Текст книги "No Good Deed (ЛП)"

Автор книги: Here'sTo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Мой суп вкуснее моей киски? – прошептала ей в ухо коварная ведьма, прежде чем прикусить тонкую кожу на шее.

– О, черт возьми, – вскрикнула Гермиона, цепляясь за плечи Беллатрикс, царапая ногтями, чтобы не рухнуть прямо сейчас на пол прямо в ноги ведьмы.

Беллатрикс внезапно отстранилась от нее, и Гермиона почти потеряла равновесие. Она воскликнула в знак протеста, из всех сил пытаясь удержаться на ногах.

– Манеры, маленькая львица, – произнесла ведьма, а затем широко улыбнулась в ответ на яростный взгляд гриффиндорки.

Мерлин ее дери, я знала, что она припомнит мне!

– Ты, черт возьми, издеваешься, – обижено произнесла она, отчасти раздражённая и слегка разозленная. Пульсация между ног только усложняла положение.

Однако трудно было всерьез сердиться, когда Беллатрикс так улыбалась. Яркие черные глаза блестели, от чего Гермиона тоже улыбнулась…

О, нет, снова эта чеширская улыбка.

– Оу, мы действительно должны что-то сделать с твоим грязным ртом, малышка. Хм… Как насчет этого?

В мгновение ока Беллатрикс вытащила палочку, заставив Гермиону замереть на месте.

Что она…?

– Экскуро!

Внезапно Гермиона подавилась.

Розовые мыльные пузыри начали вылетать из ее рта, оставляя горький привкус мыла на языке, и она кинулась к раковине, чтобы выплюнуть всю пену как можно быстрее.

Через несколько секунд все прекратилось, и ей потребовалось мгновение, чтобы разобрать звук, наполнивший кухню вперемешку с ее хаотичными вздохами.

Беллатрикс смеялась.

Гермиона возмущенно сплюнула остатки пены в раковину, а затем вытащила свою палочку, намереваясь действовать, и внезапно замерла.

Пожирательница смерти не просто смеялась, она хохотала, и этот звук не был похож ни на что из того, что Гермиона слышала ранее. Смех не был небрежным или насмешливым.

Беллатрикс откинула голову, держась рукой за живот, и смеялась, смеялась, смеялась. На ее великолепном аристократическом лице была видна неподдельная радость без тени злобы. Гермиона никогда не наблюдала такого истинного восторга у Пожирательницы, и ее ярость будто рукой сняло.

Она такая красивая…

Хихиканье Беллатрикс было невероятно заразным, и прежде чем она смогла это контролировать, Гермиона тоже ухмыльнулась.

– Тебе показалось это забавным? – саркастически произнесла она, когда Беллатрикс продолжала хихикать, несмотря на все старания успокоиться.

– Это было ужасно весело, – протянула ведьма с улыбкой от уха до уха.

Она снова захихикала, когда Гермиона с кислым выражением лица и внезапной икотой выпустила в воздух одинокий розовый пузырек.

Ладно. В эту игру могут играть двое!

– Действительно? Риктусемпра! – воскликнула Гермиона, и кухню озарила яркая серебристая вспышка.

Беллатрикс выпучила глаза в шоке, а потом согнулась пополам в приступе истерического хохота, когда заклятие щекотки приступило к действию.

– Все еще весело? – крикнула Гермиона, ухмыльнувшись в ответ на безумный смех женщины, которая внезапно сердито глянула в ответ, несмотря на щекотливое в буквальном смысле положение.

Взгляд темных глаз заставил Гермиону смутиться: она пересекла черту? Неужели Беллатрикс слишком разошлась от безумного смеха?

Внезапно она осознала, что раньше они обменивались заклинаниями только для того, чтобы ранить. В особенности это касалось Беллатрикс.

Но волноваться было незачем.

– Я не з-знаю, малышка, это ты м-мне с-скажи! Таранталлегра! – выдохнула Беллатрикс, вытянув палочку в направлении Гермионы, прежде чем она могла среагировать.

Гермиона вскрикнула и попятилась к стойке, чтобы опереться руками и сохранить равновесие, когда ее ноги внезапно начали отбивать странный танец. Через некоторое время ей удалось сбросить заклинание, и в то же время Беллатрикс, наконец, избавилась от своего заклятья, направляясь прямо к Гермионе.

