Текст книги "Where Angels and Demons Collide (СИ)"

Автор книги: fifti_fifti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

– Сейчас свитки отданы Пророкам, и они будут заниматься трактовкой этого послания, ибо происхождение языка, на котором написано Пророчество, никому, кроме них, не известно. Надеюсь, что у них уйдут на это не столетия, – он как-то странно хихикнул, отпустив весьма занятную, на его взгляд, шутку.

Все в зале молчали с каменными лицами. Давид все-таки взял себя в руки и попытался заставить себя перейти к делу.

– Билл, я попрошу тебя подняться.

Ангел с трудом встал и выпрямился во весь свой немалый рост. Его крылья были сложены за спиной. Он опустил голову, напоминая теперь мраморное изваяние.

– Мы все уже слышали эту историю из уст моего племянника, и я не стану просить его повторять. Все мы с вами знаем, что ситуация весьма сложная. Билл сознался в том, что общался с Демонами, проводя их на территорию Рая тогда, как это строжайше запрещено.

– Мы уже это обсуждали и выяснили, что я никого и никуда не проводил. Дария сама знала дорогу, о чем честно и сказала тебе во время нашего разговора. И если бы она не знала, хрен бы ты достал Амулет.

Симония предостерегающе дернула сына за руку, не желая, чтобы его выпады снова накалили атмосферу. Давид сжал челюсти.

– Хорошо. Общался с Демонами, – Апостол делал над собой видимое усилие, чтобы сказать то, что он собирался. – Стоит, однако же, учитывать, что именно благодаря Вильгельму найден хранитель Амулета и пророчество вернулось на территорию Рая. В итоге всего этого, – язык его никак не мог повернуться, чтобы произнести следующую фразу, – если бы не Вильгельм, вся эта ситуация кончилась бы гораздо плачевнее. Для всех нас.

Симония скрестила руки на груди. Начало ей нравилось.

– Прошу так же учесть, что Вильгельм понес в этой борьбе серьезные травмы, чуть не погиб, а так же спас одну человеческую жизнь, – Давид низко опустил голову. Слова давались ему очень нелегко.

Губы Симонии искривились в нервной улыбке. Чтобы воззвать к совести брата, она потратила немало сил. Неужели это случилось? Как бы то ни было, Давид стоял сейчас, не поворачиваясь к ним с Биллом, золотые крылья нервно подрагивали от напряжения.

– Он повел себя в этой ситуации вполне достойно… как… как… – Давид снова промокнул платочком лоб. – Как это сделал бы на его месте любой Страж-хранитель, достойный своего звания.

Билл удивленно покосился на дядю. На секунду он даже забыл о своем состоянии. По правде, план Дарии казался ему нереальным, он не думал, что сможет вразумить Верховного, но тот сейчас полностью опровергал эту теорию.

– Всем нам уже известно, что для подобных случаев у нас даже нет законов, которые могли бы помочь нам решить судьбу обвиняемого. А потому, прошу вынести камни. Нам нужно приступить к процессу голосования.

И снова Апостолы зароптали в ожидании, советуясь друг с другом и поглядывая на младшего Ангела. Секретарь поспешно вышла из зала и вернулась в него с небольшой корзинкой, накрытой красивой белоснежной тканью с золотистой каймой.

Это был древний способ, возникший еще до появления написанных законов. Как правило, если решение не могло быть принято под руководством правил, в дело вступала система, старая как мир. Секретарь осторожно передала Давиду корзинку. В ней лежало двенадцать белых и двенадцать черных, равномерно круглых камушков, и все, что было нужно теперь, лишь передать корзинку остальным Апостолам. Давид водрузил ее в центр стола.

– Нужно вынести ваше решение. Оправдать или наказать преступника!

Двенадцать рук по очереди потянулось к корзинке. Билл на секунду застыл от изумления. Еще несколько минут назад ему было все равно, что случится с ним, но голосование принимало такой оборот, что Ангел выпрямился на своем стуле.

