Текст книги "Гарри Поттер и Лес Теней. Альтернативное окончание."

Автор книги: Constance_ice

Соавторы: Радомир Вастепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 71 страниц)

– Вас, дорогая, я тоже рад видеть, – барон галантно поклонился в сторону Валери, поднимавшей осевшего мешком Гарри, – закончим начатое? Не возражаете, если сегодня я не буду церемониться – в этом столетии нравы поражают своей бесхитростной простотой… Авада… Впрочем, я забыл об одной детали: Ассио медальоны! – проорал барон, в наэлектризованном магией воздухе золотыми искорками сверкнули медальоны Ордена Феникса; шнурок снейпова амулета чуть не придушил хозяина, попытавшегося придержать его.

– А вот теперь поговорим по-настоящему, – удовлетворённый барон намотал шнурки с медальонами на латную перчатку, и холодная злоба исказила его черты. Перспектива светской беседы с человеком, «надевшим» такое выражение лица, вряд ли вдохновила бы кого-нибудь, за исключением законченных мазохистов.

– Инволлио Магикус! – Валери Эвергрин заключила в защитную стену всех троих, и отчаянно закричала:

– Профессор! Гарри со мной, уходим, скорее! Купол получился слишком большой, он долго не выстоит!

– Я не могу, – еле выговорил Снейп. – Аппарируйте без меня. И поторопитесь, чёрт подери!

– Ну уж нет, – возмутилась Валери, – не думаете же вы, что я вас брошу!

– Делайте, что вам говорят, глупая вы женщина! – Снейп пытался говорить грозно, но получался только полузадушенный хрип. Через колеблющийся, как желе, купол было видно: Вольдеморт, вытянув в их сторону палочку, шепчет какое-то заклинание. Мисс Эвергрин, обхватив вокруг талии слабо трепыхающееся тело Гарри, волоком дотащила его до скрюченного Снейпа и свободной рукой вцепилась в плечо профессора. Хлопок аппарирования слился с треском, с которым лопнула защитная сфера, и струя пламени лизнула землю в том месте, где только что находились трое людей. Сам момент аппарирования (под мышкой не у Снейпа, как он боялся, а у Валери Эвергрин) Гарри не запомнил – сознание милосердно оставило его.

Вольдеморт опоздал. Но зато теперь в его распоряжении оказалась палочка Гарри. И вся мощи вернувшейся в его полное владение магии.

Хозяин палочки тем временем лежал полуживой в лазарете и клял себя последними словами. Он помнил волну ненависти и презрения, которой окатил его Снейп перед тем, как ткань пространства разошлась, позволяя им ускользнуть от смерти, и впервые в жизни был согласен с профессором зельеделия: не было таких слов, какими он не награждал бы себя в порыве самоуничижения. Дебил, придурок, самонадеянный идиот. Как можно было потерять контроль и не сообразить, что нельзя, НЕЛЬЗЯ применять магию, никакую? Выискался, спаситель мира… Что теперь будет?

Жуткие картины будущего, иной, изменённой с его помощью истории, рисовались в распалённом воображении Гарри – вспышки «Авады Кедавры», косящие его друзей, разрушенный Хогвартс, или того хуже – Хогвартс под властью Вольдеморта, Хогвартс – школа Чёрной Магии, где детей магов учат мучить и убивать… А что станет с миром магглов? Не устроит ли Гриндельвальд нынешний в XI веке такое, что затмит злодеяния Генриха фон Гриндельвальда в XX? И какое отношение имеет страшный маг ХХ века к средневековой ипостаси Вольдеморта? Он его потомок? Или наоборот: Вольдеморт – потомок Гриндельвальда? Гарри запутался в этой иезуитской генеалогии, измученный мозг отказывался искать ответы на бессмысленные вопросы, и сон поглотил его, медленно, но верно, как трясина заблудшего путника. Последней мыслью, посетившей Гарри, была мысль о Снейпе, в этот момент спешившем, наверное, к Вольдеморту с горящим на предплечье Смертным Знаком.

