Текст книги "Девятая Парковая Авеню (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Ничего. Когда он снова очнётся, ты должна быть рядом. Должна… просто поговорить с ним. Взять за руку, погладить по щеке… будто сама не знаешь, как он тебя любит. Чувствует тебя. Ну, должен, я надеюсь. Нет, я уверен в этом. Тебя он вспомнит. И, вместе с тем, вспомнит всё остальное.
– Ох… – она схватилась за голову. – А если нет? Если он не вспомнит? Я же сама тогда с ума сойду!
– Не волнуйся, всё будет хорошо, всё получится, – я врал, а что ещё оставалось делать? Врал и нежно улыбался. – Идём?
– Идём.
Мы выбежали из винного погреба.
– Рашель, куда ты? – из-за карточного стола встал какой-то мужчина.
– Я скоро вернусь, дорогой, – она лихорадочно напяливала сверху на своё короткое, ртутного цвета платье лёгкий плащ. – Не сопровождай меня, всё будет нормально.
– Ты уверена?
– Да-да!
Клуб остался в соседнем квартале. Альфред, которому я бессовестно не дал допить даже один, первый и единственный коктейль, сидит нахохлившись и бросает недружелюбные взгляды на расположившуюся рядом Рашель (они оба на заднем сиденье). Она нервничает.
– Расскажи мне подробности.
– Какие?
– Ну, то, что произошло с Ксавьером на самом деле.
– В смысле?
– Я уверена, что это была не авария. Я чувствую твоё напряжение. А потому скажи мне правду.
– Тебе обязательно её знать? – я вижу, что Фред подпрыгивает, как на иголках, и весь подобрался от любопытства.
– Да. А что… всё настолько страшно?
– Хуже, чем ты можешь себе представить.
– А всё-таки?
Я коротко вздохнул. Положил обе руки на руль.
– Его изнасиловали. Зверски и так, как тебе никогда не позволят представить здоровая фантазия и инстинкт самосохранения. Насиловали долго, самыми грязными противоестественными способами. Били. Резали. Кусали, пускали кровь. Трахали с предельной жестокостью и садизмом… едва не убили. Во всяком случае живого места не оставили.
Рашель охнула и в ужасе приоткрыла рот. Спохватилась и заслонила его светло-коричневой ладонью. Заметив такой же ужас, а также недоумение в глазах Фреда, я решил продолжить:
– Это случилось больше недели назад. Я спас его от продолжения насильственного ада и выхаживал все эти дни. Его раны затягиваются… уже затянулись, можно считать. Дело за тобой, Рашель. Я спас его тело. Спаси его душу.
Послушав с минуту ровный гул мотора, Альфред не выдержал:
– Зачем ты брал меня с собой?
– Не знаю. Теперь не знаю.
– Знаешь! Ответь!
– Мой ответ тебе не понравится.
– Это ведь он, раненый, лежит в твоей постели в спальне?
– А если и так, то что?
– А то! После того, как эта девица приведёт его в чувство и уедет…
– Никуда я не уеду, – тихо перебила Рашель. – Я останусь с Ксавьером до зари. И позже, если потребуется.
– А если не потребуется? – не унимался Фред. – Что будет? Чего же ты молчишь, Ангел? Отвечай, что будет? Не хочешь? Ну так я скажу, что будет! Ты останешься с ним наедине! Но ты не хочешь оставаться с этим раненым наедине, поэтому и позвал меня. А оставаться наедине с ним ты не хочешь, то есть не можешь, потому что…
– Довольно, – я остановился. – Выходи.
– Что?!
– Выметайся из машины, – я нажал на кнопку открывания задней дверцы.
– Ангел…
– Убирайся! – крик миокарда был просто ужасен. И я не смог его перекричать.
«Он догадался. Боже мой, он догадался! Ревнивый сопляк… он догадался, и теперь неизвестно, что сделает! Догадался…»
Угомонись! Ты опять всё портишь. Альфред даже не договорил. И ты не можешь знать наверняка, что он имел в виду. Вместо этого ты нас поссорил. Окаянный, ну почему ты и должен быть безмозглым?! Ведь мозг – это я…
*
Фред ушёл. Его прощальный взгляд светился ненавистью и тем мерзким чувством, которое можно коротко назвать «никому-никому-никому тебя не отдам! Если не мой, то будешь ничей!» Это какая-то недетская жуть в крапинку. Теперь я, получается, не имею права на личную жизнь.
