Текст книги "Незнакомцы (СИ)"

Автор книги: kraska-91

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Мужчина молчит выжидательно, зачем-то проводит пальцами по волосам, чуть трясет головой, усмехается, а потом вперивает взгляд прямо в ее лицо.

– Давай так, – Акура едва цокает языком, устраиваясь удобнее, – Да, это была она, но я сделал это ради мести за себя. Она однажды едва не подставила меня. И это не сошло ей с рук. Это было не за тебя. Пойдет? Ты мне лишь удачно подвернулась под руку.

А Нобару сидит и с тихой, осторожной улыбкой, жмет плечами. Не зная даже стоит ли ей возражать в ответ.

– Ладно, – все же соглашается она, тогда продолжим. – Я никогда не лгала, – произносит девушка, и мужчина поднимает на нее глаза.

Сверлит ее уже тяжелым взглядом, под которым теперь отчаянно хочется лишь съежиться. Его наглые, бесстыжие глаза отчего-то спускаются на ее шею, ловят зрачками бьющуюся жилку, еще ниже, видя, как часто вздымается и опадает женская грудь с камнем прозрачным на шее. И Нобару почему-то чувствует себя в момент такой обнаженной перед ним, такой раскрытой в своей бесстыдной лжи. Постыдное чувство страха, паники приходит к ней. Потеют ладони, бутылка с узким горлышком в них скользит вниз, и девушка перехватывает ее крепче. Зачем она только снова выбила его на эмоции? И теперь глаза его снова черны, под кожей перекатываются мышцы.

Акура делает быстрое движение пальцами, и девушка протягивает ему бутылку. Их руки соприкасаются на короткое мгновение. И Нобару точно обжигает с такой силой, что она поспешно отдергивает ладонь, прячет глаза. Где ее дух? Где острота? Где врожденное девчачье любопытство? Откуда эта опаска откровенности?

– Я никогда не хотел причинять тебе настоящую боль.

Нобару так и замирает на этой фразе.

– Врешь, – это слово слетает с губ непроизвольно, быстро.

– Как и ты, Нобару. – изрекает мужчина, – Ты ведь так и не раскрыла Томоэ всех деталей нашего разговора. Того, как плакалась мне, как сама обнимала, цепляясь пальцами мне за плечи, как отвечала мне, когда я поцеловал тебя.

– Это жестоко, Акура.

Глаза ее такие огромные, чистые.

– Я вообще жесток, – демон вливает себе в глотку большую порцию обжигающего саке, утирает рот краем рукава. – Разве ты забыла, кто я? Я жестокий, Нобару. Жестокий, эгоистичный, наслаждающийся болью других, беспринципный. Я еще та паскуда. Или что ты решила? Что я, поиграв с тобой в дурацкие игры, вдруг изменюсь? Стану тебе новой подружкой? – Акура едва успевает прикусить себе язык, не взболтнув лишнего.

– Ты не паскуда. – фраза срывается с ее языка, так спешно, скоро, так, что Нобару просто не может её контролировать. И тут же вздрагивает сильно, когда он так резко оказывается прямо перед ней, хватает руками, пальцами сжимает ее плечи.

– Тогда почему ты всегда отталкиваешь меня? – и встряхивает ее. Нобару лишь поднимает к нему несмело глаза. Фаланги у него жесткие, когти острые впиваются ей в мышцы заставляя замереть на месте. – Я ведь вижу тебя теперь в каждой встречной женщине – хрипит Акура, и так близко к ее лицу, что она может видеть каждую неровную черту, кривую и неправильную, линию его рта. Ты слишком близко, черт тебя дери. Девушка напрягается, смотрит на него во все глаза, когда чужой палец вдруг проходит по ее шее. Жест осторожный, практически нежный и совершенно точно ласкающий. – Я хочу тебя, всю, глубоко, изнутри, понимаешь? Забрать всю себе, не делясь и каплей твоей женской сути, – в самые ее губы, приоткрытые, влажные, дрожащие. У Нобару кружится голова от выпитого спиртного, от его дыхания на её лице, а его руки, пальцы, горячие ладони бродят по ее телу, спотыкаются о ключицы, и выше, к шее, еще выше, чтобы обхватить ее лицо, порезать ладони об острые линии ее скул. Заглянуть в зеленые изумрудные глаза, даже не замечая того, как девушка вновь давит на его плечи.