Волнение захлестнуло Симонию. Она, конечно, не имела права принимать участия в голосовании, кусала губы и сжимала кулаки до побеления костяшек, молясь о том, чтобы вынесенный приговор был справедлив и не слишком жесток. С учетом всех тех слов Давида и с расчетом на то, что у Апостолов все-таки было хоть какое-то сострадание и понимание, ей оставалось лишь верить в лучшее. Проделка Вильгельма считалась действительно вещью сурово наказуемой, но ведь вся ситуация повернулась совершенно по-другому после этого, Совет должен был это понимать!

Напряжение, царившее в зале, достигло апогея и давило на барабанные перепонки. Словно в замедленной съемке мать Билла смотрела, как множество рук взлетает в воздух… Черный камень… Белый камень, за ним еще один белый… Два черных камня… Белый, затем снова черный, затем снова белый. Снова черный и снова белый. Черный. Одиннадцать рук, и Симония сосчитала, что черных камней ровно на один больше. Она подняла на брата большие глаза. Из всех Апостолов только он не продемонстрировал свой выбор. Дыхание ее замерло где-то. Судьба Вильгельма зависела теперь только от решения Верховного Апостола, таково было правило – он обязан голосовать последним. Камушки были вынуты из корзины заранее, и она стояла теперь посредине стола, пустая наполовину. Давид не мог принять своего решения, просто пересчитав камни, его выбор уже был сделан заранее и зажат в кулаке, который он держал сжатым.

Симония ощутила, что щеки ее пылают. Почему-то она не сомневалась в выборе своего брата, особенно после слов, которые она от него услышала. Но он тянул с тем, чтобы раскрыть карты, не оборачиваясь больше ни на свою сестру ни на племянника.

А затем медленно он поднял руку и бросил на стол свой жребий, который блеснул светлым отблеском в лучах струящегося в Зале солнечного света.

Камень был белый.

Симония выдохнула и резко уронила голову в ладони. Невероятное облегчение накатило на нее волной, смывая все сомнения и страхи. Уголок ее рта пополз вверх, и в голове почему-то мелькнула мысль, что чудеса, похоже, все-таки случаются. В конце всей этой истории Давид решил прекратить бессмысленную и глупую войну против своего племянника. Может быть, он, наконец, простил Билла. Может быть, сделал это из жалости. Может, поддался психологическому давлению... Но факт оставался фактом, не смотря ни на что, он решил пойти в его защиту. Симония знала правило – в случае, когда голоса разделяются, то единственное, что влияло на исход ситуации, был именно последний поднятый камень. Именно определял всеобщий выбор. И выбор был светлым.

Это значило, наказание вынесут в мягкой форме. Зал зашумел.

– Вильгельм, выбор сделан. Посему, разреши тебе зачитать твой приговор…

Ни единый мускул не дрогнул на лице младшего Ангела. Билл, казалось, вообще не видел того, что происходило вокруг, он сидел, уставившись в одну точку в конце зала, лишь уголком глаза замечая какое-то шевеление слева от себя.

В Зале Небесной Канцелярии снова воцарилась гробовая тишина.

Давид надел смешное позолоченное пенсне и, водрузив его себе на нос, раскатал длинный свиток, возлагая его на кафедру.

– С учетом разделившихся поровну результатов голосования, теперь, когда ты все же оправдал себя, я, как верховный Апостол, принимаю свое решение.

Симония сжала кулаки.

– За свою провинность ты приговариваешься к вечному пребыванию на территории Рая, а также столетию исправительных работ. Приговор намного более мягкий, чем следовало бы, и все же, ты пострадал за правое дело. Учитывая твое, гм... нестабильное состояние, мы предложим тебе любую посильную помощь перед тем, как ты отправишься делать свои дела, – Давид строго и устало поднял глаза на присутствующих, – но тебе необходимо явиться ко мне для разъяснения и получения списка дел, как только тебе станет лучше. Твой приговор вступает в силу немедленно и обсуждению более не подлежит. Пленника можно увести.

Он повернулся, перевел глаза на племянника.

Лицо Вильгельма отражало ровно столько же эмоций, как если бы ему сказали, что через пять минут его ждут во дворике возле виселицы, где для него уже приготовлена уютная, славная петелька. Он опустился обратно в кресло и закрыл лицо руками.