***

– Знаешь что, Сью, – вдруг заявила Джинни. – Пойдем-ка, поищем мистрис Хуфльпуфф. Что-то долго она там копается, может, ей помочь нужно, а ты ведь понимаешь в травах. Гарри всё равно спит.

Сью безропотно поднялась и вслед за Джинни вышла из комнаты, а Гермиона удивленно проводила их взглядом: очень похоже было на то, что Джинни сознательно оставила их с Роном наедине, считая, что им давно уже пора откровенно поговорить. Где-то она была права, но Гермионе почему-то не очень хотелось расставлять точки над i именно сегодня. Рон, видимо, считал иначе. Как только в коридоре стихли шаги Джинни и Сьюзен, он решительно начал:

– Знаешь, Гермиона, я давно собирался тебе сказать, – тут на юношу напал приступ мучительного кашля, и чем больше он с ним боролся, тем сильней становился кашель; словно всё свое детство Рон провёл в рудниковой сырости. Наконец, Гермиона смирилась с тем, что инициативу в забуксовавшей беседе ей придётся перехватить.

– Ну, и о чём же ты давно хотел мне сказать? – со вздохом спросила она.

Кашель прошёл так же внезапно, как и начался.

– Я хотел попросить у тебя прощения, – лицо Рона стало неожиданно серьёзным. – Это и Гарри касается, но перед тобой я виноват гораздо больше…

Гермиона не стала спорить с очевидным – Рону было за что просить прощения – и просто испытующе посмотрела на него из-под длинных ресниц.

– Я не хочу оправдываться, это глупо, но я хочу, чтобы ты поняла, – продолжил Рон. – Не смогу объяснить, почему мне кажется, что для нас всех сейчас так важно именно понять друг друга, может быть, потому, что завтра никого из нас уже не будет в живых…

Гермиона предупреждающе нахмурилась, но Рон, досадливо поморщившись, взмахнул длинной рукой, останавливая невысказанное ею:

– Гермиона, не надо про панику и деморализацию. Это все чушь, и уж ты это точно понимаешь. Девчонки могут на что-то надеяться, но реально надежды нет. Скорее всего, мы умрем. Но это не повод не попытаться умереть достойно.

Я говорю сейчас не об этом.

– А о чём тогда? – холодно поинтересовалась Гермиона.

– О том, что я понял после Зелёного Праздника.

Гермиона кивнула. То, что она сама получила от Куно Глендейла древний кельтский амулет, маленький, но страшно тяжёлый кристалл, от которого болели и горели руки, если слишком долго держать его в ладони, до сих пор плохо укладывалось в её сознании, поэтому то, что скажет Рон, было очень интересно и важно.

– Когда мы здесь оказались – в Хогвартсе, я имею в виду – и стало ясно, что свиток Ллудда пропал и мы не сможем вернуться, – заговорил Рон, закусывая губу и потирая лоб, видно было, с каким трудом ему даётся этот разговор, – я, я… как это тебе объяснить, я словно умер…

– Не понимаю. Мне так показалось, что все обстояло в точности до наоборот – ты собирался жить, причем долго и счастливо. Только без нас, – против её воли давняя обида прорезалась в голосе.

– Я всё не то говорю, – отчаянно выкрикнул Рон, – и ты не то говоришь! Не жить – выжить. А для того, чтобы выжить здесь, нужно стать зверем. Вот я и озверел… Понимаешь, я словно в ловушку свалился, а там, на дне – острые колья. И можно выпрыгнуть, но для этого нужно отбросить всё-всё прошлое, всего старого Рона… А у меня Джинни, мама её очень любит, я не могу её бросить. Вот я и говорю, что я умер, – бессвязно закончил Рон, но Гермиона поняла. Она и себя ловила иногда на похожих мыслях – в том числе на желании переступить через некоторые свои принципы, чтобы почувствовать себя не лишней, не чужой – иногда, с Робертом… Но так и не смогла через них переступить.

