Текст книги "Незнакомцы (СИ)"

Автор книги: kraska-91

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Ветер тянет шторы на балконе, стелет их по воздуху, распахивает ночную юкату Акеми, и та съезжает с ее плеча. Женщина ленивым движениями едва поправляет материю. Она стоит опираясь о перила, локтями давит, одетая лишь в тонкую ткань, накинутую на нагое тело. На талии слабый узел пояса, и при порывах ветра материя идет волнами, обнажает кожу, ноги, подтянутый живот и пышную грудь, вызывает мурашки. Но Акеми не обращает на это внимания. Ее иссиня-черные волосы давят на спину, в пальцах мелькает бокал недопитого вина. Она ждет возвращения Акуры-оу в его покоях, думает о разном, стоит босая на холодном каменном полу балкона.

Демонический мир под его ногами привычно мигает тысячами глаз. Пестрит турмалиновыми отблесками, морем мишуры, столь ярких красок, что рябит и слепит. Этот мир полный магии похож на ряженую девицу, хихикающую глупо, жеманно, выставляющую напоказ свои прелести, прячущую под юбками гниль. Мертвый мир. Хотя никто не назовет его таковым на первый взгляд. Но Акура-оу знает. Здесь есть лишь порок, пустозвон, аляпистые краски, фейерверк дешевых эмоций. И мужчине даже тошно, что он является частью всего этого. Даже больше, он стоит практически во главе. И именно поэтому он поднимается на ноги, вот так вот просто сбегая от сюда вновь и вновь. Исчезая в языках своего алого пламени, с этой высокой крыши какого-то здания, из шумного переулка Красных фонарей. Переносится в ставший уже таким близким мир простых смертных. И всегда теплые острова Окинавы, сразу встречает его запахом соли, живым говором моря, криками чаек, пеной волн.

Акура сбрасывает с себя плащ, тяжелые сапоги со шнуровкой, брюки и с разбегу ныряет в водную гладь, рассекает ее уверенными движениями. Он выныривает на поверхность, тряся своими длинными карминовыми волосами, и на солнце они словно приобретают живительный оттенок свежести. И дышится ему тут легче. Кругом морская вода, белый песок под ногами, в котором увязают пальцы, далекий лес и косматые зеленые кусты. Вольно, хорошо, солнечно. Свободно. Будь воля самого мужчины, он бы никогда отсюда не уходил. Но, разве мир людей примет такого, как он? Распахнет ему свои объятия? Потому Акура и приходит сюда только под вечер, когда ярко-розовая полоса прорезает алеющее небо, солнце садится за горизонт, а последние рыбаки с берега разбредаются. Он плавает до темноты ночи, ныряет, а после вновь возвращается обратно. Все такой же неприкаянный и отчужденный. Его жизнь – это монотонные, сменяющие друг друга привычные вещи и дела. Но Акура не жалуется, потому что глупо, потому что надо учиться быть благодарным, потому что, в конце концов, он и так сделал слишком много эгоистичного, чтобы вклинивать еще и сюда.

Акеми всегда встречает его с улыбкой на устах и сладкой поволокой в кошачьем зрачке. Стоит привалившись к дверному косяку в тончайшей шелковой юкате, совершенно не оставляющей место для воображения, провожает мужчину глазами. Но Акура смотрит на нее безразлично. Он привык. Плащь его небрежно падает на спинку широкой кровати, а сам мужчина останавливается у окна. Широкого, длинного, во всю стену.

– Здравствуй, – произносит он, и тишина, заполняющая паузы в их разговоре, повисает меж ними снова. Акеми замечает напряженную линию мужских плеч и усталость в каждом движении.

– Уже полночь, – констатирует она.

– И ты, как всякая хорошая девочка, должна уже быть в постели? – Акеми лишь криво ухмыляется на такую фразу, молчит. Надо признать, что хоть иногда, но он даже разыгрывает какую-то в ней заинтересованность. Как любой мужчина в красивой женщине. Но она ведь знает, что такое притворство, эта натянутая маска, которая может порваться в любой момент, но в то же время такая эластична, подчиняющаяся любому движению и течению воздуха.