Мы сидим по обе стороны от Кси уже около часа. Девушка пока не решается начинать: слишком поражена всем, начиная с тяжёлого летаргического состояния малыша и заканчивая моим мрачным домом.
Да, хоромы произвели на Рашель некоторое впечатление. Какой бы богатой и знаменитой она ни была, а такого варварского соединения античной роскоши с hi-tech, угрюмым мистицизмом, готикой, «Кирстиманией» и выставленным напоказ сатанизмом нет, пожалуй, во всей Америке. Мои жизненные переживания нашли выход во всех, даже самых укромных (там как раз в особенности) уголках особняка. Она выразила свои чувства вслух, почти нараспев:
– Тут мрамор вольно соседствует с пластиком, а золото – с кожей и сталью. Раньше я видела стрельчатые арки коридоров и кинжалы в ножнах на стенах только в музеях. Изящные старинные зеркала в современных, отделанных камнем, рамах – ты сам придумал это? Тяжёлые бархатные шторы мокрого чёрного цвета – не любишь яркий свет? Перевёрнутые кресты на обивке всей мебели и странный символ, похожий на пентаграмму¹, всюду, куда ни глянь. С трудом поверю, что ты поклоняешься дьяволу, но всё же. Наконец, твой портрет, в окружении океана постеров какого-то мужчины², очень похожего на тебя. Это, наверное, дерзость, но… Ксавьер знает, кто его спас?
– Нет, – я закурил последнюю сигарету. – А что ты можешь сказать по поводу его спасителя?
– Тебе надо остерегаться.
– Чего? – простодушно спросил я.
– Кого. Себя.
– А конкретнее?
– В тебе чудом уживается слишком много противоречий.
– Ты не можешь это утверждать. Мы едва знакомы.
– Пусть. Я видела достаточно: и тебя, и дом, и… Ксавьера. Не знаю, что хотел сказать в машине твой юный друг, но ты, похоже, влюбляешься в Кси.
– Уточню – уже. И без памяти, – в наглую заявил миокард, опередив меня.
– Тем более. В отличие от тебя, детку я знаю неплохо. Он не из тех, кто… хм, может ответить тебе взаимностью. Кроме того, у него очень спокойный, властный и слегка деспотичный характер. Когда он придёт в себя, вы просто не сможете поладить.
– Я не питаю никаких иллюзий. И у меня есть гораздо более серьёзные причины, по которым я не смогу быть даже его другом. Я лишь должен защитить его… – я взял Кси за руку и поднёс к губам. Рашель молча смотрела, как трепетно я целую его слабые пальцы и добавляю едва слышно: – Теперь разбуди его.
Я вышел из спальни. Закрыл дверь и тяжело прислонился к ней, съезжая на пол.
Ксавьер любит эту чёрнокожую девушку. И всегда будет любить только девушек. А мне пора вырывать из сердца свою нелепую любовь. Она кирпича и яда просит.
Комментарий к 10. Шторм
¹ Она имела в виду «дарксайн» – знак Люцифера, который финская группа Ice Devil выбрала своим официальным лого: https://pp.vk.me/c311924/v311924432/833e/F421OfOXaTA.jpg
² Кирсти Лайт, вокалист Ice Devil собственной персоной.
========== 11. Цунами ==========
****** Часть 2 – Чувства стихий ******
Наступившее утро облегчения не принесло. Одному Богу известно, каким способом Рашель вернула лапочку к жизни. Танцевала, пела, молилась? Я об этом никогда не узнаю. Он погрузился в обычный глубокий сон, она заснула рядом с ним на моей постели… А мне вообще не спалось.
Я провел ночь в кресле у компьютера, почти шесть часов слушая музыку. С трудом, но Кирсти удалось превратить истеричные припадки моего сердца, не бившегося, а корчившегося от жесточайшей боли, в мрачную холодноватую депрессию. Теперь переживаю только я. Громогласный житель моей груди, совершено измучившись в бесплодных попытках избавиться от боли, просто… м-м… ну подох он, короче. Я его потерял где-то к восьми часам утра, когда ко мне в кабинет, почтительно постучавшись, вошел Франциск с просьбой утвердить предложенное на завтрак меню.
