Текст книги "Сумерки разума (СИ)"

Автор книги: in-cognito

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Я даже растерялась:

– Ладно. Что ты хочешь знать?

– Твой любимый цвет.

– С детства был черный, и до сих пор не менялся, – вздохнула я, глядя в потолок.

“Надеюсь, после этого сеанса любопытства он позволит задавать вопросы мне? У меня их очень много…”

– С детства? Прямо так категорично? – удивился он.

– С пяти лет, – ответила я раздраженно. – Это не интересно.

– Нет, интересно. Почти никто не помнит, какой цвет ему нравился в пять лет. Это с чем-то связано?

– Да, – я небрежно пожала плечами. – В пять лет я осталась одна дома ненадолго. Было очень темно. Мне стало страшно, я боялась монстра в шкафу. Но из взрослых никого не было, а трястись от страха мне надоело, так что я сделала над собой усилие и, превозмогая панику, пошла открывать шкаф.

– А свет включить?

– Это не пришло мне в голову, – просто ответила я. – В общем я открыла дверь и никого не увидела. Сначала мне захотелось убежать, но вместо этого я залезла в шкаф с одеждой и закрылась изнутри. И представила, что я монстр. Через полчаса мама не нашла меня в кровати и пошла искать. Спустя сорок минут, когда она открыла дверь, я ее напугала…

– Жестоко.

– Ребенком я часто такой бывала. Но с той поры черный цвет я люблю, – сказала я. – Именно чисто черный, без примесей. Темнота… безопасна.

– Темнота ассоциируется у тебя с безопасностью, надо же, – он тихо рассмеялся. – И больше тебе никакой цвет не нравится?

– На втором месте оранжевый.

– Боже, у тебя и градация есть.

– Есть, – подтвердила я невозмутимо.

– И почему оранжевый?

– Он теплый, уютный, живой, – ответила я, пожимая плечами. – Цвет беззаботности и веселья.

– Теплый, – пробормотал Эдвард едва слышно. – Понятно. Он и правда такой.

– Всё нормально? Это точно не какой-нибудь психологический тест? Ты же не соврал мне? Если я его не сдам, ты не исчезнешь?

Эдвард покачал головой и ответил несколько запоздало:

– Нет, это не тест. Какую музыку ты слушаешь, помимо классики?

Вопросы звучали слегка требовательно и холодно. Я в упор не понимала, зачем ему весь этот информационный мусор.

– Я слушаю рок по большей части. Мне нравится инструментальная музыка.

– Вообще-то я заметил, что тебе нравятся агрессивные исполнители.

– Психологическая гиперкомпенсация моей неуверенности и скромности. Тихони часто слушают тяжёлый металл, – выговорила я быстро, чтобы скорее перейти к следующему вопросу и закончить эти глупости. – Что тебе ещё интересно?

– Так не честно, ты даже не пытаешься меня заинтриговать.

– Ну, извини.

Какой бы я была дурой, если бы попыталась произвести на него впечатление? Кто я такая? Смешная девочка из Финикса с тараканами в голове. Заинтересовать личность, вроде него? Не смешите меня, я даже пытаться не стану.

Этот абсурдный допрос длился в течение всего дня. Причём Эдвард отказывался отвечать на какие-либо мои вопросы, и я потихоньку начинала злиться…

– В упор не понимаю, зачем тебе знать всю эту чепуху.

– Выстраиваю шаблон, Белла. Пытаюсь подобрать нужный тебе.

– Он так тебе нужен?

– Мне – очень нужен, – твердо ответил он. – Ты должна стать понятной и предсказуемой.

Он так сказал слово «должна» с таким нажимом и определенностью, что сделалось не по себе. Видимо, он не шутил. Порой вопросы звучали, порой, бестактные, и я очень смущалась отвечать, но его нисколько это не заботило.

– У тебя еще не было мужчины, верно?

Я посмотрела на него с яростью:

– Отстань.

– Не было, – хладнокровно заключил он.

– Меня бесит твоя бестактность.

– Меня это не волнует, – ответил Эдвард. – Ты невероятно скромная при внутренней распущенности. Обычно внутренняя распущенность провоцирует внешнюю, но у тебя четкие принципы относительно своего морального облика. Интересно.

