Текст книги "Ever since we met (СИ)"

Автор книги: Clannes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– У меня голова трещит, – жалуется она, без приглашения садясь на ковер рядом с ним. – Не соображаю ничего. Поможешь мне с уроками?

– С чего начнем? – спрашивает он вместо ответа, и уже за это она готова его заобнимать. А еще за то, что краем глаза замечает свой венок, для него сплетенный, на его столе.

Картина повторяется на следующий день, и дальше – тетя Лена больше не лезет ей в голову для того, чтобы блок поставить, но учит правильно перенаправляться и силы брать извне, банально перекрывая ей доступ к ее собственным, внутренним силам, и от этого легче не становится, напротив. Болит не только голова, но и все тело («Это потому что ты не привыкла и пытаешься тянуть оттуда, откуда нельзя», говорит тетя Лена, и раз она так говорит, значит, так оно и есть) и в итоге в четверг Саша вырубается за уроками, посреди ваниной тирады о арабах. Не до конца, но просыпается потом, когда чувствует, что ее на руки подхватывают, и слышит шепот тети Лены «вымоталась бедная девочка, Андрюш, аккуратнее, не разбуди, как ты ее на кровать-то перетащил, Ванюш?» и оправдывающийся шепоток ваниным голосом «а что, надо было на полу ее оставить спать?», прежде чем провалиться обратно в сон, не дожидаясь даже того, чтобы ее на ее кровать опустили.

Но пятница начинается иначе, и в пятницу она уходит пораньше из школы, потому что Ирина Владимировна забирает ее с уроков и даже отправляет Ваню с ней, позаботиться о том, чтобы она добралась в целости и сохранности. Дома ее ждет новая чашка чая, от которого уже лишь едва сдавливает виски, и новая задача – сегодня перед ней лежит горошинка, маленькая и чуть подсохшая, но из которой явно можно что-то вырастить. Магия не всегда нуждается в ритуалах, в мантрах и благовониях, и во всем множестве деталей, говорит ей тетя Лена, но со всеми этими мелочами можно сэкономить кучу сил и добиться больших результатов. Но на посвящении, добавляет она, не будет ничего этого, и ей придется просто приложить усилия – Саша хмурится, сосредотачиваясь, и ладони смыкает над горошиной, а когда раскрывает их, ростков обнаруживается два, и один из них торчит прямо из грубой древесины стола, за которым она сидит, сколоченного дядей Андреем около месяца назад из полузасохшего дуба прямо с их участка.

– Слишком стараешься, – смеется тетя Лена, достает из банки новую горошину, которую кладет чуть левее, чтобы можно было соскоблить с дерева росток. – Попробуй концентрироваться на определенной цели. Не просто прорастить, а прорастить именно ее. Тебе же легче будет, вот увидишь.

– Если я сейчас устану, смогу ли я вообще сделать все как надо вечером? – обеспокоенно спрашивает Саша, глаза поднимая. Тетя Лена снова смеется.

– Если ты будешь делать все как надо, ты не устанешь. Давай. Еще раз.

Во второй раз все получается и правда легче, сложно только сосредоточиться на определенной точке, которая, кажется, почти пульсирует под ее руками, сложенными пирамидкой. Она останавливается, когда листочек касается ее кожи, щекочет мягко, заставляя фыркнуть, и смеется, когда к тете Лене поворачивается.

– Нужен горшок, – говорит она. – Если это посадить, у нас скоро будет горох.

Все это забавно и легко, и Саше не верится, что сегодня такой важный день, пока тетя Лена не ставит ее перед зеркалом, пока не расплетает светлые кудряшки («Никаких резинок и застежек, Сашенька, так надо») и не одевает ее в какое-то непонятное балахонистое платье. Начало октября, и на улице уже холодно – тетя Лена целует мужа в щеку, когда солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и говорит ему присмотреть за Ваней, который у себя в комнате, опять по уши утонул в своих комиксах и явно не собирается выплывать в скором времени. Ее рука теплая и крепкая, вырваться, даже если бы хотелось, не удалось бы, и она ведет ее к лесу. Туда, куда запретила заходить.