– Ведь ты же тоже думала о будущем, когда ходила на свидания с Робертом, – вот это Рон сказал зря. Гермиона разозлилась:

– Не сравнивай, пожалуйста! Если хочешь знать, я сделала это от отчаяния, когда ты меня бросил. И Роберт не чета твоей Матильде…

– Да? – опасным тоном перепросил Рон. – Это почему же? Она предала всех из-за отца, повинуясь дочернему долгу перед Вольдемортом, он сделал то же самое, повинуясь сыновнему долгу перед Слизерином. В чём разница?

– В чём? – взгляд Гермионы потяжелел. – А я тебе сейчас объясню, в чём. Матильда не могла не знать о готовящемся нападении. И возможно, участвовала в его подготовке. А Роберт узнал об этом в последний момент, и не мог ослушаться отца. К тому же, он пытался спасти меня…

– А всех остальных предал, – возмущённо бросил Рон.

– А чем он в этой ситуации отличается от тебя? – парировала Гермиона. – Разница лишь в одном – ты собирался позаботиться о Джинни, а Роберт – обо мне.

– Ты так говоришь, потому что влюблена в него! – Рон, забыв о том, что собирался каяться, обвиняющим жестом поднял палец.

Гермиона опомнилась первой.

– Послушай, Рон. Мы же не с этого начали. Какая разница, кто в кого влюблён, вернее, был влюблён? Сейчас это не имеет никакого значения. К тому же я вовсе не была влюблена в Роберта, просто он, знаешь, – она запнулась, подыскивая слова и с радостью наблюдая, что Рон тоже пришёл в себя, – он не похож на всех этих местных людей. Он сильный и умный, с ним интересно, с ним можно говорить на любые темы, и при этом не надо ничего разжёвывать, нет интеллектуального барьера. И … он не на месте здесь, что ли. Он больше похож на человека из двадцатого века.

– Ты бы позвала его с собой, если бы мы могли вернуться? – перебил ее Рон.

– Да, – не раздумывая, ответила Гермиона. И так же ничуть не раздумывая, прибавила, – только он бы непременно отказался. Не захотел бы быть обузой.

Ей вдруг пришло в голову, что проблема «как не стать обузой» была именно тем камнем преткновения, о который споткнулись все трое (хотя про Гарри Гермиона не была уверена – он всегда отличался от них с Роном). Впрочем, не только они трое, все гриффиндорцы пытались так или иначе решить для себя проблему, как им жить дальше. Про себя, например, она точно знала, что ей очень трудно будет найти своё место в этом мире. Все её мечты о научной карьере пошли прахом, а реальные перспективы были куда как тусклы и непривлекательны. По сравнению с любым из парней, даже с неуклюжим Невиллом (кстати, сильно изменившимся за последнее время), у Гермионы было куда меньше возможностей реализовать себя и в мире магов и в мире магглов, потому что единственная роль, в которой женщина могла проявить себя в средние века – это роль жены и матери. Но в отличие от Лаванды и Парвати Гермиона не могла серьёзно рассчитывать на этот вариант. Она понимала, что шансов выйти замуж за человека, который будет понимать её, ценить ее пытливый аналитический ум, жаждущий применения, разделять ее страсть к познанию, было совсем немного. Роберт – вот он был именно таким человеком, но… она не любила его. Уважала – да, ценила – да, даже восхищалась. Но не любила.

А теперь и вовсе всё рухнуло, даже говорить было не о чем. К горлу подкатили слёзы, и нечаянно встретившись с Роном глазами, Гермиона устыдилась. А тот в ответ сделал совершенно неожиданную вещь: подошёл, сел рядом, положил ей на плечо по-мужски тяжёлую руку и шепнул:

– Не плачь. Надежда – это то, что остаётся у нас всегда. Даже когда кажется, что всякая надежда умерла…

Так, молча, они просидели довольно долго. Потом Гермиона тихо сказала:

– Рон?

– Ну?

– Так что ты понял там, на Инисавале?

