Текст книги "Ever since we met (СИ)"

Автор книги: Clannes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Нападение – лучшая защита, говорили ей. В ее голосе обиды почти не слышно, зато желания ужалить – хоть завались. Она не хочет делать ему больно, просто ей самой настолько плохо, что это прорывается.

– Наверное, раньше тебе хотелось видеть в моих поступках что-то другое, не то, что тебе хочется видеть сейчас.

– Наверное, мне лучше было вообще не появляться в твоей жизни. Тебе бы лучше было, могу поспорить.

Саша сама не знает, как эти слова у нее вырываются. Зато знает – и видит – как Ваня закрывается сразу, как поджимает губы, будто пытаясь не нагрубить. С таким лицом она его ни разу еще не видела, да и не хотела бы, на самом деле, даже сейчас. Не ей выбирать.

– Наверное.

В его тоне впервые не расслышать никаких эмоций. Когда он разворачивается и направляется к дому, его плечи прямые, его движения почти деревянные, ей хочется рыдать. Ей казалось, у них все хорошо. У них столько времени все было хорошо. В чем дело? Что она сделала не так? Что она может сделать, чтобы это исправить?

Тетя Лена обнимает ее, не говоря ни слова, когда находит ее парой часов спустя рыдающей в домике на дереве. На этот раз она просто позволяет выплакаться, не применяя магию, и за это Саша ей благодарна – ей это нужно. Уже потом, когда слезы заканчиваются, хотя казалось, они никогда не иссякнут, тетя Лена золотистого камушка на ее запястье касается. Знает. Апельсиновый вкус скользит где-то по грани сознания, и где-то внутри будто и правда появляется на короткий миг лучик солнца. Легче становится, пусть и ненамного.

– Теть Лен, – просит Саша, когда голос наконец-то ее слушается, – пожалуйста, найдите мне что-то для разрыва связи. Я хочу уехать. Сниму квартиру, или еще что-то, неважно. Пусть Ваня себе найдет кого-нибудь и будет счастлив. Эта связь только хуже все делает.

– Глупышка, – вздыхает тетя Лена, гладит ее по голове, и, в отличие от детства, сейчас это воспринимается как-то спокойно. – Ну куда ты сейчас поедешь? Еще и с щенком.

– А что мне делать?

От отчаяния в собственном голосе хочется болезненно поморщиться. Саша сдерживается.

– Мы завтра уезжаем, ты же помнишь. Поживи пока тут. Дом большой, места хватит. Я пока попытаюсь найти, как разорвать связь. Вернусь – помогу тебе и с этим, и с нахождением жилья. Найдешь сама – помогу с переездом. Только до моего возвращения с места не срывайся, договорились?

Выбора у Саши особо-то и нет, на самом деле. Тетя Лена права – куда она сейчас?

– Договорились, – отзывается она. Куда ей деваться? Эти четыре недели, она уверена, будут самыми сложными за всю ее жизнь.

Надо взять себя в руки. Надо перетерпеть. Она справится, убеждает себя Саша, спускаясь из домика и Плутона беря на руки. Она сможет. У нее все получится.

А розы она все-таки ставит в вазу у себя в комнате. Как бы жалко это ни было – цепляться за подарки без любви только потому, что они подарены Ваней – но иначе она не может. Слишком много того, что иначе не получается. Магия, говорят люди, облегчает жизнь.

Лучше бы они были правы.

Комментарий к Глава 30

у Саши и Вани бронза Европы, и я считаю, нам всем стоит за них порадоваться **

========== Бонус 3 ==========

Он всегда умудряется все портить.

Год назад в это время между ними было понимание, пусть и пополам с неловкостью. Год назад хотелось верить, что все будет в порядке и дальше. Год назад Саша дала ему надежду —

– чуть меньше года назад он бездарно все проебал, и, похоже, в прямом смысле. Может быть, не согласись он тогда провести с ней ритуал, все было бы нормально. Сколько раз он слышал о том, что секс портит дружбу? Так оно и оказалось в итоге, судя по всему. Дружба была всем, что у него было, на что ему позволено было надеяться, а теперь нет и этого. Взять хотя бы то, что вот уже почти неделю они в не таком уж и огромном доме только вдвоем – не считая мелкую Теону и мелкого же Плутона – и она умудряется от него бегать почти все время, а когда они сталкиваются все-таки, как можно быстрее уходит.

Он испортил все, на самом деле, когда после целого дня блужданий вспомнил, что так и не поздравил ее нормально с днем рождения, когда было уже поздно для того, чтобы найти ее любимые кустовые розы. Он испортил все, когда согласился, что без нее было бы лучше. Было бы спокойнее, это да. Не переживал бы столько, не беспокоился бы, не страдал бы. Лучше? Лучше бы не было. Но слова свои обратно не забрать, особенно сказанные сгоряча, и пусть потом он остыл и понял, как неправ был, подойти к ней, чтобы извиниться, уже не получилось. И до сих пор не получается. Подарок, который он для нее тогда подготовил – ее портрет, над которым он работал почти полгода, тщательно выписывая каждую деталь – так и остался в его комнате, куда она слишком давно не заходит. Может, она бы увидела его и поняла хоть что-то, может, это помогло бы.