– В самом деле? – протянула я со злой иронией. – Тебе интересно?

– Очень, – с потрясающим спокойствием подтвердил он. – Почему у тебя до сих пор никого не было? У тебя гармоничное тело и с лицом всё нормально. Ты могла бы найти кого-нибудь. Я пытаюсь понять, почему ты не влюблялась.

– Да, просто не получалось у меня, – процедила я.

– Но почему? В Финиксе не нашлось ни единого человека, который бы тебя зацепил?

– Видимо, не было, – отрезала я. – Что, если я просто асексуальна?

– Я об этом думал, но у тебя есть эротические сны и фантазии, так что асексуальность исключается.

– Так, а про сны и фантазии тебе откуда известно?

Он улыбнулся:

– Вопросы сегодня задаю только я.

– Да, как хочешь, – сухо ответила я, раздраженная тем, как он игнорирует мою злость.

Я серьезно обиделась на него и на то, что моя обида никак на него не действует. Он словно бы не замечал ее.

Я в упор не понимала, почему в то время, как я должна готовиться к чему-то страшному и серьёзному он тратит время на такую чепуху. Подготовил бы список вопросов заранее, я бы ответила быстренько и честно.

Тогда я не понимала, что Эдвард мудрее, проницательнее и дальновидней. Он давно начал понимать и замечать катастрофу, которую не заметила я. Для него эти смешные вопросы, которые он столь тщательно подбирал, и впрямь имели значение.

Он пытался спастись. Пытался просчитать нашу с ним возможность контактировать без проблем.

– У тебя есть любимый камень? – спрашивал он, провожая меня по школьному коридору.

– Обсидиан.

– Потому что он чёрный?

– Нет. Потому что я люблю вулканы и их историю.

– Тебе еще и вулканы нравятся? – усмехнулся он. – Понятно. А еще какие камни?

– Не камни… Я очень люблю янтарь. Мне нравится запах древесной смолы и сам цвет янтаря, – ответила я устало.

Он почему-то улыбнулся, что только сильнее меня взбесило, но я подавила в себе желание его ударить.

– Снова черный и оранжевый, – пробормотал Эдвард. – Ты нарочно?

– Что нарочно? – не поняла я.

– Ничего, – отмахнулся он. – Какие тебе нравятся цветы?

– Никакие, – призналась я. – Не люблю их.

– Почему?

– А почему я должна их любить? Меня никогда не интересовала ботаника.

– То есть, всё, что тебе зрительно нравится, так или иначе связано с реальными интересами? Обсидиан связан с вулканами, янтарь – со смолой и приятным запахом. У тебя везде так работает ассоциативное мышление?

– Да. А что такого?

– Тогда выходит, что ни один человек внешне тебе не понравится. Ты не способна полюбить кого-то за внешность. Ты видишь красивого человека – любого – как живое произведение искусства, ничего к нему не испытывая. Не покупаешься на красоту, пока она не начинает значить для тебя что-то конкретное, – он смотрел на меня почему-то радостно и удивленно. – Невероятно.

– Да? – с сомнением переспросила я.

– Поэтому тебе сразу удалось увидеть в нас нечто странное. Ты анализировала не красоту или уродство, а чистую форму, факты, никак не принимая их к сердцу. И при этом чисто консервативном строгом стиле мышления… у тебя есть любимые художники и ты говоришь, что ты гуманитарий, которому нравится литература.

– Н-ну да… Это плохо? – обеспокоенно спросила я.

– Да, – пробормотал Эдвард и усмехнулся: – Белла, для тебя это очень плохо. Пока что мне кажется, что я так и не создам тебе удобный шаблон.

– И чем мне это грозит? – спросила я теперь испуганно.

– Надеюсь, ничем особенным, – проронил он.

На биологии нас ждал очередной фильм про генетические расстройства. Эдвард немного пугал меня и вопросами и своей реакцией на мои ответы, я начинала беспокоиться, но его это почему-то только веселило. Правда, порой в его улыбке я читала глубокую печаль.

Я быстро научилась различать двух Эдвардов. Первый – школьный, с живой мимикой, более энергичный. Второй – относительно настоящий, строгий и хладнокровный. Но и у второй испытывал эмоции. Печаль прослеживалась у настоящего-Эдварда. Хотела бы я знать её причину.

