Текст книги "Ever since we met (СИ)"

Автор книги: Clannes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Обычные девушки, – говорит рядом тетя Лена, – через купальские костры прыгали с любимыми, чтобы узнать, суждено ли им вместе. Но ведьмы на гораздо большее могут повлиять. Нам не нужно прыгать через костры с кем-то еще, если мы того не захотим.

Саша бы не отказалась, на самом деле, вот только кто ей позволит-то? Да и зачем ей задавать вопрос, если она уверена, что знает ответ? Ладно бы еще положительный, такие обычно приятно просто слушать, но нет, даже в этом ей не везет. Мысли эти, определенно, надо из головы выбросить, вытащить, выжечь – она свой подол поднимает так высоко, чтобы не мешался, и отходит на пару шагов, прежде чем разбежаться и прыгнуть. Костер плюется искрами, она на какой-то миг боится, что сейчас загорится, но нет – вот кожу обжигает жаром, а вот ступни на краткий миг почти болью пронзает, когда она по другую сторону приземляется. Темнеющее небо загорается звездами понемногу, будто бы где-то там, далеко, тоже зажигают костры, и она на миг останавливается, голову задрав, и смотрит туда. Вдаль.

– Не спи, замерзнешь, – Настя, следом за ней прыгнувшая, ее за плечи ловит и в сторону тянет, смеясь. Купала – не время для серьезности, если ты делами особо важными не занимаешься или не молишься Матери, и за смех их никто ругать не станет, пусть и смеются они на поляне, где обычно самые серьезные ритуалы происходят. – Не засыпай прямо тут, Саш. Дома спать будешь.

На поляне они сегодня не до утра, всего лишь на несколько часов. Многие другие важные дни начинаются от рассвета и следующим же заканчиваются, но Купала не среди них. От заката до заката – и сейчас кто-то, может быть, поспешит взять за руку кого-то другого и повести в лес, искать цветок папоротника.

– А если парень и девушка папоротник находят, что тогда? – спрашивает она вслух. Тетя Наташа смеется, по носу ее щелкает.

– Им больше не наливают, – парирует она. – Ну ты что, в самом деле, веришь в такие сказки?

– Ну да, ведьмам в сказки верить не стоит, – фыркает Настя рядом. С той стороны от костра уже примеривается, чтобы прыгнуть, Алинка. – Сказки нереальны, магии нет, и вообще.

– Не паясничай, – тетя Наташа щелкает и ее по носу, но ее внимание тут же от них уходит. – Алина, ты там вечность будешь копаться? Если ты всегда такая медленная, то я не знаю, как тебя Этери терпит.

– Так и терплю, – отзывается Этери Георгиевна от другого костра, кулаком грозит шутливо, улыбка на ее лице широкая, даже не оставляющая сомнений в том, что это не всерьез. – Мой ковен, мое дело, не гони на девочку, Наташ.

– Ой все, – теть Наташа отмахивается, в глазах ее смешливые искорки, облаком апельсинового запаха ее обволакивает – сосредотачивается, выпускает, направляет в небо. Им не нужен дождь ни сегодня, ни завтра, как и всегда, когда их ждет очередной ритуал. Как недавно было на солнцестояние, как было до того на другие праздники, один за другим, один перед другим. Саше нравится за этим наблюдать, ей нравится видеть, как подчиняется природа, как меняется мир по требованию ведьм.

Если бы они все решили изменить мир, они бы смогли это сделать. Безумными усилиями, и кто знает, какую бы им пришлось заплатить цену, но они смогли бы – не их ковен, не те они, что сейчас на поляне, а больше, намного больше, все ведьмы всего мира. Но… нет. Просто нет. Кто обещает, что изменив что-то, ты не заденешь что-то иное? Ведьма может приворожить мужчину, если согласна на то, что он никогда не будет любить ее по-настоящему, может изменить погоду или вырастить, дерево за деревом, лес – ведьма может, на самом деле, немало, но сложно найти ту, кто захочет вмешиваться в чужие жизни постоянно, кто захочет поменять весь мир. Сложно найти не одну такую, а целую группу. Да мало ли их, этих сложностей? Саша их сложностями не считает.

