Текст книги "Девятая Парковая Авеню (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Зачем он мне? Я что, своих слов не помню?
– Я просто не хочу отдавать его твоему крёстному.
– Ну и не отдавай. Право выбора за тобой.
– Он отберёт диктофон силой и раскроет тебя.
– Выбор по-прежнему за тобой, – я пожал плечами.
В зеленоватых глазах что-то блеснуло. А загорелые пальцы сжались вокруг серенького аппарата и сломали его.
– Ой, бывает. Случайно уронил, – диктофон картинно полетел на пол. Марк лучезарно улыбнулся (в этот момент он был по-настоящему прекрасен), смело потянулся ко мне и поцеловал в ухо. – Надеюсь, ты не запомнишь меня предателем. Ангел, ради тебя я убить кого-нибудь готов.
– Убей меня.
Он вздрогнул:
– Нет! Как? Никогда… мы же только что…
– Убей, – мой голос заледенел.
– Ангел, ну что ты…
– Убей.
– Ну зачем тебе смерть?
– Просто убей. Причины никого не интересуют.
– У меня рука не поднимется.
– Убей ногой.
– Ангел!
– Почему вам всем так сложно убить меня и избавить от длительных мучений?!
Эхо от этого ужасного крика беззвучно поглотили белые больничные стены. А потом… шаги.
– А кто тебе сказал, что ты не должен мучиться? – резкий голос принадлежал Ламарку. – Мучаются все. Из-за тебя. Помучайся и ты… из-за неизвестного парня, нашедшего силы на то, чтобы выстрелить в грудь любимому человеку. Да! Твоему мучителю хватило духа решиться на твоё убийство и отомстить за все разбитые тобой сердца. Я преклоняюсь перед ним. Он сделал то, на что даже в мыслях не осмеливался никто.
– Что ты такое говоришь, Руперт?! Я же никогда…
– Да знаю я! – его лицо страшно исказилось от боли. – Прости за эту ложь! Прости… Всё в твоей жизни было несправедливо, и красота постоянно мешала самым роковым образом. Ты никого в себя не влюблял и не стремился разбивать сердца – они разбивались сами. Прости меня, прости. Просто Фредди… он… только позавчера узнал, куда ты исчез. И пытался покончить с собой. Прошлой ночью. А у меня сдали нервы. Он так втрескался в тебя… это не описать словами. День он сидел восковым изваянием у стены в своей комнате, немигающий взгляд упирался в никуда. Я звал его, тормошил… он падал, как истукан, холодный… я еле нащупывал его пульс. А вечером он ожил и как будто потерял рассудок. Метался по квартире, выкрикивая что-то нечленораздельное, сорвал все мои картины, твои портреты, вырвал из рам и… Господи, просто раскрошил на мелкие кусочки. А потом выбежал во двор, бил нашу машину, попытался напиться бензином из бака, облил себя и чуть не поджёг. И за один час я словно постарел на целую жизнь, – он прикрыл глаза руками. Мелкие слезинки брызнули из-под скрюченных пальцев. Какой же он старый, слабый и беззащитный…
Не говоря ни слова, я выдернул из системы кислородного питания стеклянный сосуд, крепко приложился им по металлической раме койки и прежде, чем врач с художником сообразили, что происходит, я быстро резанул острым осколком сначала по левой, потом по правой руке.
Бледные запястья залил яркий алый цвет… за ними окрасились пол, стол и кровать. Это последнее, что я помню.
*
Плотный туман. Липкие белые клочья… чьи-то отчаянно размахивающиеся руки… голоса за гранью слышимости. О чём кричат, не знаю. Вокруг меня сгустилась ватная тишина. Даже боли нет. Ничего, кроме мертвящего удушающего безмолвия.
М-м… но что это? Белый мрак пронзила вспышка. Яркие снопы гипнотического света, красивые, зелёные, падают с небес. Искрами. Звёздами. Приближаются, слепят… Дивное пламя, бешеное… читаю в нём ярость. Высыпавшись искрами, оно погасло… нет, тлеет, надёжно запертое по ту сторону его зрачков. Два огненных кольца жизни. Моей жизни.
– Ты совсем охренел?! Идиот! Какого дьявола ты исполосовал себе вены?!