Ну вот и все. Конец. Дядя не отпустил его. Было глупо надеяться.

В тишине помещения прокатился удивленный вздох. И затем, как будто взрыв сокрушил стены Дворца. В зале началось что-то немыслимое, заговорили все и сразу, Артемий и Димитрий тут же вступили в жаркий спор по поводу справедливости окончательного выбора, они оба ринулись к Давиду, наперебой пытаясь переубедить его и дать понять, что выбор был сделан неправильно. Павел откинулся на спинку стула, бросив заинтересованный взгляд на Исакия и Якова, которые подняли черные камни и сидели теперь с такими лицами, будто бы их прилюдно оскорбили и смертельно унизили. Йоанн молча встал и прошелся по залу, бросая взгляды на Вильгельма и подумывая, стоит ли подходить к нему сейчас за тем, чтобы поздравить его – все-таки он достойно держался все это время, этого было не отнять. Только вот выглядел юный Ангел неважно, совершенно ни одной эмоции не отражалось в его лице, и Йоанн решил, что не нужно сейчас беспокоить его. Ему явно было не до этого.

Симония, уже не обращая внимания ни на кого, снова бросилась к своему сыну на шею.

– Мальчик мой, я так счастлива за тебя!

– Я тоже счастлив, мама… – каменный и ничего не выражающий голос Билла тонул в овациях и криках тех Апостолов, которые поднимали белые камни. Все остальные предпочли гордо отодвинуть свои стулья и начали потягиваться прочь из зала, неодобрительно косясь через плечо на верховного Апостола.

– Простите, приговор после вынесения решения обжаловать уже нельзя, вы знаете, таковы правила, – Давид устало посмотрел поверх голов на Артемия и Димитрия, которые орали ему что-то про полнейший произвол и потакание преступным элементам. Морщась от их криков, как от зубной боли, позвенел в специальный колокольчик.

– Ну что ж, на этой радостной ноте, пожалуй, я объявляю заседание закрытым.

Давид, наконец, повернулся и глянул на племянника. Билл, безжизненно смотрел прямо перед собой, но когда почувствовал на себе взгляд дяди, на один единственный редкий момент все-таки вынырнул из транса и ответил на него. В лице Давида отражалось смешанное выражение – усталости и облегчения от того, что все это наконец кончилось. А еще в его взгляде сквозило… понимание? На какую-то короткую секундочку оно мелькнуло в его глазах, Билл видел это смешанное чувство, которое, впрочем, тут же исчезло, потому что Давид отвернулся и склонился над своими свитками.

Верховный Апостол и сам не мог сказать, что подтолкнуло его принять именно такое решение. Все-таки он не мог не признать, как бы это ни было неприятно ему – Симония оказалась права. Биллу сильно досталось во всей этой истории, в которой он впервые сделал столько правильных вещей, сколько, возможно, не делал за всю свою жизнь.

Апостол украдкой посмотрел через плечо на свою рыжеволосую сестру. Ее взгляд все так же был прикован к сыну. Сердце матери обливалось кровью при виде этой безнадежно мертвой оболочки, единственного, что осталось от ее мальчика. В глазах у него будто бы угасал какой-то невидимый огонек, а его боль ощущалась почти физически. Симония хотела бы помочь Биллу, но не знала, как ей сделать это. К сожалению, правила были правилами, и их приходилось соблюдать.

– Вильгельм, мне тебя нужно буквально на пару слов в мой кабинет, обсудить твое наказание. Жду тебя там. Не задерживайся, – бросил ему Давид и махнул краем белоснежного одеяния. Он молниеносно скрылся с кафедры в направлении своего кабинета.

Симония взяла лицо сына в свои ладони и заглянула в его черные глаза. В них было такое безразличие и отчаяние, что она почувствовала, будто ее окатило этой волной с ног до головы.

– Малыш, ведь это так замечательно, что они вынесли именно такой приговор! Все могло быть гораздо хуже.

– Действительно, могло быть и хуже... – все тот же каменный голос, не выражающий ровным счетом ничего.