На сей раз фильм нам показывали скучный, но мне хотя бы не хотелось реветь. Я была вполне готова досмотреть его до конца и сделать по нему конспект – фильм документальный, довольно старый.

Весь урок Эдвард казался мне очень напряженным. Его терзали какие-то мысли, но я не спрашивала о них. Он точно мне о них не расскажет.

Он молчал в том числе по дороге к спортивному залу. Не глядя на меня и забывшись в своих мыслях, он лишь иногда рассеянно смотрел в окно. Прощаясь, он странно улыбнулся мне, затем, как и в прошлый раз, осторожно сосредоточенно погладил меня ладонью по щеке. Его улыбка стала чуть шире, но не сделалась понятнее, когда он негромко попрощался со мной и помчался прочь.

Помня о совете Майка, я разозлилась и на уроке играла лучше, чем раньше. Разозлиться мне совершенно ничего не стоило. Достаточно было думать об Эдварде и том, как он бесцеремонно, грубо третировал меня вопросами.

– Слушай, серьезно, скажи, что конкретно значит этот допрос? – спросила я Эдварда, когда увидела его после физкультуры. Некоторое время он медлил с ответом.

– Они нужны для моего личного удобства, – ответил он уклончиво. – Забудь об этом. На решение о твоем информировании это никак не влияет.

Я даже почти успокоилась.

Его вопросы стали глубже, словно весь урок он обдумывал какую-то стратегию. На сей раз он копался не в моей личной жизни, он пытался заставить меня открыть ему душу. Спрашивал меня о моих мыслях, и это было страннее всего, сложнее всего, потому что я никому их не говорю. Он требовал от меня откровенности, которую давать мне было сложно, но мало помалу я поняла, что каким-то образом открываюсь ему.

Вероятно дело в том, как он умел слушать и молчать. Устремив вперёд взгляд своих больших, по-совиному круглых, серьёзных глаз, он словно сразу же читал между строк – всё, что я говорила и всё, что не собиралась говорить. Иногда он переводил взор на меня, и мне начинало казаться, что это я читаю его мысли, слышу в своей голове.

Я не сразу заметила, что случилось нечто страшное – не пресловутая любовная химия, не дружба и даже не восхищение. Глубокое взаимопонимание, какое не бывает ни с каким психологом и редко это случается даже среди хороших друзей.

Мне нравилось обсуждать с ним то, что мне интересно. Я описывала ему Финикс, свою жизнь в нём, я описывала запахи и цвета, которые меня окружали. Я очень любила этот город, поэтому начала говорить взахлеб, описывая его улицы, мои любимые кофейни, приветливых людей, безоблачное небо и парки. Мне очень захотелось передать ему все эти впечатления, чтобы он тоже полюбил Финикс. Поймав себя на этом странном желании, я замолчала.

Начинался дождь, на Форкс опускались густые, сырые сумерки, и в машине подле Эдварда сделалось словно бы тесно.

Он пока ничего не спрашивал, молчал вместе со мной. Это было странное молчание. Он смотрел куда-то на дорогу, я просто слушала, как стучат капли по машине. Мыслями я была в Финиксе. Почему-то меня беспокоило, что я могла не до конца передать ему всю атмосферу своего любимого города.

– Форкс – полная противоположность всему, что ты любишь, – пробормотал он.

– Да, – признала я. – Так и было. Потом появился ты со своими тайнами, и всё испортил. Я… полюбила снег, спокойствие леса, тишину и стук капель по стеклу окна.

Он снова какое-то время молчал.

– И холод? Ты не могла полюбить холод, – добавил он задумчиво, несколько резко качнув головой и нахмурившись. – Или смерть.

– Люблю я это или нет, некоторые вещи просто есть в мире, и я должна принимать их.

– Как всегда, адекватный подход, – снова странная улыбка коснулась его губ и слегка сощуренных желтых глаз. Взглянув на них, я смущенно и запоздало поняла:

– Твои глаза похожи на яркий янтарь. А когда голоден – на обсидиан. Оранжевый и чёрный.

– Забавно, – запоздало и рассеянно подтвердил он.

– О чём ты думаешь?