Рон снял руку с плеча Гермионы, оба при этом испытали облегчение, в котором ни один не пожелал бы признаться, и заговорил. Девушка слушала его, не перебивая, и изумлялась. То, что Рон – вот этот долговязый смешной парень, которого она знала как облупленного, который частенько ходил в дырявых носках и забывал причесываться, вдруг оказался потомком Мерлина – великого волшебника прошлого, в голове не укладывалось. Живая легенда сидит рядом с ней и чешет кончик носа… Это звучало абсурдно. И в тоже время она не могла ему не верить, поскольку видела: рядом с ней уже совсем другой Рон. Действительно, как он и говорил, осознавший свою роль в длинной цепи поколений, в непрерывно разматывающейся нити бытия.

– Собственное косноязычие меня просто убивает, – пожаловался Рон, – надеюсь, ты хоть немного понимаешь из того, что я говорю.

– Я понимаю, Рон. Правда, – Гермиона подняла к нему побледневшее осунувшееся лицо. – Говори.

– И мне стало стыдно. Стыдно, что в цепи моих предков – разных, талантливых и не очень, прославленных и самых обычных – я оказался слабым звеном. Я кинул вас с Гарри. Стыдно перед папой и мамой, и перед Мерлином стыдно. А главное, перед самим собой. Я понимаю – разбитую чашку склеить невозможно, но то, что ещё можно исправить, я бы хотел исправить. Пока ещё есть время.

Рон так и не коснулся темы их личных взаимоотношений, отделавшись аккуратным намёком на разбитую чашку, и Гермиона была благодарна ему за это. Эту чашку склеить действительно было невозможно, их любовь, или то, что они считали таковой, оказалась куда более хрупкой материей, чем дружба. Может, это говорило о том, что любовь была не более чем детским увлечением, которое прошло. Хорошо, что они смогли пережить это, не перестав быть друзьями. Значит, именно дружба оказалась настоящей, способной устоять перед лицом испытаний. Она вспомнила, что Рон уже давно закончил и ждет её ответа. Ответа друга…

Гермиона порывисто встала и протянула Рону свою руку:

– Ты тоже извини меня, ладно? За то, что наехала на тебя там, на мельнице. Ну, с артуровым мечом и британскими королями.

– Мир, – согласился Рон, пожимая протянутую руку. – А ты не хочешь рассказать мне, что увидела сама?

Гермиона задумалась. Безусловно, Рон имел право на ответный откровенный рассказ, но она ненавидела изъясняться путано и нелогично, а после эльфийского наркотика и вызванных им видений в голове у неё был полный сумбур. Она не знала, что лучше: все-таки попробовать выловить из бессвязного тумана какие-нибудь подобия мыслей, или объяснить Рону, что она сама ещё должна разобраться, и лучше подождать более удобного случая, который, возможно, никогда не наступит.

Тихонько скрипнула дверь, и оба повернулись на звук.

– Я не помешал вам? Я свои записи ищу, – жалобно поделился проблемой Квинтус.

– Вот эти? – Гермиона даже обрадовалась его появлению, вытаскивая свиток из складок платья. – Я так и подумала, что это ты потерял. Они на лестнице валялись.

– Точно! Я там споткнулся, – просиял Тео. – Спасибо вам, леди Гермиона! Ой, а как себя чувствует сэр Гарри?

– Лучше, – коротко проинформировал мальчика Рон.

– А можно я прямо тут запишу кое-что?

– Пиши, – разрешил Рон. – Что за нетленку, кстати, ты там ваяешь?

– Чего? – не понял Квинтус.

– О чём ты пишешь, спрашиваю!

Тео выглядел польщённым вниманием к своему труду:

– Я веду летопись замка. Просто записываю все интересные события. Последним я описал поединок, правда, еще не закончил…

– Почитай, – попросил Рон, заинтригованная Гермиона тоже кивнула головой.

Тео не нужно было просить дважды. Развернув свиток, он выпрямился и высоко закинул голову, как делают глашатаи, став при этом похожим на цаплю, и начал:

– Два рыцаря выехали на поле: сэр Гарри и сэр Вольдемар; выставив вперед копья, они яростно сшиблись так, что щиты их разлетелись на куски, а копье сэра Вольдемара сломалось. Сэр Гарри ударил сэра Вольдемара с такой силой, что выбил его из седла…

– Постой, – вырвалось у Рона, – с каких это пор Вольдеморт стал Вольдемаром? Почему ты так его называешь?

