Текст книги "Квинтэссенция любви (СИ)"

Автор книги: Галина 55

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Катька бледнела от одной мысли, что нужно будет подойти к предмету своей любви, а когда она представляла, что заговорит с ним, с ней и вовсе начинало происходить что-то невообразимое – она заикалась, задыхалась и не могла слова связать в членораздельное предложение. Это Катюха-то! Тогда мы решили, что разговаривать с ее ненаглядным пойду я, а уж потом, и Катюха к нам подсоединится.

– Только, как бы невзначай, ладно, Колька? Чтобы он не подумал, что я бегаю за ним, или навязываюсь, – без конца твердила эта влюбленная дурочка. Как будто это не она благодетельствовала, а наоборот, сама от него чего-то хочет.

Увы, наш план провалился. Провалился с треском, и случилась беда! Начало провалу положил я сам, невольно, но мне до сих пор не по себе…

Накануне того дня, когда я должен был поговорить со Ждановым, я свалился с температурой под сорок. Я вообще-то болею очень редко, но если уж заболеваю, то можно всех святых выносить – валяюсь неделю в бреду с высоченной температурой, с расплавленными от жара мозгами и не соображаю ни черта. Так было и в тот раз. И что оставалось делать Катьке? Ну, конечно же, самой отлавливать возлюбленного и беседовать с ним. Времени ждать, пока я начну выздоравливать, у нас не было.

Как назло, именно на назначенный день разговора с Андреем, Катю пригласили на вечеринку по случаю окончания первого курса. Она ни за что не пошла бы к этим мажорам. Ни за что! Что хорошего могло ее там ждать? Очередная порция унижений? Но ей сказали, что на вечеринке будет Андрей, а ей очень нужно было с ним поговорить, вот Катя и согласилась. Самое ужасное для меня, что она со мной советовалась.

– Коль, как ты думаешь? Может мне лучше подождать Андрея у подъезда? Хотя, нет. Тогда он точно решит, что я его преследую. А так… Все-таки будем на одной вечеринке, и я найду способ начать разговор. Я права?

Нашла с кем советоваться, я ж говорю, когда у меня температура, у меня размягчение мозга происходит. Иначе я, только услышав в чьем доме будет вечеринка, сразу запретил бы Катьке переступать порог этого дома. А уж узнав состав приглашенных… Эх, да что говорить. Случилось то, что случилось.

***

О том, что Катя пыталась покончить с собой и сейчас лежит в больнице в отделении токсикологии, я узнал только через пять дней, когда у меня спала температура, и я начал соображать. В какой-то момент я вдруг понял, что Катя не приходит. Вот тогда мне мама и рассказала о том, что случилось.

Я, конечно, сразу побежал к ней. И слава Богу, успел вовремя, иначе сегодня не было бы не только Пашки с Риточкой, но и самой Аэлиты…

Вот когда я возненавидел Катиных родителей. До сих пор не могу им простить идиотизма тех страшных дней. У них были деньги, были, понимаете? А Катька лежала в сраче, в огромной общей палате на девять человек, в бесплатном отделении, где и препаратов-то нет, не говоря уж об уходе. И ведь не из жадности, нет! А чтобы не выделяться.

Ух, я тогда поругался с дядей Валерой, впервые поругался, но так, что даже назвал его придурком, кричал, что это он и тетя Лена виноваты в Катином самоубийстве, что она из-за них не хотела жить, что они посмели из красавицы сделать чудовище, над которым все смеялись… и все в таком роде. Мы полтора года потом не разговаривали, но я рад, что все им высказал. Все-все, до самой капелюшечки, все Катькины обиды, все Катькины слезы. Кричал даже, что если удастся Катю спасти, то я их на пушечный выстрел больше к ней не подпущу. Нечего мне тогда терять было, врач сказал, что и двадцать процентов не дает за то, что она выживет.

Вопреки всем прогнозам, и благодаря большим деньгам, ее тело выжило… Тело! Потому что Кати больше не было – милая, добрая, застенчивая, беззлобная и всепрощающая Катенька умерла.

– Коля, – первое, что сказала она мне, придя в себя, – нарой мне все, что можно о Галицыне, Синицыной, Арбатовой, Павлющенко, Медведеве, Черновой, Васильеве, Лебедевой, Орлове, Терещенкове и Кузьминой. Все, что можно и нельзя, Колька.