– От тебя снова пахнет морем, – вновь звучит ее голос, нежные руки касаются его плеча. И Акура чувствует, как женское, мягкое тело вжимается в него, как она призывно льнет к нему, ластится и трется. Вот ее рука скользит к его паху. Это должно завести, заставить захотеть, пробудить мужское желание. Только вот Акура словно ничего не чувствует. Лишь отмечает, как с годами Акеми все больше становится прежней. – Не будь так холоден со мной, – мурлычет Акеми. – Акура, – шепчет она его имя, оставляя на плече след вязкой слюны, – ты разве меня больше не хочешь? Я ведь так долго ждала, когда ты наконец вернешься.

Мужчина поворачивается к ней лицом. У нее тонкие, дугой изогнутые брови, чуть вздернутый аккуратный нос, широко посаженные миндалевидной формы глаза. Кошачьи, такие же, как у него. И густые смоляные локоны, почти цвета гагата. Они струятся по ее спине. Кожа у Акеми аристократично белоснежна. Она клонит голову набок и растягивает пухлые алые губы в улыбке. Крутые бедра и литая грудь, под её тонкой шелковой юкатой, в полумраке смотрятся будоражуще, так привлекательно. Они могли бы быть такой красивой парой, сногсшибательной, просто неземной, даже божественной. Каждый из них это понимает и видит, может поэтому она перехватывает вновь его плечо свободной рукой, а другой сильнее сжимает мужскую плоть. Кадык у мужчины едва дергается. Физиология тела предает его, в низ живота ударяет горячая кровь. И Акеми довольно улыбается.

Акура знает, что губы у нее мягкие, пряные, и что пахнет от нее всегда так сладко. То ли сандалом, то ли самым настоящим медом. Он знает, что она любит быть сверху, томно прогибаясь в пояснице. Вновь просыпающаяся хищница, жадная до плотских утех, любовница умеющая и знающая очень многое. После ночей, проведенных с ней в постели, он всегда измочален. У Акуры тянет все мышцы, и просыпается он далеко за полдень, обнаруживая, что изящная, оголенная женская нога обвивается вокруг его бедер, колкий локоть давит ему куда-то под ребра, а ее антрацитовые локоны разметались по всей подушке. Акеми бесспорно похожа на принцессу из восточных сказок, она действительно красива. Но и настолько же испорчена.

Когда мужчина садится на постели, ее рука сразу требовательно ловит его за плечо. Она надувает свои соблазнительные губы, томно хлопает глазами и улыбается так сладко, что любой другой давно бы пал к ее ногам и поцеловал каждый палец. Только Акура целует ее из своей необходимости, позволяет возбудить себя руками. Она ведь такая же, как и он – близкая, половинчатая. Акеми – единственная, в чью постель он возвращается время от времени. Черпает свое пошлое утешение в ней, эти картонные чувства, свою разрядку. Порой даже старательно разыгрывает увлеченность. Да вот только женщин не обманешь. Акеми знает, что он не принадлежит ей. И ее это снова злит, напоминая о прошлом. Бесенячий огонек пляшет по кромке ее глаз время от времени, вспыхивает, как искра. Ей ведь не чета любая соперница. Она так красива, так сексуальна, столь чувственна, маняща, женственна. Но все в её жизни вновь и вновь сводится к той же золотой девочке Нобару, до которой почему-то всем есть дело. Может, это зависть? Или все та же ревность? Только Нобару ведь почему-то всем нужна, за нее головы готовы сворачивать. Акеми лишь поджимает губы, гордо вскидывая голову, взмахивает копной иссиня-черных волос и ждет своего следующего раза. Ведь она знает, в отличии от Томоэ, Акура к ней непременно вновь вернется.

Акеми не понимает. Но Акура знает, в ее глазах есть лишь лоск, блеск и шелк. В глазах Нобару же виделась зелень лета, лучи заходящего солнца и такая первородная естественность. Пальцы у Акеми цепкие, колкие. До боли вцепляющиеся в его в плечи оставляя следы. Когда же та человеческая девочка коснулась сама его впервые, то Акура поразился тому, какие у Нобару оказались ласковые и мягкие руки. Она всегда была проста и удивительна как мир. У Акеми ладони умасленные, кожа гладкая. Но, видят Боги, Акура чувствует разницу и теперь все более понимает Томоэ.