– Держись за меня, – говорит. – Я говорила тебе, что в лес нельзя, потому что ты могла найти место, где мы проводим ритуалы. Теперь тебе нельзя отходить от меня, пока мы не дойдем, пока ты не научишься владеть своими силами хотя бы немного. В этом лесу много того, что может захотеть тебе навредить.

В этом лесу много того, что может напугать, думает Саша: плетется следом, глаз не поднимая, пока не чувствует легкое пожатие. Прямо перед ней, когда она смотрит, поляна, на которой костер и незнакомые ей женщины, которых она даже не берется сосчитать пока что. Шаг – и пространство будто взрывается звуками, и все они будто замечают ее.

– Интересная девочка, – тянет позади нее кудрявая незнакомка, будто из ниоткуда взявшаяся, всего несколько шагов спустя. Саша чуть не подскакивает от неожиданности и испуга. – Ир, где такое чудо нашла?

– Где нашла, там уж нет, – смеется где-то в стороне Ирина Владимировна – прямо возле огня, разглядывает она парой секунд спустя, возле большого плоского камня, настолько большого, что на нем, наверное, человек уместиться сможет. – Не облизывайся на нее, Этери, твое к тебе тоже скоро придет, вот увидишь. Твой ковен тоже вырастет.

Они все босиком, все в этих балахонах, и Саше хочется спросить, неужели им не холодно всем, когда она понимает, что ей и самой не холодно. Что это, она не знает – костер ли, или что-то еще – но воздух на поляне теплый, напоенный незнакомыми ароматами, и ветра пронизывающего нет, и она взглядом спрашивает, можно ли, прежде чем скинуть с себя теплую осеннюю куртку и разуться. Красноватый солнечный свет заливает лес последними отблесками, бледнея и тая, на небе все выше поднимается диск луны, и будто беспокойнее становятся они все – Саша ловит среди прочих знакомое лицо Кати, видит там тетю Наташу и свою школьную учительницу, Светлану Владимировну, и все они кажутся взволнованными и взбудораженными. Ее не держат – она ходит по всей поляне кругами, сжимая их, пока не доходит до центра. Там, на камне, кубок большой, и кинжал, и на лезвии кровь, и она вида крови не боится, но тут ее передергивает. Ее предупредили, что должно случиться, ей все рассказали и тетя Лена, и заглянувшая минут на десять вчера тетя Наташа, но одно дело знать, а другое – видеть собственными глазами.

– Пора, – говорит Ирина Владимировна, заставляя ее вздрогнуть от неожиданности. Нет, не Ирина Владимировна – Верховная, иначе ее называть не получается. С темными волосами, разметавшимися по плечам, в этой непонятной хламиде, она правда выглядит верховной ведьмой. – В круг, дамы. Луна высоко. Саша, подойди.

Саша подходит, на колени опускается робко, неуверенно, но приободряется, видя улыбку Верховной. Ладонь ее почему-то холодная настолько, что этот холод будто пробирает до костей, когда она чувствует руку на своей макушке. Приходится напоминать себе, что это нужно, приходится заставлять себя оставаться на месте – ей не нравится, когда ее вот так вот трогают. Не нравится настолько, что сложно не вскочить и не убежать – но все еще до странного легче, чем оно было с матерью.

– В наших рядах новая сестра, – провозглашает Верховная посреди общего молчания и почти мертвенной тишины. Ладонь с ее макушки пропадает, позволяя украдкой выдохнуть, но металл звякает о металл считанные секунды спустя, заставляя ее голову поднять. Кромка на кинжале не темная, а почти алая, это видно даже несмотря на плохой свет, и кровь из надреза на ладони капает в кубок. – Но нам нужно доказательство ее сил.