– Зачем?

– Уж если я осталась жить, то начать свою новую жизнь я хочу со смерти врагов.

– Со смерти? – я даже испугался, такой у Кати был ужасный, злой взгляд.

– Ну, не физической же, не сцы, зеленый! – это тоже была не она, не Катенька. – Пусть каждый из них сам решает, как ему жить дальше с позором. Или не жить. Это меня уже касаться не будет.

– Кать, а что случилось?

– Я больше не Катя. Я пока не знаю, как меня будут звать, но точно не Катя.

– Ладно, но мне же нужно как-то тебя называть. Скажи как.

– Можешь называть Эринией или Фурией*, или как тебе заблагорассудится.

– Мстить собралась?

– Собралась!

– Всему миру?

– Нет, только виновным!

– Фу́ра подойдет?

– А что, подойдет. Грузовиком передавлю гадов.

– Может все же расскажешь, что случилось?

И Катя (про себя я называю ее только так, до сих пор) рассказала. Все рассказала, с подробностями. И как опоили ее, добавив какую-то гадость в сок, и как вдоволь поиздевавшись, нафотографировали (у Таньки Синицыной хватило совести рассказать Катюше, как ее голую ребята лапали, и что при этом говорили) и вывесили фотографии на порносайт с номером ее домашнего телефона, а потом и на доску объявлений в Университете. Рассказала она и о том, что когда пришла домой с Универа, дядя Валера, наслушавшись с самого утра всяких извращенцев, а затем, по наводке одного из звонивших, заглянувший на тот самый сайт, кричал на нее, оскорблял, обзывал потаскухой и, что оказалось для нее последней каплей, пообещал отправить ее к брату под присмотр в какой-то дальний гарнизон.

– Я не смогла бы оттуда вырваться. И Андрею помочь я тоже не смогла бы.

– Я знаю твое новое-старое имя. Ты дура! Только так я и буду тебя называть. А прийти к нам? Подождать пока я немного приду в себя и начать новую жизнь, вдали от твоих предков, тебе в голову не пришло? У нас есть деньги, дуреха! У нас так много денег, что ты могла бы послать на три буквы не только однокурсников, но и отца!

– Я не подумала об этом. Я тогда вообще не способна была думать. Понимаешь, Колька? У меня крутилась только одна фраза в голове: «зачем мне жить, опозоренной, никому не нужной, лишней на этом свете. Зачем, если я все равно уже не смогу помочь Андрею?».

– Никому не нужной? А я? Дура! А я?

– Коль, я была неправа. Признаю. Дура, так дура, я согласна.

– Смотри-ка ты, умнеешь. Ладно не дура, буду называть тебя Эрин.

– Скажи моим, чтобы не приходили. Я не хочу их сейчас видеть.

– Не могу, мы не разговариваем. Я с ними поругался. Я лучше врачу скажу, чтобы не пускал. Я достаточно плачу, чтобы диктовать условия.

– Спасибо, Колюнь.

Уже на следующий день я знал всю подноготную каждого из обидчиков. Но первым обидчиком был сайт, вывесивший Катины фотографии, и я его обрушил, стерев даже с хостинга любое упоминание о нем. А затем я принес Катюше все досье. Планы разрабатывала она, а осуществлял их я. Ни один не ушел от ответа, ни один не остался обделенным нашим вниманием, и только тогда Катя смогла дышать. Она возродилась, и я предложил назвать ее Феникс, ну, или Феня. На том и порешили.

Еще до выписки Катеньки из больницы, я сходил к Адамову, куратору нашего курса, поговорил с ним. Как выяснилось, Андрей тоже с ним говорил о Пушкаревой. В общем, не буду описывать как именно мне это удалось, но вопрос с Катиной учебой был улажен. Ей разрешили закончить Универ экстерном.

Я снял небольшую двухкомнатную квартиру, уютную и теплую, и прямо из больницы повез Катюху туда. Но по дороге она потребовала остановить машину у какой-то частной стоматологической клиники и через полчаса ее брекеты остались в прошлом. Затем мы заехали в несколько бутиков, потом в салон красоты и в свою квартирку вошла уже практически красавица, вот только очень бледная, с синими полукружьями под глазами, и очень худая.