Нобару робела, смущалась, краснела. Алый румянец пышным цветом распускался на ее щеках, заливал светлую кожу. В те моменты она казалась еще очаровательней. Акура украдкой смотрел на нее и видел какую-то свою особую прелесть, выраженную даже не в чертах лица или фигуре, а в тех самых светящихся глазах и робкой улыбке. Он подмечал, что ей очень шел голубой цвет, и золотом всегда горели в закате её волосы. Нобару была проста, искренна, не лукава. Ее эмоции читались на ее лице. Откровенные и честные. Она была настоящей. Теперь говорить о ней в этом ключе стало проще, легко, нужно и правильно. Вспоминать это говорливое создание и улыбаться. Она ведь девочка истинная в душе была. Простая и миром незамаранная.

Акеми называют королевской шлюхой. Шепчут по углам, на ухо друг другу, поджимают губы, опускают глаза, когда Акура проходит мимо. И стены стонут вокруг: «Шлюха, шлюха, шлюха». Но хватает одного его взгляда, чтобы вновь воцарилась тишина. Да, Акура конечно знает, что среди ее знакомых даже сейчас порой мелькают самые разные мужские лица. Чувствует, как от плоти ее порой несет смрадом других мужчин. Их потом, их семенем, их слюной. Да и она особо это от него не скрывает. Клеймо шлюхи цветет на ее безупречной коже. Но даже так все это не вызывает должного раздражения в нем. Потому что хоть она пытается найти кого-то другого, окончательно не замыкаясь в себе. Акеми ведь тоже хочет жить, но отпускать так больно. Даже живых. Особенно живых. Требуются годы и годы, прожитые жизни. Требуется невероятная сила чтобы начать с нового листа. Акура смотрит на Акеми. У нее должно получиться отпустить, вдохнуть вновь полной грудью. Ему почему-то хочется в это верить. Ведь хоть у кого-то из них должно получиться? Кто-то же должен постараться? Может хоть она найдет себе того, кто вновь сможет разбудить уже усопшие чувства?

У Акуры глаза грустные. Он теперь в отличие от нее плохо умеет улыбаться, и все так же любит время от времени прикладываться к бутылке. Алкоголь обжигает горло. Иногда он передает его Акеми. С ней всегда легко молчать. И не нужно ничего друг другу объяснять. Каждый и так друг друга понимает. Красивая, как всегда, тонкая и изящная. И с такой же непередаваемой тоской, искажающей каждую черту лица. Акеми говорит, что когда увидела впервые их вместе, то внутри стало пусто, а когда окончательно осознала, что Лис стал для нее потерян – стало никак. И она никакая. Ей паршиво и он это знает. Потому и не осуждает ее.

Акура и сам играет в игру под названием все-хорошо. Тошнотворная игра, сплошные враки и мракобесие. Расправить плечи, словно палка в спине, сверкнуть улыбкой, будто натрием зубы начистил, отбелил до цвета слепит-глаз и вперед. И где настоящее? Где истое? Мужчина знает ответ – там, где была Нобару. Десять лет прошло, а Акура все туда же. Тоска в глазах, память под кожей, сплин в голове. Его мир – это такой же кокон, кокон из воспоминаний и прошлого. Он может и плох в жизни, зато по прежнему верен ей, хоть и на свой манер. Верен до чертиков в своей голове, до фанатизма в сердце. Он не лжет себе. Он лгал многим. Но не себе. Ёкаи из тех однолюбов, кто не меняет объекты своей привязанности, кто живет с мыслями о другом человеке всю жизнь. И Акура не стал исключением.

Но едкая боль внутри копится, достигает своего апогея, рвет сухожилия и жилы, лопает мышцы, заливает все кровью. Одиночество бьется под самым горлом, режет ладони. И Акеми все явственнее начинает кое-что понимать, то, о чем говорил ей Акура. Томоэ никогда не вернется. Его бессмысленно ждать. Она плохо помнит сколько выпила тогда вина, толкнувшего ее на эту пьяную выходку, такую роковую глупость. Знает лишь, что тем поздним вечером нашла Акуру развалившимся на широкой кровати в его же покоях. Лежащим средь мягких подушек. Следящим глазами из-под полуприкрытых век, за монотонно раскачивающимся камнем на тонкой цепочке с его руки. И тут же скрывшимся в его ладони, едва мужчина повернул к ней голову.

