Текст книги "Гарри Поттер и Лес Теней. Альтернативное окончание."

Автор книги: Constance_ice

Соавторы: Радомир Вастепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 71 страниц)

– Вы имеете в виду, Альбус, – потрясённо начала МакГонаголл.

– Да. Неповиновение дементоров, исчезновение их из Азкабана, внезапное увеличение их количества: все получило объяснение. Документ, принесенный Гарри и Северусом, – Дамблдор взмахнул свитком, – подтверждает нашу догадку: дементорами управляли. Нашлась сила, способная диктовать этим существам свои условия, причём она во много раз превышает ту, с помощью которой мы вынудили их когда-то пойти на сотрудничество с магами…

– Я всегда говорила, насколько это опасно, – как бы про себя пробормотала Спаржелла, – никто же меня не слушал!

– Да, Спаржелла, вы были правы, – подтвердил ничего не упускающий директор.

– Постойте, – перебил Флитвик. – Значит, получается, сейчас существуют два свитка Ллуда – один из них в руках Тёмного Лорда, другой у нас?

– Да. Так что пока обе стороны могут управлять дементорами, и силы равны. Но, – Дамблдор поднял вверх руку и помахал свитком, привлекая к себе внимание. Все замолчали. – Но! Этот экземпляр свитка должен отправиться обратно в прошлое. Посланник отнесёт его в XI век, чтобы застрявшие там дети могли вернуться.

«Добби. Он говорит о Добби», – сообразил Гарри. По глазам окружающих он видел, что не все взяли в толк, что имеет в виду Дамблдор, и он понимал их – получить в руки такое мощное оружие только для того, чтобы тут же с ним расстаться? Остаться беззащитными перед кучей дементоров? Разум не хотел принять это. Но если не отправить Добби в прошлое, то они не смогут вернуться… С другой стороны, они со Снейпом уже вернулись, и он уже получил от Добби свиток – значит… значит, Добби обязательно отправится в XI век и встретит там его, Гарри. Как всё запутанно... А что будет, если преподаватели не согласятся с Дамблдором и уговорят его оставить свиток здесь? Вдруг именно этот момент – ключевой для хода истории, прошлой и настоящей? И от того, какое будет принято решение, зависит его судьба, и судьба Снейпа. Не исчезнут ли они, не растворятся ли в воздухе?

– Хватит! – оборвал Дамблдор поднявшиеся шум и гам. – У нас нет другого выхода. Северус и Гарри уже здесь, и надо сказать, их появление было весьма своевременным, – Гарри в очередной раз поймал сочувственный взгляд МакГонаголл. – У нас нет другого выхода, – медленно и веско повторил директор. – История обрекла нас поступать так, как велит она. Она творит себя нашими руками. Гарри и Северус уже здесь, потому что мы дали им возможность вернуться и спасти нас и, возможно, весь магический мир. Поэтому мы не имеем права поступить иначе.

– Потому что мы уже поступили так, как поступили, – подхватил Флитвик. – Наше решение – одновременно и прошлое и будущее. Мы его ещё не приняли, но результат уже наблюдаем… Северус, вы бы доели свой шоколад, того и гляди, свалитесь…

– Я в порядке, – прорычал Снейп, поднимая руку с зажатой в костлявых пальцах лягушкой.

– Полный детерминизм, – вдохновенно продолжил Флитвик. – Никакой свободы воли! Не значит ли это, что вообще свобода воли – понятие искусственное, иллюзия, розовые очки, через которые человек, этот раб необходимости, смотрит на вселенную? И ещё одно соображение, Альбус – причинно-следственные связи, они тоже нарушены… Как ты определишь, где здесь причина, и где следствие? В XX веке или в XI лежит первопричина, корень сегодняшних событий и событий, произошедших почти тысячу лет назад?

– Корень лежит в безответственности младшего Поттера, приказавшего своему незарегистрированному приятелю из бутылки зашвырнуть Вольдеморта в средневековье, – подал голос Снейп. Не открывая глаз, надо отметить, и продолжая дожёвывать шоколадку.