Этот голос… мелодия праведного гнева. Её жаркий алый цвет горит на коралловых губах, даже белоснежные щеки окрасил слабый румянец. Он прекрасен. Детка. Я знаю, я брежу. Хороший сон, давно о таком мечтал. Из груди невольно вырывается блаженный стон – Кси зло шепчет мне прямо в рот:
– Я запрещаю тебе убивать себя! Вообще, ты больше ничего не имеешь права делать с собой без моего разрешения. Ты – мой, – по моим губам скользнул, возбуждая, маленький узкий язык, – я прибрал твою душу. И завладею телом, не сомневайся. Ты принадлежишь мне, Ангел. И так будет всегда.
Его дразнящий детский ротик отдалился. От чего-то тяжело дышать…
– Ай!
Это мой вскрик: Ксавьер неожиданно и очень грубо стянул чем-то вены на моих запястьях.
– Терпи. Сейчас отпустит.
Не могу терпеть, больно, как наяву, так больно врезается в кожу… эти кровоостанавливающие жгуты делают из какой-то жуткой садистской резины. М-м, но уже чуть легче. Проворные пальцы обмотали мои руки бинтами и завязали. Вены спасены. Жить тошно, но можно.
Его наркотические глаза-омуты опять приближаются:
– У тебя силёнки еще есть?
– Не знаю.
– Ну, на меня хватит? Попробовать бы… хоть разок. Я так хочу…
Что?! У меня всё-таки галлюцинации! А даже если и так. Уровень реальности ощущений зашкаливает. Боже, что он делает…
Мои джинсы опять изгнаны на пол, на этот раз их расстегнули и стащили с меня чьи-то тонкие белоснежные лапки. Я не хочу думать чьи… об этом нельзя думать серьёзно, иначе он поймёт, что я перевозбуждён. Впрочем, он это уже и так понял, избавив меня от джинсов и рассмотрев, что там под ними происходит.
– Обними меня, – Кси низко наклонился, нервно переступая с ноги на ногу. Его тело тревожно застыло в воздухе и напряглось. Такая неудобная поза… я видел, босые ноги напряжены полностью – от пальчиков до самой попки. Дьявол, о чём я думаю…
– Обниму. Только расслабься.
– Если я расслаблюсь, то потеряю равновесие и упаду!
– А ты чего-то другого хотел?! Теряй и падай. На меня.
Он в моих объятьях, раздетый и великолепный нагишом. Только бинт на ключице портит мой прекрасный сон упрямыми намёками на грустную реальность. Мы лежим так, наверное, минут десять и до сих пор ни к чему не приступили. Кси просто ткнулся горящим лицом в мою голую грудь и дышит с тихим сопением. По-моему, он простыл…
Я глажу его спину, машинально сплетаясь и расплетаясь ногами… его коленки, бёдра, холодная попа… Моя кожа потихоньку спятила. Его член длинной натянутой стрункой трётся об мой живот, время от времени упираясь то в пах, то прямо в пупок, как будто… он не прочь меня туда потрахать. Ощущение настолько волнующее, что в дурдом скоро отправлюсь уже я, холодный кибермозг. А пока безмолвно гоню от себя похоть и наслаждаюсь его руками, обвитыми вокруг моей шеи. Миокард свалился с табуретки, когда накидывал на себя петлю. А вообще-то просто язык проглотил от счастья. Ведь мой маленький мальчик со мной. Вернулся… золотоволосая приманка для неопытного педофила вроде меня. Лежит на моей груди, протяжно и сладко дышит, рождая в моём теле совсем уж зверские желания… а в голове – новые и необычные эмоции. И нужно ли мне его признание в любви? Нужно ли мне слышать хоть что-нибудь? Кроме этого дыхания…
Слова. Обещания. Сотрясаемый звуками воздух. Бессмысленное переливание из пустого в порожнее. И потому он молчит, давая возможность полнее наслаждаться его чувством. Нашим общим чувством. Я уже понял. Секса мне хочется и хочется позарез, но впервые его можно просто отодвинуть рукой в сторону. Перешагнуть и закинуть в долгий ящик, ничего не боясь. Просто нет в нём особой нужды. Никакой острой необходимости обязательно делать с Ксавьером то же, что и со всеми. То, что прекрасно можно делать и без чувств. Перепихнуться я мог с любым. С ненавистным Бэзилом (надеюсь, бесы пожрали его душу), с загадочным Шеппардом, с безнадежно сумасшедшим Альфредом… с Марком Соренсеном, в конце концов. Перепихнуться и забыть. А такими дикими, отчаявшимися и несчастными глазами я буду смотреть и смотрю только на эту золотистую макушку. Все люди, жаждущие моего общения, жадные и грязные руки, требующие моего тела, сливаются в одну непрерывную серую полосу жизни. Ту, которая у меня была когда-то. Больше не будет, я не хочу.