Он целует ее бесстыдно, прижимая к стволу дерева, сдавливая, вжимаясь в ее рот, пытаясь заставить ее самой приоткрыть губы. Целуя ее так горячо, страстно, мягко, ласково, словно вкладывая все, что чувствует в этот момент. И боль, и кровь, и жестокость, и что-то еще, такое столь непривычно светлое в груди. Целуя её так что она всенепременно растает, и он ощутит всю волнительную сладость и жар ее рта. Но вместо этого Нобару точно свирепеет, ужом изворачиваясь в мужских объятиях, кусая мужчину за нижнюю губу. До карминовых капель, впивается в него так, что Акура даже вынужденно отрывается от нее с шипением. Лишь теперь замечая проступившие слезы на ее глазах.

Взгляд девушки темнеет. И пощечина такая, что у Акуры даже резко дергается голова, ладонь вибрирует, отдает пульсацией, притоком крови.

– Не смей так поступать со мной и Томоэ, – вдруг выдает Нобару, и голос ее звучит на грани истерики и злости. Глаза блестят соленой поволокой. И чего в нем больше Акура даже разобрать не может: то ли обиды и женских эмоций, то ли чего-то лютого и страшного, явно позаимствованного из его арсенала. И Акура почему-то тихо хмыкает. Так иронично, почти зло и совсем чуть горько.

– Почему он, а не я, Нобару? Чем я хуже?

– Я ведь все помню. Прекрасно помню, как горели твои глаза, когда ты бил меня. Как срывал одежду, когда едва не изнасиловал. – Она выплевывает эти слова ему в лицо. А мужчину они обезоруживают. Ведь он в сущности более всего на свете, опасается ей по своей неоторожности, причинить хоть каплю вреда. Столько раз практически за самую шкирку, в последний момент вырывающий ее из пасти смерти. – Никогда более не касайся меня.

– Что? – Глупо повторяет он.

Но Нобару подбирает юбки и стрелой кидается обратно к дому. Сердце ее колотится, губы жжет и становится так противно. Так тошно и больно в груди. А Акура молча смотрит ей в след, моргает. Все пытаясь осознать. Слова, сказанные с такой странной, даже страшной интонацией, все бьются в его мозгу. И черное чувство патокой разливается где-то внутри. Мужчина и сам не понимает, отчего в нем вновь начинают бурлить мрачные эмоции. То ли от осознания собственной вины перед ней, то ли от агрессии в отношении её отказа когда он раскрылся перед ней, нараспашку обнажив душу, то ли от своего бессилия что либо изменить переписав прошлое. И Внезапно Акура вдруг приходит к простому пониманию.

Он не сможет безразлично относиться к этой девушке. Капкан захлопнулся на шее, лязгнув зубами.

И все поменялось. Раз и навсегда.

Он признался ей в своих чувствах, она отказала.

========== Выбор ==========

Кажется, Тоши лишь все более начинает ненавидеть себя. Питать такую лютую неприязнь, что ей хочется выкорчевать собственное сердце, достать его из грудной клетки и посмотреть, как оно трепыхается в ладони, работает словно насос. Бьется. Сжимается и разжимается. Все такое багряное, в крови, орошающей руки, такой же яркой как его волосы. И ей кажется, что именно так будет правильно. Ведь вместе с сердцем вытечет и вся душа из тела. Ломаная, вывернутая, разбитая. Именно так ощущает себя девушка последующие несколько дней.

– Что? …

У Юко был такой растерянный голос, когда та все обо всем прознала, она тогда едва сдержала брови, ползущие вверх, когда Тоши призналась ей со слезами на глазах. У девушки даже плечи под её взглядом плечи скукожились, белые фаланги впились в дерево гребня резного для волос, и вся фигура её тогда так напряглась, словно ожидая какого-то ярого удара.

– Тоши, как ты могла?