– Катя, я провел интернет, купил тебе новый комп и ноут. Сможем даже вместе работать одновременно. Кать! Слышишь? Ты чего молчишь? Тьфу ты черт, ну, забыл. Фенька, ты все слышала?

– Все. Коленька, план у нас такой. Нужно нарыть все, что есть и чего нету по Маргарите Рудольфовне Ждановой. Где она отбывает срок, какие условия содержания и так далее. Я потом съезжу, постараюсь облегчить ей отсидку, пока мы не составим новый план. И еще… Узнай мне, пожалуйста, что сейчас с Андреем. Ладно? За деньги не переживай. Мы теперь вместе будем играть на бирже. Я тебе потом кое-что расскажу.

Но мне ничего не нужно было рассказывать, я все увидел сам. Если раньше Катькины провидческие способности она с большим трудом могла применить для игры на бирже, то сейчас… Я зашел на торги и Катюша безошибочно, всего лишь взглянув на экран сказала.

– Четвертую строчку нужно покупать! Седьмую и восьмую сбросить. За сорок третью бейся до последнего. Возьмешь – мы сегодня же покроем все убытки, вместе с моим салоном красоты, – засмеялась она. И смех ее был какой-то новый, легкий и беззаботный. Так она раньше не смеялась никогда.

Катя оказалась права, в тот вечер мы возместили все убытки.

– Колюня, я предлагаю отметить начало новой жизни.

– Как?

– Я прикупила очень дорогое красное вино. Выпьем? – и это тоже было что-то новое, раньше Катька никогда не пила.

– Я с удовольствием. Но ведь ты не пьешь.

– Это Катя не пила, а Феничка очень даже не против испытать состояние опьянения. Рядом с самым близким другом и самым дорогим человеком это безопасно.

Я чуть не заплакал тогда. Так Катя еще никогда меня не называла. Мне вообще очень нравилась эта новая, легкая и чудесная девушка. Да, не моя Катюша, а какая-то Феня, но самый родной мне человечек. Мы выпили.

– Все, я пошел домой. А ты ложись спать, тебе необходимо отдохнуть, день сегодня был очень трудным.

– Какое спать? Я в больнице на годы вперед выспалась, теперь я учиться должна. Как думаешь, месяцев десять мне на четыре курса хватит?

– Мне бы не хватило. Но ты, я уверен, справишься.

– Коль, посиди еще чуть-чуть, я хочу позвонить своим. И не очень хочу это делать в одиночестве.

– Хорошо, дорогая, как скажешь.

Раньше, Катя собиралась бы с силами целый час, долго бы переживала и даже плакала. Феня же решительно набрала номер.

– Папа, я выписалась из больницы. Живу на съемной квартире и домой возвращаться пока не собираюсь… Нет, адреса я вам своего не дам… Что?.. Да, записывай номер, – она продиктовала восемь цифр. – Не боюсь. Я всегда могу бросить трубку, а то и вовсе заблокировать вас на входящие… Что?.. Только после того, как я услышу от вас вразумительный ответ на вопрос: за что вы надо мной издевались всю жизнь? Пока.

– Поговорила?

– Ага, – легко сказала Фенька. Раньше бы переживала.

– Ну, пока.

– Пока, Колька…

Комментарий к Фенька…

Эринии – в древнегреческой мифологии богини мести. В римской мифологии им соответствуют фурии.

========== Письмо… ==========

POV Николай Зорькин.

Я не знаю, когда она спала, спала ли вообще, не знаю сколько часов в ее сутках, я даже не знаю возможно ли в принципе сделать за месяц столько, сколько она сделала. Да с моей помощью, и все же… все же…

Весь август Катька жила, как одержимая, на разрыв аорты, не позволяя себе отвлекаться даже на мгновение от поставленных целей. А целей у нее было всего три: помочь Андрею, закончить учебу и заработать как можно больше денег. Так вот, к тридцать первому августа, когда Катюха улетела в Мюнхен, она успела закончить второй курс, причем сдать все экзамены на пять. Это за месяц-то? Успела заработать кучу денег, успела… ой, лучше я об остальном чуть подробнее. Ладно?..