– Я ошибусь, если предположу, что это ты приготовил мне? – Акеми ставит чашу с недопитым хмельным напитком на круглый стол с негромким стуком и подходит к кровати. Подбирает свои алые юбки, ставит колено на постель, и матрац под ее весом едва прогибается. Женщина забирается полностью на шелковые простыни и как кошка подползает к мужчине.

– Ошибешься. – приходит его тихий ответ, а Акеми уже садится Акуре на колени седлая мужчину, склоняется, цепляет зубами мочку его уха. Ее юбки сбиваются у талии, обнажая стройные ноги с гладкой кожей. Черные, словно крыло ворона, волосы свешиваются вниз, щекочут Акуре лицо. И огонь в каменном камине так призывно щелкает деревом, мнет его и жует. – Этот кулон принадлежал Нобару.

Акеми вдруг как-то сконфуженно, слабо улыбается на его слова, спускает ладони мужчине на грудь, сразу отстраняясь, считая кожей удары его сердца. И что-то внутри бредет по её горлу, туда, ко рту, вырываясь лишь каким-то скомканным, сбитым всхлипом. Совсем тонким, таким женским, что глотку спирает. И почему все мужчины кругом просто патологически её любят и хотят защищать? Какая красивая драма. Просто герои из куртуазных романов. Акеми злится. Снова. В который раз. Эмоции набухают в груди. И женщина прекрасно ведает первопричину, основу всех своих бед. Вновь это ее косвенное упоминание собственного фиаско.

– Акеми, – шепчет он, – в чем дело? – Акура хмурится, вглядывается в ее подернутые хмельной поволокой глаза, перемещает свои горячие ладони на ее бедра поглаживая их. Но спиртное в её организме придает ненужной смелости. Лихой, бесшабашной. И Акеми все же произносит один сакраментальный монолог. Монолог, заставляющий задуматься о том, что он -Акура-оу, скотина и сволочь, еще оказывается и не мало человечен.

– Эта девчонка просто запудрила всем вам мозги. Прикидываясь аж до омерзения правильной и дотошной, – Она конечно не хочет показывать свои эмоции. Не хочет быть жестокой, но иначе просто уже не может. – Нобару прокралась точно, как крыса в мою жизнь. – добавляет Акеми, не обращая внимания на то, как дергается кадык на шее мужчины, как учащается сильное сердце в груди. – И каково же было мое удивление, Акура, когда я приманив ее сыром и собравшись прихлопнуть, вдруг узнала, что эта дрянь еще и тебя охомутала. И поверь, я была о тебе лучшего мнения. Мне даже было жаль тебя, Король демонов. – Тянет Акеми, елейно, театрально, деланно и жеманно. Смотрит прямо в его глаза, начинающие гореть так ярко, что на мгновение даже слепит. – Пройдет еще совсем немного времени, и ваша Нобару скоро станет хладной, будет червями изъедена в земле сырой, как и любая смертная. Ничего не изменится от того, что ты не дал мне тогда закончить начатое. Люди умирают, Акура, и мне остается лишь немного подождать.– говорит Акеми, и картина того, как двигаются ее губы, так и стоит у мужчины перед глазами, как металл звенит в ее тоне. Слова её давят и давят, суживают мир до финальной точки, единственной прямой со знаком финиша. – У Нобару не будет будущего. – Сцежено, одними губами, как гадюка.

У Акуры давит в груди, и шум в ушах нарастает. Все. Финал. Снова она задела его за единственное живое, прошлась лезвием по дорогому и главному. Наверное Акеми просто не умеет быть благодарной, или никогда не задумывалась об этом, хотя всегда казалась умной женщиной. Поэтому она и совершенно искренне удивляется, когда крепкие руки обхватывают ее шею обручем опрокидывая на спину, давят и давят, заставляя лопаться капилляры в глазах, синеть лицо, распахивать рот и пытаться поймать крупицы кислорода.