– Что с тобой, Анжэ? – он отложил список, сел рядом и обнял меня за голову, привлекая к себе. – Что еще случилось, чего я не знаю?
– Считай это мини-Армагеддоном, – тускло ответил я с каким-то жалким подобием улыбки на губах. – И ничто мне не поможет.
Он оставил дверь настежь, и в комнату вошла Рашель, на ходу расчесываясь:
– Ксавьер проснулся. Я расспрашивала его немного: на некоторые вопросы он отвечать просто отказался, но, по-моему, он в здравом уме и памяти. Сосчитал до пяти, назвал имя президента, столицу Канады и спутники Марса. Чем-то расстроен, как мне показалось. Съел вареное яйцо, я принесла из кухни. Ну, я пойду?..
– Я отвезу тебя, – преодолев неожиданный прилив отчаяния, проговорил я.
– Не надо, я поймаю такси, – она наклонилась и решительно чмокнула меня в висок. Потом глянула на Франциска. – Вы его отец?
– Нет-нет, – он заулыбался. – Я повар. Случайный утешитель…
– Надеюсь, вам удастся его утешить, – грустно промолвила Рашель. – Это настоящее несчастье. Хуже не придумаешь.
*
– Привет, Ангел, – голос обрел знакомые певучие интонации.
– Привет, детка, – сдержанно ответил я. С хорошо скрытым удовольствием любуюсь его ослепительно-белой кожей без единого изъяна: моя зеленая рубашка незаметно соскользнула с одного плеча. Второе все еще забинтовано. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да. Только кушать хочу, – он доверчиво глянул на меня. – Одним яйцом сыт не будешь, но Рашель боялась давать мне что-то кроме воды. Она уже уехала?
– Только что. Может, ты хочешь ее вернуть? Я могу догнать такси.
– Нет! – он поднял руку. – Она очень хотела остаться, но… это ведь я велел ей оставить меня.
– Зачем? – миокард слишком измучен и побит, чтобы толком изумляться.
– Я хочу поговорить с тобой без свидетелей.
– Давай, поговорим… – бездумно согласился я, присаживаясь рядом с ним на постель.
– Ангел, – его здоровая рука привычно нашла себе укромное местечко в моих волосах, – всё ужасно запуталось. Я плохо понимаю, почему до сих пор остался в живых, и не понимаю вообще, как ты сумел исцелить меня так быстро и без лекарств. А главное – освободить от… – он тяжело вздохнул. Изумрудные глаза почернели, но Кси все же договорил, – от насильников. Мне трудно вспоминать об этом, я абсолютно не хочу этого делать, но все-таки я должен знать, – он непринужденно переполз ко мне на колени и тихонько выдохнул в лицо. – Ты не мог бы?
Я покорился его невероятному детскому обаянию и выложил все как есть. Я говорил около двух часов, не прерываемый ни единым замечанием или комментарием. Я рассказал ему всё-всё, начиная с убийства собственных родителей и заканчивая последним приказом Шеппарда поймать и сдать малыша правительству.
– …и назначили 32 млн. долларов за тебя. Исключительно живого. Ради того, чтобы отобрать наследство размером более ста миллиардов. А потом убить. Я не дал однозначного согласия вчера, однако и не позвонил по уговору сегодня, тем самым автоматически отказавшись от дела. Когда босс узнает об этом, охотником назначат кого-то другого. И не успокоятся, пока не найдут тебя. Я… вылечил тебя. Ну, то есть… ключица заживать будет еще много месяцев, но ты опять безболезненно ходишь, садишься, спокойно ешь и разговариваешь. И теперь…
– И теперь могу идти на все четыре стороны, не правда ли? – его насмешливый голосок едва не отправил меня в нокдаун.
– Нет, что ты! Теперь… – внезапно я осознал, что он ко мне жмется. Сам жмется, как маленький ребенок, в слепом поиске защиты и сердечного тепла. Сердечного. Полумертвый миокард опять мучительно дрогнул. Лапочка… второй раз он не дает мне ничего сказать:
– Я опишу тебе ситуацию моими глазами, Ангел. Я осиротел. Мне страшно. Очень страшно и одиноко. Вокруг одни враги. И под боком – ты. Странный неприятный человек, убивший папу и ранивший меня. А потом дважды спасший мою шкуру. Я не знаю, кто ты и как ты ко мне на самом деле относишься. Что скрываешь, какие коварные планы строишь. В какую игру со мной играешь… Но всё равно я в твоих руках, мне никуда не деться.
