Текст книги "Девятая Парковая Авеню (СИ)"

Резко вдохнув какой-то гадости (нашатырь, чтоб мне пусто было!), я закашлялся и приоткрыл веки. Чтобы тут же их закрыть: на меня с неподдельной страстью смотрели две пары абсентовых глаз (все четыре на мокром месте).

Синхронно ткнувшись мне в грудь (я, по всей видимости, валяюсь в той самой неубранной кроватке Кирсти, а они – рядом), преступники воскликнули:

– Бэби, ты в порядке?

– Нет. Пустите, – я рванулся из кровати, но меня отбросили обратно.

Четыре руки вцепились в моё тело, а Кси взмолился:

– Ангел, выслушай! Мне столько всего нужно тебе рассказать…

– И слышать ничего не желаю!

– Я не спал с Кирсти…

– Ложь!

– Но это правда… – вмешался Лайт, получил от меня по морде и счёл нужным заткнуться.

– Я не верю тебе, – сухо бросил я, мгновенно успокоившись. – Я не верю вам обоим.

– Не верь. Но выслушать ты можешь?

– Нет, – я попробовал ещё раз вырваться, но Ксавьер ворон не считал. Я прохладно улыбнулся: они плохо представляют, с кем имеют дело. – Мне противно. Ваши грязные руки душат меня…

Сконцентрировавшись, я свернулся в комок, разрывая мышцы и себе, и им, а разворачиваясь, что есть силы швырнул тело в воздух. В один момент я уже стоял у кровати, поправляя волосы, а Кси и Кирсти таращились на меня круглыми глазами.

– Г-господи… – выдохнул Ксавьер, весь подаваясь вперёд. – Такого я ещё не видел…

– И не увидишь больше. Дорогой, – ехидно сообщил я, тронув его за подбородок. – Я ухожу. Надеюсь, никто не нарушит ваш интим. Пока, Кирсти… – я нежно провёл пальцами по его губам. – Твой клон был рад знакомству.

Я плавно повернулся, очень выразительно вильнув бёдрами, и пошёл из квартиры.

«Что ты творишь?! Сумасшедший! Ты же потеряешь обоих!»

Спокойно, дурачок. Или дурочка… тебя даже обозвать толком нельзя, бесполый миокард. Смотри и бойся. Я сосчитать до десяти не успею, как они…

– Ангел, Ангел, стой! – по лестнице за мной мчался Кси, как был, то есть нагишом. – Ёлки, да постой же… – он отчаянно перемахнул через пять ступенек, не удержал равновесие и кубарем полетел вниз.

«Мамочки!»

Мне пришлось фактически лечь, чтобы поймать его, падавшего с верхнего пролёта. После такого подвига ни о каком равновесии с моей стороны тоже речи не шло, но, по крайней мере, я не покатился вниз, а всего лишь грохнулся на спину, крепко прижимая своего спасённого ребёнка. Кси распластался на мне, незаметно прилипая всем телом, и горько заплакал, уткнувшись личиком в мои растрёпанные волосы.

– Энджи, – всхлипывал он, трясь мокрым носом об моё ухо, – если я утрачу тебя… опять… мне не жить. Я уже пытался. Последовать… твоему примеру. По дороге в Финляндию. Но стюардесса помешала. И Шейла тоже, – он смущённо показал мне ещё незажившие рваные порезы на тонюсеньких запястьях. – А сегодня утром… я опять пытался. Бросился под автобус. Оранжевый такой, с чёрными полосами. С надписью “Jägermeister” на боку. Подумал, что водитель не успеет притормозить. А он просто вывернул руль и заехал на встречную полосу. Образовалась пробка… и крупная авария. Но мне было плевать. И тут из автобуса выскочил кто-то, изрыгнувший маты… твоим голосом. Поднял меня, заорав что-то ещё в лицо по-фински. А потом зачем-то поцеловал. А я был в шоке. От него… от всего. И от того, что он привёл меня к себе домой. Я настолько потерял способность соображать от его лица, от низкого хриплого голоса, от жестов… его… твоих… что он ухитрился меня раздеть, свалить в кровать и…

– И трахнуть. Понравилось?

– Нет! То есть я говорю «нет» в том смысле, что он меня… ничего он со мной не сделал.

– Да брось, Кси! Ну признай это, я что, не пойму? Крис на то и Крис, чтобы трахаться всю ночь и утро напропалую…

– Я сказал – нет! – его нежное личико исказилось самой настоящей яростью. – В памяти ещё слишком свежа ночь в Аризоне, где меня изнасиловал бывший друг моего отца, чтобы даваться кому-то в руки для секса, – он потупился и добавил притихшим голосом: – Защищаясь, я… укусил Кирсти за…

– Что, серьёзно?! – я подавился хохотом почти против воли. – Укусил его за член?! Сильно?

Он кивнул, страшно засмущавшись, и вытер покрасневшие глаза. Потом сунул нос мне под мышку, как тот маленький котёнок, оставленный мной в кошачьем отеле, и притих, словно в ожидании приговора. А у меня внутри поднималось море нежности, грозившей перелиться через край.

– Значит, ты не дал ему потрахаться?

Он помотал головой и для пущей убедительности показал поднятый средний палец. Потом сунул ладошку обратно мне под талию. Я продолжил допрос:

– А хотел?

Кси вытащил голову из укромного убежища, одарил меня долгим и напряжённым взглядом (судя по всему, его разрывала внутренняя борьба, вот только между чем и чем?) и робко выдал:

– Я хотел тебя. Не его. И… – каких мук стоило ему каждое слово, не передать! – …сейчас. Тебя хочу. Очень хочу…

– Но я же едва не убил тебя! И твой отец…

Он отмахнулся от этих слов так раздражённо, словно я нёс какую-то чушь:

– Ангел, знаешь ли ты, почему я выстрелил в тебя в ту ночь, когда сбежал? Не из мести за смерть Максимилиана, а потому… – он запнулся, опять смущаясь, – что ты… и он… там, на полу… в папиной спальне… ну ты помнишь? В ночь нашей встречи… ты горел в пламени его страсти. Я видел по твоему выгнутому подрагивающему телу. По закушенной губе… по запрокинутой назад голове… по призывно раздвинутым ногам… ты готов был ему отдаться. Я застал вас врасплох в самый критический момент. Ты застыл во всём блеске этого желания. Ты был так красив, что у меня подкосились ноги. Да, я упал вовсе не потому, что изумился или испугался, а потому, что мгновенно втюрился в твои изгибы, в плоть, которую ты предлагал… меня прошило этой красотой, распутством, дерзкой бесстыдной обнажённостью… с первого взгляда. И я заревновал. Заревновал так страшно, что был почти рад, что ты застрелил папу. И безумно счастлив, когда понял, что вы не встречаетесь, он тебе не любовник… а просто задание. Жертва. Но я до сих пор ненавижу тебя за то, что тебе было хорошо в его объятьях. Я сам… ужасно захотел тобой обладать. И с горечью понимал, насколько это невозможно. Я всего лишь маленький мальчик, а ты… под твоими ногами валялись тысячи таких, как я. Взять хотя бы Фреда Ламарка…

– Откуда ты знаешь Фредди?!

– Ох, Энджи, да мы же учимся в одном компьютерном классе! Учились… Он не признался тебе? Ну разумеется. В общем, он часто впадал в нервно-озабоченное состояние, рассказывал о неком друге своего отца, все время называл его Ангелом, а я подтрунивал над Фредди, типа он педик, да ещё и извращенец какой-то. Втюрился во взрослого мужчину, да так безумно, что придумал ему такое прозвище – Ангел. Господи, я ведь ещё не знал, что это… сохнуть по кому-то… сохнуть по тебе. Не знал, какой ты… классный. И непохожий на всё и всех мужчин, виденных мной раньше. Долгое время я честно полагал, что влюблён в Рашель. Она оказывала мне такие знаки внимания… Однажды вечером, приехав в гости ко мне домой, она разделась до прозрачного белья и танцевала. А я любовался, как последний дурак. И ни одной толковой мыслишки не шевельнусь в голове, например, припереть её к стеночке, нагнуть и расстегнуть ширинку. Зато когда я увидел тебя, голого… мне захотелось сию же секунду содрать с себя все шмотки… стать таким же голым, как ты. И броситься на тебя. Отдаться. Именно отдаться… мне захотелось этого так отчаянно, что я просто-напросто перепугался. И утром, проснувшись в твоей готической чёрной постели, я был сам не свой от шока и вожделения. Ты не убил меня, ты забрал меня из отчего дома, ты… даже раздел меня! Немного… и провёл рядом со мной ночь. Воображение затопило меня отчаянными картинами того, что я мог бы с тобой сделать, осмелься я протянуть руку и… ну… взять это. Но я же не смел! Я никто, ещё одна твоя жертва… и я огрызался и молол грубости. Страстно мечтал сбежать и скрыться от твоих пронизывающих глаз. Пополз в душ, еле-еле остудил тело от неистового желания и, неумолимо притягиваемый, пошёл тебя искать. Сдержать порыв влезть в твои волосы было невозможно. Я тогда чуть не проговорился обо всём, что бушевало внутри, но ты сам помог мне прикусить язык. Потом я пил какао. А потом был какой-то чёрный провал.

– Я подмешал тебе галлюциногенного снотворного, чтобы без последствий вернуть домой.

– А-а, теперь понятно. В общем, в башке всё убилось и перепуталось, и тело почему-то болело. Но я помнил. Чётко помнил, как люблю тебя. Следующим было похищение. И самый жуткий день в моей жизни, в компании с Бэзилом. Мы были давно с ним знакомы, он часто захаживал в гости к папе… приносил мне подарки. Носил на руках. Целовал в щёки, изредка в губы, царапая щетиной. Но я и не предполагал, что на самом деле он хочет от меня… короче, не важно. Ослепительным видением в ночи пришёл ты и спас меня от него. Я был с тобой не слишком любезен, но… просто не знал, как вести себя иначе. Ты совершал один невероятный поступок за другим, без логики, без связи, было совершенно непонятно, за каким хреном тебе всё это надо. То убиваешь папу, то убиваешь меня, а то спасаешь, ещё и два раза подряд. Предположить, что я тебе уже дорог и для чего-то нужен, я опять-таки просто не смел. Это было бы слишком хорошо и идеально в жизни, где нет ни справедливости для обиженных, ни защиты для слабых. Поэтому после недельной лихорадки, когда Рашель вырвала меня из когтей ужасных снов о Бэзиле и в воздухе абсолютно чётко прозвучало твоё признание в любви… я подумал, что ты насмехаешься надо мной. Чтобы ты, воплощённое совершенство… тот, кого про себя я назвал секс-символом с самой соблазнительной фигурой и таким лицом, что плакать постоянно хотелось… и полюбил меня – тощую треску с волосами из крученой соломы.

– Что? Кто тебе такое сказал?! – я воинственно вскинул кулаки.

– В классе… меня ещё обзывали ободранным котом. Из-за цвета глаз. Котом со свалявшейся шерстью. А ещё трупом… зомби… из-за цвета никогда не загорающей кожи.

– Сраные гадёныши! Да что они могут понимать в красоте?! – моё возмущение заставило Кси улыбнуться.

– Потом ещё поругаешься, давай я договорю. В общем, я тебе не поверил. Видел, правда, как горели твои несравненные глаза, но думал о том, какой из тебя непревзойдённый лицемер получился. Вспомнил, как ты сгорал в похотливых руках папы. Ревность вскипела с новой силой. И когда ты сунул мне пистолет, в первое мгновение я действительно намеревался тебя убить… выстрелом в лоб. А потом подумал, как хочу коснуться твоих губ, как хочу вжаться в твоё тело, как хочу, чтобы ты меня раздел, смял и изнасиловал… – он начал задыхаться, судорожно обхватывая меня бедрами. – И не сумел убить. Ранил. И чуть не сошёл с ума от страха, что ты всё-таки умрёшь. Твой повар свидетель, как не хотел я тебя отдавать врачам. Я спрятался в больнице, ожидая окончания твоей операции, и вздохнул спокойно лишь тогда, когда подслушал, что ты вне опасности. В твою палату наехала куча народа. Медсёстры пачками ходили на тебя любоваться. Я проклинал их всех вместе взятых и ревновал к каждой в отдельности. Я мучился сколько-то там дней… пока не выдержал и не съездил домой, нашёл в подвале в папиных запасах усыпляющий газ, что-то вроде белой дымовой завесы. Когда вернулся, в панике узнал, что ты перерезал себе вены. Как можно незаметнее я подбросил открытый баллончик в карман медсестре, посланной сделать тебе перевязку. И стал твоим безраздельным властелином ровно на полчаса.

– Так это был не сон?! Меня все уверяли, что ты приснился…

– Нет, сон снился как раз им. Сначала ты, конечно, заснул вместе со всеми, но я разбудил тебя.

– А почему ты сам не засыпал?

– Не знаю… ты был виной тому, что я вообще не мог спать ночами. Подцепил какую-то простуду, шляясь по больнице. Как страшно я возбудился после перевязки твоих вен, когда раздел тебя и лёг сверху, не могу выразить. У меня даже слегка кружилась голова от похоти. Я долго не мог сосредоточиться и вспомнить, что я вообще делаю на твоём теле. Но было так хорошо… приятно лежать, ощущая, что ты оплёл меня своими ногами. В белом тумане мы как будто остались одни в целом мире. Но ты почему-то не желал мной овладеть… не хотел близости. Преодолевая страх и смущение, я пытался тебе сказать, как хочу этого, но… моё время кончилось, надо было убегать. Я даже не успел тебя толком поцеловать и умчался домой. Там я убедился, что ты не соврал и меня хотят поймать. Злоумышленники перевернули весь дом вверх дном. Кто-то из них и нашёл папин дневник. Когда охотников сдать меня резко поубавилось, я от нечего делать сел и прочитал этот старый потёртый журнал. Чёрт бы меня побрал!.. Как я жалел, что не выкинул его сразу, как взял в руки! Но, узнав то, что узнал, я не мог уже от этого отмахнуться. Да, была возможность всё скрыть, промолчать, выкинуть-таки дневник, закопать, захоронить… но я же ЗНАЛ! Знал, что сделал с тобой этот грязный выродок… мой отец. И я рыдал. Целыми часами рыдал, не в силах остановиться… от одной мысли, что ты рано или поздно всё узнаешь. И даже если и правда меня любишь, твоя любовь умрёт. Ты возненавидишь меня… его сына. Я не хотел тебя обманывать. И затаился в ожидании, что ты сможешь меня найти. Кроме того, убедившись в том, как ловко спрятался, в глубине души я был уверен, что только если любишь, ты меня найдёшь. И ты нашёл. Вынул меня из духовки. Как я был счастлив… и несчастен одновременно. Осознавал, что наступил самый страшный и переломный момент в моей такой короткой жизни. Было горько и невыносимо лишаться твоей любви. Я ощутил её, всю твою страсть, в поцелуе, который ты мне подарил, едва разбудив. Я упивался им… упивался тобой… и едва сдерживал слёзы. Ведь всё исчезнет в один миг. И я, как Золушка, останусь со своей разбитой тыквой и связкой серых мышей. А мой прекрасный тёмноволосый киллер пронзит меня насквозь острым взглядом ненавидящих глаз. Эта пытка выше моих сил, потому я предпочёл расстаться с тобой до того, как ты узнаешь правду. Мука, написанная на твоём лице, была всё же лучше, чем гримаса отвращения, и она стала последним, что я запомнил, садясь в самолёт. А дальше следовал сплошной кошмар. Кровь, крики, шарахавшиеся в ужасе люди… невозмутимая финская физиономия стюардессы подействовала на меня успокаивающе. Потом было недолгое знакомство с телефонным справочником Хельсинки, любезно предоставленным мне в аэропорту. Я позвонил Шейле, с которой виделся шесть лет назад совсем ребёнком, и очутился в относительно спокойной семейной обстановке. Меня напоили горячим шоколадом, напичкали успокоительными таблетками, со мной носились… убеждали в полной безопасности. Я кивал и соглашался. Улыбался через силу. Казался смирным. Но эта иллюзия рассеялась к ночи… когда моё горячее тело затребовало тебя с новой силой. Его нельзя было успокоить ничем. И пришлось опять звать на помощь нож. Бедная кузина натерпелась страху за ночь, когда я мог десять раз умереть, дорезав свои многострадальные вены. Следующий день я провёл как в пыточном застенке. С меня не спускали глаз все: родители Шейлы, она сама, её десятилетняя дочь Мирьями и остальные родственники. Пытались расспрашивать о причинах суицида и моего бегства из Америки. Я упорно отмалчивался и отказывался есть. Потом понял, что свободы таким образом не добьюсь, заставил себя поужинать и с содроганием ждал новой ночи… спрашивал себя, смогу ли её пережить. Пережить-то пережил, но утром не выдержал. Едва выйдя на улицу, я испытал такое искушение броситься под колёса… ну, ты уже знаешь, что дальше было. Потрясение от внешности Кирсти не прошло до сих пор, хотя, пока ты сейчас был в обмороке, он успел рассказать о вашем старом биологическом эксперименте. Я всё равно не верю. Твоё рождение осталось где-то за гранью фантастики и моего понимания. Но самым фантастическим всё же было твоё внезапное появление в спальне у Кирсти час назад. Последнее, что я хотел бы сказать – фраза «любимый, ты пришел так поздно» предназначалась вовсе не ему, а тебе. Ты разбудил меня, когда влезал в окно (я ещё подумал, какого вора принесло в такую рань, когда некоторые люди ещё даже спать не ложатся). Потом до меня долетел запах твоих волос. Первым делом я решил, что у меня глюки, но запах с твоим приближением только усиливался, а потом ты включил лампу… и у меня язык отнялся. Я не смел поверить своему счастью. Я хотел подать голос сразу, но дара речи лишился надолго, шевелиться тоже смог не сразу. Когда ты вышел, я скоренько перелёг в более удобоваримую позу и ждал с замиранием сердца… твоего возвращения. Ты вернулся… язык отмяк, но я не знал, что тебе сказать. И выдал эту дурацкую нелогичную фразу, которую ты отнёс на счёт Кирсти.

– Я бы не подумал, что ты обращаешься к Кирсти, если бы ты не лежал в его кровати голый!

– А ты ревнуешь?

– Что я ещё, по-твоему, могу делать?!

– Ох, Ангел… я не спал почти трое суток и сегодня утром заснул как убитый, забыв одеться. А когда был разбужен тобой, слишком переволновался. Подумай, до одежды ли мне было, когда я валялся как на раскалённых углях, кусая губы и гадая, что ты сделаешь, обнаружив меня: убьёшь за то, что сделал Макс, или… тебе, может, давно на меня плевать. Господи, что я вообще здесь делаю?! Ты ведь ясно дал понять, что уходишь… – Кси поднялся, с сожалением выпуская моё тело из объятий, и подал мне руку. – Я всё тебе рассказал как есть, как и ты тогда, в твоём доме. И так же, как и ты, говорю: можешь мне верить или не верить, это твоё право. И твой выбор – уходить или оставаться.

Я нехотя принял его руку и поднялся. Стоял напротив него и смотрел, не мигая, в чистейшие изумрудные глаза, омытые слезами. Со скоростью вялой черепахи переваривал длиннющий рассказ, заполняя все пробелы ответами на вопросы, которые у меня были… пока не остался один. Как ни странно, самый важный и решающий. Но сначала я должен рассеять его сомнения по поводу Максимилиана.

«Андж, ты не можешь сказать ребёнку своего насильника, что у тебя развился стокгольмский синдром. И что ты влюбился в него, перенося жуткое, больное и перекрученное влечение с убитого отца на сына. И что полученная в детстве травма повлияла на тебя намного сильнее, чем моя чистая сердечная привязанность. Вокруг вился десяток привлекательных людей, заслуживающих расположения. А ты остановился на бледном худосочном мальчике, который младше тебя на одиннадцать лет. В чём же ты ему признаешься? Не подведёт ли тебя искренность?»

Я не открою ему правду, миокард. Пусть будет счастлив и укрыт моей любовью без пятен грязи и ревности. Именно сейчас – я привязан к нему не из-за вечно пьяных глаз Кирсти, они больше не напоминают мне глаза Ксавьера. И не из-за грубого насильственного секса, пережитого в в…..летнем возрасте в объятьях Максимилиана.

– Кси, я не могу тебя ненавидеть за преступление, совершенное другим человеком. Отвлекись от своего отца. Представь даже, что твоя мама ходила налево и ты вообще не от него родился. Меня изнасиловал какой-то подонок. Вдумайся, вдумайся в это хорошенько. Ты. Ни в чём. Не виноват. Грех Макса – это его личный грех. Перед высшим судьёй он самостоятельно ответит за него. А эта ерунда, что проступки родителей аукнутся на их детях, – полный отстой, я в неё не верю. В крайнем случае могу представить тебе это так, что ты уже заплатил за его преступление. Над тобой надругались точно так же, как и надо мной. Согласись, что ведь не лучше.

– Нет, не лучше… – тихим голосом ответил лапочка и опустил голову. – Значит, всё хорошо? Я зря убегал? Ты меня не гонишь?

– Всё не так просто. Я послал тебе нечто вроде ментального запроса, на который так и не получил подтверждения. Фактически, ты мне всё уже доказал. Но существует формальность. Как и в любом другом влюблённом сердце, в моём тоже есть малюсенькое зёрнышко сомнения. Ты ведь сначала не поверил, сам сказал. И не сказал, что веришь теперь. А главное, не сказал, что сам…

– Я всё понял, не продолжай. Ангел, я наконец-то не боюсь отказа. И не боюсь признаться, – он подошёл и обнял меня за шею, грустно улыбнувшись. – Мой путь к этой фразе, такой банальной и заезженной, был долгим и трудным. Прости. Я люблю тебя.

– Я тоже… я…

(«Ты меня сейчас на кол посадишь!»)

люблю тебя, – выпустив чувство на волю, пристукнув не в меру болтливый миокард и ласково поцеловав Ксавьера взасос, я тут же ощутил неимоверное облегчение и стал деловым. – Что будем делать с ледовым дьяволом? Он там в своей захламленной квартирке спит и видит, как бы трахнуть… и меня, и тебя.

Лапочка тоже облегчённо вздохнул и скроил лукавую рожицу:

– А ты больше не собираешься его убивать? Тогда пусть сам решает, готов он покуситься на тебя без боязни, что я огрею его по голове тяжёлым микрофоном из его же запасов, или нет. Ты удивлён? Я не в состоянии ревновать сейчас, ведь он фактически спас мне жизнь, сохранив до прихода тебя. Но я подумаю о ревности завтра. Если захочет, пусть попробует пожить с нами. А если нет… нам и вдвоём, по-моему, будет хорошо. Но в этом случае – больше никому я тебя не отдам. У него ровно один шанс на мою милость, – он посмотрел на меня со слабо разгорающимися воинственными огоньками в сладких абсентовых очах.

Миокард хлопнулся в обморок, а я ощутил горячее волнение в паху.

– Тогда пойдём, мой принц-наследник денежной империи, выразишь Кристиану свою высочайшую волю.

========== 23. Цианид, арфа и крылья ==========

****** Часть 4 – D.E.A.D. ******

(Destroy Enforce of Absolute Darkness – Разрушительная Сила Абсолютной Тьмы)

Кирсти очень удивился увидеть нас такими счастливыми:

– Кси, как тебе удалось его умаслить?

– У меня язык почти отсох вешать ему лапшу на уши, – смеясь, ответил Санктери. – Никогда ещё столько не разговаривал… короче, у нас есть шанс. Я останусь с Ангелом. И попробую с ним ужиться. А ты что собираешься делать?

– Я думал об этом, пока вы отсутствовали. Думал о Юрки… и так и не определился. Беда в том, что я не знаю, какое он для меня имеет значение. Мы были вместе слишком долго, я устал и… И я не понимаю, что чувствую к каждому из вас.

– Слушай, Ангел… – личико Кси стало страшно серьёзным. – Говоря откровенно, в острой мешанине чувств, которые я к тебе испытываю, я не знаю, что конкретно преобладает. Я могу свободно сказать, что люблю тебя, но я по-прежнему не готов к последствиям этих слов. Может, я ещё слишком мал… а может, это что-то другое. Я никогда ещё ни с кем не встречался, ну… по-настоящему. Не имел отношений. И не испытывал серьёзных чувств. Я немножко боюсь… потому что не знаю, как это – делить с кем-то дни и ночи напролёт. Но я хочу. Хочу попробовать. Ты слышишь меня? Ты понимаешь? В любом случае я не в одном положении с Кирсти. Я свободен, насколько могу быть свободен, будучи в розыске. Теперь твоя очередь. Ты себя знаешь? Можешь с твёрдостью алмаза сказать, что я твоя судьба, с которой ты, возможно, промучишься всю свою жизнь? Тумбочка между кроватями – это, конечно, тоже вариант, но… понимаешь, после всего, что было пережито с тобой и без тебя, я хочу быть уверенным в завтрашнем дне. Если есть сомнения, лучше вовсе не начинать и не обещать. Что скажешь?