– Потому что это его имя, сэр Рон, – кротко пояснил Тео. – Я знаю от Матильды.

– А как зовут его наследника? – вдруг полюбопытствовала Гермиона, – у нее же и брат вроде есть?

– Да, его зовут Этьен.

– Фу!

– Чем ты недоволен? Обычное французское имя…

– Норманнское, леди Гермиона.

– И все-таки, «сэр Вольдемар» ужасно глупо звучит!

– Может быть, мне стоит придумать им прозвища? Все достойные рыцари имею какие-нибудь прозвища, например, рыцарь Красного Сокола или рыцарь Отважное Сердце?

– Интересная идея. И как же ты обзовёшь Гарри?

Тео почесал вихрастую макушку.

– Я назову его: сэр «Искра Надежды», -серьёзно сказал он. – А барон будет…

– Сэр «Тёмный Мельник», – подсказала Гермиона.

В этот момент Гарри пошевелился и застонал во сне, словно его мучил кошмар.

– Сэру Гарри самому бы не помешала искра надежды, – вздохнула Гермиона.

***

Пока Гарри спал, Валери Эвергрин в одиночестве металась по своей комнате из угла в угол, от стены к стене, как зверь, заточенный в слишком тесную для него клетку и ещё не смирившийся с этим. За окном непреодолимо сгущался вечер – погода испортилась, и садящееся солнце бросало кровавые отблески в разрывы набежавших туч. И такими же тяжелыми и угрюмыми, как это безжизненно-серое небо с багровыми прожилками заката, были её мысли.

Вопреки ожиданиям, она не думала ни о проигранном Гарри поединке, ни о его дальнейшей судьбе, предоставив заботу о юноше Хельге Хуфльпуфф, справедливо полагая, что та справится с этим гораздо лучше. Как человек решительный и здравый, она размышляла над тем, что же делать дальше. 150 детей (Валери по-прежнему продолжала считать их детьми, поскольку они были вверены её попечению, и никто этой ответственности с неё не снимал и не мог снять) оказались в осаждённом замке. И завтра (если не сегодня ночью – пусть парламентер и объявил, что у осаждённых есть время подумать, и штурмовать их будут только с рассветом – но полностью доверять врагу и расслабляться не стоило) они могут погибнуть или остаться опять без крова над головой. Причем первое более вероятно – озлобленный Темный Лорд вряд ли пощадит кого-то из обитателей замка, не нужных ему лично, и этого не изменит ни принятие предложения о сдаче в плен, ни отчаянная оборона и поражение. А вот есть ли у них шанс выиграть? Валери знала, чем вызвано предложение противника подумать до утра – армия барона, наблюдавшая, как он сражается с Гарри, была изрядно напугана сверкавшими молниями и сразу после окончания поединка в полном составе отступила к лесу. Поэтому сейчас её командир был сильно занят поднятием боевого духа своих солдат, и битва была отложена.

Отложена, но не отменена.

Подсчитывая и прикидывая в голове, какие средства и резервы могут маги замка противопоставить армии средневековых воинов в латах и при полном вооружении, Валери раздула огонь в небольшой жаровне. Хорошо ещё, думала она, что кавалерия у барона была немногочисленна, всего полторы сотни рыцарей, а большую часть войска составляли крестьяне – пехотинцы, вооруженные лишь копьями, именно они-то и разбежались, напугавшись бушующей магической грозы. Но оставались стрелки с луками и арбалетами – хорошо обученные и дисциплинированные профессионалы, которые, попади они внутрь замка или хотя бы на стены, за несколько минут могли бы перестрелять всех его обитателей. Угроза нешуточная, и что можно ей противопоставить, Валери не знала.