– Нет! Это я завяз по уши в тебе! И… очутился в твоих руках, – миокард очнулся от комы, его прорвало. – Сейчас самое время нам друг другу расквитаться за все. Мне бесполезно описывать свои чувства к тебе, Рашель объяснила, что ты меня не поймешь. А потому решай. Я знаю, тебе трудно думать, очнувшись от долгого сна, потому сам дам четкое понимание выбора. Ты можешь довериться мне сознательно, как до этого доверялся бессознательно, сам того не ведая. И я расшибусь в лепешку, чтобы вытащить тебя из всех возникших неприятностей. А можешь вспомнить, что я негодяй, убийца и лицемер, умело запудривший тебе мозги только что рассказанной жалостливой историей. И как только ты потеряешь бдительность, я вырублю тебя одним ударом ладони в висок и победно потащу сдавать в предвкушении больших бабок. Во втором случае ты сразу можешь пресечь мои поползновения, если прямо сейчас элементарно отомстишь. За смерть Максимилиана.
– Как?
Я вытащил из кобуры на поясе свой любимый (самый маленький и самый тяжелый) пистолет с платиновым корпусом, проверил наличие всех десяти патронов, взвел курок и передал ему.
– Тебе даже не надо целиться, – жарко прошептал я ему в маленькое ухо и, не сдержавшись, легонько прикусил за мочку. – Нас отделяет пара микрометров, да и тех, наверное, нет. Это неописуемый кайф – ощущать твое тело в такой близости… и быть в опасности. Касаться его. Сжимать… и обнимать… с риском быть застреленным, – я задохнулся от переизбытка чувств и крепко обвил его талию обеими руками.
Он удивленно воззрился на меня, рассеяно сжимая пистолет: ну еще бы, в моих глазах без всяких ширм сейчас неприкрыто сияла душа, во всей красе страстного безумия. Мое вожделение, переступившее все границы… странный гомосексуальный голод и отчаянная жажда его юного недозревшего тела, которое мне тайком удалось-таки попробовать на вкус.
– Да, детка, да. Все верно, – с остаточным отчаянием в безучастном голосе подтвердил я. – Я люблю тебя. Влюблен в красивые глаза, как дурак. Но я еще и хочу тебя… тем богопротивным способом, который заставит тебя плакать после всего… всего, что с тобой уже случилось. Это самая веская причина избавиться от меня. От неуравновешенного психа. От маньяка. От убийцы…
Он опустил голову и сидел так минуту, нервно перебирая пальцами пистолет, по размерам очень подошедший его худым лапкам. Потом внезапно сжал оружие в кулаке и приставил дуло мне к голове:
– Ты прав. С таким психом опасно связываться. Око за око, – пистолет упирался мне в самую середину лба… туда же, куда и Максу, – а пуля за пулю.
Его последняя, грустная, ни на что не похожая улыбка…
… и громкий, разорвавший ушные перепонки, выстрел.
~~~~~ Конец второй части ~~~~~~
========== 12. Скорбь (Часть 3) ==========
****** Часть 3 – Шаги к безумию ******
– С возвращением, любовь моя.
Что это? В моей груди разлита тупая тягучая боль. Это миокард опять корчится?
«Почему сразу «корчится»! Со мной всё в порядке. Если можно так выразиться».
Нет?! Тогда…
Но чей же это голос? Словно из-за стены… кто это?
«Тот, кто привык держать тебя за руки».
Я вспомнил палату: здесь я долго, слишком долго лежал в реанимации. И кто-то точно так же сжимал мои руки. И этот голос…
– Шеппард!
– Тише, малыш. Да, это я.
Наконец-то вижу его лицо – орлиный нос, упрямый подбородок, вертикальные морщинки на высоком лбу и усталые серые глаза. Опять ты не спал, дежуря у моей постели, крёстный…
– Как я здесь очутился? Что произошло?
– Я знаю не больше, чем ты. В больницу тебя привёз невысокий мужчина в длинном плаще с капюшоном, сразу же исчезнувший, едва тебя увидели врачи. У тебя слепое ранение в левое лёгкое, сломано одно ребро и слегка задето сердце. В принципе, ничего смертельного, пулю извлекли, но…
– Что?