Выяснить где «мотает срок» Жданова Маргарита Рудольфовна было не сложно, сложно было найти кончики тех ниточек, за которые нужно было потянуть, чтобы облегчить ей отсидку. Да еще Андрей вмешался в Катькины планы – попытался организовать матери побег, да провалил все дело. Нет, он, конечно не виноват, он же ничего не знал о том, что Пушкарева решила во что бы то ни стало осчастливить его, но помешал он нам здорово. Я уже договорился с начальником колонии, уже собирались встретиться и закрыть вопрос, и тут эта попытка побега. Естественно, что служивый труханул и дал отбой. Ох, Жданов, Жданов, и матери не помог, и самому пришлось бежать, и нам помешал, и Катюху сорвал с места. Ну, как же, маленький мальчик один, без присмотра на чужбине! Как же такое возможно? Катя тут же решила за ним последовать. Декабристка, твою мать! Хорошо еще, что в Европу, а не в Сибирь.

Кончики ниточек я нашел, благо под любым начальником есть еще куча начальников помельче, потянул за них и все разрешилось. Я рад, что хоть эту тяжесть сумел снять с Катиных плеч, но мне очень было плохо из-за ее отъезда. Когда она была здесь, мы виделись каждый день, вместе играли на бирже, вместе обедали и ужинали, вместе шутили и смеялись, и грустили мы тоже вместе, а теперь я оставался один и у меня было чувство, что от меня отрезают здоровый кусок меня самого.

– Колька, ну не грусти. Я же не одна уезжаю.

– А с кем?

– С ноутбуком. Мы сможем общаться как и прежде?

– Дура ты, Фенька, какое «как и прежде»? Я не буду тебя слышать, не буду тебя видеть. И это ты называешь, как и прежде?

– А что, мой самолет последний, и только в одну сторону? Я буду прилетать, ты можешь прилетать, мы обязательно будем видеться. Я тоже не смогу без тебя. Думаешь, что только тебе нужно со мной разговаривать и видеть меня? Нет, я тоже умею скучать. И я не дура! Понял?

– Понял, конечно! Ты не дура, ты сумасшедшая. Только сумасшедшая может так любить.

– В зеркало глянься. Мы оба с тобой психи, Коленька.

– Знаешь, я эту квартиру оставлю за собой. Во-первых, мне самому нужно место для работы и учебы, а дома с тишиной напряженка, сама знаешь. А во-вторых, я хочу, чтобы ты знала, что тебе всегда будет куда вернуться.

– А вот это правильно. Тем более, что мои цветы засохли бы в одиночестве…

Где-то за пять дней до Катиного отлета меня на улице подкараулил дядя Валера, он молча сунул мне в руки конверт и ушел. Наверное, я не должен был читать это письмо, но я очень боялся, что он мог написать что-нибудь такое, что у Кати опять будет срыв. И я прочел.

«Дорогая наша, любимая наша доченька, – было написано почерком тети Лены, – здравствуй! Нам с папой очень больно и страшно от того, что мы тебя потеряли. Мы понимаем тебя, деточка. Понимаем и не обижаемся. Да что там, не обижаемся – это ты, кровиночка наша родная, обижаться на нас должна. И мы с папой все примем, лишь бы ты была жива и была счастливой. Я только прошу тебя выслушать нас, а потом уж решай сама. Как ты решишь, так и будет.

Я родила тебя, когда многие мои подруги уже бабушками стали, в сорок два года родила. Когда мы с папой уже и не надеялись и не думали. Я ведь даже на учет не вставала, пока ты не зашевелилась у меня внутри, думала, что это такой ранний климакс, вот и нет у меня женских дел. И знаешь, доченька, я ведь всю жизнь лечилась, на курорты ездила, по самым знаменитым врачам ходила, и ничего. А тут…

Были мы с папой в отпуске, поехали по Золотому Кольцу, по монастырям всяким. Нет, не с целью вымолить себе ребеночка, куда уж, старая я стала, а просто с экскурсией. И вот приезжаем во Владимир, идем в Богородице-Рождественский монастырь, а там то ли праздник какой был, то ли еще что, не помню. Помню только, что людей очень много и нищенок на паперти тоже. Я одной нищенке деньги даю, а она меня хвать за руку и говорит:

– Ты меня одарила и я тебя одарю. Ты очень скоро понесешь.

– Что понесу? – спросила я ее.

А она засмеялась почти беззубым ртом и подмигнула мне как-то по-молодому и отвернулась к какому-то мужчине. Это уж потом я поняла, что она имела ввиду. Мы с твоим папой посмеялись над ее словами, да и забыли. Пока ты шевелиться не начала.

