и знал, не признавался себе, что ожидание оценки твоей работы, не школьной, а именно творческой, очень волнительно.

– Он неплохой, – произнесла мать; её брови дрогнули, и она добавила: – Но нехороший – он жестокий.

– Разве? – Адлер удивился, перед глазами пронеслись все те семь страниц, исписанные крупными некрасивыми буквами. – А по-моему, он жизненный, такое вполне могло случиться…

– Твоего героя отец отвёл в лес и привязал к дереву в священной роще как жертву богам, чтобы те даровали их племени победу в грядущей битве.

– Не в наше время, конечно, но в давние века…

Мать приложила палец к губам, прося его помолчать. Этот жест был таким необычным, таким человечным, что Адлер невольно закрыл рот, ожидая.

– Бог Донар появился в роще, но вместо того, чтобы забрать мальчика, освободил его, – она прищурилась чуть пытливо. – Этим ты пытался доказать, что я была неправа?

– Я не… – Адлер замялся, растерявшись. – Я не знаю, ничего не хотел специально показать. Слова и действия просто приходили, вот и всё, – а потом вдруг подумал: неужели рассказ и вправду родился из его желания отомстить за сорванную дискуссию и потребности доказать собственную правоту?

– Очень хорошо, что это не относится к нашей ситуации, – сказала мать, и её взгляд стал ещё пытливей. – Потому что то, что мальчик убивает отца, мне совсем не нравится.

– Но это была необходимая жертва! – горячо возразил Адлер. – Вы же видели, благодаря тому, что жертву всё-таки принесли, их племя победило!

Оделия промолчала, продолжая внимательно на него смотреть. Затем коротко вздохнула и, опустив голову, открыла альбом.

– Есть ещё кое-то, о чём я хотела спросить, – сказала она, пролистав страницы. – В твоей истории Донар дарит освобождённому мальчику орла, способного думать и разговаривать, и магическое копьё, – мать вновь подняла взгляд. – Почему копьё, а не палочку?

– Это же древнегерманский бог, – ответил Адлер с небольшим раздражением – на его взгляд, это было очевидно. – Конечно же он дарит оружие, достойное германского воина!.. – он задумался. – Но, наверное, из волшебного копья можно сделать волшебную палочку, да?

– Мне кажется, всё зависит от твоей фантазии, – заметила Оделия с тенью улыбки.

Адлер рассеянно кивнул, продолжая глядеть за окно; мысли его уже занимали приключения, которые могли случиться с мальчиком после того, как он обрёл спутника-орла и могучее копьё…

– Я перепишу рассказ чернилами, если не возражаешь, – после паузы сказала мать.

Адлер безразлично пожал плечами.

– Как хотите. И вообще, я его вам дарю.

– Он тебе не нужен?

– Этот вариант – нет, – Адлер легко постучал пальцем по виску. – А чистовик хранится вот здесь.

– Спасибо, – мать встала, прижимая к груди альбом, а затем вдруг наклонилась и, положив руку ему на затылок, поцеловала сына в макушку. – Продолжай писать, у тебя получается… – она неловко, скованно улыбнулась (и всё же это была улыбка, однозначно была!), но тут же добавила: – И не перечь больше отцу, я тебя прошу…

Адлер честно исполнил лишь половину её просьбы – не прекращал писать с того дня, чёркал в день хоть по строчке. А вот с отцом из года в год всё делалось только хуже: мальчику становилось сложнее сдерживать нрав, когда отец пытался на него давить. Мать из-за этого всё больше мрачнела, и через какое-то время рассказы о приключениях храброго юноши Викхарда и его верного друга, говорящего орла Бадвина, которые Адлер неизменно ей присылал, если заканчивал в школе, а не во время приездов домой, уже не могли вызвать её улыбку. Адлер их бросил, ушёл в наполовину основанные на реальных событиях истории о прошлом Дурмстранга и их с Максом предприятиях по разгадыванию тайн замка. Но эти рассказы читал только приятель, неизменно хмурился и заявлял, что вовсе он не говорит чопорно и не пытается выглядеть важным.

– Я и есть важный, – сказал как-то раз Макс своим самым взрослым тоном. – Я же Винтерхальтер.

– А я тогда – своевольный! – засмеялся Адлер в ответ. – Я же Гриндевальд!..

Адлер прикрыл глаза ладонью и негромко засмеялся – звук полностью потонул в рёве грозы за окном. Какие они тогда были мальчишки – что он, что Макс! Маленькие вундеркинды, любопытные сверх меры и вечно лезущие в неприятности… Отчасти, такими они и остались, только вот совместного веселья больше не было, как и той удивлявшей всех дружбы. Какая-то его часть даже немного жалела об этом.

Сложно теперь было сказать, кто первым стал закрываться, но Адлер полностью был уверен, что одной из причин – если не основной – всего случившегося дальше стала одна его находка во время летних каникул после пары лет в средней школе. Нашёл он старый дневник – совершенно случайно, за одной из картин в своей любимой малой гостиной, на которой изображён был вид на деревню, залитую ярким летним солнцем; это была Годрикова Впадина – деревня в Британии, где жила дальняя родственница их семьи, Батильда Бэгшот, знаменитый на весь мир историк магии. Тайник был почти небрежен, казалось бы, на виду, но почему-то никто из обитателей дома за все эти годы так его и не обнаружил. Может, книжица ждала его, Адлера? Он не знал наверняка, но хотел верить в это, а не в банальную невнимательность родственников.