– Нет! – пламенно возразил Флитвик. – И это, и это тоже было предопределено заранее! В рукописи «Истории Ордена Феникса» было сказано о сражении между силами Тьмы и Света, а рукопись появилась на свет именно в XI веке!

– Особенно, если учесть, что один кусок был написан чуть ли не под мою диктовку, – хмыкнул зельевар.

Голова у Гарри пошла кругом. Действительно, получалось, что ученик Хогвартса Квинтус написал своё творение, потому что другой ученик Хогвартса Поттер несколькими веками позже прочёл его, и текст так запал ему в память, что… а собственно, что? Цепь многочисленных случайностей привела к тому, что Гарри сам стал участником событий, описанных в «Истории Ордена Феникса», и отчасти вдохновителем её написания, и даже в последний момент – сотворцом, ведь именно он рассказал Тео о событиях в Мире Теней! И такая же цепь случайностей, начиная с найденной бутылки, нет! – начиная с неизвестного мага, заключившего Джима в ту бутылку! – привела к тому, что Вольдеморт оказался в прошлом, стал бароном Гриндельвальдом, предком Снейпа, был ввергнут в Мир Мёртвых, нашел способ выбраться оттуда и сколотить армию из тамошних обитателей… в результате нападения которой Гарри и пришлось отправить его в средневековье с помощью джинна! Круг замкнулся! Получалось, что никто иной, как Гарри и был виноват в нападении дементоров на Хогвартс – и в прошлом и в настоящем.

Гарри вдруг увидел, что Дамблдор внимательно смотрит на него.

– Не стоит ломать себе голову над проблемой, что раньше появилось на свет – курица или яйцо, – тихо сказал директор, обращаясь к Гарри, а не продолжающему громко философствовать Флитвику. – На этот вопрос всё равно нет однозначного ответа, – тихо продолжил он. – Точно так же одна из теорий природы времени рассматривает причинно-временную связь как длинную череду зеркал – реально состоящую из всего двух, бесконечно отражающих друг друга. Какое зеркало отразило второе первым? Прошлое определяет будущее или наоборот? Или история замыкается в кольцо, и змея времени вечно кусает собственный хвост?

В наступившей вдруг тишине Гарри увидел, что все разговоры замерли, и все лица обращены к директору.

– «Вечное возвращение» и Уильям Данн, – вставил Флитвик.

– И принцип неопределенности Гейзенберга, – строго и серьёзно добавил Дамблдор, рукой слегка коснувшись плеча Гарри. – Поэтому министерство Хроноса и посчитало все исследования во времени лишёнными всякого смысла: любой исследователь, даже если в его задачу входит только наблюдение, неизбежно влияет на события. Невозможно абсолютное невмешательство, невозможен чистый эксперимент. Любой человек вносит свой вклад в события – даже просто своим присутствием, не говоря уж о поступках. И та свобода воли, о которой вы говорили, Флитвик, согласитесь, категория личностная. Может быть, и нет свободы воли у истории в целом, и она все равно повернёт своё колесо по-своему; но это не освобождает человека от тяжести выбора. Если он сломается или предаст, история найдёт другого для исполнения своей воли. Но человек при том остаётся человеком – или не остаётся им. – Голубые глаза остановились на лице Гарри. – А тебе хочу сказать: ты поступал так, как считал нужным. Не взваливай на себя слишком много. История – это мозаика, складываемая из поступков множества людей, живущих сегодня, живших очень давно и ещё не родившихся. Множества самых разных людей... Съешь ещё одну шоколадку, Гарри?

Под снисходительным, но настойчивым взглядом директора юноша взял с блюда ещё тёплый эклер и задумался над сказанным: Дамблдор пытался избавить его от чувства вины? Или от чувства излишней значимости? Наверное, это можно было обобщить, назвав чувством излишней ответственности: Гарри вздохнул, надкусил пирожное, измазался выдавившимся кремом. Вытер губы и щёку рукавом, слишком поздно вспомнив о пожертвованном Снейпом платке. Взглянул на зельевара – профессор спал, впалая грудь мерно поднималась и опускалась. Гарри почувствовал, что его тоже неудержимо клонит в сон.