И ведь что странно, пока я не знала о беременности, я и тяжести носила, и работала целыми днями, и ничего с тобой не случилось. А как только я встала на учет, так больница за больницей, угроза выкидыша, за угрозой выкидыша. Насилу и доносила тебя, Катенька.

Родилась ты очень маленькой, всего-то два пятьсот, слабенькой, болезненной. И мы решили тебя окрестить сразу. Окрестили, Господи прости! Нарекли мы тебя, Катенька, Лидочкой. Но то ли вода в купели холодной была, то ли еще что, только ты заболела так, что мы с папой уже прощались с тобой. Врачи лишь руками разводили, шутка ли, воспаление легких у такой крохи. Все прогнозы были однозначными. Тогда папа забрал нас с тобой из больницы и сразу в деревню повез к своей тетке Любе, ты уж, наверно, ее и не помнишь.

Катенька, прости ты нас с папой, но что нам было делать, кому верить, если его тетка на ноги тебя подняла? Что-то шептала, какие-то компрессы делала, какой-то отвар давала пить, и ты поправилась. И вот сидим мы как-то, беседуем с тетей Любой о тебе, тут она нам и заявляет:

– А не ваш это ребенок, вам только на время даден. В другорадь не везите ко мне, не смогу помочь.

– Тетя Люба, да что ты такое говоришь, как это не наш, а чей? – папа, Катенька, даже закричал на тетку, хоть ты и спала.

– А Божья у вас девка. Бог дал – Бог и заберет.

– Как это заберет? – заплакала я. – Мы столько ждали ребенка, я так тяжело ее носила, так тяжело рожала. И что? Теперь отдать ее Богу?

– Да типун тебе на язык, теть Люба. Запугаешь мне Ленку, у нее и молоко пропадет. Ты что за ерунду нам тут собираешь.

– Никакая это не ерунда. Я на воске Лидочку отливала, яйцом болезнь скатывала, потом в воде судьбу ее смотрела. Не ваша она – Божья. Вот поглядишь, ей еще и трех лет не будет, а она уже лечить сможет. А к десяти годками Господь ее и призовет к себе.

Тут папа твой как завоет, он же любит тебя, деточка, больше жизни, да в ноги тете Любе бух.

– Спаси, – говорит. – Я для тебя все, что хочешь сделаю. Спаси, Лидочка же и твоя кровь тоже!

Вот тогда нам тетя Люба и сказала, что делать, чтобы ты жива осталась. Для начала перекрестить тебя нужно было, имя другое дать. А потом прятать от всех, и от Бога тоже, до двадцати лет прятать.

Ну, перекрестить, это было нетрудно, метрику новую выправить тоже. Так ты стала Катенькой. Болеть ты больше не болела, до трех лет не болела, а потом…

Как сейчас это помню, деточка. У меня заболела голова, очень сильно заболела. Ты подошла, положила свою ручку мне на голову, стала меня гладить по волосам. И через несколько минут боль затихла, ушла куда-то. Ты как ни в чем не бывало, побежала играть, а к вечеру ты слегла с температурой под сорок. Мы тебя в больницу, а там ничего не могут понять. Анализы хорошие, легкие чистые, а ты горишь. Что нам делать было, Катенька? Конечно, мы повезли тебя к тете Любе.

Ох, она на нас и кричала, мол, я же говорила, чтобы вы не высовывали девочку, а вы? Мол, кто одевает так ту, которую от людей нужно спрятать? Мол, кто позволяет себя лечить ребенку, когда его от Бога нужно схоронить? И все в таком духе. Я тогда думала, что правильно тетя Люба на нас кричит, мы ведь, и правда, одевали тебя, как куколку. Ты такая красавица была, что не отвести глаз. Все люди на тебя оборачивались.

Тогда тебя тетя Люба отходила, да нам строго-настрого велела, чтобы мы не разрешали тебе лечить, да чтобы красоту твою подальше припрятали. Сказала, что третьего раза не будет, доченька.

Мы себя утешали, что это только до двадцати лет, а потом ты сможешь все наверстать, успеешь еще и накрасоваться и внуков нам родить. А оно видишь как вышло? Мы чуть не потеряли тебя именно из-за того, что старались уберечь.

Не знаю, простишь ли ты нас, Катенька, когда-нибудь. Мы с папой слишком боялись тебя потерять, наверное поэтому и потеряли. Ждем твоего решения, Катенька. Каким бы оно не было, мы все примем.

Крепко целуем тебя, доченька.

Любящие тебя папа и мама».

Я решил отдать Катьке письмо, пусть сама решает, что с этим делать.

– Колька, какое средневековье, не могу поверить. Из-за какой-то бабки меня мучили всю мою жизнь. – Катя отбросила письмо и нервно заходила по комнате.

– Знаешь что, а я тоже не знаю, как поступил бы на их месте. Может вообще увез бы своего ребенка на необитаемый остров до двадцати лет. Средневековье средневековьем, но ты посмотри сколько совпадений. Мне даже жутко.

– Коль, только не говори, что веришь во всю эту чушь.

– Тогда мне не стоит верить и в твои способности, Кать.

– Я не Кать.

– Хорошо, Фень. Средневековье, говоришь? А может ты мне объяснишь, как ты угадываешь какие позиции нужно продавать, а какие покупать. Только не говори, что ты в биржевых спекуляциях что-нибудь понимаешь, ни черта ты не понимаешь, просто знаешь и все. Так?

– Ну, так.

– И это не средневековье? Или то, что ты боль чужую чувствуешь, или то, что умела лечить, или…

– Все, хватит! Может ты где-то и прав.

– Позвонишь своим?

– Позвоню. Не хочется уезжать с камнем за душой. И укорачивать их век тоже не хочется.

Катька, видно, и правда, позвонила, потому что через несколько дней ко мне подошла тетя Лена, обняла меня, поцеловала в щеку и отошла. Все это молча. Оно и понятно, мы же не разговаривали…

***

До тринадцатого сентября Катюха писала мне каждый день, иногда и по нескольку раз за день, если мы играли на бирже. И каждый вечер мы обязательно созванивались. Ни она, ни я не могли спокойно уснуть, если я не услышу все ее новости за день, а она мои. Я знал, что Катя нашла Андрея, знал, что ему очень плохо, знал я и то, что она ходит за ним по пятам, но все никак не решается заговорить.

Тринадцатого звонка от нее не было, на мои она не отвечала, и я понял, что я у нее больше не один…

========== Возвращение блудного… ==========

Чуть больше месяца назад…

– Анастасия Рудольфовна, к вам Малиновский. Он может войти?

– Минут через десять, Машенька, я приглашу, когда освобожусь, – сказала Марго и вернулась к прерванному разговору по скайпу. – Литуся, я думаю, что э…

– Мама, – вмешался в разговор Андрей, – это не обсуждается. И Пашку, и Риточку мы берем с собой.

– Ребятки, разве я против? Я только за. Я сама соскучилась по детям ужасно. Но вы кое-что не учли.

– Что, например?

– Пашка, как две капли воды похож на тебя, Андрюшенька. Не на того, кем ты станешь, а на тебя и на Павлушу. Любой, кто вас с папой знал, сразу же…

– Мамуля! Я придумала! Ой, я такое придумала, что… Ой, мама, ой! – закричала Лита так громко, что у Марго на столе ожил селектор.

– Анастасия Рудольфовна, у вас все в порядке?

– Да, Маша, спасибо. Еще пару минут покоя дай мне, пожалуйста. – Марго приложила палец к губам и укоризненно покачала головой.

По ту сторону экрана Литочка вначале закрыла свой рот руками, а затем зашептала что-то Андрею на ухо, и судя по ее жестикуляции и зажигающимся радостью глазам Андрюши, она действительно придумала что-то потрясающее.

– Хорошо, Анастасия Рудольфовна, извините.

Марго ни на секунду не пожалела, что они с Танюшей решили посадить в приемную Машу Тропинкину. Да, она было слишком эмоциональна, иногда могла вытолкать непрошеного посетителя и взашей, но работала она очень хорошо и была предана своей начальнице беззаветно. Как-то даже сказала, что когда она может быть полезна Анастасии Рудольфовне, то ей кажется, что она делает что-то хорошее в память о Павле Олеговиче, и посмотрела на его портрет, висящий над президентским столом.

– Ну, что ты еще придумала? Рассказывай, только не кричи.

– Мам, я придумала что сделать, чтобы и Андрюша, и дети стали Ждановы. И законно, слышишь, законно заняли место в «Маргаритос». И чтобы у Воропаевых к ним не было никаких претензий.

– А чтобы львы и овцы мирно паслись на одном лугу ты не придумала, детка?

– Ма-а-а, – протянул Андрей, ты вначале послушай, а потом уж будешь иронизировать.

– Ну, хорошо, рассказывай.

– Нужно объявить Андреса…

– Стоп! – Марго резко оборвала Литочку. – Лучше поговорим из дома, боюсь, что и у стен могут быть уши. Давайте перестрахуемся.

– Ты думаешь, что в «Zimaletto» до сих пор есть адепты Воропаевых?

– Да ничего я не думаю, я только знаю, что береженого Бог бережет. Вы лучше скажите, с Ромкой поступаем, как договорились?

– Мамуль, а ты не отключай скайп, мы тоже послушаем ваш разговор. Если что, мы тебе напишем.

– Договорились. – Марго нажала кнопку селектора, – Машенька, пригласи Малиновского.

– Да, Анастасия Рудольфовна.

Через пару секунд в дверь постучали.

– Войдите.

– Добрый день, – сияя ослепительной улыбкой, так плохо сочетающейся с грустным, потухшим взглядом, сказал Роман.

– Добрый. Вы Малиновский Роман Дмитриевич? Начальник отдела маркетинга?

– Я Малиновский Роман Дмитриевич, это точно. А вот насчет должности, увы. Скорее я бывший начальник отдела маркетинга.

– Вы уволились? Я не видела вашего заявления, да и Пончева ничего мне об этом не говорила.

– Я не увольнялся, это меня, скорее всего, уволили.

– Вот как? И кто?

– Не знаю. Сашка Воропаев, наверно.

– А какое отношение имеет Воропаев к «Маргаритос»?

– Как вы сказали? Простите, я не понимаю, что здесь происходит. И кто вы такая, черт возьми? Почему считаете себя вправе задавать мне вопросы?

Марго глянула в скайп. Хорошо, что она отключила звук на входящие, Лита с Андреем хохотали во весь голос.

– Роман Дмитриевич, вы считаете, что я поверю вашему притворному удивлению и незнанию? Думаете, что я просто так заставила вас десять минут дожидаться приема? Или вообразили, что я могу хотя бы предположить, что за это время женсовет в лице Машеньки не поставил вас в известность о происходящем в компании? Я в курсе, что вы невысокого мнения о мозговой деятельности женщин, и все же на сей раз вы явно перегнули палку.

Роман смутился. Так хорошо задуманный им спектакль для того, чтобы новая хозяйка сама раскрыла ему свои козыри, провалился, остались неловкость и совершенно никак ему не нужное обострение отношений.

– Кстати, о женском уме. Сдается мне, что именно женщина, невзрачная и недооцененная, оставила вас с носом.

– Это вы…

– Да, да. Это я о Кате Пушкаревой, благодаря которой я стала хозяйкой Модного Дома. А, стало быть, и вашим потенциальным работодателем.

– И что я должен сделать, чтобы вы из потенциального превратились в реального?

Голос Малины стал ниже, интимнее, глаза заволокло туманом. Ему очень нравилась эта женщина. Да, не молоденькая, но такая красивая, такая царственная, такая породистая и аристократичная, что на разницу лет можно было закрыть глаза. Он даже за руку ее взял и заглянул ей в глаза своим бесстыжим взглядом желания, этот прием всегда у него срабатывал.

– Для начала отпустить мою руку и выключить кобеляж, – выплеснула на голову ловеласа ушат холодной воды Марго. – Спасибо. А теперь послушайте меня, очень внимательно послушайте.

Ромка сел в кресло напротив президентского стола и весь превратился в слух, ну или достаточно умело сымитировал внимание, потому что ему мучительно захотелось только одного: здесь и сейчас взять эту непокорную крепость. Так захотелось, что и Марго это заметила, и даже усмехнулась про себя, мол, надо же, вот что значит сбросить десяток лет с помощью пластики.

– Роман Дмитриевич, остыньте. Свою похоть вы будете удовлетворять в другом месте, далеком и от «Zimaletto», и от Маргаритос». Один нелепый слушок о вашем романе на работе и вы будете немедленно уволены. Причем совершенно неважно с кем, с манекенщицами, с секретаршами или с хозяйкой компании. Это понятно?

Малина покраснел до кончиков волос. Возможно, впервые в жизни покраснел. У Литочки уже была смеховая истерика, а Андрес грозил кулаком тому, кто его никак не мог видеть…

– Понятно.

– Вот и хорошо. Я навела о вас справки, господин Малиновский. И выводы совершенно неутешительные. Почти четыре года вы валяли дурака, вместо того, чтобы работать на благо компании.

– Понима…

– Правило первое: не стоит меня перебивать. Это ясно?

– Да.

– Тогда я продолжу. Я уволила бы вас не задумываясь, но под руководством Жданова вы начали работать прекрасно. Настолько хорошо, что у меня появилось ощущение, будто вы «до» и вы «после» – это разные люди. Чего я могу ждать от вас при моем руководстве?

– Это вопрос? Я могу отвечать?

– Да, конечно.

– Понимаете, Анастасия Рудольфовна, при Юрии Александровиче от меня не требовалось прикладывать никаких усилий. Напротив, любая мало-мальски стоящая идея рубилась на корню. А при Андрее… – Малиновский задумался, ушел в себя, – вернее при Андрее и Кате, работать стало интересно, не скучно и здорово. У меня ведь есть потенциал. Нет, правда, есть. И когда… Анастасия Рудольфовна, – вдруг резко переменил тему Ромка, – вам нужны Андрей с Катей, если вы хотите, чтобы ваша империя процветала. Знаете, сколько у них идей? Знаете, как они здорово умеют работать сами и заставить работать других. Верните их, Анастасия Рудольфовна. Они нужны вам больше, чем я. Катя, конечно, зла и на меня и на Андрея, но я думаю, что это можно будет уладить. Я поговорю с ней, извинюсь.

Он не понял, почему у Павловой вдруг увлажнились глаза, почему она заговорила с ним мягче и теплее.

– Увы, Роман, это невозможно. Андрей уехал, и я полагаю, что навсегда, а где Катя мне и вовсе не удалось узнать. Так что все придется делать самим. Давайте вернемся к вашей кандидатуре.

– Я готов, я хочу работать.

– Как при Воропаееве, или как при Жданове?

– Как при Жданове, конечно. Мне очень нужна работа. Очень.

– И высокооплачиваемая?

– И высокооплачиваемая. Так что я готов работать по двадцать часов в сутки.

– А что так?

– У меня скоро ребенок будет.

– Ого! И кто мать?

– Вам ее имя ничего не скажет, Анастасия Рудольфовна. Работала здесь такая Викуся. Щучка-хищница. Она сейчас под судом, и я не хочу, чтобы мой ребенок на зоне родился.

– Вы о Клочковой?

– Ну, да. А вы откуда знаете?

– Я знаю все, что делается или делалось в моей компании. И о вашем хамстве по отношению к Пушкаревой тоже, – как бы между прочим сказала Марго. – И что же вы собираетесь делать? Женитесь?

– Нет! Мы с Викой договорились, что я буду ее содержать до пяти лет ребенка, а потом буду полностью оплачивать его содержание. А если она мне его отдаст, то буду ей платить алименты. Так что я готов работать. Правда.

– Ну, что же, стимул хорошо зарабатывать у вас мощный. Можете возвращаться на свою прежнюю должность. Только вот еще что… Уверена, что вам Машенька рассказала, что я не единственная хозяйка империи.

– Нет. Честное слово, я об этом не слышал.

– Хорошо, тогда я вас поставлю в известность. Вместе со мной компанией в равных долях владеют мой сын Андрес и моя невестка Аэлита.

– Аэлита? Какое необычное и красивое имя.

– Она и сама очень красивая. Необыкновенно красивая. Так вот, я хочу вас заранее предупредить. Насколько Литочка красива, настолько Андрес ревнив, и упаси вас Господь, хотя бы посмотреть на нее каким-нибудь сальным взглядом, не говоря уж о «взять за ручку». Увольнением не отделаетесь, хорошо, если реанимация поможет. Они приедут месяца через полтора, и к их приезду компании должны заработать на всю мощь, обе. И «Zimaletto», и «Маргаритос». Для начала я прошу вас составить мне бизнес-план по открытию сети бутиков эксклюзива.