Тело её обмякает за минуту, теряя все сопротивление. Акура щелкает костяшками, смотрит на синюшный труп в его постели. Глухо и безучастно. Ему надо было сделать это давно. И последние слова её помогли принять это окончательное решение, снять все блоки, дать выход трезвому расчету. Никогда больше он не позволит этой женщине вновь приблизиться к человеческой девочке. Но последнии фразы её эхом бьются в его голове, не позволяя разогнавшемуся сердцу успокоиться. Нобару ведь действительно смерная, сосуд из крови, костей и мяса, разбить который ничего не стоит. Акура знает, помнит, какими солеными были её глаза, как сильно губы дрожали от страха смерти и боли. Не умрешь, я обещаю. И те его слова. Мысли бьются о стенки черепной коробки. Дура, какая же дура. Он дал себе зарок не возвращаться, не вклиниваться в ее жизнь вновь никогда и до последнего держался своего слова. Но просто сгнить в земле он ей позволить не сможет.

Комментарий к Половинчатые

Я обычно не оставляю сообщений под главами, но в этот раз все же спрошу прочитавших. Каким Вы видите конец этой истории? Заранее спасибо всем, кто захочет ответить. А следующая глава станет уже последней и заключительной.

========== Нельзя забывать ==========

Закатное солнце уныло бредет по горизонту, бросая косые лучи на зеленеющие густые кусты с правой стороны. Впереди вьется каменистая дорога, петляющая средь переулков, высоких домов, она обрывается где-то в неизвестности недоступной глазу. Слева стоит широкоствольный дуб, скрывающий собой широкоплечую фигуру мужчины. Акура стоит привалившись в нему спиной, перекатывает меж пальцев какую-то травинку, сорванную еще совсем недавно, второй рукой держит принесенный с собой сверток. Мужчина смотрит вперед, хмурится. Солнце садится медленно, окрашивает мир в странные, причудливые цвета, слепит его раскосые глаза. И ветра почти нет. Акура хмыкает и чуть отворачивает голову. Но никуда не уходит, все вспоминает, думая и осознавая, как он вообще только согласился тогда на такой ироничный для себя поступок, который сделал? На это решение уступить Нобару, и на все последствия. И даже сейчас, спустя уже так много человеческих лет, он все равно не может не думать о том, что было. И если прикрыть веки, откинуться головой на колючий ствол дерева позади, то картинки вновь запляшут перед глазами, яркие и броские, словно все происходит прямо сейчас, вот здесь, снова, сию секунду.

Акура ведет головой, давит вздох и снова поднимает взгляд на многолюдную улицу шумного города. Найти, где теперь поселился Лис, для Кровавого Короля иного мира, конечно, не заняло много сил и времени. Хотя, и побегать немного пришлось. Акура не знает наверняка, чей именно это был выбор, избрать новым местом для жизни человечий город с этими шумными улицами, галдящими меж собой прохожими, которых вокруг просто море. Но все же склоняется к мысли, что инициатором была она, а Томоэ согласился, спрятав магией свою внешность екая. Акура знает, что здесь, у них с Томоэ на окраине есть свой новый большой и уютный дом с немалым садом, отгороженный от прочего мира высокой стеной, но только вот никакой прислуги он там не заметил. Возможно, для Нобару еще остались слишком сильны отголоски прошлого. Всего ее прошлого, и память о Рей. Сейчас Нобару уже двадцать семь. Она работает учительницей в школе. Классов здесь много. И каждый следующий год все появятся новые. Дети к ней тянутся. Смышленые, любопытные.

Акура ждет её появления, стоит терпеливо поодаль, пряча свою фигуру за зеленью листвы, не отводя внимательных глаз от улицы, пока наконец глазами не выхватывет её. Нобару выходит быстрым и уверенным шагом, проходит мимо играющих детей. Мяч катится ей под ноги. Девушка останавливает его ногой, приседает, так, что ее юбка, ложится на землю, берет мяч в руку и кидает ребенку. У мальчика голубые глаза и светлые волосы. Он улыбается ей чисто и открыто. Она улыбается в ответ, говорит что-то. Мяч снова пачкается песком и

детскими ботинками. Ее глаза скользят по играющим детям, пока ребенок вновь присоединятся к своим приятелям.