– А нельзя, скажем, перед отправлением в прошлое отрезать или стереть, словом, уничтожить ту часть свитка, где говорится об управлении дементорами? – спрашивала у Дамблдора МакГонаголл.

– К сожалению, нет, Минерва, и по техническим причинам – свиток защищён от попыток разрушить его, я уже проверил, – и по историческим: дементоры уже выпущены из мира мёртвых. Возможно, мы сможем скопировать свиток, это даст нам хоть какие-то гарантии от повторного нападения. Флитвик, вы поможете мне справиться с охранными чарами, наложенными на документ? – это были последние слова, запечатлевшиеся в памяти Гарри, стремительно провалившегося в сон.

***

Прошло два месяца. Так и не увидевшись с Гарри – по настоянию Дамблдора – Добби отправился в 1096 год, а в двадцатом веке началась зима. Близилось Рождество.

Ожидание и одиночество оказали дурное влияние на Гарри, он почти полностью потерял ощущение времени, дни тянулись, спрессовываясь, как страницы в скучной книге – один похож на другой, и не помнишь уже, сколько пролистнул, а сколько осталось. Почти единодушным решением (Снейп воздержался) Гарри обязали учиться, он слабо повозмущался, упирая на то, что он уже полгода отучился, но вынужден был смириться с неоспоримым доводом: программа, пройденная им в средневековье значительно отличалась от современной.

Быть единственным учеником во всём Хогвартсе оказалось не таким страшным, как представлялось поначалу, во-первых, многие учителя сами были не в форме после отражения атаки дементоров и на занятиях ограничивались исключительно теорией, так, Гарри не загружали ни чарами, ни трансфигурацией. Во-вторых, половина профессоров часто отсутствовала, участвуя в многочисленных комитетах и партиях, образованных в связи с продолжавшейся политической неразберихой. Дамблдор возглавил временное правительство, и его Гарри вообще почти не видел. В-третьих, кроме учебы юноше просто нечем было заняться. Вначале он активно следил за событиями, первым утыкался в принесённые совами газеты, прочитывая их от корки до корки – и «Прорицательскую газету» и несколько новых, множившихся в последнее время, как грибы, в том числе «Смутное время» и «Новую правду» – последняя специализировалась на непроверенных слухах, как правило, самого одиозного характера. Некоторые из них потом, правда, подтверждались – так, именно из «Новой правды» Гарри узнал, что Морис Бладштейн и еще несколько вампиров погибли, закиданные чесночными бомбами – изобретение близнецов Уизли отомстило за смерть своего создателя. В той же «Правде» Гарри каждое утро читал возмущённые статьи о том, что «бежавший Люциус Малфой до сих пор не пойман» – «чем занимаются эти парни из Отдела Магической Безопасности?!»

Через три недели Гарри потерял интерес к прессе и политике, стал часами пропадать в библиотеке. Он перечитал всего Шекспира, увлёкся Селинджером, не одобрил Фаулза и открыл для себя Стивена Кинга: «Кэрри» произвела на него большое впечатление. Попутно приходилось делать и домашние задания – ведь списать их было не у кого, а надеяться, что единственного ученика да не спросят, было тем более глупо. Когда ничто не отвлекало, учиться оказалось удивительно просто, и неожиданно для себя Гарри на целый месяц превратился в отличника – исключение составило Зельеделие. Снейп продолжал изводить его несправедливыми придирками, но казалось, больше по инерции. Зельевар был мрачен, как туча, и у юноши не хватало смелости завести разговор с ним – единственным человеком, кто мог в полной мере понять переживания Гарри и разделить с ним тревогу за тех, кто должны были – Гарри каждый день твердил себе, что должны – вернуться только весной. Пожалуй, ещё Дамблдор мог бы поддержать в его сердце угасающую надежду, но Дамблдора не было.

