Текст книги "Квинтэссенция любви (СИ)"

Автор книги: Галина 55

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Ага, вот прям никто. – Малиновский хмыкнул. – Павел Олегович видно тоже так думал, вот его лучший друг и не предал.

– Малина, если тебе не трудно, не трогай отца. Ладно? Иначе мы можем всерьез поссориться. И вот, что я тебе еще хочу сказать, друг ты мой единственный… Ты, после показа, как с катушек слетел. Я все понимаю, ты считаешь, что Вика тебя предала, считаешь, что она сволочь, стерва и дрянь. Только, знаешь что, во-первых, Клочкова – это еще не все женщины. Более того, Викуся – это скорее исключение, чем правило. А во-вторых, ты-то сам был с ней честен? Ты-то разве не для того, чтобы ее контролировать, начал с ней роман? Да, в результате игры, ты влюбился…

– Кто? Я? Влюбился? Да я и слова-то такого не знаю.

– Себе-то не ври. Если бы Клочкова была тебе безразлична, ты не психовал бы так и не смешивал бы всех женщин с дерьмом.

– Ну-ну, давай, выгораживай свою Катеньку. Посмотришь, что будет. Между прочим, уже одиннадцать, а я ее что-то на горизонте не наблюдаю.

– Ну, опаздывает чело…

В эту секунду открылась дверь из кабинета направо.

– Добрый день.

– Добрый… Добрый день, – в один голос ответили друзья.

– Вы, как я понимаю, господа Жданов и Малиновский? – спросила симпатичная молоденькая девушка.

– Да, это мы. И с этим не поспоришь, – Ромка уже включил ловеласа.

– Тогда пройдите, пожалуйста, вас ждут, – девушка пропустила клиентов, сама же вышла и притворила за собой двери.

Ребята ожидали увидеть в кабинете Пушкареву рядом с нотариусом, но никого, кроме высокого светловолосого парня, поднявшегося навстречу им из-за стола, в комнате не было и в помине.

– Разрешите ваши паспорта, – вежливо попросил он.

– А что здесь происходит? – недоуменно спросил Ромка.

– Я уполномочен передать вот эти конверты господам Жданову и Малиновскому, вот и хочу убедиться, что вы – это вы.

– Ничего не понимаю, – Андрей протянул свой паспорт, его примеру ту же последовал Роман.

– Да, это вы. Вот ваше письмо, распишитесь, пожалуйста, – с этими словами парень передал конверт Жданову и показал ему, где поставить подпись. Затем такая же процедура была произведена с Малиной. – Благодарю вас. Это все.

– Что все-то? От кого эти конвертики? Я что-то ничего не понимаю, – Ромка уже был готов броситься в бой.

– А я не уполномочен вам что-либо разъяснять. Мне было сказано, что вы все поймете, когда прочтете письма. Всего доброго.

– До свидания, – сказал Андрей вежливо и, буквально силой, вытащил друга из кабинета.

Письма они стали читать сразу же, как сели в машину, а когда прочли…

Жданову Андрею Павловичу.

Зачем?

Андрей Павлович, зачем вы начали свою игру? Я же с первого дня работы делала для вас все, что могла. Работала по шестнадцать часов в сутки, помогала вам вначале разоблачить преступников, а потом и поднять «Zimaletto». Разве вы не видели, что я вас любила? Что была предана вам и только вам? Так зачем вам понадобилось за мной «ухаживать»? Поддались на уговоры своего дружка Малиновского? Или все-таки сомневались во мне? Думаю, что и то, и другое верно.

О, вы умеете делать больно. Так больно, что и жить не хочется. И это после того, как я рассказала вам о своей прошлой трагедии?

Понимаю, что для Малиновского самым приемлемым вариантом было бы, чтобы я переписала компанию на вас, да и удавилась бы. А для вас? Вы смогли бы жить с сознанием того, что вы убийца? Не думаю, да и мне этот вариант не подходит.

Вы подозревали меня в самом гадком и мерзком – в воровстве. Меня, которая до этой минуты никогда и ничего чужого не взяла. Не стану вас разочаровывать. Воровка, так воровка.

Мне очень больно, мне очень плохо, но я за себя отомстила. Ваша компания «Маргаритос» больше не ваша, я подарила ее. Подарила вашему заклятому врагу – Александру Юрьевичу Воропаеву. Это для вас больнее всего будет. И, может быть, когда вам в следующий раз захочется растоптать какую-нибудь дурнушку, вы вспомните эту свою боль, и не станете делать больно ей.