Теперь слова Юко словно тоньше, чуть выше на пару октав, точно прерывистее. Сестрица её явно занервничала. Она ведь верила, считала, что сможет так ладно свести их, успокоив сердца обоим. Ведь девочка эта его действительно его любила, но так глупо и искренне вдруг поверила в то, что никогда не сможет заинтересовать, решившись урвать одной ночью все то, о чем могла мечтала. Ему это не надо – последнее, что сказала Тоши в то утро. А потом у нее вновь заблестели глаза, дыхание осипло. И она так рьяно вцепилась в платье Юко, когда та обняла её.

И спать ложиться стало страшно. Потому что теперь ей снится только он. Это как морок, наваждение. Словно она сходит с ума. И во сне Акура всегда доводит дело до конца. Оказывается внутри нее так глубоко, так сильно, так сладко, сминает своим ртом её губы. И Тоши просыпается в поту. Весь лоб у нее влажный, по виску бегут капли пота. Они же застывают на шее и ключицах. Грудь под тонкой тканью ночной юкаты поднимается и опадает, а между ног томительно ноет, и Тоши в бессилии бьет кулаком по подушке. Потом еще раз, и еще. Тихо, но как можно ожесточеннее, представляя, что на месте наволочки лицо Огненного демона.

Он мучает ее, точно проник острыми спицами глубоко в сознание. И от этого хочется рычать. Видимо вот такая она – любовь ёкаев, та самая, от которой не спрятаться, не убежать. Которая везде найдет и нагонит. Бесценный дар, и вечное проклятье рода.

Реального же Акуру-оу девушка старательно избегает. Да и он, надо признать, не ищет встречи с ней, еще ни разу не появлялся. Но Тоши всегда ходит с опаской, нервно озирается по сторонам. Это даже заметила её наставница Макото и, конечно же, поинтересовалась, все ли у её ученицы хорошо. Девушка лишь кивнула. С ней все хорошо. Это просто сознание играет в дурные игры. На самом деле, это гормоны, возраст юности. Наверное, это нормально и все обязательно пройдет. Тоши вновь и вновь пытается убедить себя в этом, но раз за разом, просыпаясь ночью и все так же ощущая его бесплотные объятия на своей коже.

Ей даже начинает приходить в голову, что она наверное стала просто зациклена на сексе? Может в этом все дело? Но только все это абсурд. Она не из рода потаскух и шлюх, раздвигающих ноги. Но и так жить нельзя. Это не только тело, это сознание, мозг. Это пугающая необходимость в нем. Ей просто необходимо вытравить его из своего сердца, своей души. Хотя бы просто не думать постоянно о том, что произошло, как повела себя, на что решилась. Тем более ведь знает, что ему нет до нее никакого дела. И никогда не будет, правы были сестрицы, когда над ней смеялись. А она – дура такая, все верила, все мечтала, грела свои грезы никого не слушая. И вот на душе её теперь так паршиво и тошно. И пора уже подавить в душе это гадливое чувство, которое все шепчет и шепчет ей об одном.

– Я чувствую себя паршиво, – говорит ей Юко, зажимая меж пальцами тонкую резную кисеру, когда Тоши стоит, подперев стену на том же месте, их теперь все более частых встреч. Трется своим плечом о её плечо. Вглядываясь в зарево заката. Девушка было поначалу даже боялась, что сестрица её непременно закатит глаза, осудит, может даже станет кричать осыпая ей порочными ругательствами блудницы, но вместе всего этого, та лишь одарила её печальным взглядом с жалостью.

– Ты много куришь.

– Ага, приходится. Это успокаивает.

И снова тишина. С Юко вообще оказывается легко молчать. С ней, в этой тишине комфортно и естественно. С другими девушками её возраста всегда надо говорить и обмениваться улыбками. Быть живой и искренней. Обсуждать простые человеческие вопросы. Вот только Тоши чувствует, что становится уже не такая, как меняется, все более разочаровываясь в своей судьбе и жизни без выбора, в этом месте. Еще чуть-чуть и станет такой же, как Акура-оу. Такой же отвратительной, ядовитой, циничной, невозможной.

– Хочешь? – вдруг вновь спрашивает её Юко, протягивая девушке дымящуюся кисеру. И та впервые не отказывается.