Саша считает сложностью то, что ей, когда она из леса возвращается, не удается уснуть. Они в дом входят уже за полночь, но за окном разгораются краски рассвета, когда она устает ворочаться в своей постели. Ткань сарафана тонкая, легкая, почти не ощущается на коже, под босыми ступнями холодные доски пола, и воздух утренний прохладен – это пока что. Июльское солнце скоро раскалит все, но пока что оно еще даже не оторвалось от горизонта, еще даже не высушило росу, и ей надо успеть по ней пройтись, умыться ею, раз уж она в это время не в постели. Ноги промокают сразу же, она наклоняется, проводя ладонями по мокрой траве, касается лица, плеч, шеи, оставляя на коже влажные следы, и дышит ровно, спокойно, считая, чтобы уж точно не сбиться.

А когда разворачивается, всего в нескольких шагах от нее Ваня стоит. Под глазами его темные круги, и сам он взъерошенный и встрепанный, и усталым кажется, но на лице его почти восторг, от которого она смущается, от которого ей спрятаться хочется. Спрячется ли? Нет, она все-таки не ребенок – она на месте остается, смотрит почти с вызовом.

– Я уж думал, к нам рассветная фея наведаться решила, – он ухмыляется, наконец, разрывая молчание, протянувшееся между ними тонкой паутинкой, усыпанной каплями росы. – Ты чего не спишь?

– Не спится, – она плечами жмет, мол, что я поделаю, губу прикусывает на краткий миг. – Да и все равно Купала, можно найти, что делать, если очень хочется. Ты сам-то что? Опять в клуб с ребятами ходили?

Шага к нему хватает, чтобы взгляд его поймать, и от этого взгляда колени подгибаются почти. Она знает, что видит в его глазах, и видеть этого не хочет. Многое отдала бы, чтобы не видеть, вот только кто ее спросит?

– Я у Алены был, – ему, кажется, правда нужно это сказать, кому-то сообщить. Ему, кажется, все равно, что это будет значит для других. Ей ли его винить, с другой стороны, если он даже не знает, что она на самом деле чувствует? Саше кажется, она слышит щелчок, с которым все становится на свои места, и с щелчком этим обрывается что-то внутри. Она глаза прикрывает, заставляя себя дышать ровно, считать – чтобы не сбиться, но и чтобы успокоиться. Никому не будет лучше, если у нее сейчас снесет к черту все ограничители.

– Ну и славно, – губы ее растягиваются в улыбке, будто и не она улыбается, а какая-то маска. – Кофе будешь?

В турку, к кофе, падают пару горошинок черного перца, щепотка корицы, следом – звездочка кардамона, от которой горький вкус остается на языке, не потому что она ее пробует, а потому что собственные эмоции почему-то читаются так, как если бы она хотела этого. Ревность. Обида.

То, на что она права не имеет.

И кофе тоже горчит в итоге, когда она его пробует, поддавшись порыву, прежде чем перед Ваней чашку поставить. Хочется его выплеснуть куда-нибудь наружу, сварить новый, но Ваня уже обхватывает чашку обеими руками, глоток делает и глаза прикрывает. Плохо?

– Вкусно, – бурчит он почти неразборчиво. Сонный. Еще бы ему сонным не быть, думает она, наверняка всю ночь не спал, как и она, только по совсем другим причинам. – Как ты умудряешься его всегда таким вкусным варить, Сань?

– Секрет, – она смеется, плечами пожимает, мол, мало ли что я там делаю такого, какая разница? – Главное что тебе нравится.

Ваня выглядит так, будто собирается что-то сказать, но передумывает. Это, думает Саша, хорошо. Пусть. Она его коротко обнимает, прежде чем из кухни выйти, и в макушку целует, пользуясь тем, что он сидит. Так бы ей ни за что не дотянуться. Это как ее метка, приходит ей почти злая мысль. Знак того, что они друг от друга никуда не денутся. Пусть он даже любит не ее, но она все равно есть и будет в его жизни.