====== Глава 42. Еще один не очень удачный день или все загадки лежат на поверхности. ======

Слоняясь по квартире без дела, Том понадеялся, что весенний воздух выбьет из него вшивое ощущение полной безысходности и проветрит, наконец, его буйно шумящую голову. Для этого он сел на окно и долгое время смотрел в даль, приводя себя в чувство.

Георг и Густав громко ржали в кухне, но желания присоединиться к ним у Тома не возникало. Сегодня он страдал маниакально-депрессивным расстройством и не знал, чем себя отвлечь. Еще пять минут назад он был рад обществу приятелей, а теперь ему хотелось запереться у себя в комнате и просидеть там до окончания века. Его грызла неведомая тоска, и виной всему была, разумеется, не только частичная амнезия.

Юный гитарист посмотрел на черное птичье перо, которое лежало на снегу, на самом краю наружного железного козырька. Он потянулся через разбитое стекло и достал находку. Перо было просто огромным, сантиметров тридцать в длину, черным, блестящим. Какая тварь могла обронить такое? Наверняка это был какой-нибудь кондор, однако Том все равно не мог понять, что это ему давало.

Промучившись ассоциациями еще минут пять, он не придумал ничего дельного, а потому отлепился от подоконника и уныло побрел по комнате. Ему пришло в голову убрать бардак, для чего он медленно поскреб шваброй пол, не особо замечая, что чистит уже незамусоренные места. Он подмел с пола соль, собрал драные листы с текстами песен, раскатившиеся флаконы с тумбочки, без разбору закидывая их все в мусорный мешок и не замечая, что они еще вполне себе полные. По пути он случайно столкнул локтем вазочку с тумбы, тихо ругнулся про себя и устало замел осколки под ковер. Крайне сильный ступор напал на него, так что Том вообще перестал понимать, что делает. Наступив на бугорок под ковром, он удовлетворенно кивнул и разгладил его ногой. Подумывая, где бы убраться дальше, он зачем-то глянул на кушетку. На ней лежала вторая подушка и одеяло, которые Том держал на непредвиденные случаи, если вдруг кто-то задерживался до утра. Он еще никогда ими не пользовался, потому что те, кто оставался на ночь, обычно занимали вместе с ним его же кровать, а после сваливали на рассвете.

Но этот новый кто-то спал отдельно.

– Так… Кого я мог приводить сюда? – Том озадаченно почесал макушку. – Кого-то из бара?

Он мысленно перебирал все варианты, но на ум что-то ничего не приходило. Том кинул взгляд на разворошенную кровать и валяющийся рядом презерватив. Он хмыкнул.

– И тем не менее, я всегда успеваю хорошо провести время.

Он подошел к постели, сгребая в охапку простыни и пододеяльник. Он не любил надолго оставлять воспоминания о приходящих девчонках, но в этот раз что-то заставило приостановиться. Том и сам не понял, что его дернуло сделать это, но он поднес скомканные в кучу простыни и втянул носом запах, задерживающийся на них. Как будто бы это могло помочь ему понять, куда делась его память. В нос ударил немного терпкий и солоноватый запах пота, но еще сильнее свежий, медовый, сладковатый аромат, запах морского бриза и травы, такие до одурения приятные и до боли знакомые.

Том так и застыл на месте, не в силах оторваться. Вихрь невнятных изображений снова возник в его сознании. Бесконечный хоровод картин, которые сливались в одну сплошную кашу, не давали разобрать целостный кадр. Красивые тонкие руки, ползущие по коже, полуоткрытые губы, карие глаза, смотрящие прямо из темноты, закрывающиеся и снова открывающиеся, озаряющие помещение солнечным блеском. Хриплый смех, который Том где-то уже слышал, поплыл колокольчиками в воздухе.

Юный гитарист с трудом вернулся в реальность.

– Да что со мной? – он выронил постельное белье и попятился прочь. Стопка журналов и всяких каталогов, посвященных музыкальным инструментам, свалилась со стола от его резкого движения.

