Текст книги "Девять ночей (СИ)"

Автор книги: love and good

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Много чего видит мой зоркий глаз, отец мой, много чего слышит мой чуткий слух. Коль не спешишь ты и коль согласишься остаться подольше и выслушать мой рассказ, то я поведаю тебе эти сокровенные тайны девяти миров…

========== Вопрос 1 ==========

Комментарий к Вопрос 1

«Боги, которые так или иначе умирали, расскажите о своей смерти»

Для него это не становится неожиданностью. Хеймдалль, зоркий страж богов, первым узнаёт о начале конца. Гьяллархорн разрывает тяжёлую гнетущую тишину предзнаменования, символизируя собой начало конца.

Он идёт во главе эйнхериев, один из первых, рядом со своими братьями и отцом. Под их тяжёлой поступью трясутся горы, осыпаясь крошкой, и разверзается земля. Они выходят на бой и останавливаются напротив своего врага – ратного войска, во главе которого стоят сыны Муспельхейма. Жар и огонь расходятся от них, и плавится от них металл, и реки лавы текут в трещинах земли. Пламя пожирает деревья, и всё вокруг – огненное буйство, жар, от которого пот стекает ручьями, а доспехи обжигают кожу. Всё вокруг оранжево-красное и чёрное, и Гибель Богов подобна лесному пожару.

Хеймдалль трубит в рог – на сей раз обычный, боевой – и призывает воинов к строю. Сейчас решится их судьба, судьба их всех, и каждый здесь найдёт своего противника.

Локи стоит напротив него. Он щурит глаза и растягивает уродливые, покрытые шрамами губы в жутком ядовитом оскале.

– Ты пробудил богов слишком поздно, Хеймдалль, – его голос сочится ядом ещё более опасным, чем тот, что стекал ему на голову из пасти змеи, подвешенной Скади. – Я мечтал об этом дне, Хеймдалль. Лишь мысль о нём спасала меня от безумия тогда, когда во тьме я был прикован к камню кишками собственного сына.

Они бросаются в бой одновременно. Так же, как и тогда, когда сражались за ожерелье Фрейи Брисингамен. Тогда Хеймдалль победил, но сейчас он знает, что это не произойдёт.

Они лежат рядом, смертельно раненные и умирающие. Жизнь медленно угасает в глазах их обоих, но прежде чем это случится, Хеймдалль видит. Видит как и всегда намного дальше других.

Он видит, как Видар разрывает пасть Фенрира, мстя за их отца. Видит, как рядом с ним встаёт Вали, и братья-мстители занимают место Одина так же, как Магни и Моди занимают место Тора.

Он видит, как в тени ветвей священного ясеня, что не сможет коснуться неистовое пламя Сурта, укрылись двое людей. Лив и Ливтрасир, те, кто дадут человечеству жизнь так же, как когда-то Аск и Эмблу, – он, отец всех людей, заводит их туда, спасая от гибели. Даруя надежду на возрождение, выполняя своё главное предназначение.

Хеймдалль слабо улыбается в последний раз. Он знает, что за смертью следует жизнь. Вечный цикл, что никогда не прервётся. А потому он умирает с чистым сердцем и спокойной душой.

Он выполнил свой долг.

========== Вопрос 2 ==========

Комментарий к Вопрос 2

«Как же так вышло, что у тебя целых 9 матерей? Они все тебе родные? Если да, то как ты появился на свет в таком случае?»

На самом деле, Хеймдалль не знает, кто его мать. Знает лишь то, что отцом ему приходится Один – многомудрый, он никогда не отвечает ещё совсем молодому стражу на его серьёзный вопрос.

«Кто же всё-таки моя мать?»

Девять прекрасных дочерей Эгира заботятся и играют с золотым младенцем в подводных палатах своего отца. Каждая из них – его мать, лелеющая и поющая колыбельные. Укачивающая на своих нежных и обманчиво хрупких руках – все они в равной степени берут на себя ответственность, и каждая из девяти нараспев отвечает на вопрос своего сурового отца.