Я уже вкусил другую жизнь. Нормальную жизнь, а не постоянную борьбу за выживание рассудка. Впервые я узнал, что кому-то нужен. Что кто-то ценит не мою внешность, губы, задницу, манеру сосать или виляющую походку. Что нашлось во мне что-то кроме. Проступило сквозь раскрашенную оболочку, лично для него. Ширмы, которые я убрал, и он беспрепятственно забрался мне в нутро. Но не пытается поработить, отняв меня у самого себя. Не собирается пожрать душу, а заодно и тело, сделав безвольным рабом, как этого хотел каждый. Надеюсь… что просто хочет меня, целиком, нераздельно… то, что есть я. Всё, что есть я. Любит это нечто, что есть я… взамен отдав мне себя. Он не знает, кто я, этого даже я сам не знаю. И я не знаю, что есть он. Уверен, он тоже сам себя не знает. Но мы разберёмся друг в друге.
Когда-нибудь я посмотрю на своё отражение в его глазах и пойму, что увидел. Себя без прикрас, без масок и без оружия. И надеюсь, то же самое смогу сделать для него. Любовь… сердце сжимается от сладкой боли, струящейся сквозь. Колотится, как сумасшедшее. Что-то одновременно тревожит, веселит, печалит и радует его. Блаженно-идиотское счастливое состояние с привкусом застарелой крови и преступления. Любовь… маленькие умирания и воскрешения моего сердца. Одно за другим… оно то бьётся, то не бьётся. Биоритма больше нет. Я просто дышу, лишь когда слышу вдох Кси, и задыхаюсь от недостатка воздуха, когда слышу выдох. И совсем замираю, отрезая доступ кислорода, когда не слышу ничего.
Глубокий шелестящий вздох… и бодрый начальственный голос:
– Не колбасься ты так! И не тревожься. Я здесь, я тут, я рядом, я на тебе, я пролезу в тебя, если хочешь… и я разлит в пространстве вокруг твоего тела. Я везде. И сжимаю твои голые бёдра своими. Я голый, как ты и мечтал. Принёс тебе своё недозревшее тело, чтобы ты его… сорвал. Ты отдохнул? Сможешь заняться своими обязанностями?
– К-какими такими обязанностями?!
– Я твой, а ты – мой. Ты же хотел. Как единое целое. А раз целое, то ты просто обязан соединиться со мной. Слиться, проникнуть в меня… как можно глубже и полнее, – он положил руку на мой член и снова вздохнул… сладко, нетерпеливо. – Я пришёл за этим. И хотел бы заняться этим. Сейчас.
– Но, Кси… У тебя была кошмарнейшая рана в… ну ты понял где. Я очень постарался, она зажила, но прошло всё ещё слишком мало времени. Детка, я элементарно боюсь тебе навредить. Мне кажется, это… это подождёт. Секс никуда не денется.
– Если ты не сделаешь это сейчас, куда-нибудь денусь я.
– Почему?
– Потому что я…
Голос оборвался на полуслове. И вместе с ним оборвалось всё. Несколько минут я снова лежу в ватной тишине, совершенно один. Не смею гадать, приводить в движение свои пришибленные мысли. А потом липкий белый туман рассеялся. И открыл моему взору незнакомую больничную палату, Шеппарда на отвратно-зелёном больничном диване, Ламарка, сидящего рядом с ним, и доктора Соренсена, стоящего у окна. Последней увидел капельницу. Под которой лежу я, собственной персоной. А Ксавьера нет. Будто и не было.
– Кси… Кси… – невнятный лепет расслышали все и бросились ко мне. – Как же так?! Где ты? Куда опять исчез… любимый. Проклятый сон… опять эта боль вернулась.
