Текст книги "Ever since we met (СИ)"

Автор книги: Clannes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Ты чего? – на его лице удивление и что-то похожее на испуг. Чего бы ему бояться? Саша глаза прячет, губу закусывая. Как ему объяснить, что не стоит пытаться помочь ей примириться с этой ситуацией? Как донести до него, что все нормально, и о ней не нужно беспокоиться, она справится?

– Просто не надо, Вань. Пожалуйста.

Он кивает молча, руку опускает, на ноги поднимается и тянется к собственному ремню. Она не может избавиться от мысли о том, что обидела его, но молчит. Извинится потом, обязательно извинится. Сейчас она вместо этого делает несколько глотков острого настоя из другого термоса – тетя Лена сказала, это для них обоих – и передает его Ване. Откуда-то от солнечного сплетения по телу начинает расползаться тепло, куда-то под кожу запускающее щупальца, обжигающее щеки, и без того горящие. Сердце – ей кажется, она его слышит – звучит гулко, громко, но не пытается вырваться, бьется не так быстро, чтобы приходилось жмуриться и заставлять себя успокаиваться. Она все равно жмурится, все равно заставляет себя дышать ровнее, отпускает свои эмоции куда-то в пространство с каждым выдохом. Становится легче.

От его ладони на своем плече она все равно вздрагивает, даже не пытается это сдержать. Не пытается сдержать какой бы то ни было свой порыв, да и зачем? Мысль эта кажется чужой, но какой-то правильной. Зачем сдерживать себя сейчас, если не хочется убежать? Она жмурится на миг, сжимает веки так плотно, будто пытается отгородиться от всего мира, а затем Ваню целует, развернувшись к нему, зарываясь пальцами в его волосы. Снова целует – снова она его. Да и как иначе? Ее бы удивило, если бы это он ее хоть раз поцеловал. Ему не с чего, ему незачем. Ему бы сейчас, наверное, и не отвечать на ее поцелуй, если уж на то пошло, но губы приоткрываются навстречу ее губам, и его ладони скользят по ее спине, заставляя прижаться, пока не останавливаются на пояснице. В его глазах то же лихорадочное, безумное, жадное, что в ней просыпается – ей наверняка кажется. Не может не казаться. Не может он чувствовать то же, что и она, в этом она уверена. Ей не хочется сейчас думать об этом, на самом деле – Ваня ей в губы выдыхает, когда она почти инстинктивно бедрами к его бедрам прижимается. Ей неловко, она смущается, и наверняка даже в темноте можно разглядеть, как она покраснела – а она уверена, что покраснела – но ее эмоции этим не ограничиваются, напротив.

Прямо сейчас она безумно хочет, чтобы этот поцелуй продолжался, например. Нельзя. Время идет. Надо отстраниться, надо закончить все приготовления – она заставляет себя. Сложно, но необходимо.

В баночке краска, темно-красная, пока не высохнет – потом, Саша знает, она станет почти черной. Кончиком пальца она рисует на своем животе несколько символов, чувствуя, как от них расходится по всему телу непонятное ощущение тепла и чего-то еще, с клубничным привкусом магии на языке. На себе рисовать эти знаки непривычно – она справляется, руку протягивает к Ване, мол, иди сюда. Он подходит, и тоже тянется – не к ее руке, а к животу. Она глаза закатывает и перехватывает его руку за запястье.

– Смажешь же, высохнуть не успело, а ты уже тянешься, – вздыхает она. – Руки дай лучше. Ладонями вниз.

На тыльной стороне его ладоней она так же, пальцем, другие символы рисует, запястья его обвивает, одно, потом второе, линиями, поднимающимися от линии жизни до самого локтя. Краска на ее собственной коже уже почти высохла, и можно, отойдя, раздеться теперь уже до конца. Нижнее белье она складывает аккуратно поверх одежды, прикрывает глаза, чтобы успокоиться, и выдыхает медленно, заставляя сердце, бешено бьющееся, чуть замедлиться, пока оно не вырвалось из грудной клетки. Знает, этого все равно не случится, но от этого не легче – легче становится, когда она прижимает руки к груди, будто пытаясь сердце удержать на месте.