С делано было уже немало: по всему периметру замка поставлена защита от аппарирования –если это удалось Снейпу, почему бы Вольдеморту так же не добиться успеха? В любом случае такую возможность следовало учитывать. Двое разведчиков на метлах, пользуясь сгустившимися сумерками, отправились на рекогносцировку, и должны были вот-вот вернуться с результатами. По стенам и на башнях Гриффиндор расставил часовых с луками, были приготовлены катапульты для метания камней, чаны с расплавленной смолой, под которыми постоянно горел огонь, чтобы чёрная жижа не застывала. Не слишком надеясь на средневековые методы обороны, Валери провела беседу с Джамаледдином. Толку от этого разговора оказалось мало, джинн выглядел удручённым какими-то собственными проблемами, которыми отказался поделиться, в свойственном ему высокопарном стиле пояснив, что не к чему «прекрасной бриттской пери утруждать себя ничтожными заботами ничтожнейшего из слуг». После «ничтожнейший из слуг» с «величайшим сожалением» дал понять, что не в его силах справиться с возросшим магическим могуществом Тёмного Лорда; и Мерлин знает, какие усилия пришлось приложить Валери, чтобы удержаться от предложения заслать Вольдеморта к чертям собачьим: в начало Ледникового периода, садистски лишив перед этим теплой одежды, или в Помпею непосредственно перед извержением Везувия, или в гибнущую Атлантиду. По-змеиному изворотливый Лорд и тут мог бы выкрутиться, а чувство гражданской ответственности не позволяло Валери идти на риск ещё большего изменения истории.

Помимо этого Джамаледдин в течении часа делился с ней своими познаниями в военных искусствах, указывал на уязвимость неповоротливой и тяжёлой средневековой конницы, сильно уступавшей легкой кавалерии народов востока (к чему Валери внимательно прислушалась, помня, что в крестовых походах турки частенько одерживали верх именно за счёт подвижности и маневренности конников), посоветовал посадить лучников с короткими луками на лошадей, что явилось бы серьезным сюрпризом для не слышавших ни о чём подобном норманнов, рассказал про «греческий огонь» и вызвался проконсультировать, как изготовить и саму смесь, и орудие для ее извержения.

Всё это было замечательно, непонятно одно: принимать ли бой или отсиживаться в замке, уповая, что у норманнов (которые должны были чем-то питаться) раньше закончатся ресурсы и терпение. Валери отправила Джамаледдина поговорить с Годриком, а сама решила полчаса отдохнуть и хоть что-нибудь съесть. Она поставила на жаровню помятый медный чайник. Обычая пить чай ещё не существовало, поэтому приходилось довольствоваться травяными смесями, нередко очень вкусными, либо – а сейчас Валери хотелось именно настоящего чаю – сотворённой колдовством заваркой. Взмахнув палочкой и произнеся заклинание, она поймала в воздухе пачку «Earl Grey», распечатала её и стала ждать, пока закипит вода.

Все сотворенные магически вещи (конечно, в зависимости от умения клиента), обладали не слишком большой долговечностью, а еда была ещё и не слишком питательной. Она утоляла голод и жажду, но… овощи и фрукты, как показали исследования соответствующего отдела министерства магии, отличались практически полным отсутствием витамином, а мясо… ну на вкус это было нечто резиново-бумажное, способное ввести в заблуждение разве что наследственных в третьем поколении вегетарианцев, решившим вдруг с перепоя попробовать запретной экзотики. Хотя и было достаточно питательным.

А магические сигареты, к жестокому разочарованию Валери, у которой закончились обычные, абсолютно не утоляли никотиновую абстиненцию – если не выкуривать по полпачки за раз.

Но стоящая проблема выживания не располагала к капризам, приходилось мириться с тем, что есть. Магическое домоводство помогло пришельцам из будущего обзавестись средневековыми костюмами и не чувствовать себя белыми воронами, а магическая кулинария спасла их от голодной смерти: ресурсы Хогвартса – ни огород, ни хлев и птичий двор – не были рассчитаны на такое количество едоков, и всем обитателям замка пришлось сидеть бы на голодном пайке с туго затянутыми поясами, если бы не усилия Валери, на которую легка основная тяжесть по наколдовыванию магической еды. Хотя и в этой области таланты Валери ненамного превышали её обычные кулинарные, вернее, антикулинарные, способности. Плюс ночные вылазки профессора Снейпа, который наотрез отказался есть картонно-каучуковые бифштексы и охотился на ланей, оленей и мелкую летающую дичь в Лесу Теней (О, Мерлин, что бы сказал Глор, если бы знал!) – вполне успешно, надо сказать, охотился – редкий день обходился без дегустирования его добычи, изысканно приготовленной хогвартским поваром. Сегодняшняя ночь была в этом плане исключением – несколько часов они обсуждали исчезновение Гарри и Рона. Валери пришлось потратить немало сил, чтобы убедить подозрительного профессора в том, что эскапада Поттера вызвана некой загадочной необходимостью, а не самонадеянностью и желанием выставить себя в лучшем свете, разведав какие-нибудь тайны противника. Тем более, что до появления Тео и Клары с их сенсационной информацией, она сама не была уверена в том, в чём пыталась заверить Снейпа, и про себя на чём свет стоит ругала Гарри.