Это сигнал ей, она знает: тянется, чтобы ладошками обхватить ладонь Верховной и прикрывает глаза. Каждая ведьма, сказала ей тетя Наташа, решает сама, что делать на своем посвящении – она выбрала это. И рана, она чувствует, затягивается, подчиняясь ее воле, как тогда, с Ваней – только сейчас она для этого своей кровью не делится, сейчас не своими силами это делает, а берет их извне, пропуская через себя, выпуская через руки. Шепоток шорохом листвы пробегается за ее спинами, когда она ладонь чужую выпускает, целую и невредимую, будто не было того пореза, и в шепот напевный переходит, громче становящийся, когда Верховная улыбается и двумя пальцами, кончики их в крови из кубка испачкав, оставляет след на ее лбу. Из рук ее Саша кубок тяжелый принимает, жмурится, и делает глоток. Чужая кровь на губах, чужая кровь во рту, вкус ее вязкий, солоноватый, будто с примесью даже какой-то непонятной горечи, и ей кажется на миг, что она никогда не сможет его перебить.

А потом она забирает у Верховной кинжал, и, зажмурившись снова, чтобы не передумать в последний момент, испугавшись, вспарывает себе ладонь.

========== Глава 7 ==========

Соль, и шалфей, и вербена, и дубовый уголь – Саша рассыпает щедро, полной горстью, круг не закрывая. Закроет в последний момент, прежде чем зажечь огонь, так будет правильнее всего. Она в лесу одна сегодня, то, что она сделать собирается, не требует присутствия других ведьм, и ей приходится справляться самой. Не то чтобы это было в первый раз. Тетя Лена сказала, первое полнолуние после ее дня рождения подходит идеально для того, чтобы призвать Мать. Не то чтобы у нее что-то не получалось, но всегда ведь можно лучше. К тому же, сказала ей тетя Лена, это что-то вроде традиции в их ковене, после шестнадцатилетия обращаться к Матери впервые за помощью, и она не горит желанием нарушать традиции.

Соль, и шалфей, и вербена, и дубовый уголь прямо на дрова горстью – она зажжет их, когда луна будет высоко, но до тех пор еще есть время, не так мало времени, и ей можно не спешить. Никто не должен помешать ей, никто не должен вмешаться – так она думает ровно до того, как до нее доносится едва слышный голос, и не разобрать, что он говорит. По коже мурашки проходятся, почти вылетает из рук плошка с травами, и Саша радуется, что не успела закрыть круг, потому что после этого выйти из него нельзя было бы. В лес не должно быть ходу никому, так почему же? И кто?

Впрочем, вопрос «кто» исчезает быстро – звуки извне больше не поглощаются, стоит ей выйти с защищенной поляны, и ясно становится, куда идти. Там, у опушки почти, не успевший далеко зайти, Ваня, отступающий от волка, что, кажется, оттесняет его в западню. Саша щурится на миг, рассматривая: нет, не волк. Один из тех мелких демонов, что живет в этом лесу да питается излишками магии. Те, кто идет по тропе, ему подобным не добыча, но Ваня не шел по тропе. А еще он сын ведьмы, думает она отрешенно. То, что мужчины не могут использовать магию, не значит, что все они рождаются без нее. Она, объяснила ей Верховная, как латентный ген, хранится в теле, не проявляясь никак. Неудивительно, что демон решил, что наткнулся на легкую добычу.

С другой стороны, она тоже сошла с тропы. Но она ведьма, с ней связываться себе дороже любому из них. Именно поэтому она не раздумывает ни секунды, прежде чем встать между Ваней и этим существом.

– Ты сбрендила? – слышит она вместо «спасибо». – Он же тебя сожрет, беги, я его отвлеку!

За плечи он ее хватает, не раздумывая особо, не беспокоясь о том, чтобы не сделать больно, явно пытаясь отодвинуть в сторону. Ване скоро восемнадцать, силы в руках, да и во всем теле, немерено, еще бы умение думать иногда, думается ей почти зло – она пятками босыми в землю упирается, чтобы на месте остаться, и лишь локтем куда-то назад пихает. По ее расчетам, там должно быть его солнечное сплетение и это должно заставить его отпустить ее. Заставляет.

– Не мешай, – цедит она сквозь зубы. – Меня он не сожрет, зубы пообломает. А тебе может хуже сделать.