Легче уж точно не становится, когда ее грудь накрывают его ладони, когда на ее плече его губы будто клеймом из докрасна раскаленного железа оставляют невидимый след. Второй поцелуй он оставляет на ее шее, третий – на щеке, а четвертым, наконец, касается ее губ, наконец-то целуя ее до того, как она поцелует его. Он тоже уже обнажен, чтобы понять это, не нужно на него смотреть. Она и не смотрит, она забывает об этом сразу же, как осознает – не до этого. Ритуал больше не представляется чем-то стрессовым, не теперь, и тем более не тогда, когда Ваня ее подхватывает, приподнимая в воздух, заставляя ногами его бедра обвить, чтобы удержаться, и в несколько шагов оказывается возле алтарного камня, куда ее и усаживает.

Во время ритуала, вспоминаются Саше одновременно и кстати, и некстати слова тети Иры, важно все, вплоть до положения в пространстве. Женщина – олицетворение Матери-богини, мужчина – тот, кто добровольно жертвует часть жизненной силы, которую ведьма принимает, принимая и его в свои объятья. Символизм, думает она, вытягиваясь на алтаре, лопатками почти стукаясь о гладкий камень, может быть насколько угодно важен, пока он остается лишь символизмом. Она может быть олицетворением богини, и ей же может и быть принесена эта жертва, но самого Ваню она не согласна отдавать никому. Даже Матери. Не то чтобы кого-то интересовало ее мнение, и не то чтобы он не мог сделать этот выбор сам – он уже выбрал, и не ее – но хотя бы на эти несколько часов она хочет об этом забыть. Эти несколько часов пусть будут ее побегом от реальности. И забыть о том, что за пределами этой поляны все иначе легко, когда его губы обхватывают ее сосок, а пальцы обрисовывают по очереди каждый символ, начертанный на ее животе, прежде чем скользнуть ниже. Между ее ног горячо и влажно, его пальцы легко входят, и ощущается это похоже и в то же время совсем не так, как когда она сама, представляя его себе, утыкалась лицом в подушку в собственной постели, закусывая ткань, чтобы не стонать слишком громко.

Реальность – к счастью, наверное – оказывается не такой абсурдной и не такой кошмарной, как те любовные романчики, попадавшиеся ей пару раз в руки. Саша вскрикивает, жмурится, цепляется беспомощно за плечи Вани, на камне поднимаясь, утыкается лицом ему в плечо, кусая губы, заставляя себя успокоиться. Все в порядке, все будет хорошо, обязательно должно быть хорошо, уговаривает она себя, дышит рвано. Одна его ладонь на ее спине, пальцы другой в ее волосах запутались, и его губы к ее виску прижаты – он стоит у алтарного камня, стоит перед ней, вместе с ней.

В ней, и от этой мысли Саше дико и странно. Он ее удерживает аккуратно, будто фарфоровую или стеклянную, будто боится, что она разобьется, если он ее отпустит, но треснет, если сожмет покрепче. Его дыхание глубже, будто он пытается успокоиться, и она невольно замедляет свое, чтобы дышать в такт с ним. Вдох. Выдох. Вдох.

– Скажешь мне, когда, – почти неслышно шепчет он. Она выжидает несколько секунд, прислушивается к самой себе, чтобы понять, насколько готова продолжать.

– Сейчас.

Его поцелуй почти бережный, аккуратный и нежный, и двигается он так же. Ее ладони скользят по его спине, мокрой от пота – он замирает в какой-то момент и пытается отстраниться. Она знает, что это значит, сжимает ногами его бедра, не позволяя отодвинуться, прижимается к нему всем телом, шепчет что-то на ухо, сама не понимая, что, и губами ловит его низкий, глухой рык. Он над ней нависает, держится на одной руке, ладонью упираясь в камень, весь красный, мокрый от пота, со слипшимися прядями, прилипшими ко лбу. По ее ощущениям, могло пройти как несколько минут, так и несколько часов, все путается в голове. Саша на себя Ваню тянет, почти заставляет его лечь и придавить ее своим весом, целует его куда-то в макушку, когда он голову устраивает на ее груди. Он такой же аккуратный с ней, такой же заботливый, как обычно, разве что иначе демонстрирует свою привязанность, не так, как всегда – она знает, что тому причиной. «Корица вызывает страсть», говорила тетя Наташа, «но жасмин порождает суррогат любви, ровно на то время, что человек вдыхает его запах». Жасминовые благовония пахнут почти удушающе, и Саша думает, что на нее наверняка не подействовало, потому что она и так в Ваню влюблена, а вот в его случае наверняка сработало. В конце концов, если у нее не может быть его любви, почему бы ей отказываться от хотя бы этого?

