Текст книги "Сумерки разума (СИ)"

Автор книги: in-cognito

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо.

Он дал мне идти дальше.

Долгие сорок минут мы не произнесли ни слова. Я пыталась соображать адекватно, но сердце кровоточило.

Каждый из нас рождается, чувствуя себя уникальным. Он рождается в гигантский мир, полный возможностей. И не знает, что кто-то уже поставил на нём крест, клеймо, знак о том, что его можно убивать.

Джаспер каждый день ходит в школу. Как он смотрит на нас? Как на тушки кроликов, подвешенные на крюках к потолку.

Но Эдвард снова прав. Мы не стали кормом когда-то, когда был создан Договор некими злостными личностями. Мы были кормом всегда. От нас просто отказались, официально разделив на два стада. Одних пасут, потому что они способны что-то давать машине общества. Других пасут, но откладывают на убой, потому что взять с них больше нечего. В социальных жерновах мы обязаны играть роли. Мы обязаны быть социально значимы и полезны. Сколько ты зарабатываешь? Есть ли у тебя машина? Когда ты собираешься заводить детей? Что ты значишь на социальной лестнице? И, если ты никто, то что ты можешь предложить этому миру? Пожалуй, разве что, свою жизнь. Но что она, по сути, значит? Если ты умрешь, тебя просто закопают. Кто будет плакать по тебе, кроме родственников, которые через месяц просто пойдут дальше?

Нет, мы не стали кормом. Мы построили машину, рабами которой сделались, и стали кормом с той поры. Мы им рождаемся и им умираем.

И это никак не изменить?

Я неожиданно почувствовала себя больной и какой-то излишне хрупкой. На тело набросился пронизывающий, холодный ветер, я поежилась. В рюкзаке у меня лежали сандвичи, которые я взяла с собой, но при мысли о них меня тошнило.

Я перечисляла, есть ли у меня среди знакомых «социально незначимые». Нашлись. Мой старый учитель музыки, у которого умерла жена, и не было детей. Подруга моей матери – замкнутая одиночка и сирота. Мой мозг работал очень быстро, пока я не почувствовала, что эмоционально отупела. Я перестала что-либо чувствовать, добравшись до какого-то своего предела. У меня сильно заболела голова…

Он сказал – Бог вполне может существовать при таком раскладе?

Впору нервно смеяться, но вместо этого я захотела заплакать. Не смогла.

– Я должен удостовериться, что ты будешь вести себя адекватно, Белла. Нам нужно заняться тем, что ты хорошенько изучишь Договор, – произнес Эдвард с некоторым сожалением.

– Когда приступим? – ровно спросила я, полуобернувшись на него. – Я готова.

– Ты неважно выглядишь.

– Тогда можем позже, – безразлично ответила я, собираясь идти дальше.

– Постой. Мне правда нужно знать… Насколько сильно я тебе нравлюсь?

Странный вопрос в этой ситуации, но тогда мне не пришло в голову спрашивать его, зачем ему интересоваться такой чепухой.

Мне было наплевать на его реакцию. Мне было всё равно, что он думает. Я просто старалась быть точной. Никогда бы не подумала, что признаться будет так просто… и так пусто.

– Я люблю тебя. У меня такое чувство, что всегда буду любить.

Вымолвив это устало и несколько безразлично, я посмотрела ему в лицо.

– Пошли уже? – негромко спросила я.

Он получил от меня моё сердце. Ненужное ему сердце. Получил его от меня, словно бы между делом. Потому что ни я, ни мои чувства ничего не значили. Никогда и ни для кого.

– Пошли, – пробормотал он, словно положив мне на грудь последний тяжелый камень.

На его выводы мне было ровным счетом наплевать.