Ей впервые, кажется, не жаль, что она тогда надела ему на голову свой венок и позволила ему сделать то же самое. Пусть по незнанию – не жаль. Скорее всего, это пройдет, и она будет чувствовать вину еще и за эти эмоции, но не сейчас. Сейчас ее ревность слишком сильна и она не в силах ее победить. Саша скидывает сарафан, закрыв за собой дверь в комнату, но засыпает лишь после того, как слышит шаги к соседней комнате, после того, как Ваня закрывается у себя. Ненадолго.

– Просыпайся, солнышко, – тетя Лена по волосам гладит, будит аккуратно, и Саша не сразу понимает, что уже не спит. Сознание возвращается не рывками, а медленно и постепенно, давая свыкнуться с тем, что происходит. Например, с тем, что солнце уже высоко, и она наверняка часа четыре проспала, если не больше. – Нам к реке надо, а потом поспишь еще.

К реке не обязательно идти прямо сейчас, день долгий, но не факт, что вечером там будет пусто, а днем наверняка будет жарко. Саша не уверена, что рада тому, что тетя Наташа дождь отогнала – как знать, вдруг был бы теплый летний ливень? Деваться, впрочем, некуда – балахон, пропахший дымом от костра, висит на спинке стула, готовый к тому, чтобы она снова его надела. Раздеваться на берегу неудобно и неуютно будет – она белье с себя снимает тоже, прежде чем одеться в белое. Никаких резинок, узлов и застежек – ничего. По всем правилам. Мужчинам можно, чтобы как-то удержать на себе штаны, не более.

Мужчины тоже идут с ними. Точнее, она с ними идет – раньше они, девчонки, собирались вместе у реки, небольшой толпой, позволяя старшим ведьмам позаботиться о своих мужчинах. На этот раз тетя Лена берет ее с собой, и она правда не представляет себе, почему бы ей и не пойти. На подоконнике – собранные со вчера цветы, она вазу ладонями обхватывает, щедро делится силами, оживляя их, и лишь когда расправляются лепестки васильков, когда полынный запах снова комнату наполняет, когда ромашка головки снова поднимает, она их из вазы достает и со стеблей воду стряхивает аккуратно за окно. Ей нужно сплести себе венок. Как на Купалу без венка? Теть Лене не обязательно, она замужняя женщина, Ване и дядь Андрею и вовсе не надо, разве что если они сами захотят, но ей без этого никуда. Раз-два-три, раз-два-три, стебли сплетаются послушно, венок пышный, цветы наверняка в волосах путаться будут, но и пусть. Она в зеркало даже не смотрится, когда косы расплетает и венок надевает – какая разница, как она выглядит? По собственным ощущениям, никто от ужаса при виде нее умереть не должен, а значит, все нормально. Ваня, конечно, постоянно твердит, что она красивая, но ох уж его чертова эстетика…

Ваня на пороге обнаруживается, когда она дверь распахивает, рука его поднята, чтобы постучать, и вид растерянный совершенно, потерянный, будто что-то произошло и он теперь не знает, что делать и куда деваться. Где-то внутри рождается желание его задеть, поддеть как-нибудь, чтобы посмотреть, что он скажет и как среагирует. Саша молчит, только брови чуть приподнимает – что, мол?

– Мама за тобой послала, – объясняет он. Логично. Саша кивает, за руку его цепляется и сама его во двор тащит – он выглядит так, будто сам не дойдет, все еще сонный, явно не выспавшийся, но явно пытавшийся привести себя в порядок. На это, прикидывает она, времени должно было бы уйти примерно столько, сколько у нее на все ушло, наверняка тетя Лена сразу к нему заглянула, как от нее вышла. Она уже во дворе стоит, голову запрокинув и лицо подставив солнцу, и этой картиной залюбоваться можно. Саша и любуется те несколько секунд, пока ее не замечают.

– А вот и наша пропажа, – дядя Андрей улыбается широко, целует ее в макушку, за плечи приобняв, и демонстративно нос трет. – Если я расчихаюсь, виноват твой венок, Сашунь.