Нет, прошло скорее все-таки не больше часа – когда она вспоминает, как надо дышать правильно, получается сосредоточиться на том, что ее окружает, и примерно определить время. За полночь – значит, равноденствие уже наступило. Значит, сюда же, на поляну, ей придется вернуться вечером, но уже вместе с другими ведьмами. Ей не хочется сюда возвращаться еще несколько дней хотя бы, пока то, что тут произошло, не померкнет в памяти хоть чуточку, пока не перестанет быть настолько безумно стыдно за то, что она сделала. Стыдно перед Ваней, потому что перед кем же еще? Кто она такая, чтобы в его жизнь вмешиваться? Однако вот же, вмешалась, намного больше, чем имела право.

Стыдно не значит, что она жалеет хоть на секунду о том, что сделала. Если бы была возможность достичь этого момента другим путем, она бы им пошла, но если бы можно было избежать этого, здесь и сейчас быть не с Ваней, она бы этот шанс проигнорировала. А может и нет, понимает она, когда тянется неосознанно за новым поцелуем, но его губы вместо этого касаются ее щеки. Неловко. Неуютно. Она с его помощью снова становится на ноги, растрепавшиеся волосы приглаживает, и, уже не беспокоясь ни о своей, ни о его наготе первым делом, добравшись туда, где свои вещи оставила, надевает цепочку. Кулон, солнечного сплетения касаясь, приносит успокоение, и не факт, что в нем дело, а не в ее привычке или в том, что она себя настроила, что с ним будет лучше. В порядок она себя приводит быстро, руки почти уже не дрожат, да и ноги держат гораздо лучше. Ваня ее за руку берет, забирая у нее все то, что надо обратно с поляны домой принести, когда она одевается, и следует за ней по тропе. Молча. Костер, она знает, прогорит до конца, ничему не навредив, и ветер унесет запахи догоревших благовоний с поляны, и нечисть, собравшаяся вокруг поляны, приманенная их эмоциями и ее магией, останется на сегодня голодной. На часах почти три, когда они через прихожую проходят, обувь скидывая, когда он там же оставляет свою ношу, когда Саша понимает, что привела его в свою комнату, не отпуская его ладонь, только после того, как он, сонный, рядом с ней ложится, так же, как и она, поверх покрывала, и от него все еще пахнет корицей, жасмином и лесом.

Он не выглядит ни усталым, ни сонным, когда она, проснувшись, в кровати садится и глаза продирает – его эмоции кажутся нечитаемыми, и она правда надеется, что среди того, что он чувствует, нет сожаления. Лицо она от него прячет, но он и не пытается заглянуть ей в глаза, напротив, садится тоже, ноги спуская на пол, полуразворачивается, чтобы боком к ней сидеть, и едва ощутимо ладонью по ее волосам ведет, коротко, неуловимо.

– Саш, – в его голосе надежда, – ничего не изменится ведь, правда?

Внутри что-то обрывается будто, и Саше кажется, что она слышит звон, с которым это что-то, падая, разбивается на мельчайшие осколки, изнутри ее раня. Надо держать лицо. Надо быть сильной. На что она надеялась, с другой стороны? Суррогатная любовь ушла вместе с запахами, вместе с ночью – за окном уже позднее утро. Да и в какой вселенной он бы хотел продолжить то, что было?

– Ничего не изменится, – эхом отзывается она. – Спасибо, Вань. Ты мне очень помог. Ты самый лучший друг.