– Теперь верю, – произнес Шеппард, отворачиваясь. – Прости, Руперт, что не поверил сразу. Я не мог себе представить, что Ангел… нет…
Хардинг покинул палату. Ламарк, чуть поколебавшись, пошёл следом. А Марк сказал:
– Ему уже всё известно. Диктофон сломан, но ты признался сам, мечась в бреду и отчаянно требуя Ксавьера. Твой крёстный распсиховался от ревности и чуть не сломал тебе руки, пока переносил сюда. Спасибо медсестре, вовремя перевязавшей тебе вскрытые вены и остановившей кровь…
– Медсестре?! Но это сделал Кси!
– Энджи, я же сказал, ты был в бреду. Тебе, похоже, приснился твой благоверный. И, судя по всему, этот сон погрузил тебя в блаженство, сломавшее печать молчания.
Я отвернулся к стене, не заботясь о проводах, тянувшихся к лицу, и разрыдался.
========== 15. Ревность ==========
****** Часть 3 – Шаги к безумию ******
Прошло ещё две недели. Я наконец-то выписался из больницы. Рана в груди более-менее затянулась, швы сняли, вены в целости и сохранности (три тонких шрама не имеют для меня никакого значения), а домой меня сопровождает Шеп. Мы ещё не разговаривали с ним после моего неудавшегося самоубийства. Похоже, на свою голову, я дождался «счастливого» момента. Его голос сейчас – самое страшное, что можно придумать.
– Ангел, мне жаль, что всё так вышло.
– А мне – нет, – равнодушно возразил я. – Если бы я не получил в качестве задания Максимилиана, никогда бы не узнал… что меня можно не только хотеть.
– Ты не понял. Я искренне сожалею, что твой Ксавьер в списке смертников. Его ищут больше месяца, и сегодня я понял, почему безрезультатно. Однако теперь, когда ты выходишь на работу, всё максимально упрощается. Ты найдёшь Санктери, точнее, он сам к тебе придёт, и отдашь нам. Если не сможешь отдать, мы заберём его сами. Не переживай, помучаешься полгодика, пока ЦРУ не перепишет его наследство в госимущество. Потом его убьют и тебе сразу станет легче. Ну а потом, когда немного оправишься, я подберу тебе нового прелестного бойфренда из числа сыновей моих лучших друзей.
– Шеппард… – мой понизившийся голос не сулит ничего хорошего.
– А?
– Ты рехнулся говорить мне такие вещи. Рехнулся и хочешь, чтоб я с тобой подрался. Я подерусь. Разукрашу морду так, что родное начальство тебя не признает.
– Что?
– Закрой пасть. Чтоб я её тебе ногой не заткнул.
– Я просто хочу тебе помочь…
– Ты здорово поможешь, если не будешь изводить меня мерзостями. Это не смешно. И здорово напоминает продуманный садизм. Две недели вынашивал, да? Ты ведь отлично знаешь, что я не отдам Ксавьера никому. И принимать участие в его травле вы будете без меня.
– Ангел, но ведь…
– Ты отлично знаешь также и то, – резко перебил я, повышая голос, – что не сможешь меня заставить помогать вам ни просьбами, ни угрозами, ни уговорами, ни побоями. Жены, родителей или детей, с помощью которых можно было бы меня шантажировать, нет. А я сам ни пыток, ни смерти не боюсь.
– Как же с тобой трудно. Я всего лишь пытаюсь облегчить твоё дальнейшее существование без Кси. Ты ведь должен понимать, что его поймают всё равно, с тобой или без тебя. И твоё сопротивление действительности ничего в его судьбе не изменит.
– Я также понимаю, что со мной или без меня он всё равно будет ещё много раз обесчещен всеми, кому не лень будет вставить в него член, подло лишён наследства и убит.
– Если ты так трезво оцениваешь обстановку, то что же на самом деле собираешься предпринимать?
– А вот это тебя не касается. У офиса мы расстанемся. Ты останешься работать, а я поеду домой – есть, спать и слушать музыку.
– А ночью?
– Ночью… начнётся моя новая личная жизнь.
– Ты хоть осознаёшь, что рано или поздно, как бы я тебя ни покрывал, высшее начальство обо всём узнает? И тебя вздёрнут за предательство, гнусное запирательство, сотрудничество с врагом и противозаконные действия.