Она взвизгнула, а затем рассмеялась, когда ведьма начала бороться с ней, бормоча множество ругательств и озвучивая пустые угрозы. Пожирательница, криво усмехаясь, отложила свою палочку в сторону, не забывая при этом прижимать Гермиону к стойке.

Это было глупо и смешно, и самое забавное за все время, проведенное здесь. Она не могла вспомнить, когда в последний раз смеялась так свободно и ощущала себя такой беззаботной. Тот факт, что Беллатрикс была причиной, лишь улучшало ситуацию.

Она никогда не видела игривую сторону ведьмы. Она даже не предполагала, что такая сторона вообще существует.

А потом они снова целовались, затаив дыхание. Беллатрикс прижимала ее к стойке своими бедрами, отпустив запястья Гермионы, чтобы схватить ее лицо обеими руками и крепко держать за щеки, а она прижималась в ответ, обняв за шею.

Они целовались, целовались и целовались, и эндорфины дурманили разум Гермионы, наполняя теплом все естество, пока она не захотела ничего, кроме как полностью слиться с Беллатрикс, стать единым целым.

Она не хотела прекращать этот поцелуй никогда. Ее наполняло давно забытое счастье, теперь навсегда имеющее запах сосны и ладана, и вкус полных губ, и ощущение запутанных кудрей под пальцами…

Улыбки и смешки быстро превратились в тяжелые вздохи и стоны, а Беллатрикс перешла на шепот:

– Как насчет того, чтобы показать мне, насколько твой рот действительно порочен?

Гермиона опустилась на колени, в смущении наблюдая, как Беллатрикс, ухмыляясь, задирает свои длинные черные юбки.

Гермиона ахнула. У ведьмы не было нижнего белья.

Она уже была влажной и блестящей в свете кухни. Гермиона, ни секунды не колебавшись, полностью опустила лицо во влажные складки, а затем испуганно дернулась, когда Беллатрикс запустила пальцы в ее волосы, удерживая одной рукой, а другой цепляясь за ее мантию.

Гермиона знающим движением языка коснулась всех сверхчувствительных точек у входа, а затем прошлась вокруг клитора ведьмы, намеренно дразня. Она знала, что Беллатрикс терпеть не может подобное, но искушение было слишком велико, и она обязана была вернуть должок.

Однако, к изумлению Гермионы, вместо того, чтобы дергать ее за кудри, как обычно, Беллатрикс гортанно застонала и провела пальцами по ее волосам снова и снова. Гермиона чувствовала себя потрясающе, когда Беллатрикс притянула ее ближе, к самому центру.

– Хорошая, хорошая девочка… Боже, ты так хороша, – стонала Беллатрикс.

Женщина была очень сладкой, и Гермиона была удивлена нестандартной реакцией ведьмы, ощущая нарастающее тепло в груди. Это чувство переросло в сильное желание угодить и подарить ласку, она поцеловала набухший клитор, а затем нежно втянула его в рот.

– Да! – был единственный ответ.

Через несколько мгновений, когда Беллатрикс кончала, не было слышно ни «малышка», ни «грязнокровка», или «дорогуша» как много раз до этого.

– Гермиона, – выдохнула Беллатрикс, когда ее бедра тряслись, а голос был сиплым.

Гермиона подняла глаза, поразившись так сладко и отчаянно произнесенному имени. Никогда прежде она не слышала ничего подобного от ведьмы.

Вот как ее имя звучало в голове Беллатрикс? Поэтому она предпочитала не произносить его?

Она встретила пронзительный темный взгляд, когда лицо женщины исказилось в судорогах удовольствия.

У Гермионы перехватило дыхание от увиденного, от такого выражения на лице, адресованного ей, вызванного ею, для нее. Это было то самое выражение, когда Гермиона случайно ловила тайные взгляды на себе? Разве так ведьма на нее смотрела?

Ее сердце сжалось, и она снова ощутила прилив странного тепла в груди, словно солнце.