Братом его называть уже язык не поворачивается, да и странно было бы, после того, что было. Он явно тоже слов не находит, только целует ее коротко в макушку, прежде чем выйти из комнаты. Саша к телефону, оставленному еще вчера вечером на тумбочке, тянется, губы кусает при виде нескольких новых сообщений от Дани, помимо пожеланий удачи от девчонок. Ее пальцы замирают ненадолго над экраном, прежде чем она быстро набирает ответное сообщение.

«Нам надо поговорить.»

Даня отвечает минут через десять, телефон жужжит на кровати, в складках одеяла – Саша, лицом в подушку зарывшись, рыдает беспомощно, захлебываясь слезами, почти задыхаясь от всхлипов. Как открывается дверь, она не слышит, но ощущает, как прогибается кровать, когда тетя Лена садится, чувствует ее ладонь на своей спине, между лопаток. На кончике языка коричным вкусом появляется наколдованное спокойствие, недостаточное, чтобы привести ее в эмоциональное равновесие, но достаточное для того, чтобы она сама себя могла взять в руки.

– Все будет хорошо, – обещает тетя Лена, когда Саша, наконец, садится на кровати, покрасневшими от слез глазами смотря на нее. – Вот увидишь.

Ей очень хочется верить.

========== Глава 23 ==========

– Дело не во мне, а в тебе, и прочие отговорки? – интересуется Даня, сжимая в руках чашку с чаем, смотрит пытливо, почти осуждающе. Мол, ну давай, что ты еще расскажешь? Саша головой качает, вертя между пальцами чайную ложечку – в этом кафе они красивые, сплошь с монограммами.

– Если хочешь, можно и иначе выразиться. Дело не во мне, а в тебе. В том, что я тебя не люблю. Старалась, но не могу.

Он смеется. Он всегда смеется, когда ему кажется, что с ним разговаривают несерьезно, думает она – не узнает для начала, правда ли это в шутку сказано, не выясняет, кажется ему, или правда так и обстоят дела. Нет, он смеется, и она не может не принимать это на свой счет.

– А сейчас ты успокоишься, и я скажу тебе ровно то же самое, – терпеливо заявляет она. – Ты хороший и все такое, но ты не тот человек, который мне нужен.

– А кто же тот человек? – он фыркает недоверчиво. – Нет, погоди, дай угадаю, это Ванька, да?

– Дань, – она выдыхает почти раздраженно, – ну какая тебе разница-то?

– Значит, он, – он, похоже, не собирается сдаваться. – Он сам-то знает?

– Дань, – повторяет она, – не о чем знать. Понимаешь, если я не влюблена в тебя, это не значит, что я влюблена в кого-то еще.

– Ты с ним ведешь себя по-другому, – в его голосе осуждение, и ей это не нравится. Да и кому бы понравилось? По спине будто мурашками оно проходится. Неприятно. Неуютно. Почти противно, и она не знает, от себя, или от его поведения. – Так, как со мной, например, никогда не вела себя.

– Дань, да он мне как брат!

В лицо она бы Ване это вряд ли сказала, думает она, стоит этим словам у нее вырваться. Да и вообще не та это ситуация, и не после того, что было, говорить ей об этом, но он не знает, а значит, не так все и кошмарно. Наверное. Она к этой лжи привыкла настолько, что она срывается с языка без запинки, легко выскальзывает, и пусть тут некому обвинить ее во вранье, она сама знает, что виновата, и сама знает, насколько. Как брат, конечно – не хватает только, как в том сериале, алого с золотом платья да кубка с вином в руках.

– Поверить не могу, что встречался с тобой, – фыркает он снова, на этот раз почти яростно. Ей не нравится это. Ее это напрягает. – И что взамен?

– Ну если ты чего-то ждал взамен, надо было сказать сразу, – парирует она, обида внутри закипает. – Я-то думала, у нас честные и откровенные отношения, а тут выясняется, что нет, так получается?

– Я думал, ты достаточно умна, чтобы это самостоятельно понять, – бросает он небрежно, будто сомневаясь в ее умственных способностях. А может и правда сомневаясь, откуда ей знать? – В любых отношениях чего-то ждут взамен. Это вся их суть. Это то, зачем люди общаются – чтобы получить что-то.