Акура смотрит еще одно долгое мгновение на эту картину, замирая на месте. Красивая. Всегда была такой для него. С этими пшеничными волосами, взглядом зеленых глаз, стройная, подтянутая. Нобару старше стала, приобрела такие привлекательные округлости фигуры и что-то в глазах, в самом зрачке. То ли мудрость, то ли нечто иное, чему он не в силах дать определение. Она словно внутри изменилась. И нет в ней больше привычной угловатости юности. Акура переминается с ноги на ногу, поджимает губы, удобнее перехватывая свою небольшую ношу в руке. Но к девушке подходить не торопится. Стоит, малодушничает. Нет, он не снимает с себя вины за её слезы и боль в глазах. Акура знает, что виноват, что поступил даже слишком эгоистично, выворачивая её практически наизнанку. И впервые в жизни эта вина ему небезразлична. Она все так же ест его душу.

– Ты что это здесь делаешь? – Говорит женский голос, и мужчина резко поворачивает голову. – Чего опять удумал?

Акура криво ухмыляется. Вот уж кого-кого, а её он тут встретить меньше всего думал. Да еще и подкралась так незаметно. У Юко взгляд цепкий, строгий. Косые солнечные лучи делают лицо гейши, стоящей перед ним, охрового цвета. Она стоит в воздушном лазоревом платье, ткань мягко струится по ее телу, очерчивает женские изгибы. Своим столь неожиданным появлением она даже похожая на нимфу или русалку показавшуюся вдруг средь пены морской. Акура лишь как-то хамовато сплевывает сгусток слюны на землю и вновь обращает взгляд к своей изначальной цели, повернув голову. Снова вылавливая глазами Нобару.

– Акура? – добавляет настойчиво Юко.

– У меня к тебе может быть тот же вопрос. Последний раз, помнится, ты едва удостоила меня взглядом.

Юко трясет своими густыми волосами, чуть опуская голову. Накручивает прядку на палец. Рот открывает, сказать что-то намереваясь, но, кажется, меж ними остается лишь патетика и скупое молчание.

– Я слышала про Акеми.

– И что? Жалеешь её.

– Возможно, немного.

Юко не знает, зачем спрашивает об этой женщине. Наверное это просто обычное чувство человеческого сострадания. Гейша закусывает губу, подходит к мужчине ближе, грудь её прижимается к его спине, подбородок давит на плечо мужчины.

– Я искала свою подругу, а нашла тебя, – Юко выдерживает паузу. – Её имя Тоши, ты помнишь такую?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Акура?!.. – голос Юко повышается на пару октав. Начинает бить невысказанными эмоциями. Но раздается протяжное «мяу», и оба синхронно смотрят вниз. Пепельно-черная кошка тянется, выгибая спину, а потом трется сначала о ноги мужчины, а затем её. И Юко так иронично хмыкает кривя губами, чувствуя, как перехватывает горло. Давит вздох. Хотя, разве было бы не глупо с её стороны ждать чего-то большего? Юко кидает на мужчину взгляд вновь. У Акуры согбенные плечи, так напряжена вся фигура, и глаз он своих от девушки светловолосой на той стороне улице все не отводит, вновь отвернув от Юко голову.

Материя платья летит за той по воздуху, путается складками меж ног. Лицо ее расцветает спектром ярчайших эмоций, когда эта – кажущаяся сдержанной, скромной и тихой Юко незнакомка – подбегает, подхватывая длинные юбки, к встречающему ее молодому мужчине с длинными платиновыми волосами и бросается в его распахнутые объятия. Он чуть приподнимает ее над землей и кружит. А она смеется. Исто, кристально чисто, переливчато, так сладко и так свободно, что Акура чувствует укол в сердце. Девушка опускается ногами на землю, а глаза ее продолжают сиять. Укол повторяется. А потом они исчезают, сметенные людьми с незнакомыми лицами.

– Это была Нобару, да? И Томоэ?

Акура так и застывает, удивленно оборачивается, смотрит на Юко глазами, в которых бьются самые разнообразные чувства: от тоски до ярости, налезают друг на друга, топчутся, давят. И это его скупое движение подбородком в положительно ответном жесте.

Нобару никогда не смотрела на него так. Акура помнит. У Нобару были тонкие руки. Косточки запястий хрупкие, а взгляд часто ласкал пол, когда он вдруг оказывался рядом.