Всю дорогу я задавала ему вопросы, и на сей раз он отвечал на каждый и достаточно подробно, если я хотела. Квилеты оборотни? Не все, но некоторые из них. У них особенное строение скелета, и появились оборотни так же давно, как сами люди. Известно, что это какая-то отдельная генетическая ветвь, появившаяся в одном замкнутом, локальном месте. На данный момент оборотней меньше, чем вампиров, они хорошо себя контролируют, и их популяция сдерживается естественным путем. Ведьмы тоже существовали всегда. До сих пор известно о них крайне мало, да и самих их немного. По сути своей это люди, у которых есть необычная связь с природными силами планеты. Обычно их никогда не убивают, но обязательно ловят и способности их мозга изучают, что часто приводит к смерти подопытных. Известно только, что это не болезнь, не отклонение. О духах и демонах известно еще меньше. Их истреблением занят отдельный вид охотников и ученых. Появляются крайне редко, и почти невозможно найти известные крупные случаи массовой регистрации таких явлений.

Эдвард зачитывал мне пункты Договора один за другим. Я повторяла их, и у меня создалось чувство, что я глотаю противные таблетки.

Но я бы не согласилась променять эту правду на неведение. Это отвратительная правда, мерзкая, но теперь я немного знала, где нахожусь. Мне определили место без моего вмешательства. Машина системы четко скоординировала мои действия и будущее. Чем больше ты знаешь о системе, тем сильнее тебе система доверяет, и в этом случае она контролирует каждый твой шаг.

– Мы прибыли в Форкс потому, что искали здесь диких вампиров. Точнее, один из разыскиваемых осведомлен о Договоре, но еще парочка имеет о нём слабое представление, – сказал Эдвард. – Они убивают в резервации. Оборотни пытались выйти на их след, но пока безуспешно. Мы явились сюда, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. Вампир, которого необходимо ликвидировать, мятежник.

– В чём именно? – спросила я.

– Он против того, чтобы люди диктовали ему, как и где охотиться. Охотится и на одиночек и на социально значимых. Он тоже довольно стар. Гораздо старше меня. Он очень опытная ищейка с неплохими навыками. И ему помогает парочка чуть более юных дарований. С тех пор, как мы приехали, удалось узнать только примерные места обитания. Мы используем время охоты, чтобы подобраться к ним ближе, но… – Эдвард нахмурился, – тут случается нечто невероятное. Им всегда удается уйти. Не важно, какие мы ставим ловушки, они их чувствуют и просто уходят. Словно у них есть лазутчик, но это исключено. Каким образом они ускользают – для меня пока загадка. Хорошо, что они стали меньше убивать. За то время, что ты приехала, ни одного трупа или пропавшего. Но недавно Розали сказала, что по ее подсчетам скоро тут появится новая жертва. Это значит – новые зацепки, хотя утешение слабое.

– Я могу чем-то помочь? – спросила я.

– Пока что просто наизусть выучи Договор и в школе веди себя адекватно. Потом я посмотрю, можно ли тебя использовать.

Удивительно просто давались ему эти слова.

Наконец, сквозь стоящие деревья я различила асфальтовую полосу и мой пикап. Кольнуло тоскливое осознание того, что в этот лес я входила совсем другим человеком. Меня всё еще трясло, но я старалась этого не выдавать. Эдвард был молчалив, хотя я видела, что он пристально за мной наблюдает.

– Я выучу его через день. Нормально? – спросила я, садясь в машину.

– Учи понемногу, – рассеянно пробормотал он и добавил: – Я сяду за руль.

– Как скажешь… – я вложила ключи в его ладонь.

Теперь шарф снова закрывал почти всё лицо, так что я видела лишь глаза. Но мне было так невыносимо смотреть в них, что я не видела их выражения. Да и не хотела видеть.

Появившееся ненадолго солнце стало прятаться за облака к пятому часу дня. Эдвард ехал неторопливо.

– Тебе нужно поесть, – заметил он неожиданно через полчаса пути.

– Я не умру, если пропущу обед.

– Станет легче. Просто перекуси.

– Я не хочу, чтобы мне становилось легче. Это то, что я должна испытать на себе до конца.

Он вздохнул:

– Когда же в тебе это закончится?

– Что именно? – холодно спросила я.

– Стремление быть солдатом. Ты девушка.

– Я больше не девушка. Я, вообще, никто.

– Не говори так.

– Как скажешь, – равнодушно ответила я, глядя в окно.

– Ты не станешь больше со мной общаться, как раньше, верно? – подумав, спросил он.

– Не стану.

Он чуть сильнее сжал руль ладонями:

– Ты можешь на минутку допустить, что… не вполне ясно понимаешь меня?