Инь поставила на ноги мадам Хуч и Иррегуса-Штрауса и покинула Хогвартс, Гарри скучал по весёлой художнице и отправлял ей примерно по письму в неделю, в которых рассказывал о Валери, об Основателях, о Гриндельвальде… обо всём, что произошло с ним за последние полгода, кроме Мира Теней. О нём он рассказал ей во время болезни, и не хотел возвращаться к этой теме – было страшно. Но Инь умела читать между строк: «Не бойся Гарри, всё закончится хорошо, я верю. Валери очень сильная». Это письмо Гарри, сам себя стыдясь, засунул под подушку вместе с подаренным Валери томиком «Гамлета», и по вечерам перечитывал то одно, то другое, твердя как заклинание «всё будет хорошо, она сильная, она выберется». Но чаще он переставал верить, что вообще кто-то вернётся, и что вообще существовали другие ученики Хогвартса кроме него, а порой и он сам себе казался героем старой скучной книги, которую давно никто не читает, и потому плохо написанный персонаж постепенно растворяется в реке забвения. Возможно, будь рядом с ним хоть кто-то из сверстников, и пустующий замок не наводил бы на Гарри такую хандру и уныние, но общаться было не с кем, а в последнее время и не хотелось. Юноша вдруг почувствовал, что становится таким же нелюдимым мизантропом, как Снейп.

Перси Уизли сделал карьеру в Отделе Тайн и сразу после похорон Билла вместе с Моуди уехал в Болгарию для совместных с тамошними аврорами поисков сторонников Вольдеморта. Перси прислал Гарри одно короткое письмо, дышавшее секретами и недоговоренностями, где просил писать иногда маме, что юноша и исполнял по мере сил. На похоронах Гарри не присутствовал, поскольку сразу после победы над дементорами свалился с тривиальным гриппом, чему был скорее рад. Родители друга навестили его на следующий день. Визит оставил у Гарри тяжёлое и, из-за высокой температуры, смазанное впечатление: покрасневшие от слез белки Молли Уизли и её горячие объятья, мешки на лице мистера Уизли и его молчание, собственные полубредовые рассказы о Роне и Джинни, кишащие повторами и умолчаниями, и очередные обещания присылать сов.

Когда выдавалась хорошая погода, Гарри летал на на казённой школьной метле. Отрабатывал квиддичные приёмы, однажды полдня извел на обманку Вральского, стараясь достигнуть совершенства, в итоге чуть не врезался в толстую берёзу, растянул сухожилие на запястье и отправился домой пешком. Совсем недавно выпал пушистый свежий снежок, и мягким слоем прикрывал старый крепкий наст, идти было легко и приятно, позади оставалась цепочка его следов, мороз покусывал разгоревшееся от тренировки лицо. Три ниточки кошачьих следов пересеклись с тропинкой, Гарри улыбнулся: он несколько раз видел, как они бегали втроём – осиротевшая миссис Норрис, прибившийся к Гарри в отсутствие хозяйки рыжий Косолапсус и … МакГонаголл. Да, пожилая преподавательница Трансфигурации предпочитала проводить редкое свободное время в облике кошки. Если учесть рассказ Сириуса о том, что именно способность к анимагическим превращениям спасла ему в Азкабане психическое здоровье, в причуде профессора имелась некоторая логика – возможно, в теле животного магическая энергия восстанавливалась быстрее. К тому же свежий воздух, компания… интересно, о чём говорят между собой кошки? Гарри невольно поискал глазами три пушистые спинки – да, вот они, мелькают за кустами барбариса. Чтобы не смущать их, он двинулся в противоположную сторону и почти у берега озера наткнулся на небольшую статую. Со стороны воды она выглядела серебристо-серой глыбой камня, очень светлого, чуть-чуть мерцающего искорками, что создавало ощущение жизни и… шелковистости что ли? Гарри затруднялся сформулировать, но материал определенно притягивал взгляд и вызывал желание прикоснуться.