Не думает, не пытается даже – руки ее порхают, она кончиками пальцев цепляет потоки, сплетая их в сетку, бормочет мантры на древнем языке, выученном с таким трудом. Всю магию надо пропустить сквозь себя, указав ей цель, направив ее, выразив желание, и она пропускает ее, игнорируя сдавленный голос Вани где-то на периферии сознания. Нет ничего, кроме ее магии и демона напротив, которому она смотрит в глаза, скалясь и негромко гортанно рыча в совершенно животной демонстрации силы – нет ничего, когда сеть срывается с ее пальцев, окутывая волчье тело и сжигая его. Пахнет не шерстью и горелым мясом, а серой и пеплом, и этот запах до них доходит, когда Ваня снова ее за плечо хватает, когда она разворачивается и отвешивает ему такую пощечину, от которой ладонь моментально ныть начинает и даже в запястье чуть больно становится на доли секунды.

– Ты чем думал, идиот? – кричит она, даже не пытаясь сдерживаться. Сил на это попросту не осталось. – В полнолуние! В одиночку! В лес! Ты думаешь, тебе зря сюда запрещали заходить? В конце концов, мог попросить меня, я бы тебя провела по тропе, но нет, ты же самый умный! Ты хоть сам-то понял, что тебя чуть не выпили досуха и не оставили овощем, без всяких жизненных сил? Да ты бы мечтал сдохнуть после этого!

Ей еще что-то хочется сказать, но она его взгляд ловит и осекается. Во взгляде этом нет ни обиды, ни злости, ни даже боли, а только смирение и что-то непонятное, между нежностью и жалостью, и она не понимает, почему он на нее так смотрит, пока он руку не поднимает и не стирает с ее щек, одну за другой, слезы.

– Я за тобой пошел, – говорит он просто. – Ты в лес никогда раньше сама не ходила, я беспокоился.

Запал яростный куда-то девается в доли секунды, Саша носом хлюпает и утыкается Ване в плечо, а он ее неуклюже приобнимает, к себе притягивая. Пять лет они живут в одном доме, пять лет она прибегает к нему с каждой своей проблемой, пять лет она вот так вот ему выплакивается, а он все еще не научился ее обнимать в такие моменты, ну надо же. Она всхлипывает пару раз и сравнительно успокаивается – отстраняется и за руку его берет.

– Пошли, – говорит. – Домой я тебя не отведу, а сам ты тропу не найдешь. Посидишь на поляне, пока я ритуал проводить буду. С тебя футболка.

– Почему это? – задает он резонный вопрос. Она хмыкает. Да, некоторых вещей он все еще не знает, и не факт, что это плохо.

– Потому что есть правило про никаких резинок, застежек, завязок и пуговиц, а у меня на одежде это все есть. И если бы не один очень любопытный и заботливый идиот…

– О тебе, между прочим, волновался, – вставляет он. Она хмыкает, ухмыляется невольно уголком рта.

– То я бы вполне могла просто раздеться, – доканчивает она, будто бы он ничего и не сказал. – Но не буду же я при тебе нагишом колдовать. А футболка у тебя просто идеальна, раз уж придется одеваться.

Правда, ей лучше будет не нагибаться, но это уже дело десятое.

– Сиди тут, – она толкает его на поваленное дерево, едва втащив на поляну. Круг из ведьминых поганок, подпитываемых их силой, защищает от любого вторжения с недобрыми намерениями по отношению к тем, кто внутри, и тут он в безопасности. – Дай мне футболку и отвернись.

– Что, даже попялиться не разрешишь? – смеется он, но затыкается под ее тяжелым взглядом. – Ладно, ладно. Подожди минутку.

Не пялиться старается все же она – не в первый раз видит Ваню без футболки, да и странно было бы, учитывая что живут они в одном доме, а все же. Результат его ежедневных стараний – отжиманий, подтягиваний, и прочих-прочих-прочих занятий – виден невооруженным глазом. Саше думается, состричь бы его непослушную копну волос, которую он, кажется, короче не стрижет из ностальгии по детству, и был бы похож на кинозвезду, и сколько девчонок бы за ним бегало! Саша признается себе, что не хочет, чтобы он стригся, хотя бы поэтому – признается, зная, что минут через десять уже будет отрицать это снова, зная, что никто и не узнает об этом. Не пойман – не вор.

И ревновать лучшего друга, почти что брата, глупо и вообще неправильно.