Стойкое ощущение, что он сходит с ума, не покидало парня. Он таращился на свою кровать так, как будто бы увидел там привидение. Неудивительно, что он не заметил, как к нему в комнату, тихо постучавшись, зашел Георг.

Басист удивленно уставился на своего друга. Том выглядел бледным и не очень здоровым.

– Каулитц? – тихо позвал он.

Том вздрогнул и уставился на вошедшего так, как будто впервые его увидел.

– Ты в порядке?

Том не знал, в порядке ли он, но наваждение уже схлынуло. Он облизал губу.

– Нет, не очень–то я в порядке. Ты припоминаешь, Георг? Что-нибудь? Хотя бы отдаленное? Я имею в виду, про эти выходные?

– Нет. Чернота. – Георг уныло прислонился к дверному косяку. – Абсолютная и совершенно непроглядная, как будто просто кадры пленки кто-то вырезал. А ты?

– А я… И я нет, но у меня какие-то странные мысли. И перед глазами все плывет.

– Да, что-то мне подсказывает, это были явно не самые легкие выходные в нашей жизни.

Тому что-то подсказывало точно так же, чем дальше, тем громче. Он отвернулся от друга и начал подбирать с пола журналы, складывая их обратно на край стола, откуда они снова соскользнули, упав на пол. Том беспомощно посмотрел на это, а затем снова на Георга.

– Не мой день, – простонал он, зло швырнув каталог с электрогитарами обратно на пол.

– Остынь, Каулитц, – добродушно хмыкнул друг, – мне кажется, в таком состоянии тебе уже хватит убирать. Ты, по-моему, только соришь.

– Может… – буркнул Том приземляясь на край своего стола и мрачно скрещивая руки на груди.

– Да ладно тебе, чувак, нам всем сегодня хреново. Это лишь доказывает аксиому: даже бухать надо вдумчиво!

– Неужели я это слышу от тебя, философ хренов?

– Ну а от кого же еще, куды ж вы все, без моей житейской мудрости.

– Действительно.

Георг фыркнул.

– Ладно, короче. Мы с Густом пойдем, пожалуй. Все же надежда умирает последней. Ты тут заканчивай это самобичевание с уборкой. А то наделаешь.

– Уже закончил, – Том уныло осмотрел свою перевернутую комнату.

– Мы погнали, тачку у клуба подберем, если она, конечно, там. Пожелай нам удачи.

– Удачи, – послушно ответил Том.

Через минуту за друзьями захлопнулась дверь, и юный гитарист остался один, наедине со своими мыслями. Он вдруг почувствовал себя удивительно одиноким, но не только физически, сколько морально. Из его души как будто вырвали кусок и пришили вместо него пустоту, странную, непроглядную и бессмысленную. Это казалось диким, потому что за полгода с момента аварии это состояние не менялось. Одиночество постоянно сопровождало Тома, он давно привык к этому, тогда почему сейчас это чувство трансформировалось, стало сильнее и пронзительнее?

Снова вынырнув из воспоминаний, Том мысленно сосчитал до десяти. Бездействие доводило его до ручки.

С отсутствующим взглядом он собрал все свои листы, переложил их на кровать, поправил коврик, бессмысленно переставил с места на место предметы на столешнице. Зачем-то взял с кресла подушку и переложил ее на стул, затем покормил аквариумных рыбок, щедро сыпанув им сразу полбанки, так, что вода побурела и несчастные создания абсолютно скрылись в буром тумане из сушеного рыбьего корма. Том не обратил на это никакого внимания, он изо всех сил затолкал в шкаф комья одежды и навалился на него спиной, чтоб дверцы наконец закрылись.

Еще несколько минут он слонялся по квартире, а потом пошел в кухню и открыл холодильник. Достав оттуда буханку хлеба, он начал строгать ее на кусочки. Сделав себе один бутерброд с колбасой, Том зажевал его в два присеста. Прикончив первый, юный гитарист начал строгать второй, за ним и третий… И тут его буквально понесло, он принялся вынимать из холодильника все, что плохо лежало и принялся делать бутерброды со всем сразу – с колбасой, с вареньем, с шоколадкой, с тортом, с оливками и каким-то консервами, названия которых даже не рассмотрел. Он надеялся, что вместе с голодом в нем заткнется тот монстр, который жрал его изнутри. Пусть лучше жрет бутерброды. Том изобрел последний самый громоздкий сэндвич с сыром, помидорами и, зачем-то полив всю эту монументальную конструкцию медом, отправился тихо пожирать свое творение обратно в комнату.