Гарри обошёл вокруг камня и только тогда понял, что это скульптура. Человек в плаще сидел, облокотившись на каменную глыбу как на спинку кресла, вольно вытянув ноги, и смотрел вдаль, поверх головы Гарри. Длинные волосы, спокойное изящество позы, неземная красота черт – нет сомнений, это Глор! Откуда он здесь взялся? Гарри остановился, отупело вглядываясь в смутно знакомые черты: было очевидно, что статуя сделана давно, вон, мох у основания камня, а мох растёт долго. Недоумевая, он отошёл подальше и присел на корточки, положив метлу рядом. Сидел и смотрел на грустящего среди заснеженного березняка эльфа, гадал, является ли непонятно откуда взявшаяся статуя результатом изменений в прошлом, или всё же она была здесь раньше? Предавался воспоминаниям, нахлынувшим внезапно, как тёплый дождь, и не причинявшим обычной боли, светлым и щемящим, и жалел, что рядом с ним нет Сьюзен. Сколько всего он бы мог сказать ей теперь! Он бы говорил несколько дней без умолку, извергал бы слова потоком, чтоб она утомлённая, велела ему заткнуться и забыла то дурацкое молчание и сомнение. И он бы заткнулся… Гарри представил, как именно бы заткнулся, теплая волна обдала его, а ресницы мечтательно опустились. Из-под полуопущенных ресниц эльф казался особенно живым, а садящееся в морозный дым солнце породило вечернюю игру зыбких теней у подножия статуи. Будто множество домовиков окружили эльфа, а он, не глядя на них, всё же был рядом и вместе с ними. Без магии домовиков тут, конечно, не обошлось: Гарри чувствовал растворённое вокруг волшебство, как чувствовал когда-то энергию каменного круга на пустоши, и в пещере на Инисавале.

«Спрошу у Винки», – решил Гарри и с неохотой встал. Помахал Глору на прощанье. Багровое солнце садилось за лес, мороз усилился, и деревья начали потрескивать, Гарри шёл, с хрустом проламывая красный закатный снег и с тоской думал о предстоящем Рождестве. Не будет ни Хагрида, ни ёлки, не веселья. А потом каникулы, которые он проведёт один в замке, и не будет даже учёбы. Дядя Невилла, профессор Джонс на прошлом занятии пригласил его провести каникулы у Лонгботтомов, сказав, что Дамблдор не будет против, и теперь юноша раздумывал, не согласиться ли? Перспектива долгих занудных вечерних бесед со строгой и странноватой невилловской бабушкой начинала казаться Гарри приятной по сравнению с предстоящими ему длинными одинокими зимними вечерами в Хогвартсе. Вспомнились посиделки с Годриком, такие уютные, домашние… «Напьюсь, – нелогично подумал Гарри. – Пойду в «Кабанью голову», нет, там слишком мрачно, лучше в «Три метлы», куплю усладэля, огневиски мне ведь все равно не продадут даже в Рождество, хотя, кто знает…»

Наконец, наступило Рождество. Завтракать Гарри пришлось в обществе Трелани и мадам Хуч, причём последняя молчала, тщательно пережёвывая бекон, а прорицательница по обычной своей привычке изливала на голову соседа потоки сожалений о его тяжёлом прошлом, обильно приправленные мрачными намёками на не менее печальное будущее. От полного впадения в депрессию юношу спасла Винки (из дома Валери на время вернувшаяся в Хогвартс), притащившая кувшин с тыквенным соком: «Принеси мне усладэля, – шепнул ей Гарри, и дальнейшие прогнозы выслушивал вполне благодушно, под растекающееся по телу хмельное тепло.

Набив карманы галлеонами и присовокупив к ним – на всякий случай – мантию-невидимку и карту Мародёров, Гарри отправился исполнять данное самому себе обещание посетить Хогсмит. Радостно сбегал он вниз по лестнице, в пролетающих мимо окнах вальсировали крупные белые хлопья, и задумавшись, не перерастёт ли этот завораживающе красивый снегопад к вечеру в метель и снежную бурю, и не это ли имела в виду Трелани под подстерегающими его сегодня несчастьями, Гарри чуть не столкнулся с поднимавшейся ему навстречу девушкой. Он отступил, вернее, отпрыгнул в сторону, давая ей дорогу, но девушка тоже остановилась. Гарри поднял голову – и на дно согретого алкоголем желудка обрушился холодный снежный ком.

Перед ним стояла Матильда.

Глава 45. В ожидании весны.

Часть 1. Рождество и дополнительный урок по зельям.

Замешательство Гарри длилось недолго. Через мгновение перед лицом Матильды угрожающе застыла волшебная палочка.

– Что ты здесь делаешь? – жёстко спросил Гарри.