– Как обычно. О том, что я хочу тебя убить, – вымолвил он всё с таким же потрясающим спокойствием. – Подле тебя сложно думать о чём-то другом, хотя я тренируюсь. Потому и вслушиваюсь в то, что ты говоришь.

– Я знаю, и поэтому описывала всё в таких ярких красках. Надеюсь, у меня получилось. Эдвард, позволь мне просто показать тебе, что твоя сила воли на самом деле крепче, чем ты думаешь…

Он резко притянул меня к себе за руку, заглядывая в глаза. Потом, ничего не говоря и продолжая сильно сжимать запястье, склонил голову к моей шее и втянул носом воздух.

– Современные люди пахнут ужасно, – сказал он тихо. – Их запах портит нездоровая пища, стресс и разные дезодорирующие средства. Это отчасти хорошо. Так вы менее привлекательны. Не сказал бы, что твой запах так уж замечателен. Он столь же испорчен, как у остальных, просто в нём есть всего одна нота, оттенок, который… заметив, не можешь перестать о нём думать. У меня вся машина пропахла тобой, и я схожу с ума просто когда за руль сажусь. Ты болтаешь о своём любимом городе. Он такой солнечный. Такой теплый и замечательный, говоришь ты. И я чувствую это, только он меня не интересует. И я окончательно потеряю контроль, если попробую хоть каплю… тебя, – он прижался лбом к моему виску.

Я заморожено молчала. Не знаю, было ли мне страшно, я просто окаменела.

Услышала, как он улыбается, слегка обнажив белые зубы. Затем услышала сухой, издевательский смешок в ухо:

– Может быть… проще и правда убить тебя?

Я задрожала.

«Перестань».

Но вымолвить не смогла ни слова.

– Повтори это, – ласково сказал он. – Ну же. Предложи мне свою кровь.

Я закрыла глаза и слабо покачала головой.

– И почему же ты этого не сделаешь?

– Потому что ты чудовище.

– Умница, – он медленно выпустил меня и добавил: – Твой отец скоро вернется. Тебе и правда пора.

«Он вздумал меня проучить. Как непослушного ребенка».

– Тебе не следовало так делать, – сказала я тихо, начиная чувствовать клокочущую внутри ярость.

– Еще как следовало.

– Однажды тебе придется понять, что ты сильнее этой жажды. Вот увидишь.

Он улыбнулся мне своей прежней печальной, рассеянной улыбкой, небрежно пожал плечами:

– Можешь сколько угодно в это верить. Но вера в сказки обязательно оборачивается болью, Бела. Сильной болью, – неожиданно он нахмурился и пробормотал: – Ну и вонь. Псы спешат тебе на выручку. Началось…

– Что началось?

Эдвард презрительно вздохнул:

– О, ты скоро поймешь. Полагаю, ты нашла ещё один источник информации. Тебе полезно будет узнать о моей природе то, что я не скажу тебе сам. Мне пора ехать…

Почти сразу как только я вошла в дом и сняла куртку, услышала, что к дому подъехала машины.

– Белла, я сам открою, – сказал папа, выходя из гостиной.

На подъездной дорожке раздались чьи-то голоса, и среди них я с удивлением услышала голос Джейкоба. Я моментально вспомнила свою встречу в Ла Пуш, а затем загадочное и излишне резкое прощание Эдварда со мной. Но неужели отец Джейкоба верит в сказки про оборотней?

Широколицый и скуластый индеец въехал в прихожую на кресле-каталке, подле него стоял Джейкоб. Взглянув на меня, Билли обнаружил в этом взоре беспокойство и… предупреждение.

«Нет. Только, блин, не говорите мне, что и оборотни существуют. С вампиризмом я худо-бедно разобралась. Это звучит так реалистично, что я готова легко вписать его в нынешнюю картину миропонимания. Но превращение одного крупного млекопитающего в совершенно другое вы мне рационально объяснить точно не сможете».

Кажется, я взглянула на Билли почти с вызовом и, наверное, страхом.

К счастью, они с моим отцом говорили сначала только о том, как я выросла и о бейсболе – чуть позже. Я вызвалась делать горячие бутерброды с сыром и помидорами, а Джейкоб прошел со мной на кухню.