– И убить меня вызовешься, конечно, ты, Шеп. Это, должно быть, будет неимоверным наслаждением… почти таким же, как и трахать меня, – моя кривая улыбка сделала его в один миг чрезвычайно несчастным. Вся дородная фигура Хардинга сжалась, усохла и уменьшилась в размерах. И его джип, в котором мы ехали из больницы в город, тоже как будто уменьшился. А мне… всё фиолетово. Если сейчас на землю падёт Апокалипсис со всем Христовым воинством, я, пожалуй, их просто не замечу. Грандиозность этого знаменитейшего мирового катаклизма не идёт ни в какое сравнение с мощью вирусной армии, бесчинствующей в моей затуманенной антидепрессантами голове¹. Как же мне тошно… И абсолютно на всех насрать. Ксавьер… единственный человек, который меня не раздражает. Не может быть безразличен даже в полнейшей апатии. Просто бесконечно любимый. Предмет отчаянной тоски и беспокойства… вызывающий какое-то странно щекочущее тепло в груди и лёгкое пересыхание в горле. Да, образ неотделим от любви, а любовь местами неотделима от жжения в паху. Где ты прячешься, Кси? Успею ли я тебя спасти?! Проклятая служба, проклятые деньги, проклятая жадность, всех сгубившая… – Или нет?
– Что ж, мучить меня этим до самой моей смерти – это твоё законное право, малыш.
– Шеп, да сколько можно ревновать? Я никогда никому не буду принадлежать, об этом уже даже не смешно мечтать! Что касается Ксавьера Санктери… то просто не забудь: в день, когда вы его поймаете, ты лишишься меня.
– Попробуешь опять наложить на себя руки?
– О, нет… такого удовольствия тебе и всем нашим с Кси мучителям я не доставлю. Я не буду делать с собой ровным счётом ничего. Но повторяю: ты лишишься меня. А что конкретно со мной произойдёт, в сущности, неважно. Прилетят инопланетяне, сломаю шею, поскользнувшись в ванне, выпаду из окна, засмотревшись на звёзды, повар подсыплет мне в суп мышьяка… или чёрный депрессняк источит меня изнутри. Какой вариант тебе больше нравится? Мне лично – последний. Жизнь угаснет во мне сама, потому что без Ксавьера она мне не нужна. Она мне и так давно осточертела.
– Блядь, да почему ты такой?!
– Какой?
– Ну… такой! Не знаю. Невозможное соединение текучести, податливости и поглощаемости воды с холодной и безразличной твёрдостью металла.
– Знаешь, как это называется вместе? Твоя вода с металлом?
– Ну?..
– Ртуть, – я невесело улыбнулся и глянул в окошко. Меня слегка ослепили блики восходящего солнца в зеркальных окнах небоскрёба офиса. – Меркурий… Кажется, пора прощаться.
– Ты обещаешь быть осторожным и не делать глупостей?
– Нет, не обещаю. О первом вообще позабудь: какая на фиг осторожность, если я неуправляемый псих, а ты угрожаешь казнями, погонями и манипулированием?! А по поводу глупостей… смотря что ещё называется глупостями. Я обещаю только остаться в живых – мне это совершенно необходимо для того, чтобы вернуться и врезать тебе под дых, Шеп, – я чмокнул его в щёку и вышел из машины.
– Я люблю тебя, – беспомощно сказал Шеп, захлопывая дверцу.
– А я люблю его. Увидимся.
Я проследил за тем, как Хардинг порулил на верхний ярус автостоянки, а сам пошёл в подземную парковку. Там меня уже заждалась алая красавица «Ferrari» – подруга, никогда мне не изменявшая.
– Мы не виделись много дней, – с насмешливой нежностью произнёс я и провёл рукой по блестящему металлическому боку багажника. – Надеюсь, ты соскучилась не меньше меня.
Машина ответила довольным урчанием мотора и дважды мигнула задними фарами. И, кажется, сделала всё это без моей помощи… нет, бред. Галлюцинации. Съем-ка ещё таблеток, оставленных Марком, авось отпустит.
*
Пробок не было, дома я оказался уже через десять минут. Проезжая ворота, сразу углядел на пороге особняка Франциска: мой славный повар от избытка чувств только открывал и закрывал рот и даже с места сдвинуться не мог, чтобы подбежать и встретить меня.
– Привет, папуля, – радостно сказал я ему и слегка приобнял. – Ждал?
Он кивнул, сжал меня покрепче и почему-то расплакался.