Нобару бывало рычала порой, скалилась на него, гордо вскидывала подбородок. А у Акуры сердце ликовало глядя на нее такую. Ее любило солнце, касалось ее волос так невзначай. И иногда она улыбалась. Робко и осторожно. В такие моменты Нобару казалась ему очаровательной, а в грудной клетке тлело тепло. И наверное, именно тогда он понял, что хочет всецело обладать этим существом. Это как ветер заковать в цепи, загнать в фиал и закупорить крышкой. Но стекло ведь обязательно треснет, покроется ветвистой сеткой, раздавит изнутри и безудержный поток хлынет на свободу потопив с головой. И если бы у него только был шанс все исправить, он бы это сделал. Акура физически не может не задумываться об этом даже сейчас. Он бы схватил её в охапку опередив Томоэ, унеся девушку еще в первую встречу. Забрал себе укрыв от всех глаз. Он бы сделал все так, как следует. Не пугал, не хамил, не проливал её соленые слезы. Он был бы рядом с ней мужчиной и занял свое место в ее сердце. Нобару казалось была предназначена его душе, но осталась чужой. Никогда он не сможет носить ее на руках, заставлять хохотать, дурачиться, а потом заваливать на постель, чтобы чувствовать ее обнаженное тело под собой. Никогда.

Латунный диск медленно бредет к горизонту, позволяя тому откусить от себя бок. Акура открыто приходит к дому Лиса, лишь около полуночи, когда всем уже давно положено спать и весь свет в окнах кажется уже давно погасшим, но ведь ему дозволины такие вольности? Он верно и сам не ведает, что именно подталкивает его именно к этому решению придти именно в столь поздний час. Может, знание натуры его Брата, может, само провидение, или его нежелание вновь напугать её, а может, что-то иное. Он выскальзывает на просторный двор тихой тенью, оставляя за своей спиной стену высокого забора и некоторые домовые постройки, даже Юко, навязавшуюся за ним еще утром и упрямо не отходящая ни на шаг. Старается быть тихим и незаметным.

Но Томоэ ведь так просто не обманешь. Он словно чувствует, знает все всегда перед. И едва подошва тяжелых, кованных сапог Огненного демона, наконец оставляет на земле свой первый след, внимательные глаза Лиса уже встречают незваного, но ожидаемого гостья. Томоэ смотрит на Акуру мгновение, а потом почти сразу отводит взгляд. На нем все та же неизменного цвета одежда, катана за поясом, он появляется из-за угла, и всего в нескольких шагах останавливается.

– Я думал ты еще утром заявишься. – Звучит знакомый голос Брата, и к Акуре снова приходят эти уже знакомые чувства недосказанности меж ними, недопонимая, даже обреченности. – Ходил все кругами. Заставил себя ждать. – В руке Томоэ появляется тонкая киссеру, его бледные губы обхватывают фитиль трубки и выпускают серый дым в темное небо.

И если бы только в их отношениях все было чуть проще, чуть надежнее, то Акура готов был бы спорить, что руки их сразу скрестились бы в крепком рукопожатии. Они бы перекинулись своим привычным приветствием шутливо, весело, со смехом звонким и колкими фразочками в адрес друг друга. Но вместо всего этого они стоят, не смотрят друг на друга и едва пытаются говорить.

– Это Нингё, – поясняет Акура короткой фразой, в один бросок отправляя в руки Брату сверток, принесенный с собой. И специфичный запах морской дичи, сразу бьет Лиса по носу, заставляя еда кривить черты лица. – Отдай Нобару. Я хочу чтобы она выжила, пусть даже если и вечность её пройдет не со мной.

Томоэ отмалчивается сначала, но все же едва кивает. Внимательным взглядом вкрадчивых глаз изучая профиль Огненного демона, общую измятость его фигуры.

– Это было лишнее, но, я передам.