– Сколько тебе лет? – спросила я, оглядев с головы до ног высоченного парня.

– Пятнадцать.

Я подняла брови:

– А впечатление, что все двадцать.

Он польщенно улыбнулся:

– Спасибо, что не выдала меня. Слушай, когда мы подъезжали к твоему дому, мне показалось, со двора выезжает довольно классная тачка. Если не секрет… кто это?

– Каллен, – спокойно ответила я. – Один из них.

Он кивнул:

– Я мог и догадаться. Вы с ним…

– Дружим просто, – ответила я.

– Тогда понятно, почему у папы так резко испортилось настроение в машине, – задумчиво ответил Джейкоб. – Он переволновался. Несколько раз спросил меня, уверен ли я, что вольво отъехала именно от твоего двора.

– Боже, он и впрямь верит в эти легенды? Настолько серьезно? Но почему? – я старалась говорить как можно более убедительно.

Джейкоб пожал плечами:

– Для меня это тоже странно. Знаешь, во всём остальном он нормальный до зубовного скрипа, а что касается легенд, ведет себя так же, как наши бабки.

С горячими бутербродами мы вернулись в гостиную. Чарли с другом смотрели игру, а я болтала с Джейкобом. Он не выглядел, как человек, который всерьез воспринимает вампиров или оборотней, но я помню, как на меня посмотрел его отец. Он точно что-то знает. Придется расспросить Эдварда… насчет остальных возможно существующих монстров.

Когда я об этом подумала, мне показалось, земля дрожит под ногами. Мир снова был готов распасться на составные элементы в моём сознании, но я заставила его стоять на месте и кое-как дожила до конца ужасно скучного вечера.

Под конец папа сказал, что собирается на рыбалку в выходные. Будет тепло. Он виновато спросил, не расстраиваюсь ли я, что он уезжает. «Думаю, в выходные нам с тобой и правда лучше не пересекаться», – подумала я со смущением.

Перед приездом Блэков Эдвард сказал… «Началось». Как это понимать?

У меня опять к нему куча вопросов!

В ванной, оставшись в одиночестве, я поймала себя на том, что меня слегка лихорадит. Всё было в порядке, но сердце начинало тревожно колотиться в мрачном предчувствии. Почему?

Меня рассердило то, как повёл себя в машине Эдвард. Он преподал мне урок, как ребёнку. Но я не ребёнок – когда до него это дойдёт?

А ещё я оцепенела вовсе не от страха, когда пригрозил укусить меня.

“Ну? И от чего тогда?” – требовательно подумала я, посмотрев на свое отражение в ванной. Я была очень бледна, выглядела измученной, но глаза блестели каким-то безумием.

“Я замерла, потому что захотела почувствовать его губы на своей коже”, – безжалостно сказала себе я.

Потом опустила голову, закрыла глаза. Он прав. Красота человека не имела для меня ни малейшего значения до тех пор, пока в моих глазах она не становилась наполнена смыслом.

Я разозлилась. Лучше бы он был глуп и зол. Лучше бы был не интересен. Но я любила бы его, будь он стар и уродлив. Я любила бы его, не будь он вампиром. Потому что Сфинкс поймал меня. Его собственный внутренний облик закрыл для меня его внешний вид и саму его суть.

“Дура, – мысленно простонала я. – Ты хоть понимаешь, как сильно ты вляпалась? Он же не мальчик, ему наверняка много лет. Ты для него ребёнок с психологической точки зрения и с позиции банально жизненного опыта. У тебя нет никаких шансов. И всё почему? – бушевала я. – Потому что ты подпустила его слишком близко. Ты могла бы быть ему немножко другом или хотя бы собеседником. Ты могла бы просто ценить общение с ним, не опускаясь до сантиментов. И ты влюбилась!”

Я стискивала края раковины руками от злости и была готова рычать, как запертый в клетке лев.

“Ладно, это объективно не изменить, – думала я, уже стоя под душем и пытаясь успокоиться, – Я с этим справлюсь. Это не катастрофа, у людей бывают проблемы и серьёзней. Ни мои чувства, ни что либо еще значения не имеют даже теперь. Мне будет легко притворяться. В сущности, не думаю, что в моём поведении, вообще, что-то изменится”.