– Я не хочу сейчас тебя понимать.

Помолчав, он слабо улыбнулся:

– Ладно.

– Мне неприятно быть твоим личным ходячим театром. Можешь наблюдать со стороны, – ответила я. – Лучше просто относись ко мне с безразличием.

– Боюсь, отсутствие моего покровительства для тебя не безопасно.

– Для меня это не важно.

– Для меня это важно, – неожиданно разозлился он. – Я спасал тебя не для того, чтобы ты так безалаберно относилась к своей жизни. Я знаю, тебе чертовски плохо. И знаю, что ты справишься. Завтра в воскресенье ты встанешь, как обычно, будешь жить, как раньше, сходишь в лес, подумаешь, вернешься домой, примешь решение. Но всё-таки береги себя. Не ради себя самой или меня, а ради отца и матери. Они всё еще живут в том слепом мире. И должны оставаться в безопасной колыбели неведения.

Я, молча, вытащила из рюкзака сандвичи и стала есть их один за другим, не чувствуя вкуса.

– Я не могу понять, за что ты злишься именно на меня, – сказал он, качая головой.

– Я на тебя не злюсь, – нахмурилась я. – Мне просто не нравится, как ты ко мне относишься. Но ты не обязан относиться ко мне как-то иначе. Кроме того, как ты не понимаешь… Не важно, что я чувствую. Это больше совершенно не важно. А если тебе не нравится, что мы не станем общаться, как раньше, так что ж… – я пожала плечами, – это тоже нормально. Это логично.

Мне показалось, что он скрипнул зубами.

– Ты очень умная девушка, но в некоторых отношениях…

– Договаривай, – ледяным тоном бросила я.

– Не важно. Ты имеешь на это право, – вздохнул он.

– Не притворяйся, что для тебя это важно.

Он не ответил.

Еще один камень тяжело лег мне на грудь. Глядя в его глаза, я всегда буду спрашивать себя – интересно, на каком вопросе ему неожиданно станет скучно, и он просто уйдет? Он был моим сфинксом. Он им и остался, просто… теперь он действительно представляет собой камень.

Проводив меня до дома, Эдвард отдал мне ключи от машины. Солнце уже садилось. Закат был печальный. По розоватому небу плыли серебристые облака, и сквозь них редко-редко скользили умирающие солнечные лучи. Эдвард перед тем, как проститься со мной, поднял руку, чтобы погладить меня по щеке. Не знаю, зачем он это сделал. Я недоуменно посмотрела на него, и он убрал ладонь, опустив голову. Мне показалось, он напряжённо сжал челюсти, чтобы не выругаться.

– Ты справишься, – сказал он мне, но показалось, словно он сказал это в первую очередь себе самому.

Он очень быстро исчез, и я почувствовала, что рада оказаться в одиночестве.

Я медленно вошла в дом. Знакомая обстановка, знакомые запахи… только мир другой. Я должна принять его.

Помню, как поднялась в свою спальню, медленно-медленно ворочая ногами. Помню, как открыла дверь, бросила в угол сумку, подошла к кровати и упала на нее, а потом в голос заревела. Мне хотелось кричать, но я просто захлебывалась слезами, оплакивая свою… веру.

Когда мы живем, оглядываясь на мир и социум, мы можем видеть много грязи – всякой разной. На самом деле мало кто из нас носит розовые очки. Но закрадывается спасительная мысль: может, в будущем будет всё не так плохо. Или раньше было гораздо хуже. Теперь у меня не осталось этой веры и спасительных мыслей. Была только обнаженная уродливая действительность, в которой люди поставлены на конвейер и вертятся в жестокой, не знающей жалости, машине, пожирающей их. И хуже всего… намного хуже всего этого было то, что я знала это всегда. Просто слова Эдварда открыли для меня действительность с новой стороны. Раньше эту действительность можно было как-то игнорировать, сейчас – уже нет.

Я, мои друзья, семья, знакомые, бродяги и все обычные люди – просто корм.

Не важно, для кого – для экономической системы или для Договора. Это не играет роли, потому что и в том и в другом случае безжалостно пожирается человеческая жизнь.