– Я так скучал, Анжэ… разучился готовить за столько времени твои любимые блюда, которые запрещал врач. Правда, четыре дня назад, – он выдал мне свою виноватую фирменную улыбочку повара, спалившего ко всем чертям (да, было у нас и такое) целую сковороду королевской дичи, – тут такие дела случились… В общем. Я подкармливаю Фредди, поселившегося в гостевой комнате. Ну, той, ближайшей к твоей спальне.
– Что?! Ты пустил этого…
– Хороший мальчик, не понимаю, почему ты плохо к нему относи…
– Значит так. Повтори мне всё, что сказал, помедленнее и поподробнее, а то я что-то недопонял.
– Я… – Франциск запнулся под моим ледяным взглядом и с трудом выдавил, – ничего не готовил…
– И не ел, – с насмешливой заботливостью подсказал я.
– Да, и не ел. Только вот дня четыре-пять назад начал кормить Фредди…
– Чего?!
– Ну… Руперт тебе не сказал? Впрочем, понимаю, он, скорее всего, вообще ни о чём не знает. Альфред поселился в гостевой комнате, обшитой дубовыми панелями, с потолком, расписанным фресками на сатанинскую тематику, которая находится через дверь от твоей спальни…
– Ладно, достаточно. Как ты мог вообще пустить его в мой дом без разрешения?
– Он был жалкий, забитый и измученный. А ещё, что для меня, как для повара, было куда страшнее, был истощённым. Исхудавшим, как скелет. Он приполз ночью, похоже, сразу же после побега из дому. У меня сердце облилось кровью при одном взгляде на него. Я не мог не пригласить его в дом, – повар неохотно выпустил меня из объятий. – Я сильно провинился, Анжэ?
– Средне, – я легко взбежал по лестнице наверх и направился прямиком в свою любимую комнату – спальню. Я не сомневался, что Фредди, чинно пристроенный в гостевую, не сможет там долго оставаться и, как намагниченный, прошмыгнёт сюда. Первый взгляд, как всегда, машинально упал на постель.
– Ангел…
Созерцаю всё будто по частям: перепуганные почти что до смерти голубые глаза, помутневшие (от чего это?!) и сильно заспанные. Встрёпанные вихры отросших светло-русых волос, нездорово-бледная кожа, сухая, пергаментная… Фредди гробил себя каким-то изуверским способом, показавшимся мне ужасно знакомым. Решив по старой шпионской привычке узнать всё самостоятельно, я бегло осмотрел остальную комнату и сразу же отметил беспорядок на туалетном столике и его неплотно задвинутые ящички. Ни слова не говоря, я подошёл к столу и выдвинул верхний ящик.
– Шприц, закопченная ложечка, пакетик порошка. Альфред, ты стал наркоманом?
– Становлюсь, – глухим и охрипшим, изменившимся до неузнаваемости голосом ответил Ламарк, – из-за тебя.
– Где ты взял героин? – с нескрываемым омерзением понюхав порошок, я положил пакетик обратно в выдвижной ящик.
– Позавчера. Твой шеф достал. Вошёл, так сказать, в мое положение, – Фредди криво усмехнулся одним уголком рта. – Папа ни о чём не знает. Ни о чём кроме того, что я свихнулся… втюрившись в тебя.
– Я надеялся, что это лечится.
– Только не у меня. Точнее, только не по отношению к тебе.
– Ты хочешь сказать…
– Я всё уже испробовал. Молитвы, увещевания, спиритические сеансы, прозак, водка, секс с двумя девушками по вызову, избиение старшеклассниками. Я разве что лоботомию не сделал. Я неизлечим, – спокойно договорил мелкий и опять растянулся на постели, как и до моего появления. Судя по его виду, он очень хотел, чтобы я расположился рядом с ним. – Буду страдать психозом, наркоманией и больными фантазиями о тебе, пока не умру.
– А настоящее лекарство принять не хочешь? – мне наконец-то надоело стоять, и я уселся на стул… задом наперёд, опёршись подбородком на спинку.
– Какое настоящее? – он не сводил глаз с ног, которые мне пришлось широко раздвинуть, чтобы сесть к нему лицом.