Тоши признаться никогда раньше не курила. Даже не пробовала. И горчащий дым табака сразу обжигает ей горло, попадает в носоглотку, заставляя девушку в момент начать заходится долгим, сухим кашлем, словно скребущим со стенок слизистой глотки весь пепел и весь смрад. Так, что у нее теперь дрожат губы и трясется рука.

– Ты совсем не умеешь курить, – заявляет Юко отбирая у брюнетки сигарету. – Учись. Это нравится многим мужчинам.

– Я не хочу так жить. – следует комментарий от Тоши, и Юко косит на нее глаза.

– Никто не хочет. Ни одна женщина не попадает сюда по своему выбору. Но поверь, это не самая худшая судьба.

Тоши открывает рот. Ей хочется что-то сказать, ответить откровенностью на откровенность, поделившись всем, что накопилось, но она не может. Самую ее большую и темную тайну Юко и так прознала сама. Поэтому девушка смыкает губы и снова смотрит на небо, давя затылком стену за спиной. Паршивый у них мир, ублюдочный. Продажный. Пора уже привыкнуть.

– А вообще, – вновь подает голос Юко, – у каждого своя истина. —И Тоши дергается, поворачивает голову, вперивает свои глаза в собеседницу.

– Акура-оу – скотина, – вдруг произносит девушка неожиданно для самой себя.

И Юко тихо хмыкает, затягиваясь горчащим дымом.

– Скотина, – подтверждает она. – И Коджи – скотина. Все они такие.

Теперь Тоши лишь жмет плечами. Наверное, скотина. Тем более, что даже не знает кто это, но и из вежливости сейчас не поинтересуется что случилось. Ей до других вообще нет никакого дела. Ей до мира нет никакого дела. Так эгоистично, так отвратительно. Замкнулась на себе, на своих проблемах. Это все Акура-оу. Въелся к ней под кожу, стал неотвратимой частью её мыслей и тела. Наверное, она теперь отравлена его присутствием на всю жизнь. И если раньше еще держалась, то после той ночи стало совсем худо.

– Хреново все это так. Нас, женщин, вечно тянет не на тех. Видать паршивая у нас натура. – тонкая улыбка скользит по её губам и Тоши едва давит такую же в ответ.

Все же с Юко легко. Удивительно легко и просто обнажать ей душу, говорить о том, что трогает и задевает, делиться переживаниями, когда другие бы стали осуждать. Поэтому Тоши и приходит сюда каждый вечер, прижимается спиной к шершавой стене, царапающей ей обнаженные участки кожи, и молчит, или говорит, или слушает. Юко её понимает. Девушка в этом уверена. Видимо у нее и у самой на душе так же.

– Я хочу сбежать отсюда – выдыхает Тоши так тихо и сокровенно. Делая глубокий вдох, обхватывая себя руками. Мнется с ноги на ногу, но голову так не и не поднимает. Почему-то боясь посмотреть сестрицу. Боясь её осуждения на это решение.

– Все хотят.

– Но я все равно сделаю это. Меня сожрет здесь комок этих чувств в груди. Мне так больно. Я не хочу новой встречи. – шепчет девушка, не поднимая глаз. – Еще немного и просто тресну. Я устала озираться. – Она замолкает, кусает нижнюю губу, практически до самой крови. И Юко видит алую каплю. А потом Тоши ощущает чужую руку на своем плече, такую теплую. Мягкую. Руку поддержки.

– Идем спать.

Но Тоши трясет головой отрицательно в ответ.

– Иди, я хочу еще побыть тут немного.

– Уверена?

– Да, – кивает Тоши, – иди, все хорошо.

Юко жует нижнюю губу съедая с нее алую краску, словно хочет открыть рот и что-то еще произнести, но только так этого не и делает. Она так и уходит молча, оставляя девушку одну. Даже более чем зная, что это была их последняя встреча, и возможно более не увидит её уже никогда.

***

У Нобару нож порхает в ловких пальцах, когда она мелкими кубиками режет свежие овощи. Сталь блестящая, хорошо заточенная, знакомая, острая. И ручка у него красивая, рифлёная такая. Она сидит на невысокой подушке за кухонным столиком, поджав ноги в коленях под себя, смотрит каким-то пустым взглядом за полыхающими языками огня в очаге.