Саше думается о всех тех моментах, когда она искренне желала ему добра и удачи, о том, как заговаривала ему небольшие подарочки, как правда пыталась быть хорошей девушкой. И ради чего это все было? Чтобы сейчас ей выговаривали за то, что она чего-то недодала? Она знает, кажется ей, чего именно ему не хватило.

Она не уверена, что ей кажется.

– Я тоже, – говорит она, – думала, что ты не ждешь от людей, чтобы они читали твои мысли и знали заранее, чего ты хочешь. Я думала, ты взрослый человек, который умеет вытаскивать язык из задницы и не пытается обвинить окружающих во всех смертных грехах. Как жаль, что я ошибалась.

Отпустить себя совсем немного, совсем чуточку ослабить внутренние барьеры – чашка вылетает из его рук, он смотрит на нее ошалевшими глазами. Ей хочется пролить чай ему на джинсы, но вместо этого она просто аккуратно ставит ее на стол. На стол она кидает, выудив из кошелька, ровно столько, сколько стоили ее пирожное и ромашковый чай, и почти вылетает из кафе, подхватив куртку и сумку. Свободная пара заканчивается через пятнадцать минут, и за это время надо добраться до корпуса. Она взъерошенная, когда добирается туда, и рассерженная, и почти в ярости, и совершенно не смотрит, куда идет, и неудивительно, что она врезается в кого-то, кто ее за плечи придерживает.

– Ты в порядке?

Голос принадлежит Нейту, ее однокурснику, в десятый класс приехавшему по обмену в Москву, да так тут и оставшемуся – Нейт, мистер кудряшка-обаяшка, как его уже успели прозвать между собой девчонки, смотрит на нее обеспокоенно, и Саше стыдно становится, неужели она настолько плохо выглядит? Неужели по ней так видно, что она в раздрае?

– Если бы, – вздыхает она, шаг назад делает, позволяя ему ее отпустить. – Извини. Я спешила просто. У нас до пары меньше десяти минут, помнишь?

– Помню, – он еще и кивает дополнительно. – Не переживай, успеем. Пошли.

Он не расспрашивает ее ни о чем, как стали бы расспрашивать более любопытные однокурсники, и за это она ему благодарна. Пробежаться по коридору, на ходу стаскивая куртку и натягивая халат, плюхнуться на свое место, рядом с Игорем, убирающим свой рюкзак за секунду до, благодарно улыбнуться ему, попутно доставая тетрадь из сумки – свободное время истекло.

– Половые хромосомы, – вещает преподаватель, – определяют не только пол. В них имеются и гены, влияющие на другие признаки. У млекопитающих, среди которых находимся и мы, люди, в икс-хромосоме находится более семисот генов, а в игрек-хромосоме всего около восьмидесяти…

Саша слушает внимательно, ручка по бумаге порхает. Ей это интересно. Ей хочется это понять. В голове снова голос тети Иры, говорящей ей, что магия наследуется, что она проявляется только у женщин, а мужчины могут только передать ее – тут, она понимает, должен быть ответ на вопрос, как так получается. Из всех возможных тем если эта не ответит ей на ее вопрос, не ответит никакая другая.

– Саш, – Гриша, сзади сидящий, пихает ее легонько в спину, шепотом свистящим зовет. – Саш, у тебя ручка запасная есть? Моя кончилась, у этого заразы кудрявого нету…

– Сам ты зараза! – таким же шепотом возмущается Нейт, рядом с ним сидящий, акцент, за два года в России так и не выветрившийся, так даже больше слышен. Смешно. Саша левой рукой лезет в пенал, правой продолжая писать то, что на всю аудиторию громогласно объясняет преподаватель, и через плечо передает Грише ручку.

– С меня шоколадка, – шепчет он. Она отмахивается, мол, ладно, не мешай только – на доску уже ложатся формулы, преподаватель объясняет, как доминантные и рецессивные гены складываются друг с другом, какой они могут дать результат, и в голове что-то не щелкает, но будто готовится щелкнуть. Ее бесит это ощущение за секунды до щелчка, особенно когда длится оно долго. Бесить, на самом деле, начинает на пятой минуте.