Девушка, ничуть, похоже, не обескураженная, поправила длинную чёрную прядь, упавшую при этом манёвре (нечаянно или нет) в глубокий вырез платья.

– Потрясающе!… Ты первый молодой человек, встречающий меня столь неожиданным образом. Как интересно!

Широко расставленные бархатные глаза – не зелёные, а карие – откровенно поддразнивающе смотрели на Гарри из-под невероятных ресниц. «Слава Мерлину, не Матильда, – понял Гарри с облегчением. – Хотя этот лёгкий норманнский, тьфу, французский акцент, и самодовольные вейловские замашки… Кто она, чёрт её подери?» – а взгляд его, независимо от желания самого Гарри, не мог вынырнуть из вызывающего декольте.

– Если ты не против, – продолжила незнакомка, снова искушающе тряхнув гривой роскошных волос и маленьким наманикюренным пальчиком чуть отведя в сторону направленную на неё палочку, – мы могли бы познакомиться. Меня зовут Морелла Менолли. А тебя – Гарри Поттер, я знаю.

Гарри оправился от шока, но доверия к девушке от этого не прибавилось. Раздражение его выплеснулось самым неожиданным образом: Гарри сам от себя такого не ожидал. Хмуро опустив палочку, он сказал:

– Я потрясён вашей осведомлённостью, леди.

Это куртуазное заявление, произнесённое язвительным тоном, явно позаимствованным у Снейпа, пришлось Морелле Менолли по вкусу. Она поощряюще улыбнулась и переступила с ноги на ногу, причём Гарри пробрал неконтролируемый озноб от звука стукнувших об пол каблучков и шелеста длинной юбки. Вейла! Определённо, вейла!

– Мой дядя сказал, что ты очень милый и воспитанный молодой человек, – смешок, вызывающий новый приступ озноба, – приятный во всех отношениях. Я вижу, что он, против обыкновения, не ошибся.

«Дядя?! Кто, мантикора ему в задницу, её дядя?» – от волнения Гарри начал ругаться про себя так же, как его опекунша вслух – к её оправданию, в нелучшие моменты жизни.

Ответ на вопрос не замедлил последовать – позади черноволосой вейлы появился Элджернон Джонс, слегка запыхавшийся от быстрого подъёма.

– О, я вижу, вы уже познакомились, – приветливо улыбаясь, сказал он. – Я рад. Гарри, Морелла – моя племянница и учится в Бобатоне. Но в силу некоторых семейных перемен в следующем году, на седьмом курсе, она может оказаться в Хогвартсе, поэтому ей хотелось бы познакомиться с ним поближе… Я могу в этом положиться на тебя, Гарри?

Гарри переваривал информацию. Морелла искоса посматривала на юношу взглядом сообщника по проказам. Дядюшка Невилла снова улыбнулся и дружески подмигнул:

– Я знаю, ты знаком с замком гораздо лучше меня, ты учишься здесь шестой год, а я преподаю всего первый. Да и общий язык куда легче бывает найти людям одного возраста и в сходной физической форме… Морелла, это не упрёк тебе, но во время нашей прогулки в Лондоне ты загнала меня, как ковбой мустанга! – Элджернон с надеждой взглянул на Гарри – тот не отвечал. И тогда Морелла, приняв молчание за согласие, томным движением взяла юношу под руку. По позвоночнику Гарри снова пронёсся жаркий трепет: Морелла смотрела ему прямо в лицо, и в глубине манящих русалочьих глаз плясали чёртики, обещавшие так много… На него взирала сама сущность пола, дистиллированное, концентрированное воплощение женского начала, одновременно и притягательное и пугающее. То, что когда-то он лишь едва ощутил – в силу возраста – во Флёр, теперь драконьим дыханием опаляло ему повзрослевшее тело и заставляло вздрагивать душу. Открывшаяся вдруг рядом бездна, имя которой – Женщина. Коварная и ласковая, мудрая и всепоглощающая. Которой невозможно противиться. Всё это не то чтобы ясно сформулировалось в голове, он просто почувствовал, прочёл это, как в книге, в устремлённых на него карих глазах, и в первый раз смог понять Рона. Понять не умом, а сердцем.