Копается в себе перебирая услышанное, слова Акуры словно до сих пор звучат у нее в голове. Нет, она конечно догадывалась, может и не знала, но чувствовала, что между ними будто появилась какая-то легкая связь, какое-то понимание. Но все равно никак не укладывается в голове, как вообще такое стало возможно. Он ведь никогда ни во что её не ставил, осыпал матами, причинял боль, даже убить пытался, а она… Нобару трясет головой, нет, это все ненормально. Её возникшее доверие к нему? Его симпатия? Неужели и так бывает? Нобару вдруг встряхивается. Да как она вообще ведет себя? О чем вообще смеет думать? Да она же права на это не имеет! И внутри у девушки все перекашивает.

Не надо. Не так. Не правильно. Все это слишком не разумно. Это дико.

Нобару сглатывает комок в горле, и тут же начинает нарезать батат. Жестко так, ожесточенно, до зычного стука металла о дерево доски положенной на стол, только чтобы не думать, чтобы вытравить все эти мысли, неуместные, ненужные, слишком острые и неясные даже для нее.

– Нобару? – знакомый голос прерывает её размышления и девушка вскидывает голову, тихо вздрагивая всем телом.

Томоэ…

Совесть ее разом поднимается глубоко в душе. Стыд перед этим мужчиной проникает под кожу, будит в ней что-то, будоражит. И девушка практически срывается с места вклиниваясь в его тело, заставляя Лиса на мгновение даже опешить. Обнимает его руками крепко, лицом в шею утыкается.

– Ты в порядке?

Ну вот, он уже за нее волнуется, беспокоится, а она? Такие естественные, здоровые эмоции. Нобару даже кажется, что вот-вот, еще немного и она станет для него совершенно негодной и даже гнилой. Акура ведь прав оказался, Нобару действительно всего Лису так и не рассказала, боится, что он осудит ее, оттолкнет. Молчит даже теперь. Копит, множит внутри себя недомолвки, хотя ведь прошлым днем сама ему практически поклялалась в откровенной честности. А может и нет в ней больше той девочки с пучком светлых волос на голове, приятной и слегка застенчивой? С той самой улыбкой на губах и вечной правдой на языке? Неужели поменялось все?

Она ведь всегда так старалась делать все правильно. Делила мир на черное и белое. Теперь же все вокруг нее становится намного более цветастым. И все больше мелькает в нем красного, такого ярко-алого, что больно режет глаза.

– Все хорошо, Томоэ. Все правда хорошо.

Нобару трясет свежевымытой головой, с все еще влажными прядями. Боги, она ведь все утро терла себя мочалкой с самым пахучим мылом на травах, терла да алого покраснения кожи, лишь бы Лис случайно не уловил вновь на ней знакомый ему запах Брата. У Нобару дрожат пальцы. И она вдруг с пугающим ужасом для себя осознает, как сильно боится сейчас поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза и увидеть в них отторжение. Но все же подчиняется внутреннему голову и с облегчением обнаруживает, что он смотрит на нее как прежде. Тепло, так невероятно тепло, что ей хочется потянуться вперед, схватить это тепло пальцами, крепко прижать к себе. Нобару вспыхивает. Зубы ее клацают о зубы и девушка зарывается носом в мужское кимоно.

– Я уже волнуюсь, – раздается откуда-то сверху, над самой ее макушкой. И Нобару неспешно поднимает голову, чтобы найти знакомые глаза.

– Не нужно, я не дам тебе для этого больше ни малейшего повода.

Кожа у Лиса горячая, кровь циркулирует под ней быстро, бежит по венам. И Нобару сжимает его еще чуть сильнее, чем надо. Чувствуя, как легче дышится, проще живется, шире смотрится на мир рядом с ним. Так ведь и должно быть. В ее-то годы. И это невидимое давление словно исчезает с ее сердца. Нобару вновь утыкается лицом в его одежду, насквозь пропахнувшую им самим. А потом она ощущает чужие руки на своих плечах. Ладони широкие, теплые. Томоэ притягивает ее к своей груди, и она послушно приникает еще теснее и ближе, слышит, как гулко бьется его сердце. Горячее, молодое, сильное. И тут зачем-то вспоминает, как Акура так же прижимал её к себе, девушка сразу морщится на этом моменте и глубже ныряет носом в знакомое тепло.