Я захлёбывалась рыданиями, оплакивая свою наивность, так сильно, что заболело горло и голова. Наконец, задыхаясь, я поплелась в ванную, чтобы умыть лицо. Когда я это сделала, сделалось уже темно. Я должна притвориться, что сплю, когда приедет папа. С ним я совершенно не готова сейчас говорить.

Умывшись, я вернулась в спальню, снова легла на кровать, выключив свет. Меня еще трясло от озноба, сильно болела голова, но я не плакала. Я пыталась дождаться отца – не знаю, зачем. Я не хотела видеть его и в то же время – хотела. Мне хотелось, чтобы он, как в детстве, обнял меня и сказал: милая, это просто кошмарный сон.

Кошмарный сон…

Да, я была раздавлена, но ни на что не променяла бы этот ужас. Я не согласилась бы снова жить в неведении. Сейчас мне плохо, но это пройдет. Точно пройдет.

Я думала об этом, засыпая.

Отца так и не дождалась, уснула. Точнее, я не заметила, как провалилась в очень тяжелые, бредовые сны.

У меня всё еще сильно болела голова, было очень холодно, один кошмар сменял другой. И во всех снах я видела конвейер. Он громко работал, и от этого гудела голова. По конвейеру ехали люди. Они все радовались и говорили между собой, в то время, как впереди их ждала газовая камера или печь. Мы ведь так и живём – на конвейере. Мы улыбаемся, просыпаемся каждое утро, считаем себя уникальными, но когда в мире настанет глобальный кризис или третья мировая война, или смерть появится перед тобой – тогда разверзнется пасть печи, в которой ты сгоришь, потому что ты просто социальное мясо в экономической машине. Лишь попадая в эту печь, люди начинали кричать, разрывая мне барабанные перепонки, тогда я почти просыпалась, но его сменял другой кошмар.

Я отчасти понимала, что сплю, но не могла проснуться. Я словно пыталась выплыть из-под толщи воды. Наконец, я перестала плыть, и сны… захватили меня целиком.

Когда я очнулась, было темно. Меня сильно трясло от озноба, голова раскалывалась, и я поняла, что у меня температура. Я хотела доковылять до тумбочки, чтобы взять градусник, но, едва поднявшись, упала на пол. Меня мутило. Неожиданно я почувствовала, как меня поддерживают чьи-то руки, помогая мне подняться.

За окном шел дождь, поэтому в комнате стало прохладно, повеяло сырым ветром. С волос Эдварда стекали крупные капли, словно он провел под дождем часа два. Руки тоже холоднее обычного.

Он перенес меня на кровать. Всё это было так странно, что я решила, будто мне опять это снится.

– Наконец-то… – прошептала я. – Ты опять мне снишься. Значит, всё скоро будет хорошо… Я проснусь.

– Белла, ты не спишь. Посмотри на меня, – шепот у него обеспокоенный.

Я смотрю на него с трудом.

– Нет, я сплю. Сейчас ночь, но ты в моей комнате. Что тебе тут делать? – я попыталась быть разумной. – А где все?

– Кто все?

– Люди… которых везли убивать. Нужно выключить машину! – я дернулась у него в руках. – Быстро! Пока я всё понимаю… Тут была большая машина, по конвейеру ехали люди… Надо выключить ее! – задыхаясь, я взволнованно смотрела в лицо Эдварда, который гладил меня по голове. – Что ты медлишь? Где… Где она?

– Белла, тут ничего нет. Ты больше не спишь.

– Не сплю? – растерянно спросила я. – Как же так? И что тогда… ты тут делаешь? – я осторожно от него отодвинулась, но, почувствовав головокружение, решила лишний раз не шевелиться.

– Это не важно, – он быстро снял с себя толстовку, скинул с ног обувь. Я наблюдала за ним с растущей тревогой.

– Температура близится к сорока двум, – вымолвил он. – Ее нужно срочно понизить. Подожди тут минутку.

Он исчез, и я увидела, как только легонько приоткрылась дверь в спальню. Понемногу до меня начинало доходить, что я больше не сплю. Слабо застонав, я опустилась на подушку – мокрую от пота. Руки у меня дрожали, голова продолжала болеть. Я чувствовала себя так, словно внутри меня кипит кровь, и я вот-вот взорвусь или начну свистеть, как чайник.