Бесит немного меньше, когда Гриша, в перерыве между третьей и четвертой парой сбегавший до буфета, и правда кладет перед ней шоколадку. Молочную, с орехами, прямо как она любит.

– Жуй, – заявляет он. – Видеть не могу твою кислую морду.

– Ты сзади меня сидишь, какая кислая морда? – вопрошает она в ответ. Игорь смеется, демонстрируя ей большой палец, мол, молодчина. Гриша, похоже, не смущается от ее слов.

– Вот сейчас ты ко мне развернулась, и вижу. Что у тебя произошло-то такого за вторую пару, Степанова? На первой ты просто тихая была, а на третью пришла с таким лицом, будто щас кого-нибудь убьешь. Что случилось-то?

– С парнем рассталась, – хмыкает она. Не отстанет ведь все равно. – Старалась быть ему хорошей девушкой, а он в итоге сказал, что я тупая и разочаровала его, и что зря он на меня время потратил. Ну не прямым текстом, но если я его цитировать буду, это дольше займет.

– Долбоеб, – констатирует Нейт, глаза закатывая. Матом он ругается, как она уже успела заметить, мастерски – ей кажется иногда, что это было первое, чему он научился в России, еще до того, как выучил русский. – Феерический просто долбоеб.

– Так это получается, что ты теперь свободна, – Игорь наигранно оживляется, и выглядит это забавно. – Могу я тебе предложить руку и мозг?

– Предлагают обычно руку и сердце, идиот, – Гриша к нему тянется с твердым намерением подзатыльник отвесить, но Игорь уворачивается.

– Мозг, если ты не в курсе, вообще самый важный орган в человеческом теле.

– Угу, когда он работает не только на моторику, как у тебя, – вставляет Нейт свои пять копеек.

Сдержать смех с ними, мелькает у Саши мысль, слишком сложно. Она и не сдерживает, и не пытается почти, смеется вместе с ребятами, которым, кажется ей, дай только повод пошутить. Она им благодарна за это, на самом деле – что бы она сейчас делала без них? Скорее всего, кисла бы и бесилась оттого, что еще один человек оказался не таким, каким она его упорно видела. Не новые ощущения, с другой стороны. Шоколад тает на языке, и когда преподаватель привлекает к себе внимание, чтобы продолжить занятие, она уже чувствует себя готовой к труду.

Ребята дожидаются ее у дверей после пары, Нейт с ее плеча стягивает рюкзак, на свое закидывает – персиковый в цветочек рюкзачок забавно смотрится рядом с черным найковским. Саша хмурится непонимающе, но они все трое улыбаются одинаковыми идиотски-добродушными улыбками, и что им скажешь после такого? Она вздыхает и обещает себе подумать об этом позже. Как-нибудь. Когда-нибудь.

– Саш, – Гриша ее чуть обгоняет, спиной вперед идет по коридору, – ты вообще врубаешься в то, как эта штука работает? С генами и прочей хренью. Я Палыча слушаю, а в голове сверчки и перекати-поле.

– А потом это у меня мозг на моторику работает, да? – Игорь ржет, чудом уклоняется от тычка Гриши. – Ты не печалься, Саша у нас мозг. Ты бы видел, как она задачки щелкала. Пади на колени перед ней, холоп, авось и сжалится и объяснит тебе, как это решается.

Гриша на колени картинно бухается прямо посреди коридора, руки раскидывает, голову запрокидывает – ну прямо с картины сошел. Саша смехом давится – это какая-то комедия. Не каждый день так повеселишься. Ей нравится это, она бы не отказалась от такого на каждый день, но кто ж ее спросит?

– О великая, о премудрая, о властительница судьбы моей, – пафосно провозглашает он, – сжалься! Снизойди до меня, недостойного, и объясни мне задачи богомерзкие!

– По-моему, ты перечитал исторических романов, – она успокаивается, пусть и с трудом, а все же. – Или фэнтези. Помогу я тебе, а теперь вставай и пошли.

– Век не забуду твоей доброты, о светоч души моей! – Гриша на ноги вскакивает, ее руку подцепляя, и делает вид, что целует ее. В школе он просто обязан был быть каким-нибудь кэвээнщиком, думает Саша. Может, и тут станет, пока об этом, наверное, рано думать. Еще месяца учебы не прошло, в конце концов.