Лучше не становилось. Ему не хотелось брать в руки даже любимую гитару, вот до чего дошла его депрессия, а потому через двадцать минут неудачного подбора аккордов он затолкал свой инструмент в чехол, так, что тот жалобно брякнул струнами, и пошел бесцельно бродить по городу, надеясь, что хотя бы там мысли прекратят преследовать его.

Сегодня был не его день. Автобус пришел набитый битком и все те десять минут, что планировалось провести в тишине и спокойствии, Том провел, сражаясь с локтями, подмышками, плечами и каблуками. Ему пересчитали все ребра, и к концу пути он убедился, что их действительно двенадцать пар, как у любого нормального человека. Он пропустил свою остановку, не сумев добраться до выхода вовремя, и ему пришлось идти пешком обратно.

Не удивительно, что он приплелся на работу на час раньше нужного. Рабочий день для него еще не начался, а настроение уже оставляло желать лучшего.

– Черт, – выругался парень, ища на дне гитарного кейса ключи, которые никак не искались. – БЕСИТ!

Том со всей дури долбанул кулаком в железную дверь. Та совершенно неожиданно отворилась.

– Ну, и что ты тут орешь? – в проеме появился ухмыляющийся бармен Нейт.

– Весь этот блядский день идет наперекосяк, – буркнул Том, буквально чувствуя, как от него валит пар. Нейт лишь фыркнул. Каулитц часто бывал не в духе.

Отдуваясь, гитарист ввалился в служебное помещение и огляделся.

– Тут что-то изменилось, – заметил Том, окидывая взглядом помещение.

– Никто не сдвинул тут и спички, – хмыкнул вечно добродушный Нейт. – Уймись, тебе кажется.

– Не уймусь! И мне не кажется! – Том гневно расстегнул молнию своей куртки, швыряя предмет одежды на диванчик.

Помещение определенно казалось ему странным и совершенно другим.

– Ну не знаю, разве только директор свой стол еще больше захламил. – Нейт пожал плечами. – Как твое ничего? После твоего последнего ухода из клуба ты еле ноги волочил. Мне пришлось вызывать вам такси.

Том выпрямился и насторожился.

– Какого ухода из клуба? – он обернулся и посмотрел на коллегу.

– Ну, пару дней назад, когда вы тут отмечали то, что нашли солиста, – Нейт свел брови на переносице.

Том застыл. Ему показалось, будто Нейтан вылил на него ушат какой-то не очень теплой жидкости.

– Какого. Солиста? – раздельно спросил он.

– Ну как какого? В вашу группу! – ничего не понимая, пояснил бармен. – Вы же пришли в клуб вчетвером.

– Нейт. Ты уверен, что понял правильно? Мы уже полгода в поиске!

Тот пожал плечами.

– Не уверен. Это были твои слова, я тебе всего лишь их передаю. Ты сказал, что ваши поиски наконец кончены, – он прищурился, внимательно смотря на парня. – Том, ты в порядке? Ты как-то побледнел.

– Почему все задают мне этот вопрос сегодня? – Том встряхнулся и раздраженно стянул через голову футболку. – Я не в порядке. Нет, не в порядке!

– Ладно, хорошо, будь не в порядке, – Нейт обезоруживающе поднял руки. – Поговоришь со мной, если это изменится.

С этими словами он вышел в коридор.

– Прекрасно. И кто это был? – продолжая ворчать, Том подсчитывал в уме варианты.

Кому-кому, а Нейту он привык верить. Скорее он не доверял сам себе, потому что собственные память и сознание сейчас были ненадежными помощниками. Том знать не знал, о каком таком солисте говорил Нейт, и тем более – куда он, этот самый солист, мог деться. Он решил, что спросит об этом потом, как только немного успокоиться.