– Если ты расчихаешься, будешь пить отвары и я Иру позову, – грозится тетя Лена смешливо. Они все посмеиваются – тетя Ира очень заботлива, но не упускает случая поворчать на тех, кого ей приходится лечить не по какой-то неприятной случайности, а по их собственной глупости. Как-то раз она Ване неделю припоминала, помнит Саша, что он без шапки ходил и простудился в итоге. Сама Саша тоже лечить может, и делает это при необходимости, но тут, думается ей, дело не в том, может ли она, а в том, чтобы пристыдить их мужчин. Она «своими мужчинами» Букиных называет спокойно даже вслух, разве что смеется с тетей Леной – дядя Андрей стал для нее почти отцом за эти несколько лет, а Ваня ей правда как брат.

По крайней мере, она пытается всех в этом убедить. Вдруг и себя получится? Другие-то верят.

До реки недалеко – днем, под солнцем, можно срезать через лес спокойно, никакая нечисть не вылезет, да и кто посмеет к двум ведьмам полезть? Река серебрится в солнечном свете чешуей изворотливой рыбы – там сверкнет, тут вспыхнет, будто и правда места себе найти не может – и вода наверняка прохладная. Они разуваются, Ваня и дядя Андрей футболки стаскивают – пора входить. Не то чтобы было срочно, но какое-то время это все-таки занимает, и займет наверняка больше, чем обычно, учитывая то, что сегодня ей придется не только за себя просить, но и за Ваню, и не хотелось бы заставлять старших долго ждать на берегу. Камушки почти гладкие под ногами, теплые, быстро на солнце согревшиеся – Саша аккуратно ступает, чтобы не попался острый, смотрит внимательно, и вздрагивает, когда ладонь ее запястье обхватывает. Неожиданно.

– Напугал, – ворчит она, взгляд на Ваню поднимая. Он улыбается будто виновато, а будто и хитро и еще как-то, и ее отпускает, позволяя его за руку взять.

– Я думал, в воду надо вместе заходить, разве нет? – парирует он. Она фыркает. Все-то он знает.

– Надо. Но мы еще даже не на кромке, – сложно сдержаться, чтобы язык ему не показать, но она справляется. – Пошли.

Вода и правда холодная, и легче было бы разбежаться и нырнуть, но что тогда с венком делать? Да и заходить особо далеко не стоит. Саша идет медленно, но упорно, вода обнимает лодыжки, потом доходит до колен, поднимается к бедрам, тянет за намокший подол, закручивает его вокруг ног, обвивает промокшей тканью талию. К Ване развернувшись, стоит по грудь в реку войти, она его вторую ладонь своей обхватывает и прикрывает глаза, сосредотачиваясь, пропуская свою магию через него, впуская в него, так глубоко, что кажется, почти можно коснуться того, что в нем дремлет и никогда не проснется – он ведьме сыном приходится, не дочерью, и на пробуждение магии рассчитывать не стоит. На языке вкус кофе, такого, как она ему варит, и она жмурится, на этом вкусе сосредотачиваясь, прежде чем глаза открыть и его взгляд поймать.

Электричеством по всем кровеносным сосудам собственная магия разбегается, шепот заглушается шумом несильного, а все же течения. Раз за разом, раз за разом, сплавляя в одно ладони, кожу к коже приплавляя, плоть к плоти, пока силы, кажется, не кончаются – и собственное сердце отдается диким, напуганным стуком в ушах, когда через сплетенные пальцы волной энергия приходит будто из ниоткуда. Не из ниоткуда, нет, вот он, источник, стоит перед ней, хмурится обеспокоенно, но молчит. Ей тоже не стоит ничего говорить, по крайней мере, пока что – ритуал еще не окончен. Не стоит его прерывать только потому, что произошло что-то неожиданное, что-то ей непонятное. Потом разберутся, потом она спросит у теть Лены, что это значит, или у теть Наташи, или, может быть, у теть Иры – не сейчас. Сейчас надо закончить начатое, сейчас надо успокоиться и заставить себя поверить в то, что все в порядке.

Точно ли в порядке? Точно, понимает она, когда уже привычное тепло растекается по коже, ни с чем не сравнимое. Ее просьбы услышаны, если это случилось, знает она. Отданная ею сила принята и вернется многократно.

И Ваня все еще держит ее за руку, когда она свой венок с головы снимает и отпускает по течению.

========== Глава 19 ==========

– Я хочу увидеть родителей.

На нее смотрят так, будто она ляпнула что-то не то, например, призналась, что подвешивает кошек за хвосты на верхние ветки деревьев на пару суток или любит пиццу с ананасами. Саша опускает голову, утыкается взглядом в собственную чашку с чаем: ну надо же было за обедом такое выдать. Ей сейчас все скажут, какая же она глупая, и какую ерунду несет, и вообще что ей может быть нужно от людей, с которыми она уже почти шесть лет не виделась ни разу, а общается от силы раз в месяц? Нужно. Что, она и сама не знает.

– Сама же говорила, что прошлое отпускать нужно, – фыркает, отмерев первой, Настя. Они тут все три, у тети Иры и дяди Саши дома – Букины и Бобрины, как каждый год, укатили на гастроли, на этот раз пораньше. Ваня мог бы остаться дома, но вот он, тоже тут, разве что смывается иногда на свои свиданки, от которых ей обидно безумно. А комнат в доме на всех хватает, особенно если учесть, что ночуют они втроем в одной постели, потому что Настя и Соня обычно у нее под боком устраиваются, с обеих сторон ее подперев, прежде чем засыпают. Она права, и не поспорить – только вот что делать, если все равно желание-то никуда не девается?

– Говорила, – соглашается Саша. Попробуй тут не согласиться, особенно когда тебе правду говорят. – Но я очень хочу не догадываться, почему они от меня отказались, а чтобы они мне сами это сказали. Даже если они начнут брызгать меня святой водой или попробуют позвать милицию.

– Ты уверена, что справишься? – теть Ира явно беспокоится, это видно по ее лицу, но и без этого можно понять по ее голосу, насколько она волнуется по этому поводу. Волнуется за нее. Как всегда. – Ты же знаешь, Сашунь, я не хочу, чтобы что-то произошло плохое.

В книгах, думает Саша, что-то подобное было бы ложью. В конце концов, в книгах, когда ведьма забирает ребенка у родителей, это обычно похищение, и ни одна ведьма не захочет, чтобы потом ребенок с родителями встречался. Но они не в книге, это во-первых, а во-вторых, она чувствует, что тетя Ира ей не лжет. Любая ведьма так может, если сконцентрируется и попытается понять – ей ложь оставляет на языке стойкий привкус пепла. Нет, о ней и правда заботятся, за нее и правда волнуются. Даже Ваня, который молча смотрит на нее через стол, про чай будто бы позабыв. Саша напоминает себе, что ей надо поговорить с тетей Ирой о том, что на Купалу было – напоминает вот уже неделю. Надо бы собраться и все-таки спросить ее, в чем может быть дело. Тем более что других старших ведьм все равно тут нет, уехали три дня назад, а остальных из ковена спрашивать как-то и не хочется. Зачем, если их Верховная может ей намного лучше объяснить?

Тем более что их Верховная смотрит на нее так, будто знает, о чем пойдет речь, когда после обеда сидит в своем любимом кресле с вышивкой в руках. Саша мнется, прежде чем все-таки сесть напротив, руки на колени положив – прямо-таки классическое воплощение послушности и воспитанности. Не факт, что ей это не потребуется, учитывая о чем она собирается расспрашивать. Вдох, выдох, новый вдох, глубже на этот раз – пульс улетает куда-то в неизведанные дали, не желая замедляться.

– Проблемы с магией? – тетя Ира первой все-таки спрашивает, и за это Саша ей благодарна. Сама она наверняка не знала бы, с чего начать. – Или вопросы?

– И то, и другое, – признается она, голос сложно удержать, как и лицо. Она держит. – На Купалу было что-то очень странное. Я силы не рассчитала, раньше же только для себя все делала, а в этот раз была с Ваней. И в какой-то момент я просто не смогла удерживать магию, а потом…

– А потом силы появились и ты как будто через Ваню потянула магию, – дополняет тетя Ира, улыбается довольно и хитрюще, будто она какую-то шалость замышляет. Саша глаза вскидывает, хмурится недоуменно.

– Откуда вы…

– Знаю, – тетя Ира хмыкает. – Классический пример. Поздравляю тебя, Сашунь, Ваня – твоя потенциальная половинка.

В груди, кажется, дыру проделали, иначе откуда резко взялась такая пустота? Саша вдыхает раз, другой, третий, пытаясь дышать ровно, пытаясь осознание уложить в голове. Сложно. Как – половинка?

– Разве половинку не нужно вычислять? – выдавливает она наконец, когда удается набрать достаточно воздуха для этих слов. – Я думала, это сложный и долгий процесс…

– Ну ты же не будешь брать каждого мужчину вокруг себя за руки и пытаться колдовать, – парирует тетя Ира. Логично. – А иначе ты и не поймешь, что это именно в нем дело. Это правда сложно, Сашунь.

Сложно, да. Она верит. Так оно и звучит, по крайней мере. Если бы от этого еще легче становилось!

– И что мне теперь с этим делать? – ей самой страшно от отчаяния, которое она в своем голосе слышит. Но тетя Ира улыбается спокойно, даже мягко, прежде чем отложить вышивку, и, встав с кресла, достает из ящика стоящей в углу тумбочки тетрадь, а оттуда – лист с несколькими строчками, написанными ее аккуратным почерком.

– Ничего, если тебя это смущает, – отвечает она, наконец. – Тебя ни к чему не обязывает то, что вы магически совместимы. Но я на твоем месте попробовала бы хоть как-то это использовать.

На листке список дат, и Саше не нужно долго думать, прежде чем понять, что это. И с магической точки зрения было бы правда вернее втянуть в это Ваню, но выдержит ли она? И согласится ли он? Вряд ли.

Но вечером, ложась спать в одиночестве, без девчонок на этот раз, она нащупывает этот листок под подушкой, находит его кончиками пальцев, и осознание того, что ей придется поволноваться и на этот счет, заставляет ее зажмуриться и медленно выдохнуть, отгоняя подступающее волнение. Слишком уж часто она волнуется, если уж на то пошло. Надо учиться владеть собой и своими эмоциями, вот только как?

А просыпается она без будильника и без того, чтобы кто-то ее будил – за окном светлеет, еще даже рассвет не начал разгораться. Если проснулась, уже не уснет, она знает – из постели вылезает, натягивает халатик, и к окну распахнутому подходит, чтобы полюбоваться на сереющее небо. Не успевает – два стука в дверь, потом еще три, как они с Ваней когда-то придумали для домика на дереве. За дверями он и обнаруживается, в глазах его решимость, и ей было бы страшно, знай она его хуже, а так ей просто интересно. Он и не разочаровывает.

– Если ты правда хочешь в Питер, – его голос срывается в этот момент, и ей хочется коснуться его переносицы, чтобы разгладить складки между нахмуренных бровей, – то собери то, что тебе нужно будет. Теть Ира так легко не отпустит, так что надо поехать сейчас, и к вечеру приедем. А завтра обратно.

Саша моргает раз, другой, третий, пытаясь все в голове уложить, а потом просто кидается ему на шею. Он и правда готов ради нее на такое? Она помнит, сколько надо ехать из одного города в другой – в одиннадцать ей это показалось настоящей вечностью, и она помнит, каким уставшим был отец, когда они наконец-то приехали. Ваня ее неловко обнимает, будто боится, его теплые ладони ложатся на ее спину, придерживая – одна между лопаток, другая на пояснице – и выворачиваться ей вовсе не хочется. Она и не собирается. Да ей и не приходится – он в итоге отпускает ее сам, за плечи ее разворачивает и подталкивает в комнату.

– У тебя пятнадцать минут, – заявляет он. – Можешь не причесываться, это можно и в машине сделать. Если через пятнадцать минут ты готова не будешь, мы никуда не поедем.

Десяти хватает: Саша в рюкзачок любимый скидывает самое необходимое, влезает в шорты и футболку, и пишет короткую записку, мол, уехали, ждите обратно не ранее, чем завтра. Когда Ваня снова стучит дважды и потом трижды, она уже готова – они на цыпочках прокрадываются к выходу из дома, тихо-тихо выходят со двора, и минут через десять Ваня уже открывает гараж своим ключом. Машины у него пока нет, но дядя Андрей свою оставил, и ее более чем достаточно. Ключи от машины он находит легко, заводит на раз-два – все идет замечательно.

– Это самое сумасшедшее, что я когда-либо делала, – признается Саша, когда, закрыв ворота за ними, падает на сидение и тянется к ремню, чтобы пристегнуться. Ваня смеется и руку протягивает, чтобы растрепать ее волосы.

– Поверь мне, я тоже более безумных вещей никогда не делал. Но надо же с чего-то начинать.

Над Малаховкой встает солнце, на часах еще нет шести, по радио очередная песня Би-2, которую вроде бы и не учила, а знает наизусть – Саша выкручивает погромче и подпевает, и Ваня присоединяется спустя всего пару строчек. Навигатор послушно прокладывает маршрут до Питера, один поворот, через некоторое время другой – и вот они выезжают на трассу. Ехать через Москву долго, пробки никуда не деваются даже в такую рань, и лучше обогнуть. Быстрее выйдет.

Телефон звонит через час после того, как они выезжают из области.

– Долго же они не замечали, что нас нет, – Ваня хмыкает, тянется чтобы сделать тише радио. Саша ему взгляд убийственный посылает.

– Суббота. Лето. Раннее утро. Они скорее всего только проснулись, – она плечами пожимает, прежде чем на звонок ответить. – Доброе утро, теть Ир.

– Дай угадаю, – в голосе тети Иры уверенность и немного смеха, но и обеспокоенность явно слышна, – ты с Ваней вместе.

– В Питер едем, – подтверждает она. – Раньше выехали, раньше приедем. Завтра обратно. Вы за нас не переживайте, мы разберемся сами.

– Разберетесь, конечно, – тетя Ира вздыхает. – Вы уже большие. Ты мне хоть звони иногда, Сашунь, а то на Ваню особой надежды нет.

– Только на Ваню и надежда, – поправляет она, смеется коротко. – На него и на то что он меня отвезет и привезет в целости и сохранности. Если не на него, на кого мне надеяться?

– А вот напрямую ты мне такого не говоришь, – заявляет он, когда она сбрасывает звонок после «ладно, берегите себя» от тети Иры. Ей смешно. Эта поездка, пусть и затеянная не ради веселья, ощущается почти легко. Она балетки сбрасывает, ноги подбирая, и тянется, чтобы Ваню в щеку чмокнуть. От собственной смелости и боязно, и забавно одновременно.

– Договорились, буду чаще говорить тебе, какой ты чудесный, – заявляет она. – Так пойдет?

– Не забывай еще добавлять что я самый лучший, – он смеется в ответ, не глядя находит ее ладонь и сжимает ее ненадолго. – Не забудешь?

– Не забуду, – обещает Саша. – Верни музыку, лучший в мире братец.

Гагариной она тоже подпевает, на этот раз сама, открывает окно – ветерок снаружи свежий. Ей бы хотелось как можно на дольше растянуть это путешествие и не думать о том, что ждет ее в его конце, но тут уж никуда не деться. У каждого пути должен быть свой пункт назначения, и оттягивать прибытие вечно не получится. Они одно яблоко на двоих едят, потом еще одно и еще одно, остановившись уже где-то далековато за Тверью, пьют на заправке холодный чай, жмурясь довольно и передавая друг другу бутылку. Саше кажется, она начинает понимать, почему в американских фильмах подросткам так нравится куда-то ехать – она от дороги в восторге.

Восторг, впрочем, угасает понемногу, и когда они в город въезжают, у нее руки уже подрагивают, да и петь уже совсем не хочется. Она за свой кулон цепляется беспомощно – Мать должна помочь, Мать не оставит своих детей, когда она им нужна.

Рядом с ней не Мать сейчас, впрочем, а Ваня, который дожидается, когда она вобьет полузабытый адрес в навигатор, который рядом с домом останавливается, мотор не глуша, и разворачивается к ней.

– Ты уверена? – спрашивает он, наконец. Она не уверена, больше нет, но он, похоже, не об этом. – Они могли переехать.

– Надеюсь что нет, – она жмурится беспомощно, хмурится, кусает губы – что если..? – Или не надеюсь. Я не знаю, Вань. Я хочу их увидеть, но мне страшно. Они могут меня не узнать. Они могут не хотеть меня узнавать. Они могут меня узнать и именно поэтому не впустить в дом и не захотеть со мной разговаривать. Я не знаю.

Мотор заглушив все-таки, Ваня поворачивается к ней и протягивает руки. Она с готовностью ныряет в его объятья, заставляя себя успокоиться и не нервничать. В конце концов, они уже тут. Без плана, ничего не продумавшие, но тут.

– Что мы будем делать, если их тут нет или если они не захотят общаться? – бурчит она куда-то ему в плечо. Он ее по голове гладит в ответ, вздыхает негромко, как каждый раз, когда что-то идет не так.

– Погуляем по городу, раз уж мы уже тут. Попробуем найти где переночевать. Если не найдем, у нас есть машина. Утром поедем обратно. Звучит несложно, правда?

Звучит оптимистично, думает Саша. Впрочем, Ваня тот еще оптимист, явный и нескрываемый. Она себя заставляет глубоко дышать и отстраняется, наконец. Рюкзак на спину, балетки на ноги – от первого же шага наружу немного кружится голова, но это от волнения. Этот путь она смогла бы проделать с закрытыми глазами. Домофона нет, и это, надеется она, к лучшему. Лестница. Дверь в квартиру. Она жмет на кнопку звонка, стоит ему остановиться за ее спиной, и замирает. Что дальше? За дверью голоса и шаги, она пальцы сцепляет, сжимает до боли – а потом дверь открывается.

– Мам? – выпаливает она. Женщина по ту сторону порога выглядит сонной и усталой, но это не меняет ее внешности. Это ее мама, она могла бы узнать ее из сотни, может даже из тысячи – и ее мама поднимает на нее взгляд, а глаза ее расширяются от шока. Не ожидала.

Не хотела видеть?

– Сашенька? – мамин голос чуть охрипший, но срывается он явно не поэтому. На спине, между лопатками, ванина ладонь почти привычно, и это, по идее, должно помочь взять себя в руки, только вот помогает мало. Да и неоткуда – это между ними, это семейное, если она вообще все еще имеет право назвать своей семьей этих людей, эту женщину. Но мама всхлипывает, и звук этот настолько нереальный, настолько неожиданный, что Саша не может к ней не шагнуть, прямо в распахнутые объятья. Она понимает, что плачет, далеко не сразу – только когда отстраняется через несколько секунд и видит мокрые пятна на маминой футболке там, где уткнулась лицом.

Ей бы надо держать себя в руках, но что делать, если не получается? Что делать, если все ее попытки держать лицо разбились о реальность слишком легко? Папа возникает в дверях почти сразу, стоит маме его позвать, обнимает ее так крепко, что почти больно становится ребрам, и оба почти утягивают ее в квартиру, но она высвобождается и Ваню за руку хватает.

– Мам, пап, – она так давно эти слова не говорила, что они странными кажутся для нее, – это Ваня. Если бы не он, я не знаю, как бы добралась, и вообще как бы эти несколько лет жила.

– Огромное за это спасибо, – папа Ване протягивает ладонь, мама просто кивает, мол, полностью согласна, и глаза утирает. – Заходите, ну, чего мы на пороге-то стоим, как в каком-то «Жди меня», ей-богу.

Ваня на нее смотрит так, будто не может понять, чего она от него хочет, когда она его тянет за руку за собой, и с места не сдвигается.

– Саш, – шепчет он таким тоном, будто пытается прописную истину ребенку объяснить, – это твоя семья. Вы будете говорить сейчас о важных для вас вещах. Ну куда я там? Зачем я там? Мешать вам? Я в машине посижу.

– Ты тоже моя семья, – шепчет она яростно в ответ: вот ведь упрямый дурында. – Никакого «посижу в машине» я даже слушать не хочу, понял? Что, довез меня до дверей, а дальше пинок под зад, и вперед? Если ты сейчас со мной не зайдешь, я решу, что ты меня вез сюда в надежде на то, что я останусь с родителями и тебе никогда больше не придется со мной возиться. И не факт, что буду неправа.