«Я мать этого прекрасного младенца»

Эгир, в итоге, смиряется, пока его дочери хитро переглядываются друг с другом. Они хранят тайны верно и нерушимо, и каждая унесёт знание с собой в могилу, когда придёт время.

А золотой ребёнок растёт в окружении девяти матерей. Все они – его настоящие родительницы, по крайней мере, Хеймдалль не может думать иначе, ведь каждая из них приходится ему матерью с первых мгновений жизни чудно́го дитяти.

Руки каждой из них – родные руки.

Голоса каждой из них – родные голоса.

Ласка и нежность каждой из них – родные ласка и нежность.

Объятия каждой из них – родные объятия.

И Хеймдалль, зоркий и чуткий на слух, действительно не знает, кто же, в конце концов, та одна-единственная родительница.

Это, впрочем, со временем и вовсе теряет какое-то значение. С тех самых пор, как прекрасные дочери Эгира передают вскормленного и взлелеянного, подросшего ребёнка отцу, ласково и аккуратно вынося его на своих руках из моря на берег, Хеймдалль всё время проводит именно с Одином. От заботы его матерей остаются лишь далёкие воспоминания, вызывающие лишь ностальгию, по которым светлейший из числа асов временами скучает.

Ему уже давно неважно, кто же в итоге родил его. И он просто принимает как данность тот факт, что он сын девяти матерей.

А иначе и быть не может.

========== Вопрос 3 ==========

Комментарий к Вопрос 3

Текст на первоапрельский ивент, где божества – дети

В подводном царстве Эгира никогда не бывает тихо и спокойно. Девять дочерей, прекрасные девы, хитрые и лукавые, изменчивые, словно воды Мирового Океана – они в равной степени игривы и веселы и жестоки и кровожадны.

Но всё же в первую очередь они женщины.

Их любопытство так же безгранично, как и водная гладь моря, которое стесняет их и не даёт развернуться. Они томятся в нём, не зная, чем себя занять, и мечтают вырваться когда-нибудь из него.

Пока в один прекрасный момент в подводной усадьбе не появляется младенец.

Девять прекрасных дочерей Эгира в любопытстве и восторге глядят на золотое дитя перед собой. Ребёнок смотрит на них яркими глазами, цвета расплавленного золота, и улыбается беззубым ртом, агукая и кряхтя. Девять прекрасных дочерей Эгира кругами ходят вокруг дивного младенца, не зная, с какой стороны подступиться, прежде чем одна из них всё-таки берёт его на руки.

Они зовут его Хеймдаллем, этого чудно́го ребёнка, для которого каждая из них становится матерью – благость, которой каждая из них лишена в подводном царстве своего отца.

Они окружают его лаской и заботой, материнской любовью, ласкающей удивительное дитя. Хеймдалль в ответ смеётся каждой из них и тянет к ним пухленькие ручки.

Он хватает цепко Хрэнн за тонкий палец, и мать аккуратно сжимает руку, в нежном поцелуе касаясь губами крохотных пальчиков.

Девять дочерей Эгира все, как одна, лелеют своего единственного сына.

Он тянет за длинные волосы Дуфу, и мать тихо смеётся кристально-звонким смехом, переливающимся каплями воды.

Девять дочерей Эгира все, как одна, холят своего прекрасного младенца.

Он тянет молоко из груди Хефринг, и мать смотрит на него с любовью и нежностью, поглаживая по мягкой щёчке.

Девять дочерей Эгира все, как одна, вскармливают своего золотого мальчика молоком, тяжесть которого ни одна из их грудей ощущать не должна была.

Он засыпает под ласковые колыбельные Химинглэвы, и мать мягко покачивает его на своих руках, баюкая.

Девять дочерей Эгира все, как одна, поют колыбельные своему чудно́му ребёнку, и голоса их складываются в удивительную песнь моря, сопровождающую моряков.

Он спит, прижатый к груди Унн, когда она трудится вместе с сёстрами и родителями на своём подводном поле, и мать двигается плавно и аккуратно, стараясь не навредить своей драгоценной ноше.

Девять дочерей Эгира все, как одна, оберегают своё божественное дитя.