– Когда я замкну круг, я не смогу из него выйти до окончания ритуала, меня просто не выпустит, – говорит она, расстегивая пуговицы своей рубашки. – Выйдешь за линию поганок – тебе конец, и на этот раз я не смогу помочь. Ты ребенок ведьмы, ты уязвимое место как минимум для четырех в нашем ковене, как ты думаешь, сколько нечисти захочет этим воспользоваться?

– Дохрена, – отзывается он, спиной к ней, даже не пытаясь повернуться, за что она ему очень благодарна. В том числе и потому, что под рубашкой у нее нет ничего. Кончиками пальцев она зачерпывает из другой чаши пепел мяты и базилика, рисует знак напротив своего сердца, прежде чем футболку натянуть. – Буду сидеть и не отсвечивать, пока ты не скажешь, что пора домой, раз все так серьезно.

– Ты, похоже, не понял, – она ухмыляется, стаскивая джинсы. – Тебе лучше не просто сидеть, а лечь поспать. Я не знаю, сколько времени это займет. Возможно, до рассвета.

– Уже почти полночь, – хмыкает Ваня в ответ. – Не так много осталось.

– Все равно.

С ней лучше не спорить. Одежду свою она оставляет рядом с кругом, входит внутрь, и линию разомкнутую за собой закрывает. Дрова под ее взглядом внимательным вспыхивают, загораются ярким пламенем, окутывают все вокруг ароматным дымом. Она смотрит и не видит, но слышит вдох резкий и громкий снаружи, стоит полоснуть по ладони лезвием собственного кинжала, и понимает, что Ваня смотрит.

Да ну и черт бы с этим, что это, заставит ее остановиться? Смешно. Она уже начала. Кровь с шипением испаряется, падая в огонь, она дрожит и сама не знает отчего. Слова призыва срываются с ее губ будто сами собой, заученные наизусть, раз за разом, раз за разом, кровь течет, не останавливаясь, из пореза, хотя давно должна была бы свернуться, и когда ноги уже начинают затекать от недвижного стояния на одном месте, когда голова кружиться начинает, ветерок взметывает ее волосы. Ветерок, которому неоткуда взяться тут, на защищенной от всего поляне, разве что…

– Добро пожаловать, Мать, – шепчет она, отступая от огня, из которого будто выныривает высокая фигура. Черты лица ее нечитаемы, изменчивы, будто текущая вода, она выглядит как все и как никто одновременно, но остаются окровавленные руки и не останавливающиеся слезы. Мать оплакивает всех женщин, из чьих слез появилась на свет, вспоминает Саша, Мать не стирает с рук кровь тех, кто женскую кровь проливал. Но сейчас она тут, и сейчас она смотрит тепло и участливо, готовая помочь и наставить на нужный путь. – Спасибо, что откликнулась на зов.

Фигура не отвечает, лишь касается ее лица мягко, осторожно, будто не хочет отпугнуть, и улыбается. И улыбка эта – последнее, что Саша видит, прежде чем ее поглощает темнота.

Транс ей знаком, почти привычен и почти близок – она выныривает из него, не в силах сказать, сколько времени прошло, три секунды или три часа, а то и больше. В голове все наконец-то разложено по полочкам, Мать улыбается все так же, отрывает ладонь от ее щеки и шагает обратно к огню, тая в легком дымке от догорающих углей. Саша моргает раз, другой, по сторонам оглядываясь – лес тонет в предрассветном тумане, откуда-то слышны птичьи трели, приглушенные из-за барьера между поляной и лесом, а еще Ваня сидит, глядя прямо на нее, там же, где она его оставила, и круги под его глазами ясно выдают то, что он даже не пытался уснуть. Дурак. Круг выпускает ее, не пытаясь остановить, а значит, все закончено, и можно одежду взять с земли и начать одеваться. Но она даже шагнуть в ту сторону не успевает, когда Ваня срывается с места и притискивает ее к себе.

– Знаешь, как я за тебя испугался? – заявляет он беспрекословным тоном. – Выходит она из огня, дотрагивается до тебя, и все, как будто время для вас двух остановилось. Ты, по-моему, даже не дышала. Не пугай меня так больше, пожалуйста.