– Вот так-то лучше, – вполголоса заявляет Нейт, по-свойски обнимая ее за плечи. Она его руку не стряхивает – ей не неприятны дружеские жесты с его стороны, даже если раньше таковых не было. – А то сидела, и дулась, как… как там говорится? Как мышь на пшеницу?

– На крупу, – поправляет она его. – Спасибо, ребят. Повезло мне с такими соседями по аудитории.

– Вот так, пацаны, – Игорь руками разводит театрально. – Стараешься-стараешься, а она тебя даже другом не называет. И как жить теперь?

– Я стараюсь не называть друзьями людей, если не уверена, что они хотят со мной дружить, – поправляет она его.

– А я не делюсь шоколадом с теми, кого не считаю за друзей, – заявляет Гриша в ответ тем же тоном.

– А я вещи без просьбы не таскаю тем, с кем не дружу, – добавляет Нейт. Игорь просто руками разводит, мол, что я тут добавлю? Они забавные, если уж на то пошло, и Саше правда хотелось бы назвать их друзьями. И раз они не против, почему бы и нет? Они и так забавные, и интересные, и даже без того, чтобы ее смешили и таскали ей шоколад, надо же ей с кем-нибудь общаться, а в идеале и вовсе дружить, и почему бы не с ними?

Когда звонкий и слишком хорошо знакомый голосок ее окликает со стороны университетской парковки, она не сразу соображает, в чем дело. Нет, и правда – Алина там стоит, машет ей, сияет вся, и Саша не сразу видит хмурого Ваню в нескольких метрах за ее спиной. Почему он хмурится, она без понятия, да и не пытается понять. Это, думается ей, не ее дело. Может, в универе что-то не понял, может, с Аленой поругался, может, в конце концов, конспекты за этот неполный месяц потерял, ей откуда знать? Она не спрашивает.

– Саш, – Алинка ей почти кидается на шею, подбегая, – я теперь с вами буду иногда ездить, представляешь? Этери Георгиевна не всегда сможет меня домой отвозить после уроков, и она поделилась с Ириной Владимировной, а Ваня сказал, что у него университет поблизости…

Университет у него и правда близко к московской школе, в которую ее перевели в этом году по настоянию родителей, и плюс один повод видеть ее, это разве плохо? Но Саша замечает и другое – как Нейт притормаживает, как он, всегда готовый к новым знакомствам, некоторых даже ошарашивающий своим напором, молчит, останавливаясь совсем рядом с ней, и разглядывает Алинку во все глаза. Пусть разглядывает, думает она. В конце концов, ничего плохого, когда на тебя просто смотрят так, будто пытаются понять, настоящая ты или снишься.

– Я очень рада, – говорит она наконец, улыбается тепло. – Теперь у нас будет больше времени для общения, получается?

– Получается так, – Алинка кивает в ответ почти яростно, как какая-нибудь из тех куколок из машин, но взгляд ее тут же – и это заметно – переходит на парней. – Это твои друзья, да?

– Мы только сегодня решили, что стоит так друг друга называть, так что вопрос очень актуальный, – смеется Саша в ответ. – Ребята, это Алина, милое солнышко, способное отгрызть обидчику голову, а я добавлю. Вот этот пафосный юноша – Игорь, инстаграм его все, ему нужна, походу, либо такая же девушка, либо просто принимающая это в нем.

– Девушка, не парень? – уточняет Алина со смехом. Игорь делает лицо оскорбленной невинности так мастерски, что ему хочется вручить Оскар.

– Я не гомофоб, но и не гей, – заявляет он. – Инстаграм еще ничего не определяет, между прочим.

– Все уже все поняли, успокойся, – Саша его по волосам треплет, улыбается. Он забавный, когда делает обиженный вид, хотя она знает, что он не обижается, что он уже смирился с вопросами на эту тему. – Продолжаем. Вот это чудо – Гришенька, наш антидепрессант. Развеселит, потом еще раз, а потом догонит и развеселит на прощание. Мастерски падает на колени и умоляет. А этот кудрявый красавчик, который с тебя глаз не сводит – Нейт, будущий нейрохирург. Нейт, отдай мой рюкзак уже.