Он плачет на руках Кулги, и мать терпеливо утешает его, укачивая, и нежно целует в широкий лобик, когда он недовольно кривится и икает.

Девять дочерей Эгира все, как одна, гонят от милого дитяти прочь горести и страхи, беды и страдания.

Он играет вместе с Блудухаддой, и мать обучает его и поддерживает, чутко следит за каждым действием и радуется каждому достижению.

Девять дочерей Эгира все, как одна, учат своё любимое чадо, помогают ему окрепнуть и твёрдо стать на ноги.

Он растёт вместе с Бюлгьёй, и мать печалится от того, как быстро её чудно́й ребёнок крепнет и превращается в настоящего мужа.

Девять дочерей Эгира все, как одна, видят, как неокрепший детёныш превращается в статного крепкого мужа, взлелеянного и избалованного материнской любовью и лаской.

Он выходит на берег вместе с Барой, и мать горюет вместе с ним от разлуки, что больше никогда не сведёт их пути вместе.

Девять дочерей Эгира все, как одна, горюют от расставания с собственной плотью и кровью, которой у них никогда не должно было быть.

Они смотрят вслед удаляющегося юноши, идущего за своим отцом, и все девять матерей знают, что больше никогда не увидятся со своим сыном.

========== Вопрос 4 ==========

Комментарий к Вопрос 4

«Давайте реакцию на изображение себя любимых в современной культуре»

Изобретательность смертных всегда удивляла и интриговала. Изначально наделённые лишь базовыми способностями, необходимыми чтобы жить, они всегда учились удивительно быстро и также быстро превосходили своих учителей.

Светлейший из числа асов, зоркий Хеймдалль, точно знал, о чём говорил. Ведь во многом смертных обучил именно он.

Их пытливый ум часто выдавал такие вещи, которых от него не ждали. Нестандартные решения, третий выход из ситуации, в которой априори только два выхода, – никогда не знаешь, на что на этот раз извратятся эти непоседливые дети.

Фантазия у них всегда работала хорошо. Однако иногда и она срабатывала как-то ну слишком уж странно.

По крайней мере иначе объяснить своё экранное воплощение Хеймдалль не мог.

Ладно, ему ещё относительно повезло с родословной и обязанностями. Ну да, он перестал быть сыном Одина, был сам по себе, но хотя бы его роль и долг были переданы с удивительной точностью. Но, видимо, в логике смертных, придумавших это, изначально был какой-то странный, нелепый изъян.

Божество, которое они воплощали на экране не могло быть, что называется «и умным, и красивым», поэтому если более ли менее сохраняются его функции, то непременно должна пострадать внешность.

– Светлейший из числа асов, – золотоглазый, золотоволосый, золотозубый, бледнокожий Хеймдалль с лёгким унынием и скепсисом смотрел на актёра, воплощающего его на экране. Нет, у него не было к этому чернокожему мужчине никаких личных претензий, упаси Один.

Претензии были, однако, к режиссёру, который явно был плох в истории… как и в банальной логике, что так и вопила о том, что на холодном суровом Севере априори не бывает чернокожих людей.

(ну, по крайней мере, в то время, когда Хеймдалль родился, их там точно не было, теперь-то конечно, ситуация изменилась)

– Может, стоит поговорить с этим дитём неразумным? – Хеймдалль качает сокрушённо головой, а после…

Думает о том, что лучше наведаться к Идрису Эльбе и поблагодарить его хотя бы за прекрасное попадание в характер. Ведь всё равно фильм, как и сознания миллионов людей, посмотревших его, уже не изменить.

========== Вопрос 5 ==========

Комментарий к Вопрос 5

«Раз уж ты наблюдаешь все девять миров и видишь всё, что там происходит – какой тебя привлекает больше?»

Страж зрит и обозревает. Везде достаёт его неусыпный взор, и ни один из девяти миров не ускользает от его взгляда.

Предвечные миры, Муспельхейм и Нифльхейм, всегда спокойны и статичны. Дремлют пока что великаны, что в назначенный день и в назначенный час уничтожат землю и мир. Не знают они пока, какая участь им уготована.