На самом деле, то, что я влюблюсь в него – было лишь вопросом времени, теперь я это понимала. Эдвард воплощал собой мир, в который я стремилась попасть по-детски наивно и с огоньком безумия. Эта любовь совершенно очевидна и проста, как дважды два. Я ни секунды не сомневалась, что это чувство безответно.

Говорить обо всём Эдварду я не собиралась просто потому, что в этом нет никакой нужды. Во-первых, сам догадается. Во-вторых, допустим, скажу я ему, что влюбилась в него. Ну, и? И что он должен будет с этим сделать? Очередная проблема, которую нужно решить? Или неуместным признанием я выпрошу у него хоть какое-то чувство к себе в ответ? Едва ли. Возможно, он воспользуется этим чувством, чтобы всё-таки убить меня. Может быть переспит со мной пару раз, чтобы снять напряжение. Я слишком хорошо понимаю, кто он такой.

Пока что он мой информатор, и впереди меня ждет нечто страшное. Я должна сосредоточиться на том, что действительно важно. Мне будет сложно скрывать своё желание или интерес к нему, но я постараюсь. Когда он всё поймет… Что ж, мне безразлично, как он поступит. Это чувство только моё, и никому его навязывать я в любом случае не намерена.

Отражение в зеркале почему-то буравило меня злым взглядом круглых, темных глаз, когда я вышла из душа. Я показалась себе от усталости старше лет на семь, но не испугалась этого.

На следующее утро Эдвард снова приехал к моему дому, только на сей раз я не спешила выходить. Прежняя твердость духа меня оставила теперь, когда я знала, что испытываю к нему.

Я смотрела на него, глядя в окно.

«Наплевать, – мрачно сказала я себе. – Я боюсь только одного. Что Эдвард, раскусив меня, попробует от меня избавиться. Мне совершенно это не выгодно».

У меня еще оставалась надежда на то, что мои чувства мне померещились, но я шла к его машине, словно на эшафот. Сырой туман и капюшон на голове спасли меня сначала от его проницательного взгляда, но это было ненадолго. Мне стоило только еще раз увидеть Эдварда, чтобы понять, что я не ошиблась. А еще – что в этом нет ничего страшного.

Отбросив смятение, я поздоровалась с ним и серьезно добавила:

– У меня тут опять куча вопросов нарисовалась.

– Спала нормально? – без улыбки деловито спросил он, открывая мне дверь.

Я села в машину, выдав дежурный ответ:

– Да, а ты как?

– Не смешно, Белла.

– Точно, прости, – кивнула я, стягивая с головы капюшон. – Так что насчет моей кучи вопросов?

– Подождет. Я должен дать себе еще одну попытку узнать тебя получше, – ответил он с некоторой расстановкой.

Я требовательно произнесла:

– Нет. Сначала ты объяснишь, почему для тебя важно, чтобы я вписывалась в шаблон. Вопросы у тебя порой, знаешь ли, странные.

– Тогда ты станешь предсказуемой.

– Допустим. Но даже если я не предсказуема, это не влечет для тебя никакой опасности.

– Это влечет за собой лишние телодвижения и возможные проблемы, – сухо ответил он. – Перестань задавать вопросы. Сегодня всё еще моя очередь.

Я разочарованно вздохнула и закатила глаза к потолку:

– Восхитительно…

– Еще кое-что, – добавил он небрежно, – сегодня после школы ты едешь на пикапе домой. Нам с Элис придется отлучиться.

Эта новость отозвалась внутри меня тяжелой тоской, и она успела мельком отразиться в моём взгляде, который я немедленно опустила:

– Вот как? Что-то… серьезное или мне нельзя знать?

– Мы едем на охоту. Если завтра я буду подле тебя наедине достаточно долго, лучше на всякий случай себя обезопасить, – сказал он. – В чём дело?

Нет, правда, порой меня бесит его проницательность.

– Всё нормально, – ответила я. – Только у меня ключ от пикапа дома остался.

– Это не составит проблемы.

– Эдвард, не надо вламываться в наш дом…

– Раньше ты этого даже не замечала, а сейчас почему-то решила, что мне требуется твой запрет.

– Не смешно. Ты вламываешься в моё личное пространство. Я серьезно, – я даже покраснела от злости.