Не ищите меня, все равно не найдете и не сумеете отомстить. Меня больше нет. Нет, я жива, даже не надейтесь, что я из-за вас стану делать с собой что-нибудь дурное, но найти вы меня не сможете. Нет больше Катеньки Пушкаревой. Ни имени, ни Родины, ни дурнушки.

Прощайте, Андрей Павлович.

Бесконечно любящая, но не уважающая вас, ваша бывшая помощница.

P. S. Я слышала ваш вчерашний разговор с Малиновским. Сразу после моего ухода.

Малиновскому Роману Дмитриевичу.

Говорить вам «здравствуйте», это желать здоровья, а я вам его не желаю. Поэтому я пропущу приветствие и сразу приступлю к сути. Если не возражаете, конечно?

Роман Дмитриевич, вы подлец. Неумный, мерзкий, похотливый подлец. Вы сами начали ухаживать за женщиной из корыстных целей и Андрея Павловича подбили к такой же гадости. Что не хотелось одному выглядеть дерьмом? Нужно было и друга измазать? Но пусть это остается на вашей совести.

Как вы меня называли? Монстром? Крокодилом? Мисс «железные зубы»? Что советовали Жданову? Выпить побольше виски, или коньяка и я ему покажусь красавицей? Еще и народную мудрость о том, что некрасивых женщин не бывает, бывает только мало водки, вспомнили?

Да-да, вы догадались правильно, я слышала ваш вчерашний разговор с Андреем Павловичем после моего ухода. А посему, исключительно для того, чтобы не разочаровывать вашу чувствительную жопу (вы же ею чувствуете, сами сказали), фирму я-таки не пригоню назад. Я ее подарю Воропаеву! Как вам такой ход мисс «железные зубы»? Я сделаю то, о чем даже помыслить не могла до ваших нежных слов обо мне. Сделаю, можете не сомневаться. Уже сделала, если вы читаете это письмо.

Отныне вы, господин Малиновский, безработный стрекозел. Не думаю, что бабОчки, до сих пор благосклонно принимающие вас в свои объятия, теперь хотя бы посмотрят в вашу сторону. А зачем вы им? Потрепанный, стареющий Дон Жуан, без работы, без связей, без средств к существованию.

Я желаю вам никогда больше не подняться с колен, и всегда помнить, что на колени вас поставила страшненькая монстрообразная мисс «железные зубы».

Прощайте.

P. S. Боюсь (надеюсь), что единственного друга вы тоже потеряли. Не простит он вам потерю «Zimaletto». Нет, не простит!

========== Как в море корабли… ==========

– Ну что, добился чего хотел? – спросил Андрей Романа поле того, как они по сотому разу прочли свои письма и письма друг друга.

– Ты меня винишь? Меня? Молодец! А ведь я тебя предупреждал, что именно так все и будет. Что ты мне отвечал? Что она не такая, она честный человек! А теперь я еще и виновным оказываюсь. – Малиновский перешел в атаку, прекрасно зная, что лучшая защита – это нападение.

– Ромка, разве ты не понял, что Катя еще вчера даже не думала ни о каком другом варианте, кроме как вернуть мне компанию? Не понял, что это ты своими вчерашними оскорблениями довел ее до срыва? Врешь! – Андрей говорил спокойно и даже как-то отрешенно. И вдруг заорал: – Врешь! Ты прекрасно понимаешь, что натворил, прекрасно! Только зачем же принимать на себя ответственность, когда можно перебросить ее на кого-нибудь другого? Так? Например, на меня, или на ту же Катю.

– А что вы с Катенькой белые и пушистые? Может быть это я целовался с ней в «Гурмане»? Или это я подарил «Zimaletto» Пушкаревой, а та Воропаеву? Я?

– Нет, не ты. «Zimaletto» Воропаеву подарила Катя. Но я ее понимаю. Малиновский, слышишь меня? Я понимаю Катю! Это был всего лишь ответный ход. Как ты можешь ее обвинять? Да если бы она вчера не услышала наш раз…

– Не подслушала!