Он вернулся, спустя тридцать секунд. В одной его руке был стакан воды, а в другой – таблетки.

– Ты чего это тут хозяйничаешь? – спросила я вяло.

– Пей давай, – приказал он.

Я узнала жаропонижающее средство. Правда, оно было не очень действенным.

– Сколько… ты сказал у меня градусов?

– Еще немного, и это будет не важно, – процедил он. Затем отодвинул одеяло и лег ко мне, крепко обхватив руками. В этом была логика. Тело у него такое ледяное, что я немедленно начала стучать зубами.

– Невыносимо… – пожаловалась я.

Он молчал.

Мне казалось, я смогу согреть его, но это оказалось не реально. Странно и то, что, не смотря на чудовищный холод, его объятие было приятным, успокаивающим. Словно холодный компресс на разгорячённую кожу. Наверное, такое же чувство испытываешь, когда распалённый на эмоциях выходишь под ледяной северный ветер на улицу, и он обдувает твои щёки.

При этом в то время, как я успокаивалась, меня не хватало на понимание того, что приходится испытывать Эдварду, пока он прижимался ко мне.

– Прости, придется меня потерпеть, – вымолвил он несколько сдавленно. – Минут двадцать, хорошо? Потом начнет действовать лекарство.

– Почему ты за мной следил?

Он ответил не сразу.

– Я опасался вот этого – того, что с тобой сейчас происходит, – ответил он.

– А с голосом у тебя что?

– Ну, давай подумаем… Твоя кровь для меня самый желанный в мире наркотик, – сказал он, передразнивая меня. – У тебя нежное, горячее тело, и я прижимаюсь к нему прямо сейчас, чувствуя твой запах…

– Понятно, – признала я. – Но я разрешаю тебе меня убить.

– Заткнись, – неожиданно прошипел он, стискивая меня с такой силой, что стало больно. – Не смей никогда так говорить, ясно?

– Прекрати делать вид, что тебе не наплевать.

– Клянусь, самооценка у тебя больная. Любая другая на твоём месте давно бы всё поняла, – злобно шипел он.

У меня болела голова и из головы не выветрился кошмарный сон, так что воспринимала я его плохо.

– Мне всё равно, что я для тебя ценный экспонат, – ответила я, нисколько его не испугавшись. – И я не хочу жить ради кого-то там. Я собиралась жить для себя.

Он глухо застонал, уткнувшись носом в мою шею:

– Какая же ты…

– Ты физически не способен обозвать девушку? – с искренним любопытством спросила я.

– Не теми словами, которые приходят мне в голову с поразительной частотой, с тех пор, как я с тобой познакомился.

– Зато тебе не скучно, – сказала я сердито.

Неожиданно он искренне улыбнулся:

– Верно. Мне совсем не скучно…

Только в ту секунду я поняла, что ему плохо. Во всяком случае, хуже, чем мне. Он хотел меня убить, мечтал убить меня, но не позволял себе этого и пытался снизить мне температуру. Концентрированный запах в комнате сводил его с ума.

Не то чтобы я испытала сострадание. Скорее, понимание. В ту секунду я даже перестала обижаться на него за то, как он ко мне относится. Ну… честно – а как еще он мог ко мне отнестись? Кто он и кто я?

– Ты, наверное, всё-таки немного мной дорожишь, – пробормотала я со вздохом, коснувшись его волос, но осторожно и почти украдкой.

Он закрыл глаза:

– Достаточно сильно, чтобы не убивать тебя.

Эдвард не отстранялся, и я поддалась искушению осторожно погладить его руку. У меня перехватило дыхание, кожа показалась мне очень мягкой и нежной.

– Неужели на свете так мало интересного, что ты так за меня цепляешься?