В Муспельхейме жарко, пламя там никогда не спит. Пузырится лавой, что лопается с оглушительным треском, высвобождая всё больше и больше энергии. Огонь горит, питаясь сам от себя, и его языки рождают всё новый и новый жар. Тот самый, что однажды растопил часть вечных льдов Нифльхейма.

Это своеобразное и такое же извечное противостояние миров. Однако льды Нифльхейма никогда до конца не тают. Толстая корка покоя и статичности, разбить которую ни одной силе не под силу. Вечный холод и мороз, безжизненная ледяная пустыня – здесь никогда ничего не происходит. Здесь всё замирает и движение не рушит тяжёлую тишину и неподвижность.

Хеймдалль простилает свой взор дальше, минуя предвечные миры. В них ему никогда не было чего делать.

За Нифльхеймом взгляд скользит дальше. В холод и мрак, туда, где нет места жизни с её теплом и надеждой. Там царит смирение и покой, уныние и ожидание. Там владычествует Смерть и оттуда нет выхода.

Хельхейм мрачен и тих, и тени бродят по нему, уставшие и обречённые. А взгляд их правительницы, плавной походкой скользящей по не зарастающим тропам, всегда задумчиво глядит вдаль.

Хель будто знает, что Хеймдалль смотрит сюда, а потому сама смотрит в ответ, и Страж спешит отвести взгляд дальше.

В царстве исполинских турсов, ледяных великанов, извечных врагов доблестных асов, повсеместно растут леса. Ётунхейм неприветливый, сплошь покрытый густыми непроходимыми лесами и крутыми отвесными скалами горных хребтов, что они хаотично разбросаны по здешним землям.

К этому миру Страж всегда присматривается особенно внимательно, ведь ётуны всегда были скоры на пакости и колдовство; они всегда были охочи до битв, и кто знает, когда им придёт в голову вновь учудить какой-нибудь поход.

Потому Страж смотрит, потому Страж бдит, и если возникает необходимость, Тор-Громовержец первым идёт в ратный бой.

Ненадолго отводит зоркий Хеймдалль свой взгляд от Ётунхейма. Зрит дальше, дальше, простирая свой взор в другой мир. Мир, что стал домом самым искусным мастерам и кузнецам, тем, кто создают величайшие артефакты, которыми пользуются и ныне великие асы.

Дверги, подземные карлики, тёмные альвы, неустанно трудятся в кузницах Свартальвхейма. Великий чертог Нидавеллир украшен искуснейшими из их работ и служит столицей в их царстве. Отсюда были родом братья Брисинги; отсюда пришли сыновья Ивальди; отсюда же пришёл и Альвис, что дерзнул свататься к воинственной Труд.

Сюда приходят великие асы с богатыми дарами и просьбами.

От Свартальвхейма, наполненного жаром горящего в кузнице огня и жаром воздуха, поддаваемого громоздкими мехами, ударами тяжёлых молотов по металлу и бесконечной работой умельцев, взор Хеймдалля движется дальше, к главной житнице во всех девяти мирах, плодородному и богатому краю, родине прекрасных ванов.

Ванахейм встречает Стража золотом колосящихся полей и зеленью лугов. Миром и благоденствием, процветающим на этих землях. Полнотой жизни и изобилием – всем тем, чего так не хватает мрачному чертогу Хель.

Ванахейм – это всегда тепло и гостеприимство, открытость и радость каждому дню, каждому случайному путнику – не чета лукавому и изменчивому Альвхейму.

Светлые альвы хранят множество тайн и секретов. Величайшие колдуны выходят из их народа. Но все они, как один, индивидуалисты, всегда с опаской и настороженностью относящиеся к другим. Берегут они тщательно свои богатства и знания, и их родина оказывается под стать им.

Альвхейм переменчив и изменчив. Он постоянно меняет формы и цвета. В нём магия пропитала его до последнего камня, и кажется, будто мир сам по себе обрёл разум. Хеймдалль наблюдает за ним всегда с осторожностью, стараясь не смотреть туда, куда смотреть нельзя.

Ведь Страж хорошо знает, что пока он смотрит в Альвхейм, Альвхейм смотрит в него.