– Хирург велел не тревожить тебя расспросами. Отдыхай. Я подремлю. Немного утомился.
– Нда… «немного»? Да ты с ног валишься от усталости! Марш спать, – я заулыбался против воли, скрывая вставшие дыбом нервные клетки. Встали они все до последней, услышав «диагноз». Это бред, я в шоке ржать хочу, но только не сейчас. Я должен отвлечь его, я должен играть! Да, играть, притворяться, едва в себя придя. Мы изменились за пять лет, всё изменилось. Прости, Шеп. – Наконец-то могу хоть немного тобой покомандовать.
Он только головой покачал, внимательно разглядывая моё – наверняка безумное – выражение лица:
– Не получится. Кстати, ты лежишь тут одиннадцать дней. Слава Богу, хоть в себя пришел. Ну, в общем… часок себе отдохнуть разрешу. А ты – спи. Не вертись, – и вышел из палаты.
Не вертеться, бллин? Я тут же сбросил одеяло и принялся за осмотр своей грудной клетки: вид у швов довольно сносный, хоть и болит немилосердно. Что там Шеппард говорил? Простреленное легкое, сломанное ребро…
«Но ведь целился он в голову! Может, Кси…»
Не тешь себя напрасной надеждой, миокард. Возможно, это своеобразный способ мести. И даже если это он привёз меня в больницу, всё равно. Я должен смириться с наихудшим.
Он ненавидит меня и будет ненавидеть до самой смерти.
И он ушёл.
Ушёл из моей жизни.
Ушёл навсегда.
“Навсегда” – запомни это слово.
*
День прошёл скучно и безрадостно. Толстенькая добродушная медсестра, похожая на мать Терезу, кормила меня пять раз стряпнёй, приготовленной в полевых условиях Франциском (повар долго и терпеливо объяснял, что ничего другого я есть не буду), сетуя на нежный голубоватый цвет кожи и полное отсутствие аппетита у столь дистрофичного пациента. Я мрачно глотал все строчки меню: буженину в грибном соусе, горячие гамбургеры с сёмгой, бермудским луком и горчицей, жареные рёбрышки с мороженой кукурузой, котлетки из гусиной печёнки, множество салатов и мелко тёртую морковь… как обычно, со сливками. Вкуса не ощущал, разницы между мясом, рыбой или овощами не было никакой.
Я спал урывками, засыпая на ходу по дороге в сортир (меня вела под ручку всё та же сердобольная мать Тереза по имени Сара) и обратно. Дремал в постели, слушая монотонное бормотание врача, делавшего мне перевязку. И нагло дрых, сладко посапывая, когда в палату, боязливо косясь по сторонам, заходили медсестры и откровенно пялились на мои большие, тяжело опущенные бледные веки и угольные ресницы длиной почти в дюйм, вольно лежащие на щеках. А больше смотреть было не на что: замёрзнув от недостатка своей горячей крови, безвременно вытекшей из дырки в груди, я натянул одеяло по самое «не тронь меня!» и свернулся в компактный и очень тугой клубок. Во время последнего посещения взвода девиц всех возрастов в белых халатиках, с взбудораженным воображением и проблемами в семье, я проснулся и, не открывая глаз, послушал разношерстный шёпот.
– Поправь ему подушку, Джесси. У него же голова сейчас свесится вниз…
– Я уже поправила. Марионн, у него просто волосы очень густые и длинные, оттягивают своей тяжестью, – приглушенный вздох сожаления.
– Его плохо кормят. Сара, нужно давать больше железа. Такие бледные щеки… он точно дышит?
– Дышит, посмотри на губы… алые, будто кровью забрызганные, – шёпот сорвался. – Он похож на Зефироса¹…
– Вы превращаетесь в восторженных поэтесс, подруги. А он просто похож на девочку. Слишком. У моей дочери и вполовину не такие ресницы выросли, – в голосе почти плач.
– Ресницы – это точно слишком. Они настоящие? Никто не пробовал отклеить? – сдержанная зависть, немного восхищения.
– Шарлотта, он не на девочку, а на Дракулу похож. Графа Дракулу в юности. Однако ему к лицу, – детское умиление.
– Подлецу всё к лицу. Даже мёртвенный больной вид. И дистрофия, – печальное контральто «матери Терезы».