– Сложно сказать, – произнес он, не открывая глаз. – Мир бесконечно интересен, но… я занимаю в нём не то место, при котором можно отдать себя наслаждению исследования. Моя жизнь ограничена жестокими правилами, я постоянно начеку, и у меня в этом плане нет выходных. Круг моих знакомых ограничен. Есть еще интернет. Это замечательная штука, в нём существует иллюзия, что я никого не могу читать. Хотя там, разумеется, нельзя раскрываться или хоть как-то привязывать к себе людей. И тут появилась ты. Да, верно… ты интересный ребенок. Талантливая девочка с большими амбициями. Я долгое время воспринимал тебя одновременно, как очень любопытный феномен и забавную игрушку, от которой много неприятностей. Порой ты казалась мне вызовом моему самолюбию и стойкости. Мне нравится побеждать. Но потом… Господи, что ты делаешь?

Пока он говорил, я добралась до предплечья. Эдвард слабо улыбнулся, мне показалось, что он перестал дышать. Я понимала, что это мучает его. Я знала, что это опасно, но всё же не могла перестать к нему прикасаться.

– Прости, – я одёрнула руку.

Он перехватил мою ладонь и поднес к своему лицу, затем осторожно коснулся ее губами.

– Это химия. Ею подчиняются в некоторой степени даже вампиры. Видишь, что ты со мной делаешь? Я почти ненавижу себя, – улыбнулся он.

– Н-не совсем тебя понимаю.

– Вероятно, ты не понимаешь, – промурлыкал он, лаская мою ладонь своими пальцами.

Совершенно очевидно, что мои прикосновения были ему очень приятны. Я понимала характер этого возбуждения – он просто хотел меня съесть. Поэтому не стала его провоцировать дальше, как бы сильно мне этого ни хотелось. У меня вырвалось:

– Любить тебя ужасно, Эдвард.

– Я бы очень хотел, чтобы ты меня не любила, – нежно сказал он.

– И еще я для тебя «девочка».

– Белла, мне больше девяноста лет.

– Это не играет роли для меня. Впрочем, я знаю, что ты не можешь смотреть на меня, как на равную, учитывая, кто ты такой. Еще и возиться со мной приходится, – я вздохнула. – Перестань меня обнимать, ты можешь уже отойти. По-моему, мне лучше.

Эдвард осторожно отпустил меня, и я почувствовала, что ему удалось это с трудом. Он медленно подошел к окну, и я видела только его угольно-черный профиль на фоне темно-синей сырой ночи.

Он пытался не только снизить мне температуру, но и отвести меня от мыслей, которые вызывали во мне столько отчаяния. Ради этого он стал так откровенен. Я позволила ему это, потому что вспоминать свой сон или обсуждать его казалось невыносимым.

– Ты зря так говоришь, – сказал он тихо.

– О чём ты?

– Девяносто лет – серьезный возраст, но это не двести. Всё это время моя жизнь была наполнена, в основном, работой и исследованиями. Вообще-то, на свете есть люди, которым под девяносто. Я к тому, что…

Я внимательно его слушала.

– Когда ты сказала «как на равную»… ты ошиблась. Я пока очень плохо тебя знаю. Возможно, я чему-то и научусь у тебя, – он попытался мне улыбнуться, но у него всё равно вышло немного снисходительно.

– Хорошая попытка, Эдвард, но ты не спишь. Срок твоей жизни гораздо больше, чем у любого девяностолетнего, – безжалостно сообщила я. – Перестань пытаться меня утешить.

– Боже, ну, почему ты даже в таком состоянии умная? – разочарованно вздохнул он.

Я пожала плечами:

– Просто пытаюсь лучше тебя понимать. Я хорошо понимаю, какая между нами пропасть.

– Глубже, чем ты думаешь, – печально улыбнулся он.

– Спасибо за честность.

Мне было очень больно. Но эта боль уже не так много прибавляла к тому, что происходило, когда я возвращалась мыслями к Договору.

– Там на поляне… ты не убежала от меня. Даже не закричала, хотя это было бы логично. Это не выходит у меня из головы – ты смотрела на меня так, словно очень хотела помочь мне, но не знала чем.

– Тебе было больно. На это трудно смотреть, – призналась я.

– Я правда очень хотел тебя укусить.

– Ты и сейчас хочешь, – спокойно сказала я. – Но я почему-то тебе верю.

– Ты безрассудно храбрый человек.

– На самом деле, я трусиха. У меня много страхов и фобий.