И даже нечего здесь разбираться. Томоэ. Он самый. Он тот, кого она желает всем сердцем. Её первый мужчина в жизни. Её единственный. Он приютил её, дал опору, дал защиту, столько раз стиравший слезы с ее лица. Стоит помнить это с самого начала, и ни в коем случае не упускать момент, когда его губы смыкаются на ее губах. Ведь это такое сладкое, такое щемящее ощущение для нее.

Нобару непременно забудет все случившееся и услышанное от Акуры, забудет как страшный сон. Все его слова, все его поступки наводящие на лишнее и ненужные мысли. Бередящие сознание. Заставляющие думать о другом. Ведь у нее есть удивительный женский шанс самой построить свою судьбу, быть рядом с человеком, к которому питает самые искренние чувства, идти с ним рука об руку всю свою жизнь. И Нобару уже выбрала такого. И словно в подтверждение этого самой себе девушка чуть приподнимается на носочки, касается уголка мужского рта своими губами. Томоэ улыбается и лишь крепче сжимает ее. Так правильно. И Нобару это знает. Ее жизнь до него была слишком по грани, и сложилась бы лишь по чужой раскладке связей свахи и той тетушки приютившей ее. И она не лукавит. Нобару уже отлично все это осознала, всю наивность и пустоту присущую грезам девушки о счастье с мужем не знакомым ранее, в его чужой семье.

========== Его одиночество ==========

Несколько дней кряду Акура ничем не занимается, лишь старается вести себя как обычно. Зубоскалит, пижонствует. Стремится казаться все тем же лихим и удалым. Вот только последние слова девчонки, долетевшие до его ушей, точно заползли в черепную коробку, поселившись там и точа, точа, давя изнутри теми самыми звуками. И Акура трясет головой, разгоняя их.

Да, у Нобару конечно есть повод, чтобы отшить его. Весомый, мощный, гранитный повод. Она хочет простой нормальной жизни, человеческой жизни. Хочет семью, теплый дом, хочет простого счастья, она ведь женщина и это закономерно. Так им положено, так надобно. А он, не иначе, как сущий дьявол в её глазах, способный лишь все разрушать, и ведь не тупой, прекрасно все понимает, сам сотворил эту пропасть. Акура сжимает и разжимает руку в кулак поднимая её перед собой, лежа на своей широкой кровати, чувствуя, как хрустят кости. Сжатие. Хруст. Разжатие. Хруст. Даже такое занятие всяко лучше, чем вновь и вновь пережевывание того, как она его практически послала. Причем так, словно явно у него научилась, хотя, может так оно и было.

Он тогда так долго смотрел на её удаляющуюся фигурку, словно все ждал иного ответа, иных слов, тех самых, которые так казались мужчине возможными. Словно Нобару вдруг вот-вот сейчас возьмет и к нему обернется, а потом сомкнет руки на его шее, молча прижмется грудью к груди, носом вновь уткнувшись ему куда-то в ключицу. Позволит себе эту человеческую слабость. Позволит ему стиснуть себя в крепких объятиях. И так бы хорошо, и спокойно ему тогда стало. Просто касаясь её, ощущая, как бьется чужое сердце, ничего больше не говоря и не делая. Только это. Секунды, минуты, часы. Чувствуя, впитывая, осязая себя рядом с ней.

Акура подсовывает руки под голову, вытягивает ноги и прикрывает золотые глаза. Ощущая себя, будто получил нож в спину, словно острая сталь прошла меж его лопаток. Зовет себя дураком, имбицилом, но и это не помогает. Да, он – дурак. Дурак, потому что влюбился, дурак, потому что позволил чувствам внутри себя взять верх, проникся к смертной, открылся, сломал сам себе хребет, стерев его в костное месиво. И получил наотмашь, причем по заслугам. Вот такая вот получилась закономерность. Неправильная, нехорошая, паскудная. Но, увы, история не признает сослагательного наклонения, не меняет его, не дает иных шансов и других раскладов.