– Он наверняка женат. Кто-нибудь видел кольцо? И жена держится за него всеми руками, ногами и зубами.
– Наоборот, он безусловно неженат. Более того… он, наверное… э-э-э… – тон напряжённый и предостерегающий.
– Что, договаривай! – нестройный хор раздразнённых голосов.
– Он, наверное, не по девушкам. Я не настаиваю на этом, просто создалось такое впечатление. И я ни в коем случае не хочу обидеть ни его, ни вас…
– Ты дура, Джесси! – рассерженный голос Шарлотты.
– Не шумите. И давайте уже, идите отсюда, ссориться будете снаружи. Не мешайте ему спать, – Сара вытолкала всех медсестёр и проверила мой пульс.
Сердце билось ровно: а чего ему волноваться? Я всегда был ненормальным, и травма, нанесённая в детстве моим насильником, не повлияла на ориентацию никак. Это факт. Но, похоже, мать Терезу обмануть деланным спокойствием было трудно.
– Пора кушать, – ласково сказала она, склоняясь надо мной и прижимая ухо к моей груди. – Ты ведь не спишь уже, лисёнок?
– А-а-а! – это был мой довольно пронзительный вопль. – Опять?! В шестой раз?
– Тебе нужно больше питаться, чтобы скорее выздороветь. И набрать вес.
– Какой такой вес? Не хочу я толстеть, хочу быть именно таким дистрофичным, каким меня вполне справедливо назвала ты. В вашей сестринской беседе, чуть раньше.
– Ты слышал, лисёнок? – она звонко рассмеялась. – Значит, слышал и высказывания по поводу…
– Да слышал я всё, – я уселся на койке, немилосердно подмяв под себя подушку вместе с одеялом. – А чем на этот раз кормить будут?
Сара распахнула двустворчатые двери, через которые в палату въехал самый настоящий ресторанный столик. Увидев количество накрытых полусферическими крышками горячих блюд и изысканных холодных закусок, я только глухо застонал и сполз на пол, пока жизнерадостный Франциск наливал в бокалы подогретый сок и охлаждённый “Rotkäppchen”². Алкоголь мне нельзя, но разве бравого повара волнуют чьи-то запреты?
– Ну, давай за маму, – ложка чистого бульона в рот, – за папу, – вторая ложка с гренками в рот, – за крёстного, – я поворотил нос. Он зачерпнул пол-ложки, – за твоего белокурого возлюблённого… – я вздрогнул и подавился. – Прости… я… мне нужно кое-что рассказать тебе.
– Ну, тогда дай эту симпатичную тарелку с пиццей и посиди тут пока, я поем. После этого прогуляешься со мной в туалет, а то с женщинами как-то неудобно.
Сара покраснела:
– Ты мог бы сказать это и раньше.
– Я не хотел тебя огорчать. К тому же за мной, наверное, очень интересно подсматривать.
Пухлые щёки матери Терезы приобрели ещё более отчаянный вишнёвый оттенок, она судорожно поправила халат и быстрым шагом вышла из палаты.
– Я ничего такого в виду не имел, – оправдывался я чуть погодя с набитым ртом. – Франциск, меня просто сначала по привычке повели в женский туалет!
*
Я пристроился возле писсуара, расстегнул и слегка приспустил джинсы. Потом оглянулся:
– Ну, и чего мы молчим? Я весь во внимании.
– Вообще-то… такие вещи заслуживают того, чтобы…
– Послушай, если мне надо отлить, это не значит, что я невнимателен и пренебрегаю тобой и твоими новостями. Согласись, если я описаюсь, это будет гораздо хуже. Говори же!
– В общем. Я как раз вытаскивал из духовки куриное филе для салата, когда услышал сумасшедшую беготню и появился твой зелёноглазый красавец, белый, как сбежавшее молоко, с дымящимся пистолетом в руке. Срывающимся шёпотом он сообщил, что убил тебя, а потом неожиданно бросился на колени и сказал, что, наверное, ты ещё жив, только стремительно теряешь кровь и можешь отойти в мир иной, если немедленно не будешь доставлен в госпиталь. Ещё в начале его монолога я бросил всё, сорвал фартук и помчался к телефону. Вызвал неотложку и пытался перевязать тебе рану, только твой мальчишка не давал. Отпихнув меня с совершенно осатаневшим видом, он стащил с тебя рубашку, судорожно обнял окровавленными руками и долго, до самого приезда врачей он… он… ну, он… по-моему, он тебя целовал. Отчаянно так и страстно. В губы, в простреленную грудь, шею и ещё куда-то. Вдобавок безостановочно повторял твоё имя таким несчастным-несчастным голосом, будто убил Господа Бога. Или кого-то поважнее. И отпускать тебя не желал категорически. Бросился на спасателей чуть ли не с кулаками, едва отодрали его от твоего тела. Он так ревел… чуть до смерти не задохнулся от надсадного кашля, подавившись рыданиями… эй, Ангел!