– Хорошо, не подслушала, так лучше? Хотя, какая разница услышала она или подслушала наш вчерашний разговор? Факт в том, что она слышала все те гадости, которые ты о ней говорил. Дай свое письмо. Вот же, вот, смотри: «Как вы меня называли? Монстром? Крокодилом? Мисс «железные зубы»? Что советовали Жданову? Выпить побольше виски, или коньяка и я ему покажусь красавицей? Еще и народную мудрость о том, что некрасивых женщин не бывает, бывает только мало водки, вспомнили». – прочел Андрей вслух. – И какая бы женщина на Катином месте отреагировала иначе? Да никакая! Господи, стыдно-то как.

– Это была всего лишь шутка. Я не виноват, что у баб с чувством юмора плохо.

– Шутка? Всего лишь шутка? Знаешь, Малина, а ведь это не Катя, это ты монстр. Ты обыкновенный моральный урод, если можешь оскорблять женщину, а потом называть это шуткой.

– Ты это, ты брось нервы тут всем мотать. Нужно думать, что делать, а ты тут развел сантименты, разбабился, бьешь себя кулаком в грудь и покаянно посыпаешь голову пеплом.

– Думать, что делать? Думать, Ромочка, нужно было раньше. Теперь мы можем только заехать в «Zimaletto», собрать свои вещи и помахать компании ручкой.

– Андрюха! Мне знаешь что в голову пришло? А может это Пушкарева нас так проучить вздумала. Приедем сейчас в «Zimaletto», а она там, вместе с нотариусом. Ведь может же такое быть, а? Как ты думаешь?

Но в здании компании Катерины не оказалось, как не оказалось там и Коленьки. Ее телефоны не отвечали, как не отвечали и телефоны Николая Антоновича Зорькина. Как не было ни ее, ни его в их родительских домах, как не было в этих домах и самих родителей этой «сладкой парочки».

– И ты мне хочешь сказать, что Катя все это успела провернуть со вчерашнего вечера? Андрюха, Катя-Катерина готовила отступление минимум неделю. Я просто подбросил ей «благовидный» повод.

– Что тут готовиться? Вчера отдала «Zimaletto» Сашке, купила билеты для всех, может, в Париж, может, во Владивосток, а может они на папиной машине к какому-нибудь фронтовому другу в какой-нибудь гарнизон укатили. Вот и вся подготовка.

– Ты дурак, да? Ты бы бросил Москву и без денег укатил в какой-нибудь гарнизон? Н-е-е-е-ет! А Пушкарева, по твоему что, дурней тебя? Хотя… Обиженная женщина на многое способна.

– Почему ты думаешь, что без денег? Может, она Сашке не так, чтобы подарила компанию, может, взяла с него такую же компенсацию, как хотела с меня? А может и побольше.

– Палыч! Это скорее всего и есть правда. Скорее всего, она продала «Маргаритос», и на эти денежки умотала делать себе пластическую операцию. А может ей и Кристина помогает. Она в пластике спец. – Ромка помолчал, почесал подбородок. – Слушай, надо звонить в милицию, пусть проверят все рейсы.

– Ты реально такой одаренный, или прикидываешься? На каком основании мы будем звонить в милицию. Катя получила «Zimaletto» в законное владение по решению суда. Поезд ушел, Малина, стоп-кран не сорвать.

– Я ей доверяю, я ей доверяю, – снова завелся Роман. – А на поверку-то сучкой твоя Пушкарева оказалась. Жадной, злобной су…

– Ромка! Не смей! Вспомни, что написала тебе Катя! Вот здесь, в конце: «Боюсь (надеюсь), что единственного друга вы тоже потеряли. Не простит он вам потерю «Zimaletto». Я прощу тебе эту потерю, Ромка. А вот того, как ты относишься к людям… Неужели ты не понимаешь, что это мы, мы сами виновны?

Ромка открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в это время зазвонил стационарный телефон в президентском кабинете и оба со всех ног бросились к аппарату.

– Да! Алло! Кто это? Катя, это вы?

– Нет, милый, это не Катя. Это Александр Юрьевич Воропаев, знаешь такого? Нет? Давай познакомимся. Я новый хозяин «Маргаритос».

Андрей швырнул трубку, как будто держал в руке что-то очень противное и склизкое, но телефон тот час же зазвонил снова. На сей раз трубку снял Роман.

– У тебя, лузер, пятнадцать минут, чтобы собрать свои вещи. Ты понял? – злорадно и язвительно спросил Сашка, но не выдержал взятой ноты, истерически заорал: – Ты меня понял? Потом тебе выведут в наручниках, как ты выводил Киру.

Ромка тоже не выдержал, и тоже бросил трубку.

Они сидели в президентском кабинете в последний раз. Не скорее всего, не возможно, а именно в последний. Все было позади: их ссора, крики друг на друга, взаимные обвинения и оскорбления, и даже злорадный звонок от Воропаева с требованием немедленно покинуть здание. Все было позади. Оставалось только собрать вещи…

– У нас пятнадцать минут, чтобы собраться и убраться. Ладно, Андрюха, не горюй, прорвемся. Я пошел к себе собирать вещи.

– Давай, встретимся в гараже, – кивнул Андрей.

Не успела за Малиновским закрыться дверь, как Андрей отправил Литочке СМСку: «Мы потеряли компанию». Затем наспех побросал в коробку несколько дорогих ему вещей и, не задерживаясь больше ни на секунду, не обернувшись даже у порога, Жданов покинул кабинет, бывший отцу вторым домом.

– Палыч, ну чего ты такой хмурый? – Ромка подсел в машину Андрея. – Я тоже пострадал, но я же не отчаиваюсь.

– Ромка, ты не трогай меня сейчас, ладно?

– Значит, ты продолжаешь во всем винить меня? Тогда ты просто дурак, Палыч. Твоя Пушкарева сбежала. Сбежала быстро и без оглядки, вместе с деньгами за компанию, а виноват в этом я. Я правильно понимаю?

– Ром, ну, а кто заварил всю эту кашу? Кто придумал, чтобы я влюбил в себя Катю, кто мне всю печень этой идеей проел? Но даже не это самое главное. Самое главное, что ты ее оскорблял. И она это слышала.

– Прекрасно. Замечательно. Значит я во всем виноват, а Катя у нас просто ангел с крылышками. А что же она не слышала, как ты ее защищал? Это ведь у тебя она фирму-то отжала, не у меня. У тебя, который морду мне бил за каждое мало-мальски некорректное слово об этой принцессе. Так что ты давай, прекращай мотать нервы и мне, и себе из-за всякой ерунды.

– Это не ерунда, Малина. Это совсем не ерунда. Если бы ты мог себе представить, как мне стыдно, что я так и не сумел заткнуть тебе рот в самом начале. Сразу и навсегда, чтобы у тебя и мыслей никогда не возникало, что можно оскорблять женщин.

– Тебя волнуют переживания этой маленькой сучки? И это после того, как она тебе такую свинью подложила? А ты, случайно никогда не замечал за собой мазохистских наклонностей? Эта тварь тебя ненавидит.

В этот момент Андрей принял решение. Если до последней фразы Малины он еще сомневался, все думал, может удастся сохранить дружбу не смотря ни на что, возможно, вопреки всему, то теперь стало ясно, что они совершенно чужие люди. Аэлита никогда не примет эту пародию на мужчину.

– Эта женщина меня любит, Малиновский. Неужели ты не понял этого? Если бы не любила, ни за что не отдала бы компанию Воропаеву.

– Оба-на! Какой прогресс! Я назвал Пушкареву и сучкой и тварью, а ты не начал размахивать кулаками. Кажется, ты начинаешь прозревать.

– Нет, Роман Дмитриевич, вы снова ошиблись. И снова в главном. Помните, я сказал вам, что я прощаю вам потерю «Зималетто»? А помните, что я сказал еще? Что того, как вы относитесь к людям я не смогу вам простить. Я думал, что вы все поняли, но вы не поняли. Вы снова начали оскорблять женщину. И совершенно неважно, что она этого не услышит и не узнает. Я мог бы за это вас ударить, но я не занимаюсь воспитанием посторонних мне людей.

– Палыч, ты чего?

– Ничего. Нет больше Палыча. Отныне наши дороги расходятся, как в море корабли. Прощайте…

Ромка ошалело смотрел, как Андрей не оглядываясь уезжает и никак не мог понять за что на него свалилось столько бед сразу. И потеря работы, и потеря друга, и это Пушкаревское письмо. А виновата во всех его бедах была Клочкова и только она одна. Это из-за ее предательства Роман возненавидел всех женщин, это из-за Вики он совершенно перестал себя контролировать и держать язык за зубами.

Вот недаром говорят, вспомни черта, а он тут, как тут. Не успел еще Малиновский и половиной эпитетов наградить Викусю, как зазвонил его мобильный телефон.

– Да, – рявкнул в трубку Малина.

– Ромочка, это я, Виктория.

– Вика? Ты откуда звонишь?

– Меня отпустили под подписку о невыезде. Ромочка, – Клочкова заплакала. Заплакала без надрыва и показухи, – ты не мог бы ко мне сегодня приехать?

– С какой стати? Ты свой выбор сделала. Из-за тебя я все в этой жизни потерял.

– Ромочка, не ругай меня, меня нельзя сейчас ругать.

– Ох ты ж Боже мой, какие мы стали хрустальные. Нас нельзя ругать. А почему это, собственно говоря?

– Потому что нельзя.

– Хватит говорить загадками. Что, деньги понадобились, вспомнила обо мне?

– Ромка, я очень-очень жалею, что я… я такая дура. Кира всю вину пыталась на меня свалить. Представляешь?

– Представляю. Но меня это не касается.

– Тебя это касается, ты же не хочешь, чтобы наш ребенок родился в заключении.

– Что-о-о-о? Какой ребенок?

– Наш. Ромочка, я беременна. – Вика снова заплакала, а Роману захотелось завести мотор, да и врезаться в первый попавшийся ему на пути столб…

========== Перевертыши… ==========

– Я требую! Слышите? Требую! Сделайте что-нибудь! Мне этот красавчик не нужен, понятно вам? На нем и так все бабы висли, а теперь мне что, наручниками пристегиваться к нему навечно? – Лита даже ножкой топнула от негодования.

– Маришка, ну, чего ты расшумелась? Доктор все равно тебя не понимает.

– Доктор так есть, понимать фсе. Фрау Глушко есть гнефаться, что ея муш очэнь красифым получаться.

– Да! Доктор, миленький, давайте Максиму бородавку пришьем. Большую уродливую бородавку. На нос. А?

– Фрау фидеть сэбя ф зеркаль?

– Да. И что?

– Красифой фрау нушен красыфый herr.

– Слышала, дурочка? Тебе нужен красивый хер, – Андрей засмеялся, улыбнулась и Литочка. Зато доктор смутился, словно и не врачом был, а вовсе кисейной барышней.

– Нет, я не про это гофорыл. Herr, это на немецки господын.

Тут уж влюбленные захохотали так, что доктор выскочил из палаты, как ошпаренный, будто они не смеяться начали, а уже раздевались, чтобы заняться сексом.

Уши Андрею не отрезАли, и третьего глаза не пришивали, и даже ямочку на подбородке не трогали, просто кое-где убрали жировую прокладку, кое-где ее же добавили, из большого мясистого носа сделали тонкий, с чуть заметной горбинкой, аристократический, да едва подкорректировали разрез глаз, вот вроде бы и все, но изменился он до неузнаваемости. Теперь у Литочки появилось стойкое ощущение, что вместо горячо любимого и нежно обожаемого Андрюшеньки Жданова ей подсунули молодого Дэвида Духовны, только кареглазого и очень породистого, вот ей и приходилось знакомится с мужем заново.

– Знаешь, на кого ты стал похож, дорогой?

– Конечно знаю, мы с хером Штульцем долго образ подбирали, в конце концов поняли, что Духовны будет мне к лицу, правда нос у него крупноват, вот мы и решили, что должен же я хоть чем-то отличаться от своего двойника. Ну, что детка, я тебе нравлюсь?

– Нет, милый, ты слишком красивый. Слишком!

– А-а-а! Теперь ты меня поймешь. Думаешь мне легко? С тобой же нельзя пройти по улице, все мужики себе шеи сворачивают. Потому что это ты у меня слишком красивая. Только… Ты помнишь, что ты мне сказала? Тогда, в первый день нашего знакомства?

– Про ревность?

– Про ревность.

– А ты сомневаешься? Я, увы, всегда все помню. Я сказала, что ты для меня один во Вселенной, и пока это так, меня нельзя ревновать ни к кому, потому что я никого, кроме тебя не вижу. А если что-то изменится, я сама, первая тебе об этом скажу. И уйду, потому что без любви я зачахну. Только этого никогда не случится. Такая любовь, как моя, она не может исчезнуть.

– И я тебе поверил. Я никогда, ни одного раза не ревновал тебя. А что я тебе сказал, когда ты родила Пашку, ты помнишь?

– Конечно. Я же сказала, что всегда и все помню, так устроен мой мозг. Ты сказал тогда что я должна запомнить раз и навсегда, я для тебя навечно останусь Аэлитой, марсианкой, кружащейся по Marienplatz, чтобы рассказать тебе о своей любви и спасти тебя – маленькой, худенькой, прекрасной, как звезда. Навечно, даже когда я буду сморщенной, сухонькой, старенькой и седой. И еще ты сказал, что видишь меня не глазами, а сердцем.

– Тогда почему ты смеешь меня ревновать, каким бы красивым не сделал меня хер Штульц? Тем более, что я тебе еще и повода не дал.

– Это ты-то повода не давал? А Катька? Ты же не только за ней ухаживал, ты с ней спал.

– Было дело. – усмехнулся Андрей. – И знаешь, мне очень понравилось. Она нежная, робкая, очень застенчивая.

– Не то, что я? Ну и убирайся к своей Катеньке.

– Не могу. Она сбежала от меня.

– Вместе с «Маргаритос», между прочим, сбежала. Я никогда бы так не поступила с тобой. Никогда! – Литуся надулась и даже отвернулась от мужа.

– Литочка, – тишина в ответ. – Литуся! – та же, нулевая реакция. – Перестань дуться. Ну что, уже и пошутить нельзя?

– Нельзя! Зачем ты будишь во мне самые низменные чувства? Ревность деструктивна, она разрушает мозговые клетки. А моя голова, как это не покажется тебе странным, на вес золота.

– Ты что, ты правда ревнуешь к Кате? Я думал, что это игра такая. Подыгрывал тебе, и неплохо подыгрывал. А ты… Девочка моя, ты что? Ты не понимаешь, что это глупо?

– Это ты ничего не понимаешь, Андрюшенька. Но я тебя не буду сейчас грузить своими заморочками, ты еще не совсем здоров. Вот выйдешь из клиники, сделаешь мне официальное предложение, и мы с тобой, перед тем, как я скажу тебе: «да», поговорим.

– Как скажешь, родная. Лит, я хотел бы венчаться.

– Зачем? Перед Богом мы и так давным-давно муж и жена. Ты еще скажи, что хотел бы белое платье для меня и фату. А шлейф пусть дети несут, так?

– Очень хотел бы. Очень!

– Андрюшка, ты смешной. И белое платье, и фата символизируют невинность.

– Литочка! Так это же о тебе. Я не знаю более невинного человека, так что ты с полным правом можешь…

Глаза «невинной» полыхнули адским огнем.

– А сюда к тебе без стука не войдут?

– Не посмеют, мы слишком хорошо заплатили.

– Тогда я срочно должна кое-что проверить, а то Штульц намекал на «красыфый herr», мало ли… Вдруг тебе и там пластику сделали?..

***

Вот уже месяц Сашка беспробудно пил. И если его запой начинался с «Hennessy» X.O. Exclusive with gift box, оставшемся еще в старых запасах отца, и стоившим около двадцати тысяч, то сегодня он не брезговал и беленькой из соседнего винного магазина ценою в сто пятьдесят рублей. А все из-за этой проклятой Пушкаревой, будь она неладна.

Вот чуяло Сашкино сердце, что эта каракатица обвела его вокруг пальца, с той самой секунды чуяло, как не смог он ее найти в женском туалете аэропорта Домодедово. И что он сделал? А ничего! Получил подтверждение о поступлении денег и, вместо того, чтобы тут же перевести их на другой счет, если уж сердцем чувствовал разводилово, приехал к матери, налил себе того самого, эксклюзивного коньяка, выпил и начал праздновать свой триумф. Даже Жданову позвонил, поиздевался… Вот же идиот! Уже через два часа после звонка Андрею, впору было вешаться, а не злорадствовать.

О крахе всех надежд и чаяний Воропаева оповестил мобильный, сообщив, что согласно его (его!) пожеланию, все деньги, зашедшие на счет «…» сегодня в одиннадцать ноль-ноль, переведены в Commerzbank AG во Франкфурте на Майне, на счет «…», зарегистрированный на его же имя. Пока Сашка звонил в один банк, пока в другой, в котором с ним и разговаривать-то не стали, так как он не знал ни секретного кода, ни кода доступа, деньги уплыли и со второго счета, причем на этот раз в никуда. И он, Сашка Воропаев, золотой мальчик, родившийся для того, чтобы купаться в роскоши, остался один на один с папиным коньяком и своим, вытянутым от удивления и горя носом.

Все, что оставалось Александру Юрьевичу, это залить свою беду алкоголем. Даже в суд он подать бы не смог, это ему хорошо объяснил адвокат его банка. Деньги видишь ли поступили на его счет со счета-однодневки, а затем были переведены им же самим (!) на его же (!) счет. А банк во Франкфурте и вовсе его жалобу не принял к рассмотрению. А кто он такой, собственно говоря? Подумаешь фамилия, имя, отчество при открытии счета совпадают, так мало ли что. Счет открывался не лично им, а по интернету, и образец подписи не соответствует заявителю.

Единственное, что удалось установить точно, так это то, что Екатерина Валерьевна Пушкарева не покидала пределов России. Вначале была еще надежда, что Катя как-то проявит себя при желании вселиться в его квартиру, но и эта надежда растаяла, как дым, когда Александр получил официальный документ, что если он не освободит жилплощадь до пятнадцатого, то его будут выселять силой. И заявителем была, увы, не Пушкарева, а совсем другой человек, приобретший его жилье у этой мымры.

Сашка переехал к маман и запил, теперь уже по-черному. И если бы не Светлана Антоновна, то так и спился бы наш антигерой…

Комментарий к Перевертыши…

Вот таким стал Андрюша, только нос чуть более аристократичный

https://parni.online.ua/437/devid-duhovny-david-duchovny/15679/

========== Полетели ==========

– Уйди! Это мой мама! Не трогай, уйди! – Пашка, обычно такой спокойный и рассудительный, вот уже минут десять катался по полу и сучил ногами. – Мама, где мой папа? Хочу padre!

– Пашенька, нужно говорить не мой мама, а моя мама. Хватит плакать, иди ко мне, маленький. Я все тебе объясню.

Мальчик еще немного повсхлипывал и поднялся, чтобы подойти к матери, но в этот момент незнакомый hombre,* пришедший вместе с мамой, снова приобнял Литочку, и Пашка рванул в бой за отцовскую честь. Он молотил кулачками по этому дядьке и кричал, захлебываясь слезами:

– Не трогай маму! Я папе все расскажу, он тебя выбьет!

– Сыночка, не выбьет, а побьет, – сказала Лита. – Успокойся, Пашенька, ну, все, мой хороший, все. Не плачь. – мать подхватила сына на руки и тот сразу обнял ее за шею, прижался, вздрагивая от слез. – Андрес! Хватит смеяться, у ребенка травма будет. Хоть слово скажи, чтобы сын тебя узнал.

– Пашка, ну будет реветь-то. Ты же не Риточка. – услышав голос отца, ребенок поднял голову, внимательно посмотрел в глаза говорившего и начал озираться по сторонам. – Что? Не узнал папу? Маленький мой, ты прости нас, нам нужно было сразу все объяснить тебе. Помнишь, когда ты упал и разбил коленку, сильно разбил и содрал всю кожицу? Потом у тебя была корочка, а когда корочка сошла, то под ней оказалась новая кожа. Розовая такая, помнишь? – Павел кивнул. – Ты тогда тоже думал, что это не твоя коленка. Помнишь?

– Да.

– Вот и я, сынок, упал, только я разбил не коленку, а лицо. И так разбил, что даже нос в сторону унесло, – мальчик уже успокаивался, а при этих словах отца, чуть заметно улыбнулся.

– Что ли вот так? – Павлик пальчиками скривил кончик своего носа.

– Вот так, только еще больше. И что мне было делать? Пришлось ремонтировать нос, да и все лицо заодно. Теперь у меня всегда будет такое лицо. Но я же все равно останусь твоим папой. Иди ко мне.

Пашка помотал головой, и поверив словам отца, и все же пока опасаясь его, чужого, немного.

– А хочешь поиграем в самолет?

– Да! – когда тебе предлагают летать, тут уж не до сомнений.

– Тогда полетели!

И только, оказавшись в отцовских руках, Пашка окончательно поверил, вернее даже не поверил, а почувствовал и принял Андрея папой. А кто еще мог бы так высоко подбрасывать его, и так надежно ловить? С кем еще Гарсия-младший чувствовал бы себя так безопасно и тепло?

А позже они всей семьей вышли на прогулку, на первую прогулку Андрея в Торревьехе без бейсболки, скрывающей его лицо и без темных очков, прячущих его глаза. И люди, шедшие им навстречу, невольно улыбались при виде этой счастливой и дружной семьи…

***

Вечер был слишком хорош, чтобы провести его в доме, когда ночное море и пляж манили к себе прохладой, безлюдностью и возможностью побыть вдвоем. А посему Литочка, накормив детей ужином, попросила родителей присмотреть за ними и дать им с Андрюшей возможность поговорить.

– Это хорошо, что даже Пашка тебя не узнал, теперь я уверена, что никто и никогда тебя не опознает. Вот только голос…

– А мне что, обязательно с Воропаевыми разговаривать?

– Нет!

– А больше никто в суд на меня подать не может.

– Это все так, но мне бы хотелось, чтобы даже тень недоверия не легла ни на тебя, ни на «Маргаритос».

– Литусь, ну с чего бы им вдруг начать подозревать нас?

– Ну, деньги-то уплыли, значит Светлана будет копать и копать. Она просто так не сдастся.

– А Сашка нет?! – не то спросил, не то вынес вердикт Андрей.

– Сашка не боец. Поистерить, поорать, повыпендриваться, это он запросто, а на большее он не способен, – сказала Литуся. – Хотя видеться ни с кем из семейки Адамс тоже не обязательно. Но ты же прекрасно понимаешь, что они будут искать встречи с нами, и что заговорить с нами они тоже попытаются, и не раз. И на показ прорваться, и в твой кабинет…

– Литусь, не пугай. Я все равно не боюсь. У меня есть же ты и твоя голова, что на вес золота, так что никакие Воропаевы мне не страшны. Пошли лучше купаться.

– Иди без меня, я пока поляну накрою, – Лите нужно было остаться одной, чтобы приготовить Андрею сюрприз.

Аэлита успела все, и «поляну накрыть», и сюрприз приготовить, и даже сама окунуться в воду, когда Андрей, красивый, как Бог, вышел из моря, подошел к своей нимфе, опустился перед ней на колени и протянул ей ракушку, которую то ли только что нашел, то ли заранее припрятал и взял с собой.

– Раскрой створки, детка.

– Думаешь, что нашел жемчужину?

– Свою жемчужину я давно нашел.

– Неправда, это я тебя нашла, – Лита с трудом открыла, казалось, никем не тронутую ракушку, на какое-то мгновение замерла, и глаза ее наполнились слезами счастья. На перламутровой поверхности раковины лежало невероятное, восхитительное в своей неповторимой красоте, платиновое обручальное кольцо, усыпанное бриллиантами.

– Да, это ты меня нашла, родная. Нашла, чтобы спасти, чтобы научить любить, чтобы сделать меня самым счастливым человеком на свете. И я очень боюсь потерять тебя. Екатерина Пушкарева, Марина Глушко, Аэлита Санчес, звездная моя девочка, ты выйдешь за меня замуж?

Вместо ответа Литочка протянула Андрею бокал, наполненный чуть терпким вином цвета спелой вишни «Pingus Cosecha 2004».

– Мой ответ на дне бокала, Андресито. Я ведь и сама сегодня хотела спросить: Андрей Жданов, Максим Смирнов, Андрес Гарсия, мой Бог, ты женишься на мне?

Андрей осушил бокал и вынул из него платиновое обручальное кольцо, мужское и строгое, без всяких излишеств, на внутренней стороне которого было выгравировано: «До последнего выдоха».

– Литочка, родная моя. Я не знаю, что сказать, что сделать. У меня вот здесь, – он приложил руку к груди, – сейчас такое творится, что почему-то очень хочется плакать.

– Никогда и ни в чем нельзя себе отказывать. Хочется плакать – поплачь, – улыбнулась Лита. – Андрес, я правда не понимаю, почему вдруг такая неловкость?

– Не знаю, детка. Наверное это потому, что мы с тобой никогда еще не были женихом и невестой.

– Наверное. Это приятно, черт побери. Я так тебя люблю, мой благородный испанский идальго Андрес.

– Как быстро ты привыкла к моему новому имени.

– А мы с тобой вообще молодцы. Ни одного раза не перепутали ни одного имени.

– Это не так. Помнишь, в доме твоих родителей, после твоего рассказа?