Шипение чайника нарушило ход её размышлений. Нервно откидывая назад отросшую челку, она достала чашки и мёд (в качестве замены сахара), машинально заварила и разлила чай, устало плюхнулась в кресло – уставшая спина, наконец, расслабилась: Гарри был довольно тяжелым мальчиком, а Снейп, практически всем весом навалившийся ей на плечо в финале аппарирования, и подавно. И только после этого осознала – на столе стояли ДВЕ чашки с чаем. Она совершенно нечаянно и бездумно – или же нет? о чем она тогда, черт подери, думала? – приготовила чай на двоих…

Сердце защемило от воспоминаний – совместные ежевечерние чаепития в избушке Хагрида… Тихое потрескивание дров в очаге, свернувшийся у ног теплый Клык, уютный белый пар, с шипением выходящий из чайника, капли росы на оконном стекле, и Глор – с теплой ласковой улыбкой глядящий на нее, его спокойный музыкальный голос, каждый раз ожидаемое и ничуть не приедающееся «добрый вечер, Валери, я тебя ждал», от которого все заботы и печали напряженного учебного дня отступали, и казалось – вот оно, счастье – дом, где живет гармония и понимание, где тебя каждый вечер ждут, где тебя ничто не напрягает.

Она знала, что обречена на это счастье. И наивно верила, что ей именно оно и нужно, что такая жизнь её устроит. Или нет? Сейчас уже неважно: ничего этого больше нет и не будет, все уплыло, растворилось, унеслось вместе с ветром, разорвано и растерзано в клочья, и никогда не вернётся – тот мир, в котором она жила – и в котором она не сможет больше жить (а может, и вообще никто и никогда не сможет жить, ведь неизвестно, чем закончится борьба Дамблдора с дементорами), и мирный домашний Глор – который был всего лишь её иллюзией – не было, не существовало никогда такого Глора, кроме как в её воображении.

Она вспомнила, как грело и опьяняло её его преклонение перед нею – её красотой, умом, независимостью, даже прохладная отстранённость, нередко проявляемая ей по отношению к Глору, вызывала у него лишь восхищение и восторг. «Ты непохожа на простых смертных, ты – настоящая эльфийская королева древности, они были именно такими – сияющими, великолепными и недоступными». А она слушала его, тая от изысканных комплиментов и сознания своей власти над ним. Здесь, на Инисавале, она поняла, что он имел в виду, увидела цену эльфийской недоступности и непохожести на «простых смертных».

Валери вспомнила, когда говорила недавно Гарри, что теперь, когда народу эльфов уже не нужен её брак с Глором, это касается лишь их двоих, двоих взрослых людей.

В том то и дело, что не людей… Вот что её испугало – она перестала чувствовать, видеть, понимать в нем человека.