И вся эта нервозность не принятия ситуации, словно чувствуется в каждом его резком движении. Когда он с зычным скрипом деревянных ножек о каменный пол, отодвигает кресло незамедлительно плюхаясь в него, удобно вскидыаая на стол ноги, затянутые в кованые сапоги с тяжелой подошвой. Выслушивая новых присягнувших ему на верность низших отродий. Мало их было в этот раз – лишь какая-то жалкая горстка неудачников и трусов. Влекомых лишь страхом, даже не уважением. И эти эмоции все нарастающие в нем снежным комом, давящие и давящие, распирающие изнутри, будто вот-вот и он взорвется. Заставляющие практически подскочив сорваться с места, растворившись в языках алого пламени, так даже и не дослушав речь бубнящего. Просто чтобы не думать. Отключиться от мира, от Лиса, от Нобару, от всей его жизни, текущей своим привычным руслом.

Он бредет неспешно по линии песчаного берега, сбегая далеко, к самым южным островам Японии. Облизывает темные губы и засовывает руки в карманы. Здесь, на берегу моря – селится невероятная чистота и покой. Песок перекатывается под подошвой, а самые мелкие горошинки щекочут кожу и уже забиваются меж пальцев, проникая и внутрь его грузных сапог. Поток воздуха ерошит длинные волосы, и Акура поправляет их ладонью. В этом месте человеческого мира всегда можно найти свою прелесть. Независимо от времени суток и периода года. Холода ненавистного здесь практически не бывает. Даже сейчас, никакой промозглый, дождливый ветер начинающейся осени, не бьет мужчину уже так привычно в лицо заставляя ежиться. И зимой море почти не замерзает, лишь немного индевеет, блестит на солнце замысловатыми узорами.

Акура гуляет так долгие часы, рассматривает своим острым зрением издали рыбаков на лодках, мочит ноги в воде сняв обувку. Он находит себе уютную бухту, спрятавшуюся меж крутых скал, подальше от всех прочих глаз. Добраться выходит туда не так просто. Нужно пройти через редкий лес по торной дороге, свернуть в небольшой залесок, продраться сквозь колючие кусты, посадив себе пару царапин, отвести несколько веток от глаз, потом подняться по скальной гряде, вынырнуть из травы и леса, соприкоснуться макушкой с небом, обойти несколько больших валунов по краю обрыва, где внизу плещется и гудит море, точит камни, просит дань, а потом спуститься по тропке с редкими сорняками, острыми камнями и пыльной землей. Глубина здесь большая, внизу – острые камни и тянущиеся с самого дна водоросли. Но зато здесь никого нет.

Акура опускается там прямо на горячую землю, греется, копается пальцами в песке, зарывается в него ладонями, кидает камни в море. Или просто лежит на спине, раскинув руки и ноги в стороны, чувствуя, как теплая вода бултыхается в его ушах, ощущая соль на лице и шее, смахивая капли и смотря на солнце. И так старается не думать, не анализировать, не возвращаться мыслями к тому, что снедает, тревожит, не дает покоя. Улавливает голоса детей на другом конце изгиба скалистого берега, и тут же поворачивает к ним голову, опускаясь локтем на подогнутое колено. Две девочки там собирают белые ракушки, складывая их невысокой горкой. Акура смотрит на всю эту жизнь вокруг и словно пробует примерить себя рядом с миром простых смертных. Рядом с тем миром, к которому она принадлежит по праву рода своего.

Ночь постепенно окутывает все вокруг плотным покрывалом, дарит глазам демона удивительное представление. И на самом берегу, все там же вдалеке у поселения на море, уже весело трещят костры, сияют во тьме, вторят плеску волн, звучит музыка, воздух разрезает мужской голос отражаясь от воды, звонкий, зычный, громкий. И Акура слышит, как человек тот поет о море, о воле, о ветре, о русалках и морских коньках. Слышит как человеческие девушки там смеются, кружатся, хватают друг друга за руки, танцуют вокруг пламени, отбрасывая на песок причудливые тени. И понимает, что все это некая традиция. Он сидит все так же тихо, наблюдает, не вмешивается, слушает подчиняясь ритму этой странной, морской музыке, отпуская что-то в своей душе. Старается хоть на мгновение потерять себя, позволяя себе увлечься и вот тогда одна из тех историй, так созвучная его душе, неумолимо врезается в память.

На одном из здешних южных побережий есть Плачущий камень. Гордо стоящий в воде в нескольких метрах от берега, выпирающий в самую высь, пузатый, наливной, обласканный солнцем, весь залепленный водорослями и ракушками. Акура слушает дальше и узнает, что прозвали его так, потому что верится, что когда-то здесь жила-была русалка. Она приплывала к нему, пряталась за его выступами и наблюдала за людьми, что часто бывали на том берегу. Веселились, купались, готовили рыбные снасти. Человеческая жизнь привлекала ту русалку. И однажды русалка заметила юношу. Он был симпатичным, с добрыми глазами и громким голосом. Часто со своими друзьями нырял со скалы, что нависала над заливом. Русалка скользила по камню руками, пряталась и пряталась, ласкала хвостом водоросли и наблюдала. Она влюбилась в паренька, что приходил на берег каждый летний день. А осенью он исчез. Она приплывала к камню и зимой, и весной, но лишь в первых числах месяца июня вновь увидела юношу. Он стал чуть старше, но доброту свою не растерял. И еще кое-что изменилось. Раньше на берегу голосили его друзья, а теперь он гулял с девушкой. Девушку русалка не рассматривала. То ли боялась, то ли плохо видно ее было, и не запомнила ничего, кроме ядреной черноты волос и белого платья. Он гулял с этой девушкой по берегу часами, разговаривал, поцеловал её там впервые, заставил рассмеяться. А русалка от увиденного после запрела и сникла. Но все равно приплывала к тому камню каждый день. Она смотрела, подглядывала, любовалась, запоминала движения и магию человеческой жизни. В одно из лет юноша не вернулся окончательно, а она все также продолжала плавать к тому камню, таиться в его тени. Та русалка умерла от тоски по любимому, истлела, словно больная проказой, превратилась в пену морскую. И с тех самых пор, когда дуют ветра, этот камень скулит и ропщет. Воет. И то плачет одинокая русалка, отдавшая свою любовь человеческому юноше, который никогда ее не знал.

Грустная история. Акура зачем-то опускает голову и прикрывает глаза. Нервничает, ощущая, как в груди что-то давит. Там, где сердце. Собирается в тугой комок. И бьет. Бьет. Чувствует себя на месте той русалкой из поверья, и, кажется страшно боится закончить, как она, сгинуть из-за вязкой тоски по смертной, этого едкого сплина под кожей, в душе и сердце, этой чуждой, этой надрывной боли. Интересно, если бы Нобару сейчас была с ним и увидела все это, то что бы подумала? Что бы сказала? Ей бы понравилось? Она ведь уже ходила с Лисом к людям на какой-то праздник, и такая красивая тогда была. Очень. Тонкая, изящная. Изумительная. Странные мысли, воспоминания. Но только ругать себя за них не хочется. Он ведь действительно влюблен, и хоть сейчас под звездами на берегу моря, в своем одиночестве, не так страшно это излагать самому себе. Он влюблен. И пусть безответно. Пусть единолично.

И снова запах волн. Вкус соли на языке. Все таки в этом человеческом празднике, в этом чествование моря есть какая-то первобытная истая сила. Какая-то простота и естественность. Здесь лишь по желанию пляшут тени на песке, фигуры вырастают вокруг костра. Мужчины кружат своих девушек. Акура видит, как один из них целует свою спутницу, жадно, горячо, в самые губы, сливаясь с ней телами в единый образ. И сердце демона бьется чаще о грудную клеть, звенит набатом от этой картины. И внутри горит, распирает такое острое, отчаянное, такое ярое желание, чтобы Нобару в этот момент была рядом с ним. Не с Лисом, а с ним. Чтобы обнимала его своими тонкими руками, снова повисла на его шее, опутывала ногами его бедра. А он бы ощущал вкус и сладость ее мягких губ.