– Обыкновенное. Которое всегда дают в таких случаях, – сидеть так оказалось неудобно. Кроме того, я устал от выданной в больнице х/б одежды. Поднялся со стула и снял рубашку. Фредди немедленно впился глазами в мои татуировки а-ля Кирсти Лайт (но нет, отнюдь не такие же, как у обожаемого финна), а точнее, в две розы, чёрными стеблями развратно уходившие в джинсы. Впился так, как будто дырку хотел во мне прожечь. Я вспомнил, что он ещё не видел меня даже полуголым, и решил проигнорировать его пожирающий взгляд. Но не удалось: остановившиеся глаза мальца драли меня так нескромно и немилосердно, что я не выдержал и сказал. – Я сейчас надену другую рубашку, домашнюю, шёлковую…
– Нет, не надо! – Фред аж вскочил и подался вперёд, умоляюще протягивая ко мне руки. – Не надевай, пожалуйста! И подойди ко мне. Прошу тебя.
– Сейчас, – я вытащил из шкафа небезызвестную темно-зелёную рубаху и накинул на плечи, но, сжалившись над беднягой, оставил незастёгнутой. Не знаю, со стороны это виднее, самому на себя мне трудно смотреть, но… я хорошо осознавал, что своим обликом беспардонно соблазняю больного Фредди. Каждым движением, взглядом и словом. Что мой голос и внезапно оголившееся тело хоронят его ещё быстрее. Что если я не остановлюсь, его остановить не смогу. А остановиться я не могу, потому что вовсе не занимаюсь развращением мальца, а веду себя как обычно. Я всего лишь переоделся! Однако что? Верно, я чудовищно красив и развратен сам по себе, без лишних движений. Просто излучаю что-то завлекающее, заставляя всех изнывать и бороться со стояком. Будь оно проклято. Я устал, я мысленно взошёл на эшафот. А потом ещё для верности повесился. Но ничего не меняется, Фредди продолжает съедать глазами мою плоть. Что я за существо такое?! Клеймённое позором, созданное для безостановочного траха…
Я присел на кровати напротив него. В комнате полутемно от задёрнутых чёрных штор, но я нахожусь на расстоянии метра. И отлично всё вижу. У Фреда губы пересохли… от наркоты, от жажды или от похоти, не суть. Худенькая грудь тяжело вздымается… глаза еще больше мутнеют и выражают только одну мысль. Даже написанная на лбу, она не была бы так понятна.
Миокард, помоги! Как же труден это выбор…
«Мозг, тебя останавливает лишь поздновато проснувшаяся принципиальность. А ещё, возможно, то, что это невыдуманная любовь с его стороны. Ты боишься, что только сильнее привяжешь его этим к себе. Боишься, что раздразнишь голод, который он потом ничем другим не сможет утолить. Боишься превратить его в наркомана более страшного, чем просто зависимого от героина. Боишься подарить ему смерть… как и боишься подарить жизнь. Решись наконец на что-нибудь одно. И будь спокоен: что бы ты ни выбрал, я не стану осуждать и вынимать из тебя душу. Решись».
Хорошо. Я попробую сейчас. Но если выберу неправильно и всё испорчу, ты вытащишь меня из передряги?
«Я верну тебе долг. Да, я помогу. Что бы ты там ни заварил, я обещаю расхлебать кашу. Расквитаемся, красавчик мой адов. Ничего не бойся».
Я наклонился вперёд, опираясь на руки, и встал на четвереньки. По постели я прополз так к Альфреду и небрежным движением плеча сбросил с себя рубашку. Фредди судорожно глотнул ртом воздух, подавился и задышал носом, полной грудью втягивая в себя мой запах. Мои волосы, кожа… даже губы… я знаю, что пахну как наркотик, эфирный амфетамин. Где слаще, где гуще. Видел, что сделал эфирный флюид с моим возлюбленным Ксавьером. И вижу, что он сейчас творит с Фредом.
Заглядываю ему в лицо и чуть-чуть касаюсь ресницами носа. Он вздрогнул, как током ударенный, и невольно подался назад.
– Не нравится? Я так и думал.
– Ну что ты, нет, я…
– А знаешь, почему я так думаю? Потому что сейчас ты услышишь, кто я на самом деле такой. И тебе точно больше ничего не понравится.
– Ангел, не пугай меня!