Он удивленно посмотрел на меня:

– Ты и правда зла.

– Очень, – сухо сказала я. – Не ройся в моих вещах.

– А то что?

– А то я порежу себе руку в твоём присутствии.

Да, это удар ниже пояса, но он сам виноват.

– Ты же можешь умереть, – он посмотрел на меня с интересом.

– Я не боюсь, – и это было правдой.

– Ты не блефуешь, – признал он с некоторой досадой.

– Я никогда не блефую, – мрачно сказала я. – Не ройся в моих вещах.

Он рассмеялся. Уже второй раз искренне.

– Боже, тебе удалось поставить мне ультиматум в своём положении… Немыслимо, – он продолжал смеяться. – Потрясающе. Есть ли, вообще, предел твоему безумию?

Я молчала, буравя его непокорным, злым взглядом, что вызвало в нём очередной приступ смеха.

– Хорошо, давай так. Ты просто скажи, где ключ, и мне не придется нигде рыться, – он попробовал договориться. – Я просто аккуратно приду, возьму ключ и вернусь.

– Хорошо. Но больше ничего там не трогай.

– Клянусь, – насмешливо произнес он. – У тебя невероятное самомнение.

– Нормальное, – отрезала я, – меня устраивает.

– Это правильно, – сказал он, немного подумав. – Никому не позволяй заставить тебя чувствовать себя ничтожеством.

«Но у тебя это получается. Почти каждый день, когда я думаю, на что ты способен…»

Вслух решила этого не говорить.

Он собрался уехать после ленча. До этого времени он продолжал задавать мне вопросы – один другого страннее. Спрашивал, как я отношусь к обуви на каблуках, например. Были вопросы по поводу одежды зачем-то и еще по поводу аллергии на лекарства. Я утомленно отвечала на вопросы, ни капли не притворяясь, что мне это интересно. В конце он сказал:

– Не получается…

Он сказал это почти шепотом, опустив взгляд.

– Ты менее человечна, чем я, Белла, – добавил он. – У тебя ненормальные реакции для конституции нервной системы. Должна быть тормозная, но она быстрая, подвижная (2). Даже слишком. Когда что-то случается, ты пытаешься драться с неудобной ситуацией вместо того, чтобы просто избежать её для адекватной экономии энергии, верно?

– Защищаюсь. Как правило.

– Но ты должна бежать, потому что у тебя просто никаких сил не хватит драться со всем подряд, – протянул он. – И это не всё. У тебя не личность, а одни нестыковки. Ничерта не сходится, словно сейчас ты должна быть не тут, а в психушке. Но ты рационально мыслишь, и у тебя всё по полочкам, хотя я не представляю, как такой бардак можно систематизировать. Ты здорова психически, и это самое странное в тебе.

– Так… я всё еще в упор не понимаю, в чём проблема-то? – встревоженно хмурясь, спросила я.

– Лучше бы тебе всё же быть проще, – голос его был вкрадчивым, – тогда ты не будешь привлекать внимание, – он тут же спросил: – Слушай, а что скажет твой отец, если завтра не застанет тебя дома вечером?

– Решит, что я провалилась в стиральную машину, потому что я сказала, что вечером буду стирать, – скептически ответила я. – А чьё внимание я не должна привлекать?

– Он завтра дома? – осторожно уточнил Эдвард, проигнорировав мой вопрос.

– Нет, на рыбалку собрался.

– Плохо для тебя, – улыбнулся он, посмотрев на меня со злым лукавством.

– Не напугал, – холодно сказала я.

– Но ты знаешь, что я могу.

– Ненадолго, – парировала я. – И ты не ответил…

– Я и не собирался.

– Почему ты едешь на охоту именно с Элис?

– Она надежная, – ответил Эдвард, помолчав.

– А остальные? Какие они?

– Ты познакомишься со всеми ними достаточно близко, чтобы иметь об этом представление, – без всякого энтузиазма ответил Эдвард. – Джаспер солдат, он самый хладнокровный из нас. Может, потому он и выбрал Элис – она всегда умела его немного уравновешивать. Самый легкомысленный и сильный из нас – Эмметт. Когда дело касается расчётов и планирования, стоит обращаться к Розали. Карлайл, впрочем, контролирует нас всех уже очень давно. Вероятно, все, кроме меня и Элис были за то, чтобы тебя ликвидировать. Карлайл никогда не голосует, хотя именно за ним последнее решение. Карлайл выслушал каждого из нас, и мне удалось убедить его, что тебя можно оставить в живых. Он мудр, хотя и неизбежно бывает жесток. Издержки возраста и его положения, – он пожал плечами. – Ни у кого из них нет к тебе никаких личных счетов, Белла. И быть не может.

– Смешно представить, что хоть кто-то из вас может испытывать ко мне нечто подобное, – вырвалось у меня с некоторым пренебрежением. Это было искренне, но мне не понравилось, что я это не проконтролировала.

Эдвард нахмурился недоуменно:

– Почему ты вдруг это сказала?

– Обожаю высказывать вслух очевидные факты.

Он безразлично пожал плечами.

– Семья предубеждена теперь только против меня, но мне всё равно.

– И всё из-за меня, – сказала я, опустив взгляд. – Я бы извинилась, но ты сам виноват. Ты знаешь.

– Тебе и не за что извиняться. Это мой сознательный выбор, – небрежно сказал он.

– Это и странно…

– В третий раз я с тобой фильм смотреть не стану. Это испытание выше моих сил, – сказал он. – Поэтому не останусь на биологию.

– Понимаю, – сказала я, постаравшись, чтобы голос не звучал печально.

– Не уверен, – ответил он сухо, после чего посмотрел мне за спину: – Привет, Элис.

Я даже похолодела. Эдварда я не боялась, но я совершенно точно знала, что его семья относится ко мне, мягко говоря, настороженно. Я обернулась и увидела невысокую, поразительно красивую кареглазую девушку, которая ослепительно мне улыбнулась. Я смущенно улыбнулась в ответ.

– Привет! – она помахала мне рукой. – Нам пора, Эдвард.

– Во сколько завтра встретимся? – спросил он меня, поднимаясь из-за стола.

– Как можно раньше, – рассеянно пробормотала я.

Элис пожала плечами:

– А как же поспать подольше в выходной?

Я ответила:

– Ну… мне как-то не особенно хочется спать завтра всё утро.

– Тогда увидимся, как обычно, – деловито сказал Эдвард.

На прощание он снова погладил меня по щеке, и на сей раз мне было трудно реагировать хладнокровно, но, вроде бы, получилось. Даже если и нет, не думаю, что он обратил внимание.

Оба они ушли, не прощаясь, но мне не понравилось, как внимательно и словно бы слегка опечалено Элис взглянула на меня. Наверное, из всех она одна, если подумать, ни разу не посмотрела на меня ни с холодностью, ни с презрением. Эдвард сказал, что уж Элис я точно могу не бояться, и теперь я верила ему, хотя и не могла понять, почему. Было что-то такое наивное и слегка изломанное в ее хрупком облике…

«Я должна что-то с этим делать, – раздраженно подумала я. – Физиологическая часть влюбленности слегка действует мне на нервы и отвлекает». Стоило мне разозлиться, и у меня не осталось и следа от печали, которую я испытывала от того, что Эдварда нет рядом. Весь остаток дня я почти не вспоминала о нём, уйдя с головой в то, что мне было интересно. Любовь никак мне не мешала. Гораздо больше меня волновало то, что я узнаю завтра…

Завтра я смогу задавать свои вопросы.

_________________________________________________________________________

(1)MMPI (СМИЛ) – Миннесотский многоаспектный личностный опросник. В нём 566 вопросов.

(2)Меланхолики (чистого типа) – трусливы, плаксивы, придают большое значение любой мелочи, обращают повышенное внимание на трудности. Это тормозной тип нервной системы. Белла меланхолик по большей части.

========== Коллапс. Часть третья – на свету правда уродлива ==========

Я осталась на дополнительные занятия в спортзале. Меня переполнял восхитительный душевный подъем. Я почти освоилась с мыслями о том, какая окружает меня реальность. Думать о том, какое место мне в ней уготовано, оказалось волнительно. До сего момента места в мире мне не было, и я жила, словно тень, не свою жизнь. Я чувствовала себя живой.