Нейт краснеет почти лихорадочно, явно смущенный и явно не ожидавший, что его поймают на том, что он пялится – Алина, что забавно, краснеет тоже, с ним взглядом встречаясь. Пятнадцать лет, думает Саша, и обративший внимание симпатичный мальчик, почему бы и не покраснеть, в самом-то деле?

– Если ты не собираешься остаться тут, – заявляет Ваня, улыбается так солнечно, будто и не хмурился минуту назад, – то, может, поедем уже? Мама сказала, к нам вечером тетя Наташа заглянет.

– Ну раз тетя Наташа, – Саша фыркает смешливо, парней по очереди обнимает в каком-то иррациональном приступе нежности. – Ладно, три богатыря, до завтра. Алиш, не застывай соляным столпом, а то тебя кто-нибудь лизнуть попытается, чтобы узнать, соленая ли ты. Пошли?

В машине теплее, куртку скинуть можно, она выдыхает довольно, откидываясь на спинку пассажирского сидения – мягкое кресло не сравнится с жестким стулом в аудитории. Ваня, кажется, смешинку давит, и это такой контраст с тем, каким букой он был, когда она его увидела, что даже не верится, что такое возможно. Она его взгляд, на нее направленный, перехватывает, и щурится недоверчиво – он же в ответ смотрит на нее чистыми и искренними глазищами. Зараза.

– Ну и? – не выдерживает она, наконец, когда Алинка побеждает ремень безопасности на заднем сидении в неравной борьбе и они выезжают с парковки. – Ты выглядишь так, будто тебе прямо очень хочется о чем-то рассказать, но нужен повод. Вот тебе повод, я тебя спрашиваю. Рассказывай, что произошло.

– Даня тебя правда бросил? Потому что если так, я ему морду набью и скажу, что так и было, – заявляет Ваня в ответ. Сашу смех распирает, она смеется на всю машину. – Это значит нет?

– Это значит, похоже, его эго настолько велико, что он решил, что ты не пойдешь ко мне узнавать, – поправляет она. – Вообще-то это я его бросила. Он очень обиделся и сказал что зря со мной встречался, а я заставила его чашку у него из рук вылететь на прощание.

– Ты что? – вопит Алинка с заднего сидения в шоке – совсем ей не свойственно, учитывая то, какая она обычно тихая и спокойная. – Мы же не рассказываем о нас всем подряд, ну Саш!

– Ему все равно никто не поверит, – хмыкает она в ответ. – А доказательств у него нет. А еще я ему дарила все это время всякие небольшие подарки, заговаривала то на удачу, то на здоровье, то на еще что. А теперь они все перестанут работать. Пусть хотя бы знает, что при расставании с ведьмой нельзя ей хамить, особенно если есть шанс остаться друзьями.

– С тобой ссориться нельзя, – смеется Ваня, тянется, чтобы ей волосы растрепать. В голове ее возникает его «ничего не изменится», и она губу закусывает. Ничего и правда не меняется. И наверняка и правда не изменится. Пока что вот все так же. – Опасно для жизни.

– Тебе придется очень постараться, если ты хочешь со мной поссориться, – фыркает она. – Ты слишком привык вести себя так, чтобы это было невозможно. Тебе придется всю свою жизнь менять. Стоит оно того?

Ваня вместо ответа качает головой и жмет на газ. Четвертый час дня – еще не час пик, и в пробку вполне себе возможно не попасть. Водитель из него уверенный, спокойный – Саша видит, как расслабленно лежат его руки на руле, как он сосредоточен, особо не прилагая к этому усилий. Саша вспоминает другое – его напрягшиеся плечи, его дикий взгляд и тяжелое дыхание.

Саше хочется плакать. Она уже слишком много плакала, с другой стороны.

– Помнишь, я тебе говорила, что все будет хорошо? – Алина к ней тянется с заднего сидения, в лицо пытливо заглядывает. – Я все еще не отказываюсь от своих слов, чтоб ты знала.