Я резко пошатнулся и сильно стукнулся об стену плечом и головой. Привычно подавил боль, медленно оседая вниз в объятья Франциска и пытаясь изгнать из головы мысли. ЛЮБЫЕ мысли. Ничего не получалось: сердце снова выло и бесновалось, требуя себе быструю предсмертную агонию и саму смерть.
«Вырви меня. Разрежь на кусочки! Пистолеты отняли, а я застрелиться хочу и больше ничего не чувствовать! Ангел, смилуйся! Может, я и нехороший, но не до такой же степени! Я больше не могу! Прикончи меня! МНЕ ХРЕНОВО. Хуже, чем лежать в морге, ожидая трансплантации органов. Где оно?.. Моё глупое шаловливое существо с золотистыми локонами, воскресившее и убившее меня? Где он, дрянь такая?! Почему бросил? А? Я люблю его, верни его нам, Ангел! Я не могу и не хочу жить без него. Он всё-таки полюбил тебя в ответ! Верни, верни его, слышишь?»
Да заткнись ты, психованный! Объясняю в первый и последний раз. Он ушёл, он не вернётся. Наверное, хотел остаться, но не может. По причинам, известным нам всем. И ещё по каким-то, известным лишь ему. Если бы он мог остаться – остался бы. Доктора сжалились и позволили ему сопровождать нас в больницу. Но на большее решиться он не мог. Ему опасно показываться на улицах города… за ним охотятся все, кому не лень. И он скрылся, накинув на слишком заметную голову капюшон и низко надвинув его на наркотические зелёные глаза. И не обещал вернуться. И вообще ничего не обещал. И ни слова о любви не обронил в разогретый воздух спальни в последние минуты моей предыдущей жизни. Потому что ничто теперь не останется прежним. И в самый тёмный час ночи я буду просыпаться – из-за тебя! – с его именем на губах, после кошмаров… Позорно рыдать в подушку твоими слезами. Скатываться и сжиматься на полу в груду сплошной неутихающей боли, ища облегчения или забвения. Брать таблетки и бутылки. Заглушать твои стоны. Ты ведь будешь бесноваться и звать его… мысленно и вслух. Громко, срывая мои связки до полнейшей хрипоты. И тихо, в самой глубине своей клетки… и чем дальше, тем тише и отчаяннее. И всё яснее понимать, что чуда не случится. Ты живёшь иллюзиями, миокард. Ксавьер не придёт.
«Умоляю, не произноси. Чёрт! Это имя… как вывеска на двери инквизиции».
Хорошо, не буду. Сделаю вид, что его никогда не было.
«Я так не сумею. Он был… и успел меня подсадить на наркотик. Был… в одной дразнящей маленькой дозе. И это была доза невыносимого переполняющего счастья. Жаль, что от такой дозы не умирают. Я бы принял ещё в нагрузку пачку сухого цианида. У нас дома не завалялось? Хотя даже это не помогло бы».
Почему это? Помогло бы. За смертью приходит вечность и избавление. Бесконечный покой.
«Нет. За порогом смерти я не исчезну и ничего не забуду. Для меня отныне существует лишь вечная скорбь. Об утрате, которую не восполнит ничто и никто».
Я тебя умоляю… всё проходит. Пройдёт и это. Не ной.
«Тьфу, что за цинизм. Это для тебя! Для тебя всё проходит. Но не для меня. У меня даже клетка из нержавейки с титановыми болтами. Неограниченный срок годности. Так что страдание будет бесконечно длинным… а пачечку цианида всё-таки поищи».
И кто тут говорит о цинизме? У меня складывается впечатление, что под маской своего дурного чёрного юмора ты втихаря упиваешься страданиями. С чувством, толком, романтизмом…
«Зато ты, похоже, уже ни капли не переживаешь».