– Я только начал. Фредди… – я поднял глаза и обворожительно улыбнулся. – Я гробовщик. А не так давно ушёл с панели. Я был проституткой с детства. Ни много, ни мало – почти двенадцать лет. Я покорно давал всем, кто хорошо платил. И мои боссы не могли нарадоваться. Потом меня вызволили. Тот человек, что по доброте душевной раздобыл для тебя смерть в образе героина, для меня раздобыл жизнь. Не скажу, что нормальную, но всё-таки жизнь. У этого человека есть друг… твой отец. А у твоего отца есть ты. И вот так, цепочка людей и событий привела меня к тебе. А тебя – ко мне. Теперь подумай… это тело, на которое ты смотришь с таким вожделением, тискали, лизали, трахали, грызли и мордовали различными способами самые грязные и отвратительные ублюдки рода человеческого. Сотни мерзких похотливых козлов совали в рот твоему совершенству свои вонючие приборы и заставляли сосать. Швыряли его… то есть меня… куда угодно, начиная с туалетов вшивых забегаловок самого низкого пошиба и заканчивая стенами роскошных пятизвёздочных отелей и Пентагона. В меня кончали почти все известные тебе сенаторы, высокопоставленные чиновники и их важные иностранные гости. Все, кто был у кормушки власти, кто хотел очень дорого и со вкусом развлечься. Меня заставляли делать для них такое, что тебе детское воображение не позволит даже смутно представить. Нагишом я прожил больше, чем в одежде. И за всю жизнь днём спал раз в пятьдесят чаще, чем ночью. Пять лет назад, когда все это закончилось, я родился заново. И хоть распорядок дня остался практически прежним, голым я с тех пор предпочитаю оставаться лишь наедине с самим собой. Я боюсь людей. Я узнал, насколько они примитивны и уродливы на самом деле, под всеми покровами и масками. Они… вы все… полностью подчиняетесь низменным инстинктам. Потакаете им. Взращиваете их. Они и разрастаются до гигантских размеров. Мой самый первый сексуальный опыт был так горек, что полынь по сравнению с ним мне кажется слаще мёда. Меня изнасиловали в восемь лет, и с тех пор насилие не прекращалось. Я разуверился в любви, в возвышенном и оторванном от суровых реалий жизни чувстве ещё до того, как смог понять, что это вообще такое. Я поверил в то, что возненавидел абсолютно всех людей, никогда не узнаю, не испробую на себе, что такое любовь. Я был уверен, что люди в принципе, в основе основ, не достойны любви, что они лишили меня способности любить раз и навсегда, что я увечный, духовный калека, сам стал нравственным уродом и останусь таким до самой смерти. Все эти внутренние установки весьма и весьма помогали работать. То есть убивать. Но в один не совсем обычный ночной час, при очень двусмысленных и компрометирующих меня обстоятельствах… я нашёл себе опровержение. Золотоволосый клубок нервов… кожа, кости и пара широко распахнутых глаз. В них билась невинность и нравственная чистота, заброшенные мной и столь редкие сейчас. Никто не спорит, он вовсе не идеален. Разбалован и нетерпелив. Привык командовать и грубить. Во вкусах и мировоззрениях мы абсолютно расходимся. И по характеру являемся едва ли не противоположностями. Но я его люблю. Люблю, ты слышишь? Я не произносил это слово семнадцать с лишним лет! Люблю… и как показало всё, что между нами происходило, он тоже… я просто боюсь вымолвить ещё раз. В общем, неровно дышит ко мне. Я был бы бесконечно счастлив видеть его рядом с собой. Но это невозможно. Мы расстались, нас разогнала ненависть и общая беда. Я даже поцеловать его по-взрослому не осмелился… или, может, не успел. Правда, кое-какие лепестки с девственного розового бутона я сорвать умудрился, но этого было мало, слишком мало. И никогда прежде я не мечтал сдохнуть так, как сейчас. Я не могу без него. Брежу им и его телом, как ненормальный. Так, как ты не бредишь мной. Меня посещали галлюцинации, хотя героин, в отличие от тебя, я не употреблял. Он загипнотизировал меня улыбкой застенчивого ангела, случайно свалившегося с небес и при падении потерявшего крылья. В отличие от меня, Ксавьер – самый настоящий ангелочек. Ангел с Девятой Парковой авеню…
Я замолчал, свалившись в плен сладостно-горьких воспоминаний, в особенности о своём последнем наркоманском сне. И еле расслышал, как Фред процедил сквозь зубы:
