Текст книги "Девятая Парковая Авеню (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Иными словами, он боится тебя как чёрт ладана, – я поискал в окрестностях себя сигареты.
– Не буду спорить, – Шеппард вытащил из кармана форменной рубашки мятую пачку ультра-лёгких известной марки и бросил в меня.
– Тебя все боятся, – я скорчил недовольную рожицу (ну и как мне накуриться после недели воздержания этим жалким подобием сигарет?!) и затребовал огонька.
– Все, кроме тебя, Эндж, – босс снисходительно щёлкнул зажигалкой.
– Я видел вещи и людей пострашнее, чем ты, Шеп, – порция никотина в лёгкие сделала мой голос несколько мягче и умиротворённей.
– Я знаю, – помрачневший Хардинг засмотрелся на мои трепещущие ноздри и тонкие струйки дыма. – Ты недолюбливаешь Энди за крупные бицепсы и прикиды а-ля бомж или?..
– За «метр шестьдесят» и амбиции сопляка, у которого тщательно скрытый сексуальный комплекс неполноценности.
– Что ты имеешь в виду?
– Ой, я как-то раз столкнулся с ним, нечаянно сходив в одну и ту же смену искупаться в бассейне, – вспомнив об этом, я заметно развеселился. – Когда переодевался в плавки, поймал на себе его позеленевший взгляд. Похоже, его мужское достоинство не длиннее четырёх дюймов.
– Хм… а что, разница с твоим так велика?
– А ты забыл, похоже, ночь нашего знакомства…
Хардинг отвернулся и глухо прошептал:
– Разве можно такое забыть? Обнажённая американская мечта. Белоснежная, податливая… со сверкающими, драгоценными, но абсолютно безжизненными провалами глаз. С телом, настолько гладким и совершенным, что мне казалось нереальным и пугающим, до мурашек по коже, ощущать на себе твои жгучие поцелуи. Потом я вспомнил, кто ты. И рыдания подступили помимо воли. Меня тогда слепая ярость охватила… к тем, кто сделал тебя таким. К тем, кто испоганил, оплевал, унизил и убил мечту, превратив в послушную бездушную куклу. Слишком горько было осознавать, что ты уже и человеком себя не считаешь, обращённый в рабство, осквернённый и использованный системой в самых чудовищных целях. Я моментально протрезвел. И, несмотря на сильную похоть, не смог… просто не смог воспользоваться тем, за что заплатил накануне четверть миллиона долларов. Ты был самой дорогостоящей проституткой, которую я когда-либо заказывал. И так и не оттрахал.
– Хочешь наверстать упущенное? – в насмешку или всерьёз, но мой голос стал откровенно призывным – небывало низким, с очаровательной хрипотцой и больно царапающими нервы издевательскими нотками. Стопроцентный сексуальный натурпродукт. – Взять сполна за потраченные деньги?
– О чём это ты?!
– А о чём ты? Считаешь, что твой крестник не помнит, какие взгляды ты бросал на него в ту безумную ночь? И какими голодными глазами провожал свою единственную слезинку, отколовшуюся от сухих рыданий и капнувшую мне на живот? Твоя слеза дерзнула сделать то, чего не разрешили руки. Ты непроизвольно облизал пересохшие губы, всеми мыслями уже находясь на моём теле, изучая и лаская его так, как никогда бы себе не позволил в здравом уме и памяти, под колпаком железного самоконтроля…
Шеппард поражённо уставился в моё пылающее лицо.
«А действительно, ведь Шеп до сих пор иногда не может сдержаться и обливает тебя взглядом сладострастных влюблённых серых глаз. И я вижу в них бережное воспоминание о той ночи, когда он видел тебя голым в первый и последний раз в жизни».
Он совсем замучился, бедняга. Держать себя в узде, целовать меня зачем-то в щёчку, всегда!.. И метаться в пустой постели без сна. Ну или терзаться жестокими видениями, доводящими до седьмого пота и душевных срывов. Мазохизм… Нет, я бы давно сошёл с ума от безответности.
«Хочешь его пожалеть?»
Есть способ, единственный, ты ведь его знаешь. Но я его не использую. Только не с Шепом.
«Одним больше, одним меньше… Сколько их перебывало в твоей заднице?»
Эй! Твой цинизм несколько неуместен. Ты хоть на грамм веришь тому, что говоришь?
«Нет. Я не допущу в тебя больше никого. Раз и навсегда. Прости, шутка была жестокой. Но я, так же как и ты, не вижу иного выхода».
В таком случае нет. Закрыли тему.
«Но ведь больно же не будет!»
Нет, миокард. Не заводись сам и меня не зли. Нет.
«Он любит тебя и никогда не причинит боль. И он очень хочет».
Я не хочу. Нет.
«Он подготовит тебя… разогреет и раскроет. Он же гомосексуалист со стажем более тридцати лет!»
Слушай, это полный бред! Я не буду спать со своим крёстным отцом! Он сам этого не допустит. Нет.
«Умом – как и ты – не допустит. А сердцем…»
Будь ты проклят! Это самая чудовищная мысль из всех, что ты мне когда-либо подсовывал!
«Тебе будет очень приятно. А мне позволит ненадолго забыться…»
НЕТ.
«Ну бллин, он же вовсю ест тебя глазами! Изумлён, сбит с толку… и всё равно возбуждён. Никто и никогда не сможет отказать себе в удовольствии. Особенно в таком чувственном и жарком, как ты».
Ты сошёл с ума. Я тебя не слышу, заткнись.
«Да? Какое огорчение. Просто доверься мне… и сам заткнись. Всё будет великолепно, я обещаю».
*
Одеяло, дразня, медленно поползло по моему телу и остановилось на кромке джинсов. Я взял руку Шеппарда и положил себе на тонкую тазовую косточку, выступающую из-под ткани.
– Хочешь снять их с меня? – непринуждённый голос, блестящие губы, шальное пламя в глазах… Его кровь уже, по-моему, превратилась в кипяток.
Хардинг смертельно побледнел, обозначив неестественно-яркие пятна на небритых щеках, и под одеялом расстегнул мне ширинку. Стащил джинсы на пол. После этого одеяло возобновило сползание вниз по моему телу, отметив радостным дёрганьем зверский стон Шепа, когда он увидел… меня.
– Хочешь потрогать? – я лёг на бок лицом к нему и выгнулся вперед, максимально приближая к крёстному высоко задравшийся к животу член. Хардинг никак не отреагировал, поглощённый то ли моим непривычно распущенным поведением, а то ли собственным оцепенением. – Нет?! Ладно, тогда я сам…
Шеппард не дал мне ничего сделать, мгновенно решившись. Наклонился и взял мою горячую плоть в рот. Его сухой шершавый язык прошёлся по всей длине члена, утопив тело в первой сладкой волне томления. Прилив крови вниз, вниз… ближе к его лицу. Какие ощущения… он плотно обхватил губами мою крайнюю плоть, оттянул назад, обнажив головку… всосал в себя и начал творить с ней что-то безобразно развратное, вызывающее шок, помутнение и боль. Вместо стонов у меня из груди сразу начали вырываться крики… Судорожно вцепившись пальцами в его голову, я пытался не дёргаться в ответ на каждое его движение языком и прикосновение твердой рукой. Обожемойматьтвою… я вцепился в стену, в подушку, в кроватную раму, перевернул и разбил чашку, на пол полетели капсулы и шприцы… Я вывернулся на постели, пытаясь хоть как-то усмирить свои крики, но его рот уверенно последовал за мной, жадный язык обвивается вокруг члена всё туже в гнусном танце ярости, стремясь вырвать из меня как можно больше, сделать как можно слаще, острее и больнее, причинить это как беду, не делать подарком… Он всё ещё сосёт меня, злого, вспотевшего и выдохшегося, но чуть мягче, подслушав скачки бешеного пульса… мне же не хватает крови, я обессилено дышу, едва заметно двигаясь ему навстречу. Хочется шире раздвинуть ноги, но узкой койки на это не хватает… вжаться к нему в рот поглубже, преодолеть сопротивление его грубого языка и погрузиться в мокрую сладость его горла… заорать в полный голос, отпустив себя. Шеппард, что же ты делаешь, старый мерзавец, зачем…
Неожиданно оборвав грязные игры с моим растревоженным и твёрдым, как камень, достоинством, Шеп поднялся чуть выше. Покрыл сравнительно спокойными поцелуями татуировку под пупком… повторил каждый изгиб нарисованных там синих роз и дарксайна (лишнее свидетельство моей металомании), а потом бесцеремонно залез и в само святая святых.
– Твой пупок… – исступлённо прошептал он, тычась носом мне в живот и покусывая горящую кожу то там, то сям, – чёрт, я так мечтал о нём! Член – это для простых, для нормальных, для женщин, в конце концов. Для других, прозрачных и понятных потребностей. Но пупок… Ангел, я фетишист. Это… нечто, что роднило тебя в утробе с твоей матерью, оборванное, посиневшее, окровавленное… а затем втягивающееся в тело и медленно заживающее. Пупочная вена, кем-то умело и невинно завязанная вот в это, такое крохотное и неимоверно искушающее. Я всегда подозревал, что найду в тебе своё тайное слабое место. Ты сексуален, боже, КАК же ты сексуален, был и есть в своём нагом детском бесстыдстве… Не шевелись, – он крепко сжал мою талию по бокам, – я хочу насладиться твоим криком до конца. Медсёстры не придут, дверь заперта, ори сколько хочешь. Ты ведь боишься этого как щекотки, Энджи…
Я не возражал. Я едва его понял. Но за несколько минут он подло до безобразия изнасиловал языком мой пупок и весь живот, украв у меня больше сотни стонов и жалобных вскриков. Затем неожиданно, не дав толком отдышаться, набросился на соски. Левый мучил не сильно, – он находился в опасной близости от швов, – зато правый… я так матерился вслух и вопил о пощаде, а на него не действовало, что просто начал вырываться и чуть не упал с койки. Шеппард успел удержать меня, быстро прошептал на ухо «извини» и просительно потерся губами о мои губы, вымаливая вход. В доступе было гордо отказано, о чём свидетельствовали мои крепко сжавшиеся зубы и злой непримиримый прищур. Но Хардинг, мило улыбнувшись, принялся ласкать нежнейшими и легчайшими прикосновениями языка мои скулы, веки, шею и плотно сомкнутые губы… пока со вздохом удовольствия я не впустил его себе в рот.
В его сорванном дыхании было уже не три стакана виски, а любимейший мною аромат смеси табака с черничными пастилками, которые он разжевывал после каждой сигареты. Дым и свежесть северной ягоды… подбородок щекочет его короткая щетина. Я слабо ощутил, поглощённый долгим, необыкновенным жадным засосом, что его руки властно прошлись по моим узким бедрам, разведя их в стороны, и подняли моё тело в воздух, приставляя и насаживая на его член. Когда он успел расстегнуть свои брюки? Он вроде бы только начал съедать моё дыхание, а во мне, внутри… я слабо вскрикнул, пробуя отстраниться. Он не позволил. Прервал поцелуй, со свистом втягивая воздух, откинув голову, и прижал меня, насаживая глубже… медленно я начал привыкать к его близости, открывая сознание, сбежавшее из страха перед болью. Да, боль и дискомфорт были, куда ж без них… но Шеп двигался мягко и неуверенно, урывками, будто постоянно спрашивая разрешения. Я выгнулся, чтобы он раздвинул мои ягодицы и крепко зажал в двух огромных ладонях. Так легче… и в разы приятнее. Ему тесно, мне жарко… он жжёт меня, проникая все глубже и глубже, без остановки, ни конца ни края. Какой длины у него член?
– Двигайся! Быстрее… – прошептал и чуть не отключился. Он разорвал меня, растекся по всему телу кровавой дрожью… нет, не разорвал, показалось. Но вошёл наконец весь, послав в меня сильным толчком разряд боли, я застонал… нет, всё, теперь хорошо, хорошо, сладко, как по маслу… в потеках его смазки из перевозбуждённого члена, то есть… так, как я люблю. Короткие, колючие и рваные импульсы исходят из его рельефных вен на члене, мне нравится, я чувствую его и его бушующую кровь, полностью… Теперь тело Шеппарда входило в подходящий жёсткий ритм, всаживаясь и вламываясь в моё всё быстрее. Его движения ускорялись с каждой секундой, я хрипло дышал, не поддаваясь искушению кричать снова… я слишком сильно взмок и устал. От сладкой и острой содомии, ещё в первые пять минут. Он отпускает мой онемевший зад, чтобы сжать и помять мой член… выжать из меня что-нибудь ещё… хочет, чтоб я вскрикнул ещё раз и сорвал голос. А я уже сорвал, охрип и затих, вздыхая. Покорно позволяю вбивать себя в постель, каждым толчком, каждым неистовым ударом вглубь. Трахай меня сильнее, трахай… упивайся неслышными воплями, увеличь давление, если хочешь, подомни под себя, только не сломай. Крёстный… мне хорошо, мне славно, верь моим глазам. Из-под закрытых век струятся слезы, но я наслаждаюсь. Верь… и не жалей.
Он не жалел. Безжалостно унёс меня куда-то к чёрту. И утопил. В своей странной, грубоватой нежности, страстно прижимая к себе и заставляя двигаться вместе с ним, выше, ниже, вперёд и вглубь, то мешая, то помогая. И всё-таки, несмотря на всплеск безумной животной похоти, он не перешёл черту. Вспотевший торс прилипал ко мне осторожно… обнимал и тёрся с трепетом. А его член проник в меня целиком, заполнил, будто ощупывая все внутренние шрамы… Следы прошлого, оставленные раскаленными иглами, ножами и щипцами. Я давно забыл (или вообще не знал?!), что от проникновения чужой плоти может быть хорошо… приятно… уютно и безопасно. Он родной, он не причинит мне зла, я убедился. Я вишу совершенно беззащитно над больничной кроватью, в его огромных руках, и чувствую, что тугое и невыносимое напряжение, росшее внутри, почти готово выплеснуться. Ещё немного, ещё один гибкий и резкий удар членом, еще один его порывистый поцелуй в мою мокрую шею, натянутые шнуры вен… Наконец по мне прошлись такие судороги, что Шеп невольно приостановился. Позволил мне кончить, упившись этим сладким колючим ощущением и только им одним… измученно и невероятно классно. А потом ещё раз забиться в короткой конвульсии, когда кончил он. Погрузил меня в немой страдальческий экстаз на грани обморока… от усталости и истощения. Крёстный… у нас был секс?! Я смотрю помутнёнными глазами на рельефную линию его мышц, на жёсткий, властолюбивый подбородок, испачканные губы, он брал ими мою сперму… и не верю, что это сделал он. Боги, он меня трахал… он всё ещё во мне. И его сперма просочилась наружу, запачкав мне бедра, поставив пятна на одеяло и простыню.
Анемия резко дала о себе знать. Вся кровь в паху, сгоревшая от ненормального обилия удовольствия, гормона… допамина. А в голове её нет, там тяжесть, снова боль… пик помутнения. И на мгновение я «отъезжаю», потеряв сознание.
*
– Мне снилось… – охрипший до неузнаваемости голос, запутавшийся в волосах на моей макушке, ласковые прикосновения больших рук к моей груди, освобождённой от бинтов. И мускулистое тело титана, привалившееся к моему боку и ещё не остывшее после сумасбродного секса, – …как всё произойдет. Чаще всего мне снилось, что ты приглашаешь меня к себе на ужин, сильно напиваешься, сметаешь тарелки и отдаешься прямо на столе… – он пристроил голову мне на живот. – Это ужасно.
– Знаю, – я тяжело вздохнул, рассеяно ощупывая пальцами его лицо. Баланс крови медленно восстановился, осталось лишь лёгкое головокружение. – Не хочешь сам сказать то, что должен сообщить тебе я? Может, тебе будет не так больно.
– Хорошо, говорю. Это никогда не повторится. Между нами ничего нет и не будет. Ты мой крестник и… и сегодня ты просто вернул мне долг пятилетней давности. Больше ничем мы друг другу не обязаны.
– Да, именно. Надеюсь, проститутка отработала свои двести пятьдесят тысяч зелёных?
– Не смей, – он накрыл мой пупок жадным поцелуем, но через секунду спохватился. – Прости, сдержаться невозможно. Пока ты нагишом, я просто думать не могу. Все деньги, которые есть на этой злосчастной планетке, не могут оплатить рай, который ты мне только что подарил.
– Шеп… как ты мог позволить себе влюбиться в меня так сильно?
– Я не сопротивлялся. Не сумел… моей воли не хватило даже на то, чтобы отвести от тебя глаза, в самый первый раз. И во все последующие. Каждое твоё мимолётное движение, взгляд или слово я ловил и пытался запомнить. Я коллекционировал твои улыбки. Каждая из них, как снежный кристалл, была неповторима. И я сходил с ума по твоим мимолётным прикосновениям. Их было крайне мало. Но каждое заставляло мою плоть неистовствовать. Больше всего на свете при наших встречах, как это ни глупо осознавать, я ожидал момента расставания: драгоценной секунды, когда смогу прижаться губами к твоей щеке. На мгновение ощутить вкус твоей чуть сладковатой кожи, пахнущей, как мне каждый раз мерещилось, этиловым эфиром или эфирным амфетамином, которым я баловался в юности. Ты неземное существо. Твоё имя…
– Мое имя ничего не значит. И сейчас меня интересует лишь одно. Ты смиришься?
– Постараюсь. Выбора у меня всё равно нет. Называю причины, в порядке убывания значения, которые помогут мне в этом: ты меня не любишь и вряд ли хотел когда-либо близости; наша связь – опасная глупость и ненужная авантюра, я тебе в отцы гожусь; у моих желаний нет будущего, я твой крёстный. Ещё я слишком стар. И я твой начальник.
– М-м… интересно. А что ты подразумеваешь под старостью?
– Мне сорок восемь лет. Хотя на вид, конечно, больше.
– Ничего подобного! Если бы не хмурился так часто, выглядел бы вообще идеально. Согласен, что ты похож на моего заботливого папашу. И на Клинта Иствуда…
– Враньё! Впрочем, я поверю чему угодно, что вымолвят твои распутные губы. Однако мне никак не удаётся спросить у тебя то, ради чего я приехал в больницу.
– Ну, так спрашивай сейчас, – сердце болезненно сжалось.
– Энджи, кто в тебя стрелял? И почему? И как всё, что произошло в твоём доме, вообще могло произойти? Ты киллер. Не в тебя стреляют. А ты стреляешь. Объяснишь?
«Вот и настал момент великой лжи во имя любви».
Утконосый миокард, между прочим, не спрашивали! Сиди тихо. Надо хоть немного подумать.
– Я не знаю, кто это был. Его лица я не увидел.
– Странно. Очень странно. А ты хоть помнишь, где тебя чуть не убили?
– В спальне.
– Ого! Преступник так далеко забрался в твой дом? Система сигнализации не сработала, что ли?
– Всё было в норме, Шеп. Охранная система не сбоила.
– Так что же, он незаметно в открытое окно влез?
– Ну откуда я могу это знать? Он ухитрился войти в дом, и с этим просто нужно посчитаться.
– Значит, теперь любой придурок может додуматься, как ворваться и убить тебя?!
– Нет, чёрт подери! Никто не сможет незамеченным проникнуть в мою мрачную нору!
– Во-от, верно… и я знаю это не хуже тебя. А потому – ты не хочешь перестать завираться и по-честному всё это объяснить?
– Если бы и хотел, то не могу. А я и не хочу, и не могу.
– То есть хочешь, чтобы я сам сказал, – Шеп прищурился. – Ты ведь знаешь стрелявшего человека. Он беспрепятственно вошёл к тебе, потому что был приглашён, не правда ли?
– Отстань. Это не твоё дело.
– Хм… – благостное выражение его лица внезапно стало злым и ревнивым, – это твой любовник, да? Это с ним у тебя целую неделю до покушения были проблемы? Проблемы, закончившиеся столь плачевно?
– Да! Именно так! – я ухватился за нелепое предположение Шепа, как утопающий за соломинку. – Я поссорился с любовником, он изменяет мне с каким-то грязным выродком, полмесяца назад я даже застал их в собственной постели. А в тот день он опять… принялся за своё. Я не на шутку разъярился, слово за слово… и выхватил пистолет. В завязавшейся борьбе он отобрал его у меня и выстрелил. Но пальнул все же случайно.
– Не могу представить, чтобы кто-то мог променять тебя на «грязного выродка». Твой любовник стоит на учёте у психиатра? И потом… как ты можешь быть уверен, что на спусковой крючок он нажал случайно, если…
– Учитывая, что целился он в мою голову, а попал в грудь, то да, Шеп, случайно.
– В таком случае он просто мазила.
– А ты уверен, что промазал бы с расстояния… – я оробел, – вплотную. Короче, ну… мы сидели в обнимку, тесно прижавшись друг к другу. И я дал ему свой злополучный пистолет…
– Значит, драки на самом деле не было?
– Была перед этим! А потом мы сидели, обнявшись, и смотрели друг другу в глаза. Это был конец. И выстрел.
– Час от часу не легче. Это что, такие новые извращённые ролевые игры?
– Нет, это было наше расставание. На веки вечные.
– Веки вечные, говоришь? Верится с трудом… так что, между вами всё кончено?
– Да, – я закрыл глаза, плотно сжав веки, но две упрямые слезы вытекли всё равно. Тело Шеппарда рядом страшно напряглось.
– Ты любишь его?
– Сам-то как думаешь?
– Почему он ушёл? Впрочем, это не моё дело, извини.
– Верно подмечено, не твоё. Допрос окончен?
– Не совсем. Как его зовут?
– Зачем тебе это?
– На него тоже объявлена охота.
– Почему?! Какого хрена?!
– Но он же едва не отправил тебя в… рай! Я сразу же объявил в розыск твоего неудавшегося убийцу. Стрелять в него без предупреждения уже, конечно, не будут, раз он очень тебе дорог… Но поймать и надрать ему задницу я, безусловно, обязан. Ради тебя, моего маленького крестника.
– А можно я сам как-нибудь разберусь со своим любовником? А конкретнее, оставлю его в покое. Он меня не хочет и не любит, он ясно дал мне понять это неделю назад. Пусть ВСЕ оставят его в покое, хорошо?
– Слушай, я, наверное, отупел, опьянел и совсем потерял рассудок, но… почему ты так упорно его скрываешь и выгораживаешь?
– Да люблю я его! Люблю, до сих пор! Это что, непонятно? Я люблю его так, что ты можешь и дальше терять рассудок – всё равно мне ничего не поможет.
– Ладно. Но ведь имя – это не так уж и важно. Оно ведь ни о чём не говорит. Я сейчас позвоню и скажу, чтобы какого-нибудь Джейка, Майка или Зендера перестали искать.
– Ты можешь и просто отдать приказ не искать моего возлюбленного. А имя тебе нужно исключительно из ревнивого любопытства.
– О’кей, сдаюсь. Ответь тогда, почему он решил тебя убить?
– Потому что… ну ты же сам понимаешь, что меня невозможно покинуть вот так просто. Легче убить. И знать, что такой, как я, больше не ходит по земле. Не спит ни с кем. Не улыбается… и не радуется жизни без него.
– Жуткая картина. У вас всё было настолько серьёзно и драматично и ты молчал о своих отношениях? Давно вы встречаетесь?
– Два месяца. Встречались, а не встречаемся. Почти что девять с половиной недель…
– Было хорошо?
– Не то слово. Он лапочка… – я вздохнул, теряя контроль над эмоциями. Внутри поднималась знакомой колючей волной чёрная тоска и беспросветное отчаяние. Много лет я жил только этими чувствами и не знал, что бывает по-другому. И вот, нечаянно узнал. Ксавьер, взрослые глаза-наркотики и голос ласкового ребёнка…
Зачем мне жить-то теперь? Надеждой на то, что он вернётся, да? В жопу, в жопу… не надо мне такого счастья. Лучше сдохнуть к чёртовой матушке. Прав был миокард, сто раз прав!
«Эй-эй-эй! Полегче на поворотах, амиго! Слетишь с благородного скакуна! Тебе нельзя биться в истерично-депрессивном припадке. Это моё исключительное право и обязанность. А твои права и обязанности – держать всё в порядке и под холодным, жёстким контролем. Будь паинькой… я обещаю, все наладится».
Это, конечно, трогательно, что ты проявляешь природную чувствительность и утешаешь меня, но звучит всё довольно фальшиво. Ничто не наладится, всё станет только плохо и еще хуже. Я уйду в запой, а потом пущу себе пулю в лоб.
«А я… послушай, я клянусь! Клянусь тебе, слышишь, кибермозг? Ксавьер вернётся. Если он действительно любит. Ну… вот, проклятым Кирсти Лайтом поклянусь тебе, он вернётся! И я даже заставлю тебя поверить и приложить к этому все силы».
Что-то сомневаюсь я. Очень и очень, и очень.
«Ну и хрен с тобой! Я сейчас выпрыгну отсюда, проломив грудину, как в твоём любимом фильме “Alien”. И лично пойду на розыски Кси».
Скатертью дорожка, мио кардо…
«Счастливо оставаться и тебе, плоскогрудое ничтожество с неизвестно зачем привинченными мужскими причиндалами!»
*
– Ангел, очнись! Хватит в трансе сидеть! Не пробовал разобраться со своим раздвоенным внутренним миром, а? Тут, по-моему, кабинет психиатра через коридор. Если хочешь…
– Да, давай его сюда. Он очень мне поможет, – кажется, иронии в моем голосе Хардинг не заметил. Потому что послушался.
С большой неохотой он отлепился от меня, натянул брюки и побрёл из палаты куда-то влево. Подумав немного, я тоже нашарил на полу джинсы… Подумал ещё, порылся в тумбочке, вскрыл упаковку мокрых салфеток и вытерся. Душ приму позже, сейчас надо просто одеться. Ведь, если психиатр обнаружит меня голым, однозначно сочтёт, что я крайне нуждаюсь в его помощи.
========== 14. Размытые грани ==========
****** Часть 3 – Шаги к безумию ******
– Я Марк Соренсен, дипломированный в Гарварде специалист по психосоматике и психоанализу. А вы, должно быть, Ангел?
– Да. Очень приятно, Марк, – я не кривил душой. С чувством пожав ему руку, я продолжал восхищённо разглядывать врача: на вид лет тридцать, высокий, стройный, чуть вьющиеся рыжеватые волосы, подстриженные «бобом», и непонятно-серо-зелёные глаза, чей мягкий болотный оттенок в моей памяти резко контрастировал с насыщенными изумрудными омутами моей детки. Определённо, Соренсен одним только своим видом воздействовал на меня успокаивающе. Потом до меня дошло, что он пялится на меня с еще более откровенным интересом.
– Ангел, встаньте, пожалуйста.
– Зачем? – спросил я, но всё же послушался.
Секунду он с жадностью оглядывал меня, потом подошёл и, тяжело положив руки мне на плечи, усадил обратно на койку.
– Вы уж извините, но меня очень интересовала длина ваших волос.
– Ну и как?
– Я лучше промолчу.
– А всё-таки?
– Возмутительно. Прекрасно. Чертовски. Изумительно. Ангел, да вы сами знаете как. Зачем вам мои слова-пустышки? Эта чрезмерная длина – до трети бедра – дала мне окончательное представление о том, что вы не придуманы мной. И я не сплю, хотя и очень похоже на то… Вам не тяжело быть совершенством?
– Э-э-э… а вы всегда так набрасываетесь на своих пациентов?
– Впервые. Вы особый случай, Ангел, и второго случая задать такой каверзный вопрос мне больше не представится. Ложитесь в постель, я сейчас возьму стул.
Подсев в район койки и взяв меня за руку, Соренсен осмотрел мои глаза с помощью какого-то синего фонарика, удовлетворённо хмыкнул и сказал:
– Ну что ж, чудо-пациент, расскажите, на что жалуетесь.
– Прежде всего, хочу попросить, чтобы вы ничего из того, что услышите, нигде не записывали и никому не рассказывали.
– Вообще-то, это часть моей работы и профессиональной этики. Я вроде священника на исповеди, нем как рыба.
– Звучит обнадёживающе. Хоть я вам всё равно не верю. Ладно, расправляйте локаторы пошире. Рассказ будет ужасен, короток и банален. До зевоты. Я умираю от несчастной любви.
– Безответной или…
– Несчастной! Это означает, что несчастны мы оба.
– А что вам мешает стать счастливыми?
– Невозможность быть вместе.
– А что мешает…
– Марк, послушайте. Вы сидите не в своём уютном кабинете с молодожёнами и разбираете не бытовую ссору. Такие вопросы не прокатят. У вас есть другие методики?
– Я ожидаю от вас честного пересказа событий, но, Ангел, если вы затрудняетесь…
– Да пожалуйста! – я холодно заулыбался. – Я убил его отца. И едва не погубил его самого. А потом он хотел застрелить меня, но не сумел. Ранил и сбежал… похоже, мы действительно влюблены друг в друга, раз не умираем, а только калечимся. Достаточно весомая причина для возникновения жалоб?
– Одну минутку! Не торопись так! Ты сказал «он»?
– Да. Он. Ксавьер… – глаза опять на мокром месте.
– Вот ведь незадача, – Марк бубнил себе под нос, нарочно или нечаянно не замечая моего подавлённого состояния, – кукольная привлекательность – ещё ладно, наверх пробилась редкая комбинация рецессивных генов. Но в сочетании с гомосексуальностью – просто невозможна… сильно усложняет дело. Да, – он встряхнул головой и наморщил лоб. – Значит, вы друг друга по очереди чуть не убили и расстались?
– Да. Но это не всё. Ему нельзя было уходить: моего мальчика убьют… за грехи отца. И за деньги отца. Я не могу ему помочь, находясь в больнице. Прошло целых одиннадцать дней с момента его бегства. Неизвестно, где он прячется, может, его уже поймали. Я схожу с ума от беспокойства, гоню от себя панику и плохие сценарии развития событий… но они возвращаются, едва я закрываю глаза. Скоро клиническим психом стану. А тут ещё больничные происшествия. Переспал я с… ну, неважно с кем. В придачу ко всему теперь совесть мучает, – я сделал маленьких вдох и скривился. – За измену… Конечно, мы с Кси ни в чём друг другу не клялись. Даже не поцеловались ни разу. Ну, только когда один попеременно был ранен и лежал без сознания. И просто не знал о том, что второй вытворяет с бесчувственным телом всякие гадкие, сладкие и жаркие штучки… – договорив, я вздохнул свободнее. Припомнил, как малыш довёл меня до оргазма своим раненым спящим телом, и облизнулся. Хоть это у нас было. Хоть это заспиртую в большой прозрачной колбе и буду доставать, когда безумие подступит слишком близко и вопьётся мне в затылок.
Марк довольно долго сидел с очень сосредоточенным видом, неподвижно глядя в сторону, потом сказал, избегая моих глаз:
– Право слово, я чувствую себя самым низким и недостойным человеком на свете, – он вытащил из халата диктофон и выключил с глухим щелчком. – Твой друг-верзила, представившийся агентом национальной безопасности и предъявивший соответствующее удостоверение личности, велел устроить тебе стандартный сеанс, записать все твои слова и передать ему. Он заверил меня, что больше никто не узнает о записи, но… знаешь, мне всё это подозрительным сговором показалось. Я согласился только потому, что он прозрачно намекнул: выбора у меня нет.
– Ну и зачем вы его закладываете?
– Я? Его?! Это он тебя заложил, Ангел. Твой рассказ и ты сам… я не идиот, понял уже, что твой любимый… Ксавьер, кажется, да? Которому грозит смерть, и есть цель его поисков. Он не мог развязать тебе язык и заставить признаться, потому и попросил меня. Если честно, мне очень стыдно и неловко. И за себя и за твоего…
– Он мой крёстный отец, – тихо сообщил я, опустив глаза. – И это с ним я переспал буквально четверть часа назад. На этой кровати.
Соренсен поднял рыжие брови… и тут же опустил.
– Ангел… я пропишу тебе успокоительное.
– Вы даже не ударите меня? Не спросите ни о чём, не отвернётесь?! И не удивитесь?
– В сложившейся ситуации, учитывая твой внешний вид, разевать рот и удивляться будет последним делом. Хотя да, сознаюсь, я дрогнул. Это просто ни в какие ворота…
– Гораздо страшнее то, что это по-прежнему дикость для меня. Марк, я что-то делаю, не понимая зачем, поддаюсь течению… у меня крыша едет. Возможно ли меня вылечить?
Он с грустью покачал головой:
– Не медициной. И не моими глупыми увещеваниями. Ты ведь сам знаешь, что необходимо сделать. Выбраться из подхватившего течения. Отстоять, защитить, привлечь и затащить в постель своего избранника. Перебить и пересилить его волю ради собственной жизни. Понять… что ни ложь, ни убийства не являются преградами. Все преграды – только у вас в головах. Найди то, что вас разделило по-настоящему, соедини и склей обратно. Он не откажется… если действительно тебя любит. Это единственный путь к выздоровлению. Позволив ему завладеть тобой безраздельно, ты отсечёшь все остальные нездоровые соблазны. У тебя в мозгах просто не останется места для нехороших мыслей, – он протянул мне диктофон.