Тебе только ехидного смешка не хватает. Я что, обязательно должен кататься по полу с громкими невразумительными воплями, рвать одежду и посыпать голову пеплом, чтобы доказать, что мне не менее плохо, чем тебе? Извини, но избавь меня от этого сопливого кошмара в духе древнегреческой трагедии. Я – не ты. Ты изливаешь свою боль, и она уходит от тебя в мир, а я держу её в себе, она отравляет меня, заставляя мучиться ещё сильнее. Я, знаешь ли, могу и коней двинуть, если ты не прекратишь эту пафосную истерику. Вон, бедный Франциск уже устал перебирать мои волосы в тщетных попытках привести меня в чувство. Да, я опять «в трансе», то есть препираюсь с тобой. Ну что, ты немного успокоился?
«Самую малость. Могу даже сжалиться над нашим поваром».
Огромное тебе сердечное спасибо.
«Он ещё и издевается! Рациональный кибермозг-трансвестит…»
Спасибо на добром слове, спутанный и порванный моток нервов, щедро приправленный кровью и бьющийся в припадке эпилепсии. С критическими днями круглый год.
«Ах ты ж… всё, точка. Вали в сознание и не будем больше трепаться».
Да? Надо же, в тебе есть крошечное зерно порядка.
«А я рад видеть в тебе молекулу своего ехидства, иногда просвечивающую в микроскоп».
Довольно! Продолжим позже.
Комментарий к 12. Скорбь (Часть 3)
¹ Бог западного ветра в греческой мифологии.
² Марка немецкого игристого вина.
========== 13. Бред ==========
****** Часть 3 – Шаги к безумию ******
– Ангел, тебе плохо?
– Хуже, чем когда-либо было в постели у Бэзила, – хмуро пробормотал я и кое-как привёл себя в порядок, понадеявшись, что повар ничего не расслышал. – Нет, это просто недостаток двух литров крови сказывается на головном мозге: мутит, в глазах темнеет, и почти ничего не соображаю. А теперь ещё и ноги приказали долго жить…
– Я отнесу тебя в палату, не тревожься.
В коридоре мы столкнулись с Шеппардом.
– Позвать врача?! – он отобрал меня с таким видом, как будто всю жизнь носил на руках и что носить меня на руках – его монопольная прерогатива и любимое развлечение. – Кровотечение открылось?
– Просто слабость одолевает, – пояснил я с лёгкой улыбкой, внимательно изучая его приоткрытый рот. – Ты пил? От тебя весьма ощутимо пахнет виски.
Он молча кивнул. Франциск, не дожидаясь приглашения, ретировался убирать остатки моего позднего ужина. Время было что-то вроде за полночь. Больничный коридор пуст, только я и моя проблема около двух метров ростом.
– Ну и зачем? – продолжил я ненавязчивый допрос, мягко обволакивая Хардинга взглядом.
– Хотел нервы успокоить. Ты чудом выкарабкался из костлявых лап белой красотки с косой пять лет назад. Второй раз переживать твою реанимацию я не могу – силы уже не те. Я выпил всего ничего… три стакана. И совсем не пьян. Ты мне веришь?
– Не особо, – я продолжал жечь его необыкновенно томным взглядом глаз, резко ставших бархатными. – Ты собирался меня о чём-то допросить, кажется…
– Хотел. Но если ты так слаб, что не можешь ходить, отложим и до завтра.
– У меня ноги слабые, а не голова. Уложи меня баиньки, и можно будет поболтать.
*
Максимально удобно устроившись на бугристой больничной койке, я пригласительным жестом велел Шеппарду садиться поближе и, желательно, не на стул, а на всё ту же койку, в мою непосредственную досягаемость.
– Едва мне позвонили и доложили, что с тобой стряслось, я назначил нового чистильщика на дело Санктери – Энди МакЛахлена.
Я поморщился. Энди не относится к числу счастливчиков, которым я симпатизирую.
– А этот беспринципный садист не прибьёт добычу раньше, чем доставит на место?
– Поизмываться и сломать что-нибудь может. Но кого волнует судьба Ксавьера? Живым он останется в любом случае, МакЛахлен хорош тем, что не самоуправствует и не додумывает за меня приказы.