Юный гитарист подошел к шкафу с рабочей одеждой и открыл дверки. Как только он сделал это, на его голову спикировала огромная коробка.

– Черт! – ругнулся Том, потирая ушибленный лоб.

Откуда эта штука тут взялась? В полете она раскрылась, и ее содержимое выпало наружу – бейсбольный мяч, кепка, какие-то бумажки, коробка из-под сигар, зажигалка, фотография, часы… Том увидел нечто блестящее, манящее его взгляд, и нагнулся рассмотреть, что это такое было. Это оказалась всего лишь позолоченная табличка директора с надписью его имени и фамилии, которую он как-то потерял и поставил весь клуб на уши в ее поисках.

Наверняка сам ее сюда закинул. Том решил обрадовать его позже. Он потер лоб и, прикрепляя к своей служебной футболке бейджик, отправился в зал. Сегодня ему предстояло еще и играть на гитаре перед всей толпой, а это значило, что надо срочно прийти в чувство.

Просидев в подсобке полчаса, крайне раздраженный музыкант покинул свое заточение. Как назло, в бар набилось полно народу. Когда Том вошел туда, ему показалось, что весь город сегодня изволил посетить именно их заведение. Ни мебели, ни стен, ни стойки бара не было видно за колышущимся морем голов.

Он с трудом пробрался на свое место, активно работая локтями и лишь успевая сыпать извинениями налево и направо, по мере того, как чувствовал, что наступает не на пол, а на чужие конечности, которых сегодня насчитывалось вдвое больше, чем обычно. Он занял свое место и схватился за шейкер. Ночка обещала быть долгой.

– Том, нужны чистые стаканы!

– Два Мартини, пожалуйста!

– Эй, бармен, нефильтрованного, светлого!

– Том, где бокалы, давай быстрее...

– Эй, бармен!

– Что так долго, молодой человек?

– Два темных, и чтобы было холодное. А у вас есть сухарики?

– Эй, бармен!

Отвлечься Тому так и не удалось, не говоря уже о том, чтобы поймать Нейта и подробнее расспросить его о том вечере. Он болтал шейкер, наполненном льдом, виски, красным вермутом и лимонным соком с яйцом. Какой-то дамочке приспичило заказать «Ангела» – невероятный по своему составу коктейль, который требовалось взбалтывать по пять минут. Том мешал коктейли, и часы в баре казались ему настоящей вечностью, вдобавок клиентка делала ему недвусмысленные намеки, буквально поедая взглядом.

В зале громко бухала мелодия «Live My Life» от Far East Movement.

– Ваш коктейль, пожалуйста, – улыбнулся Том и подвинул женщине ее «Ангела», отходя от нее в подальше от греха. Он оглядел людей в помещении. Вспышки яркого света озаряли клуб, а посетители выглядели такими нереальными в этом свете, как будто персонажи мультиков, в спешке нарисованные нетвердой рукой художника.

Сердце парня внезапно сделало сальто. Прямо рядом с барной стойкой возникла девчонка. Выпорхнув справа, она взмахнула черными, длинными волосами. Обернувшись куда-то за спину, она со смехом протянула руку и вытянула на танцпол еще одну девчонку, очевидно, свою подругу. Том приоткрыл рот. Две девушки двигались под музыку, насколько это позволяло пространство довольно узкого зала, в центре которого, как рыба в разноцветной чешуе, билась толпа веселого народа.

Девушка была высокая, достаточно худая, в короткой мини-юбочке и такой же короткой белой маечке, открывающий ее плоский живот. Она плавно двигалась в такт музыке, весело смеясь, и ее темные волосы черным каскадом взлетали, рассыпаясь по плечам и открывая белое лицо. В брови ее хулигански блеснуло колечко пирсинга. Том четко рассмотрел его во всем этом сумасшедшем движении, даже со своего дальнего расстояния. Сквозь разрез ее майки сзади мелькнула татуировка, удивительно большая для такой утонченной фигуры – огромные крылья наподобие ангельских, от самых лопаток и до поясницы. В свете постоянно мелькающих огней они окрашивались то в красный, то в зеленый, то в фиолетовый цвет…

Том застыл. В клубе стало жарко, как в преисподней, тесно и трудно дышать, и ему вдруг показалось, будто он летит, проваливается в темную яму. Он даже не сразу сообразил, что девушка перехватила его взгляд и теперь не отрываясь смотрела через плечо своей подружки прямо на него, изучая хорошенького бармена за стойкой с ног до головы. Том панически стряхнул наваждение и быстро отвел глаза, но было уже поздно: его, кажется, заметили. Прищурив один глаз, девушка улыбнулась хитрой улыбкой и оценивающе останавливая взгляд на колечке пирсинга парня.

Том стоял, как молнией прибитый. Он подумал, что дело тут вовсе не в девчонке. Хотя, в чем же еще? Ее черные волосы и движения снова напомнили ему о ком-то, будто бы он уже видел где-то эту картину – и кольцо в брови, совсем близко к своему лицу, ощущал вкус поцелуев на своем языке. И эта музыка казалась такой знакомой, черт бы ее побрал. Бутылка с остатками Мартини, которую Том пытался открутить, не замечая, что вместо этого лишь наоборот плотно закручивает ее, неожиданно выскочила из дрожащих пальцев и разлетелась на мелкие кусочки. Половина бара, особенно тех, кто стоял рядом, обернулась в его сторону.

– Блин! – простонал Том, бессильно таращась на липкую блестящую лужу с осколками стекла под своими ногами.

– Браво, Каулитц!– добродушно хохотнул Нейт, протягивая ему веник, который он добыл из-под барной стойки.

– Браво, еще какое браво, – Том принялся подметать. Может, стоило попросить у Кита выходной?

– Котик, повтори мне коктейль, пожалуйста, – промурлыкал женский голос, в предвкушении очередной порции Ангельского садизма.

– Трудный денек, а? – вдруг вмешался еще один голос с другой стороны.

Как в замедленной съемке, Том повернулся. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, кого он сейчас увидит за своей спиной. На него внимательно смотрели темные глаза. Та самая девушка, кольцо пирсинга в брови блеснуло, привлекая внимание...

– Что я могу вам предложить? – спросил Том внезапно севшим голосом.

Девушка с черными волосами окинула его оценивающим взглядом с ног до головы.

– Зависит от того, что есть в меню, – она перевела глаза на его шею, проследив взглядом дорожку по его груди и до таблички слева. – Том?

Мило улыбнувшись и наклоняясь к ней ближе, юный бармен хлопнул по стойке папкой с несколькими страницами, обернутыми в файлики.

– Все, что есть.

Он нервно посмотрел за ее спину. По закону подлости, именно сейчас, когда было, мать твою, так сильно нужно, бар неожиданно опустел, как чумой выкошенный. Зато на танцполе было яблоку упасть некуда, и даже женщина, которая активно потребляла «Ангела» за «Ангелом», сейчас куда-то делась. Том остался один на один в этой дуэли против своей адекватности.

Девушка без интереса полистала меню.

– Здесь не все, – она подняла на него свои темные ресницы. Глаза, обведенные черными тенями, пригвоздили Тома к полу.

– Все, что есть, – как робот, повторил Том, стараясь не пялиться в разрез ее майки, который прекрасно открывал округлые формы.

– Ты уверен? – поинтересовалась девушка низким голосом.

Кого она так напоминала ему? Том смотрел на нее, переводя взгляд в разрез ее декольте. Когда он поднял глаза, перед ним появился кто-то другой, лицо девушки вдруг изменилось до неузнаваемости – оно стало чуть тоньше, нос заострился, скулы приняли фотомодельную остроту. Высокие и выточенные, будто бы искусным скульптором, они светились магическим светом. Кожа ее казалась совершенно белой, и раскосые карие глаза в обрамлении черных ресниц хитро смотрели на Тома, ожидая его реакции. Том сделал шаг назад, еще один. Кольцо на его пальце отчего-то начало нагреваться. Том знал этого незнакомца! Он показался ему...