Инстинктивно она начала сосать сильнее, и Беллатрикс выругалась, дрожа, когда новая волна прошла через тело. Крик ведьмы был настолько уязвим, что Гермиона действительно ахнула.

Она никогда не видела такую Беллатрикс, даже не слышала, и почему-то ей казалось, что сейчас она наблюдает настоящие чувства женщины к ней. От этого осознания внутри все перевернулось, и, кажется, Беллатрикс тоже это поняла.

Она мгновенно оборвала момент.

– Хватит! – внезапно прорычала Беллатрикс, желая вернуть хоть толику самоконтроля.

Она подняла Гермиону на ноги так быстро, что голова закружилась.

У гриффиндорки не было даже возможности попытаться понять, почему ее переполняло тепло из-за того, что творилось с ведьмой в последние несколько минут, потому что Беллатрикс не собиралась позволять ей думать. Резкое движение между ее бедер, и рука ведьмы скользнула прямо в ее нижнее белье, и она не могла ничего сделать, кроме как вскрикнуть, когда пальцы Беллатрикс быстро сжали ее набухший скользкий клитор.

Гермиона довольно быстро узнала, что ведьме ничего не стоило привести ее к пику. Из-за собственной чувствительности и женщины, которая точно знала, как надо к ней прикасаться, она никогда не держалась долго.

Беллатрикс подарила ей тяжелый поцелуй, а затем снова провела пальцами по клитору, плавно рисуя круги и задевая сотни чувствительных нервов, заставляя хныкать от удовольствия.

Через несколько секунд Беллатрикс резко убрала руку, и Гермиона ощутила досаду от того, как сильно ее тело нуждалось в этой ведьме.

– Беллатрикс, Белла, пожалуйста, пожалуйста, – молила Гермиона, желая необходимого трения.

Она не хотела, чтобы это заканчивалось. Не хотела терять момент, позволять Беллатрикс вести, но прямо сейчас она была бессильна.

Беллатрикс успешно проигнорировала ее просьбу, убрав влажную руку. Внезапно она впилась яростным поцелуем в шею Гермионы, сбивая ее с толку. Она не понимала этого. Зубы сжимали ее в пульсирующей точке, а Пожирательница дышала так хаотично, втягивая нежную кожу в рот. Гермиона вздрогнула от боли.

Нежность осталась где-то позади.

Но Беллатрикс маниакально что-то повторяла, чего Гермиона не могла разобрать, ведь до этого таким тоном ведьма говорила лишь в приступах ненависти, или же, еще реже, о своем Темном Лорде.

Когда Гермиона, наконец, разобрала, что именно Беллатрикс не переставая шептала в ее шею, она чуть не раскололась на части.

– Гермиона, Гермиона, Гермиона, моя Гермиона…

Горячее блаженство запульсировало внутри Гермионы, и пучок нервов в животе внезапно взорвался, словно фейерверк, когда рука ведьмы вернулась обратно. Гермиона вскрикнула, когда Беллатрикс прижала ее к стойке еще сильнее и прикусила за шею, будто намеренно затыкая себе рот.

Это была настоящая эйфория, но она закончилась так же быстро, как и должна.

Она едва пришла в себя, когда Беллатрикс оттолкнулась от нее, оставив поддерживать себя на слабых ногах самостоятельно, и ей пришлось ухватиться за стойку, чтобы не рухнуть.

Нет, она не может сбежать!

– Беллатрикс… – выдохнула она.

– Не надо! – зарычала ведьма в ответ, и Гермиона поймала дикий взгляд женщины.

Она смотрела на Гермиону так, словно она была чем-то отвратительным, мерзким, грязным.

Словно она ничто.

Черный взгляд наполнялся сумасшествием, и ведьма оскалилась, будто животное. Она прищурилась, уловив болезненное выражение лица гриффиндорки.

На несколько мгновений кухню наполняла лишь суровая тишина, а затем Беллатрикс развернулась на каблуках и вылетела из кухни не оглядываясь.

С тех пор прошло два дня.

Два дня абсолютного молчания.

Как все менялось так стремительно?

В один момент все шло как по маслу. Они двигались вперед, ломая барьеры, смеясь, словно в мире нет ничего плохого, словно с ними не происходит ничего ужасного, словно реальность не могла коснуться их здесь.

А потом все развалилось, и они снова вернулись туда, где были изначально, потому что Беллатрикс, наконец, стала замечать тревожные знаки. Гермиона задавалась вопросом, что если Беллатрикс вовремя избежит этой зависимости? Будет ли это означать ее собственный конец?

Гермиона беспокоилась об этом, но также понимала, что пути назад не было.

Она лежала на полу в гостиной, вытянувшись на мягком ковре. Она смотрела на свою руку и наблюдала, как белесые шрамы отливали странным блеском в свете огня.

Грязнокровка.

В комнате было слишком тепло, ковер был очень мягок, но все же воспоминания вернули ее в Малфой Мэнор. Веселое потрескивание камина напомнило о резких звуках яростных воплей и высоких мучительных криках.

Она закрыла глаза и представила себе темную ведьму, склонившуюся к ее лицу, пока она сама сквозь всхлипы молила о пощаде. Требование ответов. Грязный шепот. Сладкий, ядовитый запах.

Она согнула руку, выпрямив пальцы, а затем сжала их в кулак со всей силы так, что костяшки на пальцах хрустнули. Она вспоминала, как кончик кинжала впивался в ее кожу, а она металась в агонии, ощущая слово, которое никогда не исчезнет с ее кожи, словно клеймо.

Грязнокровка.

– Что, черт возьми, ты забыла на полу, грязнокровка?

Гермиона открыла глаза.

Беллатрикс нависала над ней, словно скала. Она смотрела холодным взглядом приоткрытых глаз, снова напомнив о прошлом.

– Воспоминания.

Беллатрикс нахмурилась, а затем перевела взгляд на руку Гермионы, сжатую в кулак. Осознание вспыхнуло в глазах, и Гермиона не могла дать определение тому выражению, что исказило лицо ведьмы.

Как и всегда.

Слегка поморщившись, Беллатрикс опустилась на пол и села рядом с ней.

Гермиона тоже села.

– Вероятно, нет смысла спрашивать, о чем ты вспоминала, – сухо произнесла Беллатрикс.

Это была слишком явная и неудачная попытка снять напряжение.

Гермиона ничего не ответила. В любом случае, она не знала, что сказать, к тому же ощущала себя слишком уставшей от игр с Пожирательницей. Поэтому она просто оставалась сидеть в стороне, не глядя на женщину, в сотый раз размышляя о том, что держало ее здесь.

И что заставило Беллатрикс предложить ей остаться.

Беллатрикс переменила позу, когда Гермиона уставилась на нее в ответ, и поджала губы, когда неловкая тишина с каждой минутой давила все сильнее, доказывая в очередной раз то, что между ними было слишком много невысказанного – целая вселенная.

Почему?

Почему Беллатрикс сделала это?

Расскажи мне, что ты думаешь обо мне. Скажи, почему делаешь то, что делаешь. Скажи мне, что это все для тебя? Что все это значит для тебя.

Что я значу для тебя?

Она ничего не произносила вслух. Она знала, что это бессмысленно. Однако молчание истощало.

– Спроси меня.

Гермиона нахмурилась в ответ на взгляд ведьмы, и ее решительное выражение лица.

– Спросить о чем? – скупо ответила она, раздражённая неясностью и в целом своим существованием в этот момент.

Она была слишком расстроена.

Двух дней было недостаточно, чтобы притупить боль, особенно когда начинаешь от нее отвыкать. Она была не в настроении для всего, для Беллатрикс.

– Спроси меня все те вопросы, которые роятся в твоей голове, прежде чем твой мозг взорвется, – уточнила Беллатрикс.

Грубо. И все еще слишком расплывчато.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – мрачно произнесла Гермиона и поджала колени к подбородку, будто воздвигая стену.

Происходило слишком много плохих вещей, когда она была рядом с Беллатрикс.

– О, пожалуйста, – ведьма закатила глаза. – Не играй в глупышку, ты же знаешь, я ненавижу это дерьмо. Я вижу все эти вопросы на твоем лице постоянно, всегда, когда ты смотришь на меня вот так. Каждая маленькая мысль или вопрос отражается у тебя прямо на лбу, ты никогда не умела скрывать это, и я знаю, что ты знаешь, о чем я говорю.

