Текст книги "Девятая Парковая Авеню (СИ)"

Родителей похоронили, а мне – назначили опекунов. Несчастный сирота, я потянулся к ним с надеждой, я… Я ведь не подозревал, какую роль они будут играть в моей судьбе. Судьбе, которую сами же и уготовили мне.

Я не знаю, что случилось с родным домом. Я больше туда не вернулся. С кладбища меня увезли на военную базу, за колючую проволоку, втолкнули в полутемную комнатушку и крепко заперли дверь. Я прожил в этой комнате много лет. Я ненавидел ее всю, от скрипучего дощатого пола до последнего грязного пятна на потолке. Она была немой хранительницей моего кошмара. И свидетельницей, и соучастницей. Что со мной делали? Легче сказать, чего не делали…

Дни подчеркнутого внимания. В фальшивых улыбках, в участливых вопросах, слащавой чрезмерной симпатии. А ночи – в истязаниях, моральных и физических. Те же лица, но без масок, мерзкие, похотливые… алчущие. И руки, что никогда не оставляли меня в покое. До самого рассвета, до любого рассвета… Зимой я рассветы ждал особенно долго. Я плакал? Я разучивался плакать, меня били за плач и за любое другое проявление эмоций. И так продолжалось вечность.

Методичное вытряхивание моих внутренностей, их промывание и безжалостное запихивание как попало обратно. Снова и снова, сутки за сутками… Я ничего не понимал. К чему это, за что мне это? Я был маленьким, невежественным и беззащитным, мягкой глиной, податливым комком нервов, сжатым, перепуганным и быстро дичающим. Да, я дичал, но до критической точки распада личности не дошел, к счастью. Я во что бы то ни стало хотел выжить и сохранить рассудок. Пусть травмированный, но мой, не промытый их уродливой идеологией.

Волю не сломали. Они просто не знали, какая она у меня. Не измерили всей ее глубины и сочли, что я сломлен, когда я просто глубже вжался в себя, чтобы вернее оградиться от вмешательства в голову. Промывание мозгов с треском провалилось в первый раз, не удалось оно и позже, когда я повзрослел. Потому что я был уже подготовлен к сопротивлению. Знал, как именно должен вести себя. Что говорить, как смотреть… как поворачиваться и с какой легкостью повиноваться. С моим телом они могли творить все, что хотели… а потому до меня так и не добрались.

Я заперся в самый укромный уголок своей души, вошел в потайную дверку непокорного сердца, и оно, хвала Сатане, спрятало меня надежно. А потом долгие годы усердно несло непосильную службу. Стерегло мое невинное альтер эго… хранило и не позволяло утонуть в грязи, в которую меня погрузили по самую макушку. Тогда и произошел наш раскол, раздвоение. Я растоптанный, раб, чья жизнь была кончена. И оно, что не испачкалось, не пропустив грязь вовнутрь, и удержало меня от последнего шага к краю бездны. Сердце вытаскивало меня обратно, клубок упрямства и наивности, красный флаг в белых полосах, что неизвестно зачем остался реять со мной в беспросветном отчаянии и пустоте. Это оно требовало от меня невозможного – чтобы я выжил. И я выжил.

Конечно, оно не идеально: ворчит частенько и спорит со мной… за ним всякое водится. Но трещина между нами была совсем узкая, иллюзия единения оставалась. Не то что сейчас.

Но я отвлекся. О чем шла речь? А, грязь. Да, грязь… много грязи. Грязь безнравственности, спустившей меня на самое дно, чтобы я забыл само понятие чести и достоинства.

Что такое секс-игрушка? Все что угодно, но только не то, чем был я. Покоряться я не мог: покорность просто не входила в комплект обязательных деталей. Забыли приложить на заводе нерадивые работнички. Ай-ай-ай, как нехорошо все из-за этого вышло. Зато мне положили много лицемерия… и терпения, вагон с прицепом терпения.

Я отличался от таких же сладких мальчиков тем, что не сходил с ума. Просто потому что с ума я сошел еще в ту ночь, когда подвергся насилию в первый раз. Как в случае с вымыванием мозгов. Мне дали испробовать на собственной шкуре, что это такое. А затем невольно обеспечили передышку, чтобы, с пользой потратив подаренное таким чудесным образом время, я выстроил защиту. Осознал, как следует бороться. И начал борьбу.

«Это не значит, что ты ни разу не оступился на тяжелейшем пути к свободе…»

Твоя правда, миокард. Я слабел, моя воля трещала по швам. О самоубийстве я думал все время… о нем нельзя было не думать ежедневно, еженощно и ежечасно, поверь. С первым вздохом пробуждения рядом с очередным гнусным «учителем»… и до последнего выдоха перед сном, когда ночь забирала меня в свои кошмары. Но ты заставлял меня не поддаваться. Я не сдал врагам ни одной позиции. Они думали, что я самый смирный раб. А на самом деле…

Каждый миг едва-едва выносимой службы я вынашивал месть. Она была чудо как страшна – ведь рождалась в абсолютно остывшем, отстраненном от чувств разуме, кристаллизованным остатком, выпавшим на дно чаши моей боли. Моя месть была тем ужаснее, что за десять с лишним лет я продумал ее до распоследних, самых, казалось бы, незначительных мелочей.

Момент истины наступил, когда я, великолепно обученная шлюха, их самый натасканный шпион, был подослан к заклятому врагу моего ведомства. К своему нынешнему боссу. К Шеппарду Хардингу.

Не знаю, как Шеп смог за несколько секунд знакомства меня раскусить. Не знаю, как смог он понять значение огонька, чуть тлевшего в глубине моих пустых глаз. Так или иначе он гений. Мой добрый гений, почти волшебник.