Он переводит взгляд дальше, и золотые глаза неусыпно глядят в твердь Асгарда. Могучую цитадель, что обманом асы воздвигли вокруг своего городища руками великана-строителя – именно тогда Один получил в награду от Локи порождение его чрева, быстроногого жеребца Слейпнира.

Стоит пока ещё твердыня асов, не суждено пока ей пасть под натиском врагов. Много чертогов располагается в ней, и Хеймдалль обозревает их все, хоть и живут там мудрые боги, его братья и сёстры. Долг его, однако, не делает никаких исключений, и Страж выполняет свою работу исправно.

Пока наконец его взгляд не достигает последнего мира.

В Мидгарде всегда неспокойно. Люди множатся, воюют и заключают друг с другом мир. Рождаются и умирают, проживают краткие мгновения своей жизни. Они суетятся, копошась в грязи и пыли собственных забот, но всегда с почтением и уважением, благоговейным страхом вспоминают о своих богах. Почитают их как своих заступников и зависят от них не в большей мере, чем сами боги от людей.

Мидгард, Срединная Земля, последний и в то же время центральный из всех миров, и именно на нём всегда заканчивается его путешествие.

Хеймдалль, неусыпный страж, обозревает каждый мир. Он наблюдает за ними столько, сколько помнит себя сам. Каждый из них интересен по-своему, и светлейший из числа асов не хочет обременять себя необходимостью выбирать из них лучший. Тем более что это всё равно абсолютно бессмысленное занятие.

Он ведь всего лишь выполняет свой долг. И его единственным и родным местом пребывания будет Химинбьёрг подле Биврёста. Местом, куда он всегда будет возвращаться с радостью и охотой.

========== Вопрос 6 ==========

Комментарий к Вопрос 6

Текст на ивент по Гарри Поттер АУ

Дурмстранг был самой необычной школой Чародейства и Волшебства среди всех школ Чародейства и Волшебства. Нет, конечно, каждая из них была по-своему уникальна и необычна, и имела свою особенную специализацию, но только в Дурмстранге в большей мере ориентировались на тёмные искусства и боевую магию.

Дурмстранг определённо не был школой для слабаков. Слабые телом и духом просто не выживали здесь, и Хеймдалль знал, что ещё менее столетия назад детские трупы выносили из школы через чёрный ход и сбрасывали вниз со скал на радость волкам и воронам-падальщикам.

Теперь же времена изменились. И убивать студентам друг друга строго запрещено. Хотя, кажется, подобное правило вызывает ненависть не только у учащихся, но и у преподавателей.

Ведь слабым нет места в Дурмстранге.

Здесь в уважении сила, а ещё более – хитрость и изворотливость. Не многие, на самом деле, из учащихся могут похвастаться выдающейся физической или магической мощью, но все они – талантливые манипуляторы и хитрецы. Они всегда стоят в тени, дёргают за ниточки тех, кто им доверился, и стравливают врагов друг с другом, с упоением наблюдая, как соперники сражаются до крови и тяжёлых травм.

Не только физических, но и магических.

Им запрещают убивать друг друга. Но это нормально, если какой-то из студентов после хорошенькой драки сконает в муках в лазарете. За такое обидчика не отчислят и даже не отругают, но посмотрят на труп с презрением и без сожалений сбросят его, как и раньше, вниз со скалы.

Ведь со слабыми и недостойными в Дурмстранге разговор всегда короткий.

Не то чтобы Хеймдалля это не устраивало.

Он сам силён и физически, и магически. Не самый лидер, конечно, но и постоять за себя всегда может. Здесь, в Дурмстранге, по-другому и нельзя: здесь все ученики – волки, и авторитет добывается кровью, болью и по́том. Здесь никому нельзя доверять, но и держаться одиночкой опасно – волки сбиваются в стаи и им не нужно ждать ночи, чтобы подстеречь свою жертву в коридоре и прижать её к стене.

К своему выпускному курсу Хеймдалль знает об этом как никто другой. Ведь он тот самый одиночка, ни с кем не сблизившийся и не примкнувший ни к какой стае. Удары судьбы и кулаки студентов, однако, становятся лучшей школой жизни для того, кто учится на факультете боевой магии. И к своему выпускному курсу Хеймдалль учится уверенно и твёрдо держать удары.

И бить в ответ с не меньшей силой.

Ведь Дурмстранг жесток и опасен. Он – неистовство и безумие, и вечный кровавый угар. Он вмещает в себе выходцев почти из всей Европы и он полыхает изнутри пожарами межэтнических конфликтов.

До сих пор давние враги помнят старые обиды и не прощают их друг другу. Драки представителей разных народов превращаются в настоящие кровавые побоища, локальные войны с победителями и проигравшими. С триумфаторами и убитыми, которых всё также неизменно выбрасывают вниз со скал на радость волкам и воронам-падальщикам.

Дурмстранг жесток и опасен, он – ненасытное, вечно голодное пожарище, требующее крови. Он закаляет и он даёт выбор: либо ты выживешь, либо сгниёшь. Слабым здесь делать нечего, а те, кто не хотят умирать, зубами выгрызают своё право на существование. Выпускаются в мир с травмами и шрамами, и суровой школой жизни, после которой реальная война – не более чем лёгкая потасовка в ночной подворотне.

Хеймдалль, получая свой диплом выпускника факультета боевой магии, по крайней мере, думает именно так. И оглядываясь назад, на величественный мрачный замок, возвышающийся в суровых северных горах, он внезапно ловит себя на одной отчётливой мысли.

На самом деле, Дурмстранг – это ад.

========== Вопрос 7 ==========

Комментарий к Вопрос 7

«Боги, в современном мире вы «вышли на пенсию». Расскажите о своих занятиях в XXI веке. Кем вы работаете? Что делаете? Посвящаете себя своим хобби или незаметно продолжаете выполнять свою божественную работу?»

Не то чтобы Хеймдалль любил свою работу. Но, кажется, у него было какое-то особое предназначение, связанное с тем, что он должен за чем-то следить и что-то охранять.

В бытность былых дней – это была божественная вотчина. Теперь же – студенческое общежитие.

Опять же таки, не то чтобы Хеймдалль не любил свою работу. Но студенты Хеймдалля не любили почти все поголовно. Ничего странного, конечно, в этом не было, ведь Страж всегда был самым суровым и строгим комендантом.

Самое главное, чёрт возьми, всевидящим.

Его неусыпный взор, кажется, в прямом смысле был неусыпен. И днём, и ночью комендант Хеймдалль был страшнее цепного пса, спущенного с привязи. Орлиный взор его каре-жёлтых глаз, кажется, просвечивал рентгеном, и никому, даже самым хитрым ловкачам, так ни разу и не удалось пронести запретные вещи мимо бесстрастного Стража.

Сигареты, алкоголь, а у особо наглых ещё и травка – всё конфисковалось и уничтожалось (сжигалось и выливалось, вызывая у студентов боль и отчаяние, разумеется), и общежитие почти в прямом смысле вело здоровый образ жизни.

Студенты стонали, студенты негодовали, студенты пытались пакостить. Но всё было без толку, ведь у коменданта, похоже, помимо орлиного зрения, собачьего нюха и кошачьего слуха ещё и были в прямом смысле стальные нервы.

И фотографическая память – куда же без неё.

Хеймдалль был абсолютно беспристрастен, а ещё на диво флегматичен. Со спокойствием айсберга он не просто изымал у студентов то, чему не место в общежитии, но и также разворачивал всех, кому в этом самом общежитии не место. Он помнил всех своих подопечных и всех их друзей (тех, которые действительно друзья и приходят в дозволенное время не бухать и заниматься прочими непотребностями) и товарищей. А также всех сомнительных личностей, которых уже хотя бы раз выставлял за дверь своей вотчины.

А потому им пройти мимо него ещё раз было заведомо гиблым делом.

Не то чтобы Хеймдалль любил свою работу. Но он привык всегда исправно исполнять её – что тогда, давно, когда он охранял чертог богов, что сейчас, когда он охраняет студенческое общежитие. Так что он едва заметно усмехается сам себе, однако на лицо его тут же возвращается привычная бесстрастность, а суровый всевидящий взор прожигает дыру в очередном робеющем первокурснике.

Всё идёт своим чередом.

========== Вопрос 8 ==========

Комментарий к Вопрос 8

«Каково это – знать и видеть всё на свете? Не возникает ли иногда ощущение, что ты увидел то, что не предназначено для чужих глаз в принципе?»

Хеймдалль рано учится держать эмоции под строгим контролем. Он – беспристрастный страж, тот, что охраняет и следит за порядком. Он должен обозревать все девять миров и следить за равновесием в каждом из них.

Однако он никогда не позволяет себе смотреть дальше положенного. Быть может, он видит и слышит всё, но лишь он один решает, что из этого «всего» ему знать дозволено, а что должно остаться за границами его осознания.

В определённой степени это неправильно и, конечно, субъективно. Никто ведь не сможет проверить добросовестность Хеймдалля, никто не сможет сказать, прав он в своём выборе или нет. Однако все странным образом доверяют всевидящему стражу и ни у кого никогда не возникает желание усомниться в его верности и решениях.

Беспристрастность и бесстрастность Хеймдалль взращивает в себе под чутким контролем отца. Один учит своего сына так же сурово, как и остальных. Привязывает к себе личной верностью, не оставляя Хеймдаллю другого выбора. И в конце концов доверяя ему самую важную и тяжёлую обязанность – сторожить и бдеть, видя и слыша всё, что происходит в девяти мирах.

Знание бременем опускается на плечи светлейшего из числа асов. Трудными решениями и невозможностью ошибок. Безмолвным наблюдением и недопустимостью перехода невидимых зыбких границ личного пространства каждого живого существа.

Что, разумеется, не значит, что лукавые тёмные души смогут в этом личном пространстве скрыть свои злые помысли. Спрятать от стража своё коварство и вероломство – отделять зло от добра и тьму от света Один учит зоркого сына в самую первую очередь.

Собственно, это именно та причина, по которой Хеймдалль и стоит на страже Асгарда.

Однако вместе с тем есть вещи, которые Хеймдаллю видеть не следует. Есть слова, которые не предназначены для его слуха. Есть мгновения, которые должны пройти мимо всеведающего стража. Тонкая расплывчатая грань, на которой Хеймдалль балансирует изо дня в день – по прошествии многих зим он учится никогда не преступать её. А потому…

Он видит и слышит лишь то, что необходимо увидеть и услышать для сохранения порядка в Асгарде и других мирах. Более же дозволенного он не берёт никогда и, откровенно говоря, не желает этого.

========== Вопрос 9 ==========

Комментарий к Вопрос 9

Нц-шный ивент

Локи – величайший из хитрецов во всех девяти мирах. Коварный и лживый, сеющий хаос и раздор, разрушающий и саморазрушающий – его ненавидели, его презирали и в то же время в нём нуждались будто в воздухе и отправляли разбираться со всеми затруднительными ситуациями.

Хеймдалль, возможно, единственный, кто не обманывался шаткой лояльностью рыжеволосого ётуна. Наблюдал за ним с особым вниманием и пристрастностью, раскрывая его коварные замыслы ещё до того, как они успевали до конца оформиться в сердце.

Хеймдалль никогда не доверял Локи. Хеймдалль всегда с особой силой ненавидел Локи. Хеймдалль всегда отлично от других асов презирал его.

Локи коварен и хитёр, скор на выдумки. Но хранит он в своём сердце чёрную злобу и желчную ненависть, что копятся там годами, дозревая, словно плоды на дереве. Ждёт подходящий момент, чтобы как змея, впиться клыками в незащищённую кожу и выплеснуть весь свой яд.

Но до тех пор он показательно кроток и терпелив. И лишь один Хеймдалль знает, какова цена этого терпения и кротости.

Страж богов, однако, не спешит вмешиваться. Он наблюдает, выполняя свою работу, бдит и следит. Ждёт, на самом деле, заветный приказ, когда же можно будет схватить в крепкой хватке гибкое, извивающееся тело.

Один, Всеотец, великий побратим Локи, в общем-то, не многим уступает ему в коварстве и хитрости. Он даёт одной рукой, предлагая Локи – приказывая – очередную бесчестную шалость. Другой же он тут же забирает, втайне приходя к Хеймдаллю, зоркому сыну и стражу, молчаливым согласием давая ему вольную.

Сын девяти матерей сверкает золотом глаз. Расправляет широкие плечи и рвётся в долгожданный бой. Ожерелье Брисингамен – бессмысленная красивая пустышка, что служит причиной стольких бед и распрей – и в этот раз становится причиной раздора.

Локи похищает его у Фрейи по наущению Одина; Хеймдалль должен отобрать его и вернуть хозяйке по велению Всеотца. Но прежде чем он сделает это…

Локи ухмыляется хищно, и смех его, потусторонний, дьявольский, эхом отбивается от стен пещеры. Худое гибкое тело извивается, дразнясь, в то время как золото в чужих глазах чернеет, подёргиваясь дымкой, а тяжёлая поступь отдаёт предупреждением и предзнаменованием.

– Ну же, страж богов, скажи, к лицу ли мне эта безделушка? – Локи примеряет Брисингамен на себя; смеётся ядовито, плюётся ненавистью и тупым презрением.

Не к Хеймдаллю, нет. К себе.

Время и память смертных играют с ним злую шутку. Он словно застревает на полпути, ни туда и ни сюда. Уже не женщина, но ещё и не совсем мужчина – женовидный ублюдок, что единственный в своём роде способен вынашивать и рожать детей.

Хеймдалль знает об этом. Знают об этом и другие асы, и полные презрения взгляды их для Локи приобретают особый смысл.

Физически он мужчина. У него есть жена и любовница, он зачинал в их чревах детей. Двое из них станут орудием его сдерживания; трое других – орудием гибели всего сущего. Знает об этом Хеймдалль. Знают об этом и другие асы.

Но тем не менее все, как один, они смотрят с грязной животной похотью на побратима великого Всеотца.

– Попробуй отобрать его, – Локи скалится хищно, хоть и знает, что загнан в угол. Сопротивление всегда бесполезно, а потому он пытается задеть побольнее хотя бы словами.

Хеймдалля, однако, эти игры никогда не берут. И потому его Локи ненавидит особенно сильно.

Страж богов силён и проворен, как и подобает хранителю Биврёста. Его хватка всегда груба и крепка. Локи скалится, дёргаясь скорее просто для проформы, когда Хеймдалль настигает его, грубо опрокидывая наземь. Садится на худые ноги, до синяков сжимает за спиной Локи худые запястья, придавливает его собственным запястьем в спину грудью к холодному твёрдому влажному камню. Второй рукой наматывает на кулак длинные рыжие волосы, больно оттягивая их и в то же время прижимая щекой чужое лицо к камню так, что Локи чувствует запах влаги, водорослей и плесени, которой изъедены здешние стены.

Он смеётся хрипло, смеётся с тупой ненавистью, которой не может дать ход. Хеймдалль сильнее, Хеймдалль больше – пока что, по крайней мере, так точно – и борьба с ним не несёт Локи ничего, кроме ещё большего позора и унижения.

Хеймдалль всегда груб и резок. Похоть и желание застилают ему глаза так же, как и всем другим, с кем Локи не всегда по своей воле делит постель. Лишь одно отличает его от них и в то же время роднит с самим Лофтом.

Ненависть.

Локи смеётся, смеётся назло ему, скрывая за смехом болезненное шипение. У Хеймдалля твёрдый крупный член, которым он толкается резко и властно. Горячее узкое нутро мужчины под ним принимает его словно женское, и нет, на самом деле, большего унижения в среде доблестных асов.

Поэтому они, лицемеры и глупцы, скрывают свои мерзкие связи, утоляя желание и похоть друг друга как угодно, но только не соитием, когда двое становятся одним. Подобное допустимо лишь с женщинами, но жёны их не всегда удовлетворяют своих мужей. И тогда они, животные, вспоминают о Локи.

Уже не женщина, но ещё и не мужчина – ублюдок, которого можно использовать как вещь.

Как же Локи за это ненавидит их!