– Это транс, Вань, – смеется она, даже не пытаясь высвободиться. – И это нормально. Просто ты ни разу этого не видел. Это каждый раз происходит.

– Пиздец, – емко заявляет он. – Ладно, пошли домой, если у тебя все. Помочь с чем-то?

– Отпустить меня и отвернуться, чтобы я оделась, – фыркает Саша.

И возвращать футболку ему надо, но совершенно, на самом деле, не хочется.

========== Глава 8 ==========

– Чем ты думала вообще? – тетя Лена со стуком ставит заварочный чайник на стол. Из его носика идет пар, но кажется, что пар сейчас повалит и из ее ноздрей, как у разъяренного дракона, и Саше почему-то не смешно. – Ты же знаешь, мужчинам на поляну можно только когда им угрожает опасность или для ритуала вступления, о котором мы говорили. И что в итоге? Что Ваня там забыл вообще?

Щеки вспыхивают моментально. О ритуале они говорили пару месяцев назад, и разговор был, на самом деле, весьма неловким. Саше думается, это было бы неловко, даже если бы она говорила только с одной, а не с тремя старшими сразу, но, с другой стороны, пора было привыкнуть, что частенько, если речь шла о магии, тяжкое бремя ее просвещения с тетей Леной разделяли тетя Наташа и Верховная. Ей тогда объяснили, как важно для ведьмы все то, что касается ее женской сути, в том числе и ее первая близость, с мужчиной ли или с женщиной. Мол, если все сделать правильно, этим можно убить сразу несколько зайцев, сделав ее сильнее, усилив ее связь с Матерью, и кто знает что еще. И если она собирается это «правильно» соблюсти, сообщили ей тогда, это должно быть целым ритуалом, чуть ли не с жертвоприношением на алтаре.

Ну… почти с жертвоприношением.

– Мам, ну не ругайся ты на Сашку, – влезает Ваня, сидящий рядом. Поспать ему так и не удалось, и в чашке его кофе настолько крепкий, насколько это вообще возможно. – Мне вообще-то и правда опасность угрожала. Меня какая-то гадость чуть не сожрала.

– Час от часу не легче, – обреченно выдыхает тетя Лена. – Дай угадаю, ты вообще без Саши в лес поперся, да?

– Не без Саши, – поправляет он, – а за Сашей. Она в лес сама пошла, я забеспокоился. Я же не знаю эти ваши тропы. А потом ей поздно было меня выводить, она бы ничего не успела сделать. Ты как-то раз говорила, что подходящее время редко бывает, нельзя было это упускать.

– Из-за чего шумиха? – дядя Андрей, зевая сонно, в дверях появляется, улыбается, и моментально просыпается, наткнувшись на острый взгляд супруги. – В чем дело, Леночка?

– Полюбуйся, – она обличающе наставляет палец на Ваню, ежащегося непроизвольно. – Весь в тебя. Беспокойные, блин, Букины! У вас это что, по мужской линии передается, чрезмерное любопытство в смеси с неадекватной заботливостью? Если да, то, Вань, я тебе запрещаю сыновей иметь, так и знай. Пусть хоть одно букинское поколение не портит ведьмам жизнь!

– Обычно это ведьмы портят жизнь мужчинам, но у нас, похоже, все с ног на голову, – смеется дядя Андрей, явно ничуть не обидевшись, и за стол садится, кофе себе налив. Саша старается не фыркнуть после этой эмоциональной тирады, лишь ковыряет пальцем след, оставшийся на поверхности стола после того, как срезали выращенный ею случайно из дерева росточек. – Что, тоже в лес поперся, заволновавшись? За Сашенькой?

Ваня своим кофе давится, заставляя ее подскочить и пару раз его от души шлепнуть между лопатками, помогая откашляться, а затем ржет, даже не сдерживаясь. Она и сама губы кусает, чтобы сдержаться, так заразительно он смеется.

– Теть Лен, ну Ваня тут правда ни при чем, – заявляет она, все-таки умудрившись каким-то чудом посерьезнеть снова. – Я должна была убедиться, что он за мной не пойдет.

– Не должна была, – обрубает тетя Лена, но уже мягче. – Ему восемнадцать почти, экзамены он на отлично сдать в состоянии, машину водить ему уже почти можно, а отвечать за него тебе надо? Нет уж. Раз так дела обстоят, ни при чем тут разве что ты.

– Приму любое наказание, – снова влезает Ваня, улыбается так, будто ему приз пообещали. Дядя Андрей опять смеется.

– Мне нравится, как вы друг друга защищать лезете, – заявляет он. Ваня хмыкает рядом.

– Сашка мне как сестра, – говорит он так, будто это само собой разумеется. – Естественно, я ее защищать буду.

Саша ни за что никому не собирается признаваться в том, что физически ощущает, как внутри что-то обрывается от этих его слов. Впрочем, думается ей, когда она ловит на себе понимающий и чуть хитрый взгляд тети Лены, не факт, что признаваться придется. Не факт, что это так уж и непонятно.

Совсем уж хитро на нее смотрит Вика пару часов спустя, у калитки ею встреченная – тетя Лена сказала, подруг можно звать когда угодно, если она чувствует, что ей это нужно, разве что стоит предупреждать заранее, если подруги не ведьмы. Но Вика тоже одна из них, пусть и в другом ковене, и с ней можно поделиться если не всем, то почти всем. Может быть, можно было бы так же с Катей, но Катя уехала куда-то далеко, почти силой увезенная родителями, и ни слуху ни духу от нее. Впрочем, хитрость во взгляде Вики, видит Саша, совсем другая – она молчит, ждет вопроса, устраиваясь на подушках, брошенных прямо на пол. И вопрос совсем не тот, который тетя Лена бы задала.

– Как все прошло? Она ведь пришла, правда? К тебе не могла не прийти…

– В смысле – ко мне? – она хмурится, обрывая Вику на середине предложения совершенно невольно. Взглядом извиняется, получает кивок великодушный, мол, все нормально. – Она ко всем приходит, если все правильно сделать, мне говорили.

– К Лене не приходит, – Вика, на кровать плюхнувшаяся поперек, на спину переворачивается, голову свешивает так, что волосы светлые пол подметают. Лена, Ванина подруга бывшая, ведьмой оказалась, такой же, первой в роду, как и она сама, пару лет назад узнав об этом, и училась с тех пор весьма старательно, но, видимо, недостаточно. – Она уже раз десять ее звала, а она ни в какую. Лена позавчера ревела навзрыд, истерику устроила даже, так боялась, что и в этот раз не получится. Я ее не видела с тех пор и не уверена что стоит.

– Бедняжка, – роняет Саша, сама не уверенная, что чувствует. Сочувствие, да, не может быть, наверное, ничего хуже для ведьмы, но что еще? Стоит ли об этом вообще думать? – У нее получится, я уверена. Может быть, что-то надо изменить? Ей высчитывали благоприятные дни?

– Первый вроде был таковым, а дальше она просто начала каждое полнолуние в лес уходить, – Вика плечами пожимает, и выглядит это смешно, учитывая что она так и висит вниз головой. – Я уже тоже боюсь, что она ко мне не придет. Лена посильнее меня.

– Верховная говорила, сила ничего не решает тут, так что можешь выдохнуть, – Саша улыбается, тянется ленивой кошкой. – Надо просто правильно подготовиться и не упускать момент. Я свой чуть не упустила, на самом деле. Там какая-то гадость ходила вокруг поляны, сосредоточиться мешала.

– Хорошо, что ты собралась и сосредоточилась, – тянет Вика сочувственно. – И хорошо, что эти гадости не могут пролезать на наши поляны. Не знаю, кто первая додумалась до ведьминого круга, но я бы ей отдельно жертвы приносила каждый раз, в благодарность.

Она кивает, улыбается согласно, мол, да, вот точно так же думаю, а самой интересно, неужели вот такой вот вариант развития событий, в котором Вани не было, звучит так правдоподобно, что невозможно от правды отличить? Похоже, да.

– Руку дай, – вырывает ее Вика из мыслей. – Мне интересно, как люди отличаются до и после. Я ж никого не знала и до, и после разговора с Матерью.

– А Катя? – возражает Саша несмело, но руку все-таки тянет, расслабляясь, стоит их пальцам переплестись. Вика отмахивается, как от насекомого надоедливого.

– Боброва, что ли? Да та вообще, походу, лет в двенадцать-тринадцать уже с Матерью пообщалась, судя по восторгам Верховной в ее адрес и постоянному бухтению в сторону Лены, – она жмурится, сосредотачиваясь, и выдыхает медленно. – Не, ну это совсем другое дело же. Я не знаю, что там было, но ты как будто мощнее стала, и…

– Так, в голову не лезь, – Саша хмурится, чувствуя на периферии сознания шебуршение, как от невольного и вообще случайного вторжения, и руку почти вырывает из хватки. – Ты же знаешь, я не люблю.

– Ты же знаешь, я не специально, – бурчит Вика в ответ, но особо виноватой не выглядит. Наверное, именно поэтому. – Это сложно, между прочим, научиться не лезть.

– Расскажи мне об этом, – фыркает она, руки за голову закидывает. – Я же как-то умудряюсь вовремя расцеплять связь, когда понимаю, что лезу куда не надо, а ты-то чего?

– А я не умудряюсь, – парирует, ухмыляясь, Вика. – Ты просто помощнее. И тебе, наверное, легче будет в следующий раз, если она к тебе так запросто пришла. Ну, когда ты решишь вступить в полную силу.

Щеки снова алеют. Ритуал вступления в полную силу, думает Саша, это то, о чем она пока не готова рассуждать, а тем более планировать это на ближайшее время. Да и когда бывают ведьмы готовы к этому? Как вообще понять, что ты готова? Ей думается, она понимает, почему некоторые ведьмы предпочитают хотя бы в первую свою близость не вмешивать магию – ритуал ведь возможно совершить и после этого, хотя эффективность уже, конечно, не та. Но все лучше, чем сразу такой стресс.

– Лучше скажи мне, – отвлекает ее Вика от этого, – ты решила, куда поступать будешь? В одиннадцатый идем, как-никак, всего пару человек осталось не определившихся. Ты же не из них, правда?

– В мед пойду, – вздыхает она. – Если примут. В Сеченова хотелось бы, если получится.

– Моя подруга – сумасшедшая заучка, собирающаяся учиться, пока не сморщится, как сушеное яблоко, – Вика закатывает глаза. – И что, будешь жить в общежитии и мечтать о пятерках и зачетах?

– Да щас, пустим мы ее в общежитие, – раздается от двери голос. Ваня там стоит, улыбается так широко, что кажется, у него лицо вот-вот пополам треснет, и демонстративно в дверной косяк костяшками пальцев стучит. – Я извиняюсь, что вторгаюсь, девушки.

– А мы тебя не извиняем, – Саша смеется и руки к нему тянет, не вставая с подушек. Он ухмыляется и валится рядом с ней на пол, руки за голову закидывая и всем своим видом показывая, что наслаждается этим. – Вань, ты варвар. Стучаться надо до того, как дверь откроешь, а не после.

– Ну извини, – кается он неубедительно. – В следующий раз обязательно. И ни в какое общежитие ты не поселишься. Буду тебя по утрам возить. Сам же езжу.

– Тебе же не по пути будет, – она на живот переворачивается, недоуменно на него глядит. Он плечами пожимает, мол, это разве проблема?

– А тебе в общаге неудобно будет, – заявляет он не терпящим возражений тоном. – Тебя же любой идиот обидеть может, Саш.

– Долго ли он после этого проживет, вот вопрос, – философски тянет Вика, с кровати за ними наблюдающая. – И не факт, кто из вас его прибьет первым.

– Точно не Сашка, она муху не обидит, – уверенно заявляет Ваня в ответ, и сдержать смех сложно. Это он точно о ней говорит? О ней, перерезавшей столько петухов за эти несколько лет, разделавшей множество лягушек и мышек, и пару раз по мелочи напакостившей Никите, так и не переставшему за это время быть противным придурком? Ей думается, он как-то слишком позитивен на ее счет.

– Просто Ваня очень хочет меня защищать, – она фыркает и тянется, чтобы его по голове потрепать. Он ее ладошку ловит, и, зверское лицо состроив, кусает кончики пальцев, заставляя ее засмеяться.