Да, он гомосексуалист. И очень старательно поддерживал свою славу маньяка, бросавшегося на все, что не приколочено к полу и младше пятнадцати лет. Весьма пригодилось. Нам обоим. Короче говоря, правительство прокололось просто позорнейшим образом, поверив в его долгоиграющую клоунаду, и подложило ему в постель меня. Хоть мне уже и было почти двадцать. Конечно, выглядел я конфеткой… юной, невинной, ласковой. И до сих пор так выгляжу… благодаря Шеппарду.

Что произошло между нами? После весьма волнующего стриптиза на гранитном столе и мокрых скользящих поцелуев, доводивших его кровь до наивысшей точки воспламенения, я сунулся в его расстегнутые штаны и был остановлен огромной ладонью.

– Не надо, – прошептал Хардинг, разводя мои руки в стороны и укладывая желанного длинноволосого субъекта на стоящую тут же в двух шагах кушетку. Сам сел рядом, не сводя с меня ошалевшего взгляда. Что он видел? Хрупкого обнаженного мальчика, чьи ресницы, от своей неестественной длины казавшиеся наклеенными, скрывали ожившее удивлением выражение глаз. А что видел я? Что Хардинг был сильно пьян, но, несмотря на это, все равно заставлял держать себя в рамках. Но почему? – Прошу, не надо. Ты ведь не хочешь, не правда ли? Малыш, ох, малыш… – он тронул мой впалый живот и тут же отдернул руку, будто обжегшись. Я испугался, что он сейчас заплачет – его губы затряслись, как от рыданий. Что могло его так развезти? Помимо алкоголя, конечно… – Не нужно ничего делать.

– Я должен, – стиснув зубы, чтобы удержать предательскую слабость голоса, ответил я. Никому нельзя верить. Слёзы слезами, а вокруг только бессердечные сволочи, маньяки и просто больные похотливые козлы. Даже если он и не врёт, чем он сможет мне помочь… – У меня нет другого выхода.

– Я могу вытащить тебя из трясины, – словно угадав мои мысли, возразил Шеппард. – Но тебе придётся довериться мне. Возможно, в первый раз в жизни довериться совершенно слепо.

– А что… что ты мне предложишь? Взамен того жалкого подобия жизни, что я имею.

– Всё, что захочешь. И, в первую очередь, расплату.

Минуту я взвешивал «за» и «против». В конце концов, разве может быть что-то хуже того, кто я есть сейчас? Что мне терять? Опостылевшее существование бок о бок с презрением и ненавистью к самому себе? Я быстро кивнул Хардингу и закрыл глаза, как бы говоря: «Да, доверяюсь. Слепо».

И тогда он меня ударил. Очень сильно, по лицу. Потом в грудь, живот и ниже… мне не привыкать было к подобному обращению. Я сжался в маленький и очень тугой комок, отрешился от боли и просто внутренне ждал, когда же это закончится. А это не кончалось…

Его железные кулаки колошматили меня час, два… может, больше. Я потерял счет времени, отключившись. А утром был фактически мёртв. Закончив зверское избиение, Шеп незаметно покинул отельный номер «Шато Мармон», где мы, собственно, и встретились. А потом за мной пришли свои. Ну, мои, которые бывшие мои. Оценив размер ущерба, причинённый моему когда-то в высшей степени ценному телу, они только сокрушённо покачали головами и скрылись, оставив меня подыхать уже окончательно.

Выждав контрольные пять часов, а потом ещё пять, – на всякий случай (ставки были слишком высоки, чтобы рисковать), – Шеппард вернулся и увёз с поля битвы мой бездыханный труп.

Полгода он выхаживал меня, терпеливо и очень умело. Нянчился, как с годовалым ребёнком. Сам поил, сам кормил и развлекал. Он почти не уделял внимания своей непосредственной работе, полностью посвятив себя мне. Результаты моего выздоровления превзошли все его смелые ожидания. Затем он вплотную занялся моей подготовкой к новой работе.

Прошло ещё полгода… и я полностью преобразился. Из шпиона-проститутки превратившись в шпиона-киллера. Профессионального такого, самый высший разряд. Да, Шеп не прогадал. Машина убийства из меня вышла просто идеальная по всем параметрам. И моя месть обрела выход в мир.

Одного за другим, без лишнего шума и тряски, я приканчивал своих экзекуторов, находившихся на довольно-таки высоких государственных постах в США. Всех, кто хоть в какой-нибудь мере приложил свою лапу к созданию образа Ангела-шлюхи. А Шеппарда сделал своим крёстным отцом. Он ведь с самого начала и был им.

Но я кое-что не упомянул. Намеренно пропустил, оставив под конец…

Через два месяца после переломного избиения в отеле, когда я уже достаточно полежал в реанимации и был признан врачами всё-таки оставшимся по эту сторону жизни, я впервые пришёл в сознание. Хардинг, проведший не одну бессонную ночь у моего смертного одра, был и в тот раз со мной. Заметив, что я очнулся, он пришёл в страшное волнение. Схватил мои исхудавшие руки и прижал к своим губам. Его горячечный шёпот врезался мне в память свежими ножевыми зарубками, капал тёмными чернилами на чистый лист бумаги… и выстраивал ступени, на которых словно высекались слова: «Ты на свободе…»

– Прости меня, малыш. Я полюбил тебя с того момента, как увидел. Прости… я лишь хотел спасти тебя.

Он шептал слова прощения ещё долго, как молитву, покрывая нервными поцелуями всё моё тело. А я медленно припоминал тошнотворное прошлое и чувствовал нарастание огромной, как вселенная, благодарности… за то, что ему удалось сделать невозможное. Как бы я смог его не простить?!

*