– Нет, – собственный голос прозвучал будто со стороны. – Я… я сегодня не могу. У меня… у меня сегодня дополнительный урок по зельям, профессор Снейп мне назначил отработку. Простите, профессор Джонс, но я тороплюсь.

В следующую секунду Гарри уже бежал вниз по лестнице сломя голову, словно за ним гналось стадо разъярённых гиппогрифов. Что подумал о нём профессор Джонс, он не знал и не хотел знать. Думать о Морелле хотелось и того меньше. Врать симпатичным тебе людям, оказывается, ужасно неприятно. Но иногда просто не остаётся другого выхода…

Дорога в Хогсмит оказалась в это утро совершенно пустынной – до самого конца Гарри не встретил на ней ни души. Небеса сияли фарфоровой зимней лазурью, из пушистых, как взбитые сливки, облаков медленно высыпались на землю огромные снежинки, похожие на белые птичьи перья или затейливые цветы. Тишина стояла просто сказочная, она немного давила на уши и рождала странное ощущение бевременья и межмирья – словно поток жизни отодвинулся куда-то за невидимую стеклянную грань. Тишина, одиночество и медленное круженье снежных хлопьев обволокли Гарри невесомым пуховым одеялом, и ему стало вновь спокойно и хорошо. Тревога, охватившая его при появлении кареглазой копии Матильды, улеглась, и юноша смог рассуждать трезво. Ну, более-менее трезво, с учетом потребленного за завтраком усладэля. Пожалуй, он сам не хотел себе признаться, почему перспектива провести день в обществе хорошенькой – мягко говоря – девушки показалась ему столь ужасной, что он предпочёл сбежать таким постыдным образом. Но он был уверен на сто процентов – он поступил правильно. Это чувство собственной правоты было таким ясным и отчётливым, что Гарри практически не испытывал стыда за бессовестное враньё в глаза профессору Джонсу. Даже убедившись, что незнакомка – это не Матильда, он продолжал видеть в ней Матильду, личный счёт его к которой не был закрыт. Унижение Рона, страдания Гермионы – всю вину за это Гарри, не отдавая себе отчета, возложил на незнакомую девушку, интуитивно наделив её моральными свойствами реальной баронессы фон Гриндельвальд. Такое внешнее сходство не может быть случайным, твердило ему подсознание, и потому Морелла казалась ему отвратительной. Подспудно он был уверен – останься Морелла в Хогвартсе и встреться с ней Рон – никакой отрицательный средневековый опыт не удержит друга от повторного увлечения этой ведьмой. У Гарри была причина для такой уверенности: когда сразу после неудачного поединка с Вольдемортом он, разбитый и пришибленный, валялся в лазарете, слыша мысли всех окружающих, среди прочего он невольно узнал и что происходит с Роном; узнал, насколько глубоко в том засела заноза страсти к Матильде. Не было сомнений – встреча с Мореллой заставит эти дрожжи снова забродить, но вместо вина выйдет лишь уксус: по мнению Гарри, такой роман не мог кончиться ничем хорошим. И ему было заранее больно за друга.

Но теперь следовало подумать о более насущных вещах: каникулы. Понятно, что поездка к родственникам Невилла накрылась – наличие Мореллы исключало такую возможность. Гарри никогда бы не признался себе, что просто бежит от искушения в лице кареглазой вейлы, и предпочитал думать, что хочет избавиться от неприятных воспоминаний. Ему придётся на каникулы остаться в Хогвартсе, хочется надеяться, директору не придёт в голову мысль отправить его к Дурслям… «Какие Дурсли!» – одёрнул себя Гарри. К счастью, они продали свои права на опекунство мисс Эвергрин, и больше не имеют к нему никакого отношения».

Мысли его в очередной раз устремились в прошлое и пошли по утоптанному кругу бесконечных вопросов без ответов. Вернутся ли остальные? Что случилось с мисс Валери? Прав ли Снейп, считая, что она не осталась в лапах стражей и Вольдеморта? Увидит ли он вновь свою опекуншу? Рона и Гермиону, Джинни и Невилла? И самое главное – увидит ли он Сью? И чем она оплатила проход через мир Теней?

До начала июня, момента, на который рассчитывала выход мисс Эвергрин, было очень далеко – неужели ему предстоит прожить одному почти целую зиму и целую весну? Ужасно. Но Гарри надеялся… Каждое утро он пробуждался с мыслью: а вдруг сегодня? Вдруг именно сегодня они вернутся? В одни дни солнечный луч, падающий из окна, укреплял его надежду, и он спешил вниз, в другие свист ветра и шелест снегопада лишал её. Нет, такая непогода – знак, что это произойдет не сегодня, говорил он себе, и всё равно отдёргивал шторы, высматривая свежие следы на снегу. А порой наоборот – усилием воли запрещал себе подходить к окну. Терпения хватало ненадолго: если юноша не выглядывал наружу, едва проснувшись, то начинал невольно ловить взгляды учителей за завтраком, надеясь в них прочесть хорошую новость.

В солнечные погожие дни, когда надежда не оставляла его, он позволял себе поразмышлять о дальнейшей своей судьбе. Если мисс Эвергрин жива и здорова, они снова будут жить в домике на пустоши, где они со Сью так славно катались на лошадях, сидели на каменном кругу, создавали из пера феникса и орехового прутика первую палочку. Но что будет со Сью, когда она возвратится? Где будет жить после смерти отца, и кто станет о ней заботиться? Гарри узнал у Дамблдора, что у Сьюзен есть дальняя родственница, некая мисс Элеонор Ригби. Старая дева, разумеется, кем ещё можно быть с таким-то именем? Несколько раз Гарри порывался отправить ей сову и спросить, возьмёт ли она к себе Сьюзен, но ему мешала застенчивость: он не знал, с чего начать письмо совершенно незнакомому человеку.

Чем дольше Гарри был один, тем больше ему не хватало Сью, и тем чаще он думал, как она там, без него. Без него, значит, не с ним. Разумеется, Гарри понимал, что для его одноклассников не существуют эти проживаемые им зимние месяцы, что время, для него плетущееся бесконечно долго, для них стянулось в одно мгновение, но это понимание было странным – слишком абстрактным. Когда Гарри пытался вообразить себе сей временной парадокс, его, как заезженную пластинку, заедало на строчке из Гамлета: «Распалась связь времён…»

Распалась связь времён…

От трёх простых слов на душе делалось невероятно гадко. Тошно. Словно вместе со временем распадалось всё, что было для него милым и дорогим.

В придачу с каждым кругом мыслей о времени и о Сью Гарри всё сильнее ощущал ревность к Джастину – чувство, почти забытое им в средневековье, когда девушка была рядом, и вновь вырвавшееся на свободу здесь, в последний месяц достигнув наивысшей точки. Гарри представлял себе, как Сью идёт по узкой лестнице Вращающегося замка рядом с Финч-Флетчли. Для него проходили дни, тянулись недели, грозя сложиться в полгода, а для Сью всё длилось одно – нескончаемое! – мгновение, и всё это мгновение она шла под руку с бывшим соперником. И ревность внутри Гарри зажигала свои зелёные глаза, слепя разум и корёжа душу, ехидно подсовывая вновь и вновь слова Джастина, сказанные им в тот последний день:

«Я вижу – она несчастлива с тобой. Так отпусти её. Я знаю, что смогу сделать её счастливой. А ты не сможешь. Поверь мне. Я не могу тебя в этом убедить – просто поверь».

Гарри широко шагал по заметаемой снегом тропинке и стискивал кулаки. Сейчас, в воспоминаниях, эти слова резали куда сильнее, чем когда были сказаны. «Что, правда глаза колет?» – зло спросил он сам себя. Ведь Джастин во многом прав: Сью несчастна с ним. По крайней мере, в последнее время она не выглядела счастливой. Тогда он не знал, что с этим делать (или не хотел? – спросил ехидный голосок), теперь же не было никаких сомнений – только бы увидеть её вновь, он зацелует её светлые волосы, нежные руки и губы, и всё-всё изменится, исчезнет то, что их разделяло, рассеются дымом проблемы, возникшие, как теперь считал Гарри, на пустом месте.