Гермиона внезапно оказалась слишком взволнована мыслью, что Беллатрикс считала, что знает ее. Вероятно, так и было, но она не согласится. Вряд ли этот трюк работал в обе стороны.

– Так спроси меня. Задай любой вопрос, который когда-либо приходил тебе на ум, когда ты смотришь на меня вот так… Я отвечу.

Гермиона выпалила первое, что пришло в голову.

– Почему?

– Кроме этого, – сказала Беллатрикс и снова закатила глаза, словно Гермиона была слишком предсказуемой.

Ярость вернулась обратно.

– Ты не сказала мне ни слова, не говоря уже о том, чтобы взглянуть на меня в течении двух дней, прямо после того, как по какой-то непостижимой причине ты испугалась и сбежала. Теперь ты приходишь сюда, словно ничего не произошло, и предлагаешь спросить тебя о том, о чем захочу. И это при том, что мне всегда приходилось вытягивать из тебя ответы лишь физическим воздействием, – произнесла Гермиона, понимая, что с каждым словом голос становился значительно громче.

– Ничего не произошло, и я не сбежала, – отрезала ведьма, после чего они хмуро уставились друг на друга. – Но, кроме всего прочего, да, это я и делаю.

– Почему? – снова потребовала гриффиндорка, успокаиваясь, ведь она понимала, что спорить с такой Беллатрикс бесполезно.

Почему она смотрит на меня вот так? Особенно после того, как я увидела, как она действительно может смотреть на меня?

– Если это единственный вопрос, который у тебя имеется, то, думаю, я снова сбегу, – саркастически произнесла ведьма с высокомерным взглядом на лице, от чего Гермионе захотелось хорошенько ее пнуть.

Пожирательница выглядела слишком раздражающе, поэтому Гермиона не могла упустить возможность выплеснуть все негодование.

– Прекрасно! – отрезала она, глубоко вдохнув, когда Беллатрикс медленно завела руки за спину и откинулась на них, вытянув ноги ближе к огню с самодовольной злобной усмешкой на губах.

Открывшийся вид окончательно довел гриффиндорку.

Она лихорадочно искала вопрос, который действительно спровоцирует Пожирательницу смерти. Она чувствовала слишком много злобы, чтобы не поделиться ей с ведьмой.

– Сколько людей ты убила?

Реакция была не той, на которую она ожидала (вероятно, это было хорошо).

Ухмылка сошла с губ Беллатрикс. Она отвернулась от Гермионы. Вместо этого Пожирательница уставилась на огонь с задумчивым выражением. Когда она глубоко вздохнула, Гермиона почти пожалела о своем вопросе.

Затем она вспомнила, как ведьма кричала на нее, и сомнения мигом испарились.

– Предполагаю, я должна была знать, что ты спросишь об этом, – пробормотала Беллатрикс, а затем бесцветно добавила: – шесть.

Гермиона скривилась. Она даже не знала, ожидала она большего, или меньшего. И все же цифра неприятно царапнула внутри.

Я спала с кем-то, кто убил шесть человек.

Она больше не сердилась. Теперь она жалела о вопросе, который всколыхнул столько боли внутри.

Беллатрикс все еще не смотрела на нее. В ее темных глазах отражалось танцующее пламя. В ее выражении лица не было ни тени злорадства или даже гордости.

Однако и стыда не было.

Гермиона не хотела задавать следующий вопрос, вертевшийся не только на языке, но и существующий уже давно и глубоко в сердце. Теперь, когда она вскрыла эту рану, пути обратно не было.

Днем раньше она ранила меня всего лишь одним взглядом. Она делала вещи гораздо ужаснее, но этот ее взгляд ранит не меньше.

И, черт возьми, она творила чудовищные вещи с людьми, которых я люблю.

– Кого ты убила? – тихо спросила Гермиона, одолеваемая то приступами боли, то вспышками злости.

Беллатрикс встретилась с ней взглядом.

– Не задавай вопросов, на которые ты не хочешь слышать ответ, – предупредила ведьма тихим голосом.

Гермиона заколебалась.

– Ты знаешь большинство из них, – добавила женщина, смотря на гриффиндорку с нетерпением, от чего Гермиона вздрогнула.

Ты действительно хочешь вступить на эту территорию? Немой вопрос плескался в темном взгляде.

Гермиона не хотела, но реальность буквально дышала ей в спину…

– Я хочу слышать, как ты это скажешь.

Мне нужно услышать, как она произносит их вслух. Мне нужно признание от нее, мне нужны эти имена.

Одна волна боли перекрывала другую. Она сидела с каменным выражением лица, но внутри она отчаянно боролась с эмоциональным хаосом, в котором сплетались острая боль, обжигающая ярость и сокрушительное чувство вины.

Беллатрикс ощутила ее решимость и медленно выдохнула, а затем заговорила в безэмоциональном тоне.

– Я не знаю имени первого человека, которого я убила, – произнесла она. – Я убила его здесь, в этом доме.

Гермиона не могла отрицать накрывшее ее облегчение от того, что Беллатрикс начала с кого-то ей незнакомого, даже если это и было сделано намеренно.

– Где?

– За той дверью, которую я не могу открыть, – произнесла ведьма. – И прежде чем ты спросишь меня «почему», Темный Лорд приказал мне.

На этом моменте ее голос прервался, подсказывая Гермионе не вмешиваться и дать продолжить.

Гермиона неохотно молчала.

– Я никогда раньше никого не убивала, однако и не была категорически против подобного. Если бы я должна была убить, я знала, что сделала бы это, я могла, но я никогда не хотела убивать кого-то без причины. Убийство… Это ужасный шаг. Даже если откинуть всю эту моральную чушь, это меняет тебя, делает что-то отвратительное с тобой. Это… Это разрывает душу. Даже если бы я считала жизнь какого-то человека незначимой, а я так не делала, то все равно ничто не изменит того факта, что это разрушает твою душу, что-то ценное внутри тебя.

Гермиона внимательно слушала, сведя брови. Она никогда не слышала, как Беллатрикс рассказывает о том, как она себя чувствует, совершая ужасные вещи. Она с удивлением обнаружила, что Пожирательница точно знала о последствиях убийства, по крайней мере, в магическом смысле.

После долгого времени, проведенного вместе с крестражами, Гермиона была уверена, что после убийства душа убийцы действительно разрушается; их дух, их душа, их энергетика, как это не назовешь.

Все, что делало человека человеком внутри, разрушалось убийством. И Беллатрикс знала это.

Однако больше всего ее заинтересовало другое. С Беллатрикс приходилось читать между строк, замечая мелкие прорези здесь и там в ее броне.

Беллатрикс ничего не упомянула за ценность жизни магглов, упомянув лишь то, что не считала жизнь незначимой, что, несомненно, было удивительно для гриффиндорки. Пожирательница могла мучить, полностью разрушить чью-то жизнь, однако при всем этом до сих пор не считала это верным делом.

Гермиона окончательно запуталась. Были ли для женщины магглы и магглорожденные бесполезными, бесчеловечными, жалкими созданиями, или же нет?

– Но Темный Лорд хотел, чтобы я убила его, я думаю, просто чтобы доказать, что я смогу, или проверить глубину моей лояльности. И он хотел, чтобы я сделала это каким-то действительно темным заклинанием, чем-то гораздо большим, чем просто темная магия, чем-то реально злым. Я не хотела делать этого, не Авадой, и особенно не этим. Я не хотела убивать невинного человека, даже когда Темный Лорд сказал, что он был грязным бездомным магглом, у которого ничего не было.

Чем больше Беллатрикс говорила, тем быстрее разворачивались события, словно катились с высокого холма. Пожирательница смотрела куда угодно, кроме нее, и теперь откровение хлынуло, будто цунами. У Гермионы появилось ощущение, что она была первым человеком, которому Беллатрикс рассказывала об этом, что она хранила это внутри себя всю жизнь.

Гермионе не нравилось ничего из произнесенного. Какое заклинание могло быть хуже проклятия убийства, и почему Волан-де-Морт хотел, чтобы Беллатрикс использовала его на каком-то несчастном магле? Просто доказать что-то? Волан-де-Морт никогда не делал ничего без причины, и здесь не могло быть никакой хорошей причины.

– Но в чем смысл? Зачем жертвовать частью себя без причины, и ради кого-то, кто точно не заслуживал подобного? Это были ранние годы моего служения, и я тогда еще питала глупые мечты о независимости. Это был единственный раз, когда я отказалась что-то делать по его приказу.

И здесь было неясно. Гермиона едва понимала. До этой минуты она думала, что Беллатрикс, возможно, и не упивалась самим убийством, как некоторые из ее сослуживцев, но точно не беспокоилась об этом.

Как прихлопнуть муху.

Беллатрикс не была безмозглой машиной для убийства. У нее было подобие совести: маленькая, сморщенная, уродливая, но была.

Гермиона настолько ушла во внутренний диалог, что ей пришлось снова напрягать слух, когда Беллатрикс заговорила еще быстрее, словно машина, пытающаяся проскочить на красный.

– Темный Лорд был в ярости. Никто не отказывал ему, и он был скептически настроен по отношению ко мне, ты видела память о нашей дуэли. Он думал, что я сумасшедшая, и я совершила что-то той ночью, что-то настолько плохое, что заставило его поверить, но я не помню, что это было, несмотря на то, что я провела много времени, работая над своей памятью, пытаясь собрать все вместе. И он знал мой характер. Я была очень ценна для него. Он сказал, что это было мое неустойчивое состояние, заставившее меня отказаться от его приказа поначалу, – произнесла Беллатрикс голосом, будто все это причиняло ей физическую боль, у ее челюсти ходили желваки, а черные дикие глаза смотрели прямо в огонь, мерцая ярче пламени.

Гермиона очнулась от своего отстраненного состояния, слушая и наблюдая внимательно за ведьмой по той же самой причине, по которой люди не могут отвести глаз от автокатастрофы.

– Ты не сумасшедшая, и не была ею, – твердо ответила Гермиона, не сумев удержаться.

Трудно было сочувствовать женщине, вещающей о хладнокровном убийстве, и все же. Она чувствовала, что было необходимостью донести эту точку зрения до Беллатрикс. И вновь она поняла, насколько это знание должно было иметь значение для Пожирательницы, если бы какой-либо человек, кроме Гермионы, верил в это.

Беллатрикс только наградила ее кривой, горькой улыбкой, не доходящей до глаз.

– Несмотря ни на что, вместо того, чтобы убить меня, Темный Лорд наложил на меня Империо и заставил меня выпить зелье, которое, по его словам, должно было усмирить мою так называемую болезнь, сделать меня вменяемой. Со временем я уже не могла понять, почему я когда-то могла сказать «нет» ему. Я все еще не хотела делать этого, но это уже не имело никакого значения для меня, особенно находясь подле него, выполняя его приказы как самый преданный слуга. И когда он приказал мне убить человека тем ужасным заклинанием снова, я сделала это без тени сомнения.

Гермиона сидела в шоке, одолеваемая болезненным чувством.

Это… Это было так неправильно.

Она не ожидала услышать, что первое убийство она совершила не по своей воле.

Первое убийство… И Волан-де-Морт заставил ее сделать это.

Неудивительно, что она молчала об этом. Это противоречило самой Беллатрикс. Она была самым верным, самым преданным его последователем, по ее собственному заявлению. Все это знали.

Но она не всегда была такой, и все это мигало в голове Гермионы словно неоновая вывеска сквозь дымовую завесу.

Каким чертовым зельем поил Волан-де-Морт Беллатрикс все эти годы?

Все поплыло в ее голове, не совпадающие кусочки головоломки, она пыталась соединить все сразу. Безумие.

– Я не могу вспомнить ничего с того момента, как я произнесла проклятие. Я не знаю, что это было, и что оно сделало с тем человеком, потому что после того, как заклинание слетело с моих губ, все померкло, – тихо сказала женщина.

Она была совершенно спокойна, кроме того маленького факта, что все это время она скручивала ворсу ковра так сильно, что она отрывалась. Гермиона хотела схватить ее за руку и сжать, чтобы ведьма остановилась, но она знала, что это не будет лучшим поступком.

– Темный Лорд стер мои воспоминания. Последнее, что я помню обо всем этом, это то, как он закрывает ту дверь наверху и предупреждает меня, что если я еще хоть раз ослушаюсь его, он уничтожит то, что лежит за ней. Он не сказал, что это было, но он сказал, что это самое ценное для меня. Я поверила. С этого дня я регулярно пила зелье… Вот так это было.

Так просто произнесла Беллатрикс.

Некоторое время они молчали, пока Гермиона переваривала информацию, а затем ведьма снова заговорила.

– Я даже не могу вспомнить, совершила ли я это под проклятием, или под влиянием зелья. Хотя, без разницы. Последствия от этого не меняются. Это был первый человек, которого я убила… И я даже не знаю его имени, – пробормотала Беллатрикс, наблюдая за танцующим пламенем.

По крайней мере, Гермиона ощущала сожаление ведьмы.

Это было невероятно, но это отстраненное выражение на лице говорило лучше всяких слов.

Неужели этот момент полностью толкнул ее в темноту? Это то, что заставило ее превратиться в женщину, которой она стала, в фанатика, почитавшего Волан-де-Морта, словно бога?

Это было зелье? Или же выбор? Или же она настолько поверила в россказни других, что сама поверила в свое безумие?

Гермиона почти озвучила свои мысли, когда Беллатрикс, наконец, повернулась к ней. Ее полуприкрытые глаза выражали нечитаемые эмоции, и ее усмешка выражала что-то между отрешённостью и холодом, выражение, которое гриффиндорка почти успела забыть.

– Ты уверена, что хочешь услышать остальное? Ты знаешь имена всех других не хуже меня, малышка, – саркастично произнесла ведьма.

Она собиралась ранить, пряча свою уязвимость за стенами яда и сарказма, как и всегда.

Гермиона сглотнула.

Ей все еще нужно было услышать остальных. Ей нужно было услышать имена ее друзей.

Добби. Сириус. Люпин. Тонкс.

Все мертвы от руки Беллатрикс.

Но Гермиона боялась.

Все пошло не так, как она ожидала, задавая тот несчастный вопрос. Он был произнесен от злобы, частично чтобы найти себе оправдание и, возможно, наказать себя за свои поступки, но она получила обратное.

Она боялась, что остальные ответы Беллатрикс будут такими же. Она боялась, что в ней зарождается сочувствие к тому, через что прошла Пожирательница. Что, если остальные истории будут вызывать у нее подобные чувства? Что если они были совершены не из предполагаемой кровожадности ведьмы, что если Беллатрикс окажется не порождением ада?

Нет. Она не может сделать этого. Она не может позволить этому случиться.

На долю секунды она посмела себе думать, будто существовали какие-то оправдания их смерти… Их убийства.

Гермиона больше не могла бороться против себя самой. Если бы она продолжила так думать, она бы стала ужасным человеком.

Потому что я спала с ней, зная обо всем… До всего этого разговора. Как будто все это имеет значение!

Боже, я не могу это сделать.

– Думаю, я могу открыть эту дверь, – в панике выпалила Гермиона, отчаянно пытаясь перескочить с темы.

Она ужасно жалела о том, что вообще подняла ее. Она должна была предвидеть все последствия.

Реальность залезала ей под кожу, она была совершенно не готова к этому.

Беллатрикс резко взглянула на нее обжигающим взглядом.

– Что? Не глупи, девочка. Сам Темный Лорд очаровал ту дверь, она откроется только с его руки, и если я не могу пройти сквозь нее, никто не сможет, – огрызнулась ведьма.

Ее реакция слишком много сказала Гермионе. Беллатрикс по-настоящему верила, что то, что лежало за дверью, было для нее чем-то ценным, самым ценным.

Было удивительно слышать от Беллатрикс не самые теплые нотки в голосе, когда она произносила его имя. На самом деле, это было поразительно. Но после смерти Волан-де-Морта прошло немало времени. Даже после смерти он оказывал на нее такое влияние. Она была раздираема ужасной скорбью, когда говорила о нем раньше, была подобна раненому зверю, но теперь говорила о нем без каких-либо намеков на безумную ярость, или же боль.