И снова повисает удушающая тишина, в которой каждый думает о своем. Такая, что ее можно пощупать пальцами. Плотная. Неприятная. Вязкая. Чувство неловкости душит Акуру изнутри, обхватывает горло, давит и давит. Все, не о чем им говорить. И это то, к чему они оба приходят. Растаяла их близость многих лет. Акура кидает косой взгляд на Брата. Не так ему конечно хотелось поговорить, не только эти пару слов высказать. И разве легче ему станет от того, что он был здесь? Пусть давление с сердца за её жизнь уходит, но рождается новый неприятный зуд. Друг в лице Серебристого Лиса теперь для него потерян навсегда. Его друг остается там, за поворотом судьбы, где не было еще не было меж ними человеческой девушки, где глаза их смеялись, где жизнь била ключом. Мой друг. И Акура снова уходит, разворачиваясь на пятках, этим своим привычным, размашистым шагом.

– Акура!

Мужчина удивленно застывает, оборачивается, глядит на Томоэ. Тот смотрит на него в пол-оборота, глазами, в которых бьются самые разнообразные чувства: от такой знакомой тоски до стали, налезают друг на друга, топчутся, давят.

– Останешься до утра? – Говорит он, и мир Акуры снова взрывается. Одна фраза меняет полюса, ориентировку, расстановки. Неужели он все же не убил, не уничтожил окончательно, лишь сильно надломил все то, что они имели и каждый продолжает хранить? – Она будет рада тебя увидеть, – говорит Томоэ, и тут же о Нобару. Акура знает. Почти готов слышать о ней из его уст. Хотя все равно бьет, холодом отдает прямо по сердцу.

– Нет, ваша жизнь не мое дело…

– Верно, это не твое дело, – и взгляд жжет. – Но дослушай, – просит Томоэ, и, впервые за долгое время они говорят спокойно, настолько спокойно, насколько могут говорить соперники за сердце любимой женщины. – Акура, она много раз спрашивала о тебе, даже беспокоилась и переживала. И, я думаю, нам тоже найдется о чем поговорить.

– Это что, жалость, Томоэ?

– Нет, это мое уважение.

Акура вдруг хмыкает, растягивает губы на косой манер, снова скалится.

– Да катись ты в пекло.

Ему ведь всю жизнь только и остается смотреть на ее лицо, расцветающее лучами радости, при взгляде на другого. Мир отвратителен, он отвратителен, искупался в грязи. Предал, едва не убил, даже получил прощение, а теперь еще что-то хочет? Ее хочет. Хочет быть на месте Лиса, ловить взгляд её счастливых глаз, чувствовать тепло её тела, вдыхать аромат её кожи. Акура артачится. Ведет себя малодушно и глупо. Но рот ему вдруг затыкает Юко, появляющаяся из-за его спины в одно мгновение. Просто берет и прикладывает ладонь к его темным губам, давит второй рукой на плечо.

– Мы придем, Томоэ, но позже.

И Лис соглашается, кивает – слабое движение подбородком под взглядом её раскосых зеленоватых глаз, оставляет их. Акура одергивает руку Юко резко и грубо, поправляет воротник на своем плаще.

– Ты на кой-влезла, а?

– Акура… – И сказано это с таким легким вздохом, идущим из груди, глядя в след уже удаляющемуся от нее мужчине. И никаких её оправданий. Ведь если он действительно хотел наладить контакт с теми, кто все еще дорог, то шанс на это у него был лишь сегодня.

После они конечно еще встречаются порой время от времени, когда она вновь и вновь вторгается в его мир совершенно по свойски и без приглашения. Отбирает у него из рук токкури, нюхает содержимое, морщит нос и по хозяйски уносит куда подальше. Распахивает окна шире впуская солнце в комнату, заставляя мужчину раньше проснуться, совершенно не обращая внимания на колючесть его взгляда в такие минуты. Она закидывает ноги на стол в подражании ему, усаживаясь напротив, крутит прядь волос на палец и закусывает игриво губу. Иногда Акура ловит себя на том, что наблюдает за тем, как Юко ест принесенные служками сладости. Женщина поднимает глаза, отвечает взглядом на взгляд, а потом манерно и тщательно облизывает свои пальцы. Заставляя того усмехается, качать головой. Во баба. Во чертовка. Она улыбается в ответ, кокетливо, едва заигрывая, но, скорее, по старой привычке, по доброй памяти. Она ведь знает, что было и чем все кончилось, знает, что неразделенные чувства его тяготят, придавливают к земле дебелым весом.