– Ты прямолинейна, не боишься правды – ни для себя, ни для других. Мне никогда и никто с таким гордым безразличием не признавался в любви. Впечатление, что слабостей у тебя вообще нет. А тебе… боже, тебе ведь только семнадцать, – почему-то он сказал это с особенной горечью, качая головой, а потом нахмурился. – Ты еще ребенок по всем меркам… – он запнулся и неожиданно перевёл тему разговора. – Для каждого вампира есть особенный запах, к которому его тянет. Джаспер такой жертвы еще не встретил, а вот Эммету не повезло. Ему встретились две.

– И что с ними было?

– Он их убил, – ответил Эдвард. – Его хватило только на то, чтобы спланировать свою охоту грамотно. Обошлось без следов и свидетелей. Однако был суд, и Эммета оправдали, так как он не оставил следов. За оба случая он не гордится. Я понимаю, с чем он столкнулся. По правде сказать, Эммет понимает меня лучше всех. И в его глазах я совершаю какой-то немыслимый подвиг. Я и сам не подозревал, что у меня такая сильная воля. Но знаешь, если бы наша первая встреча произошла, например, в том месте, где к тебе пристали те парни, у тебя бы не было шансов остаться в живых.

– Кстати о тех парнях… Тебе же не разрешалось их убивать?

– Разрешалось. Когда под вопросом жизнь одного из нас или жизнь посвящённого, мы имеем право ликвидировать тех, кто нам мешает вне зависимости от того, к какой категории находится человек. Официально ты не являлась посвящённой, но я уже курировал тебя. К тому же, так вышло, что на тебя напали отморозки, о которых мало кто станет переживать. Иногда люди проживают свою жизнь быстро, не подозревая, что оставят после себя один только мусор, – пробормотал он. – Но с тобой – другое дело. У тебя тут куча знакомых, друзей, отец из полиции. Не говоря о том, что оборотни – друзья твоего отца. Если бы я убил тебя, у меня могли бы возникнуть неприятности. В школе я придумывал десятки планов, чтобы выманить тебя из школы и подстроить убийство таким образом, чтобы никто не смог найти твоё тело или заподозрить в убийстве меня.

Я знала, что он не лжет.

– И поэтому ты так меня ненавидел.

– Ненавидел – мягко сказано. Тем не менее, в первый день встречи с тобой мне удалось дотерпеть до конца занятий. Я хотел сменить расписание у администратора, чтобы иметь возможность хотя бы попытаться оставить тебя в живых, но расписание изменить не вышло, еще и ты вошла… Это момент, когда я действительно был на грани срыва. Кажется, вместе с тобой вошел ребенок. Наверное, это немного остановило меня. Я не стал никому ничего говорить, сразу отправился к Карайлу и, не заезжая домой, уехал на Аляску. Там я пробыл какое-то время среди знакомых… Но в Форксе меня ждала работа. Я не мог оставить тут эту тварь, пока она охотится. Я должен был вернуться так или иначе. И я вернулся. Мне удалось убедить себя, что я справлюсь. Ты просто человек. Я тебя ненавидел за то, что ты во мне вызываешь, и смеялся сам над собой. Какая-то ничтожная девчонка,… за что мне ее ненавидеть? Когда я вернулся, было трудно, но я себя хорошо подготовил и, к тому же, выпил много крови. Я не мог читать твои мысли. Мне начинало казаться, что ты ведьма, но Джаспер сказал, что я ошибаюсь. Тогда я решил понять тебя чуть лучше, пользуясь мыслями твоих друзей и знакомых. Ты показалась мне, в сущности, обычным подростком, но неприятным. Любознательная, очень внимательная, задавала о нас вопросы, и у тебя был такой взгляд… словно ты что-то подозреваешь. Ты понятия не имела, куда лезешь, но я решил, что ты не опасна. Каково же было моё удивление, когда ты чуть ли не прямо назвала меня убийцей и заявила, что знаешь о нашей связи с пропажей людей. Я решил тебя припугнуть, но это не сработало. А потом тебя чуть не сбил фургон Тайлера… – он помолчал, посмотрел в окно. – И с тех пор мне пришлось понять, что ты исключение из всего, что я когда-либо встречал. Это чертовски неудобно, приносило одни проблемы, но это интересно хотя бы… В моём жутком мире не хватало такой, как ты.

Он выглядел слегка уставшим от внутренней борьбы, которую переживал в этой комнате.

– Я не откажусь от правды, которую узнала, – сказала я. – Но, если честно, мне легче с ней жить, когда ты рядом.

– Плохо, если так. Вечно я рядом быть не смогу.

Я пережила еще один болезненный удар в грудную клетку.

– Я знаю.

– Белла, тебе этого и не захочется.

«Я бы не была так уверена».

Посмотрев в моё лицо, он прошептал, качая головой:

– Надеюсь, ты очень скоро образумишься. Так будет лучше для нас обоих.

«Ты и понятия не имеешь, что значишь для меня, но я не стану тебе докучать. Не имеет смысла, если я принадлежу тебе. Ты в любом случае сделаешь со мной то, что посчитаешь нужным…» – подумала я.

– Почему ты так странно на меня смотришь? – спросил он.

– В очередной раз радуюсь тому, что ты не способен читать мои мысли.

Эдвард не воспринимал мои чувства всерьез, но мне было всё равно. Я очень устала и хотела спать.

Эдвард неподвижно стоял у окна. Мне хотелось спросить, почему он не уходит, но не стала. Вдруг после этого он уйдет…

Да, он не любит меня. Да, между нами в любом случае ничего не будет. Я знаю, что являюсь для него просто очень увлекательным хобби, которое он страстно не хотел бы потерять. И однажды (наверное, очень скоро) наступит день, когда я пойму, что больше его не увижу. Но пока он просто рядом, когда я сплю.

Той ночью мне больше не снились кошмары.

========== Коллапс. Часть четвёртая – история Калленов ==========

Это было тяжелое утро. Моё тело словно придавили к кровати каменной плитой, предварительно переломав мне все руки и ноги. У меня больше не было температуры, но я немедленно вспомнила про Договор. Просыпаться расхотелось.

Большая часть человечества…

Я зажмурилась сильнее.

Большая часть человечества – корм.

И так было всегда.

За окном во дворе снова поднимался туман, но облака на небе оказались слишком легкими, словно внушая надежду на то, что солнце еще выглянет.

Я узнала о существовании чудовищ, но самыми большими чудовищами всё равно оказались люди.

Я не знала, как жить с этой мыслью. Что, если…

Что если всё рассказать? Эта мысль промелькнула в голове яркой бунтарской вспышкой. Но кому и как? У меня есть родители, и я люблю их. Их просто убьют, если я нарушу Договор. И Эдварда тоже казнят, ведь он информировал меня и отвечает за меня.

Значит, пока что я отложу мысли об обнародовании информации. И позже как следует это обдумаю. Если бросаться в такие затеи, очертя голову, можно сделать всем только хуже.

Но вместе с мыслями об этом у меня появилась хрупкая, утешительная определенность. После этого я смогла открыть глаза. Эдвард сидел в кресле. Я испуганно вздрогнула:

– Ты и не уходил?

– Не самая приятная погода на улице, – флегматично отозвался он. – А мне нужно за тобой следить.

– Но тебе было не скучно?

– Я наблюдал за твоим сном. Ты опять говорила во сне.

– Опять?! Сколько раз ты наблюдал, как я сплю?

– Уже очень давно и часто… – ответил он совершенно спокойно.

– Иногда я сплю без одежды, – прошипела я.

– Не переживай, мне уже приходилось видеть обнаженных женщин. Ты помнишь, сколько мне лет?

– Перестань так делать.

– Я не смотрел, как ты раздеваешься, это было бы действительно не вежливо, – сказал он невозмутимо, прямо глядя мне в лицо. – Просто тот факт, что ты говоришь во сне, позволил мне чуть лучше тебя изучать. Я не мог от этого отказаться.

– Ладно, мне всё равно, – вздохнула я, махнув рукой. – В других обстоятельствах я бы серьезно разозлилась, но мне… немного не до того.

Он сказал:

– Чарли уже уехал. Можем немного прогуляться. Заодно проснешься. Завтракай, приводи себя в порядок, потом выйдем. Нужно учить Договор.