Можно было сколько угодно казнить себя за ксенофобию, проявления которой она всегда осуждала в других, за что ненавидела Вольдеморта – именно за разжигание розни между магглами и магами. Но это было выше её сил, то, что пришло к ней после месяца пребывания на Инисавале, когда, увидев Глора среди его сородичей, она ясно осознала, что Глор такой же, как и остальные эльфы, что она тешила себя иллюзией. Это пришедшее чувство нельзя было даже назвать неприятием, скорее это было просто отвращение, на животном, физиологическом уровне. Она не могла больше выносить прикосновения Глориана, его объятия и поцелуи, её тошнило от них. Так же, как пробирал ужас от его рассуждений – почему раньше они не казались ей такими .. бесчеловечными? Порождениями абсолютно чуждого разума? Как он сказал тогда: «Ты – моя жена, это совсем другое дело. А эти дети – они не из нашего мира, не из мира эльфов» Это прозвучало так же, как если бы он сказал «они другого вида». В то же время его высказывание точно описывало то, что чувствовала она сама: Глориан и эльфы были другого вида. И рождение несчастного маленького уродца это подтвердило.

Нет больше того Глора. Да и её самой – той Валери, сидевшей у огня в хижине Хагрида и улыбавшейся в ответ – больше нет. Все сгорело и унесено безжалостным ветром времени. Но подернутые пеплом угли продолжали жечь.

Она раздражённо выплеснула лишнюю порцию чая в камин. Огонь обиженно взревел, взметнув в трубу языки пламени.

Накатили невероятная усталость и злость на себя. Две чашки чаю… Вот он, результат нежелания признаться самой себе – ей давно уже жутко одиноко. А теперь ещё и страшно… И ни в коем случае нельзя показывать этого – потому что вокруг дети и подростки, которым самим страшно, которые отчаянно нуждаются в опоре и поддержке, в ощущении того, что рядом есть взрослый, сильный человек, маг, который не оставит их в беде. Вот она и держалась изо всех сил, но подсознание не обманешь – ей самой нужна опора и поддержка. Или хотя бы разговор по душам за чашкой чаю…

Она стиснула зубы, чтобы сдержать непрошеные слезы – не хватало ещё разреветься, как тогда на обратной дороге с Инисаваля. Позорище… Пришлось ускакать вперёд, чтобы дети не видели. Хотя, кажется, никого она не обманула. Джинни так давно уже бросала на нее странные взгляды, Валери была уверена: девочка подозревает её во влюбленности в профессора зельеделия. У этих подростков, вечно одна любовь и секс на уме. У девчонок скорее первое, у парней чаще второе, что было меньше заметно в веке двадцатом, но махровым бурьяном расцвело в средневековье.

Валери отхлебнула чаю, поморщилась – почти остыл, плеснула из чайника кипятка. Нестерпимо захотелось курить.

Какой же всё-таки Снейп тяжелый, невыносимый человек! С этими его идиотскими амбициями и претензиями и не менее смешными для его возраста подростковыми комплексами! Сам вечно воняющий какой-то отвратительной химией и при этом смеющий демонстративно фыркать всякий раз, когда она прикуривала сигарету. Еще на первом курсе она сразу поняла, что безумно его раздражает, и дала ему резкий отпор, когда он стал пробовать на ней свои недостойные преподавателя приёмчики по пригибанию строптивых учеников. Как же он тогда завёлся, как все последующие годы пытался поставить её на место! Одно её присутствие в классе действовало на него, как красная тряпка на быка, даже если она молчала, а уж когда открывала рот…

Что же, ведь не могла же она не поднять брошенную перчатку? Она поклялась себе, что не даст спуску этому типу, воспринимая завязавшуюся пикировку как своего рода тест на выживание, завоевание разрешения остаться в мире магов и жить по его законам. Ей было нелегко, ей – всю жизнь не подозревавшей ни о своем даре ни о существовании другого, полного чудес, мира.

Психологическая война со Снейпом продолжалась с переменным успехом все годы обучения, и явно ей удалось одержать над ним верх лишь в той истории с мантикорами. Тогда же она впервые поняла, как он на самом деле внутренне изранен. Испытанная ею тогда жалость, правда, была недолговечной. Как и в дальнейшем, после каждой вспышки сочувствия с её стороны, Снейп тут же вновь резко захлопывал чуть-чуть приоткрывшуюся дверь и показывал самую отталкивающую свою сторону.

Но сейчас сварливый профессор был единственным, кто разделял в полной мере её проблемы. Хотя поддержки от него ожидать не приходилось. Она представила, какое лицо состроил бы Северус, пригласи она его на чашку чая…