Может и нет.

Ваня чай допивает парой глотков, дожевывая сырник из нажаренных Сашей с утра. Она с кухни в очередной раз успела сбежать до его прихода – даже за завтраком ее не удается поймать, как бы он ни старался – и уже успела куда-то отправиться. Ее родителей Ваня очень уважает, но проклясть их мысленно за подаренный ей байк успел уже пару тысяч раз – не было бы его, может, не уезжала бы она куда-то уже не первый день каждый день с утра. На целый день причем. Одни огорчения. Что-то с этим надо бы сделать, но что? Портить байк он не собирается. Надо бы, может, с ней поговорить, но как ее поймать? А, главное, о чем и как разговаривать, чтобы до нее донести свои мысли? Самостоятельно это решить не получается. Самостоятельно придумать ничего стоящего не получается. Значит, надо посоветоваться с кем-то другим.

Например, с дядей Сашей, который ему никогда не отказывал в совете.

– Дядь Саш, – спрашивает он без обиняков, когда они в гостиной устраиваются, и Соня, из кухни выходящая, любопытно заглядывавшую к ним Лизу утягивает за собой, – что мне делать? От меня Саня бегает, я с ней даже поговорить не могу.

– Есть о чем разговаривать? – интересуется дядя Саша с хитрой улыбкой. Ну наверняка знает же, что есть, наверняка давно просек, но спрашивает все равно. Хитрый лис. Впрочем, а как иначе с такой лисой, как тетя Ира?

– Да я накосячил серьезно. А я ее люблю, дядь Саш.

Слова эти почему-то выходят легче, чем когда-либо, чем когда он их перед зеркалом проговаривал, пытаясь продумать признание, чем когда он их говорил только себе. Ни разу еще он не заявлял кому-то о своих чувствах к Саше. Даже родителям, которым доверял очень многое, особенно касающееся чувств.

– И поэтому нервы ей постоянно треплешь? – дядя Саша удивленным не выглядит. Знает? Как давно? – Ну чего ты так на меня смотришь? Как по мне, так уже все поняли, кроме нее самой.

– В смысле – кроме нее? Разве она…

– Да откуда бы? – дядя Саша фыркает, и звучит это почти сердито. С чего бы ему? – Сначала ты ее сестрой называешь, потом еще и встречаешься с другой, а теперь вот издеваешься над бедной девочкой, как можешь. Она уже приходила, когда твои родители уехали, спрашивала, если можно к нам переселиться на то время, что их нет, потому что боится, что вы опять поссоритесь, говорила, ты ее видеть не хочешь. Ируся ей сказала, что если совсем невмоготу будет, пусть приходит. Ты нам родной, Вань, но она тоже наша.

– И что мне делать?

Собственный голос звучит настолько жалко, что Ваня морщится. Кошмар какой-то. Еще осталось сесть и поплакать.

– Сопли подобрать, большой уже, можешь сам мозги включать. И сделай уже что-нибудь. Это ты в одном доме с ней живешь, а не я. Тебе лучше знать, что тебе делать.

Ничего важного, ничего по существу, а по итогу – как раз тот пинок под зад, который ему был нужен. Ваня возвращается домой под вечер, твердо намеренный объясниться сегодня, и устраивается на полу перед комнатой Саши, поперек коридора вытянув ноги. Так она точно мимо него не пройдет.

Она и не проходит – он ждет больше часа, но в коридоре почти темно, и свет она не включает, поэтому ожидаемо спотыкается об его ноги, и коротко, но емко матерится – он и не знал, что она так умеет. Оказывается, очень даже.

– Ну и что ты тут забыл? – интересуется она мрачно, когда фонариком на телефоне его из темноты выхватывает. Он от яркого луча жмурится и моргает пару раз, чтобы привыкнуть к свету, прежде чем ей улыбнуться.

– Тебя жду. Поговорить хочу.

– А ты можешь меня как-то так ждать, чтобы я не рисковала ноги сломать, об тебя споткнувшись?

– Я думал, ты свет включишь и не споткнешься. Ну или раньше придешь, когда еще видно. Пару часов тут уже сижу, жду тебя, еще светло было, когда сел.

– Может, мне перед тобой еще и отчитываться о том, когда и куда я собираюсь и когда вернусь?

Разговор, определенно, не задался, это и дураку понятно. Ваня на ноги поднимается, чтобы не преграждать ей дорогу, но дверь за собой закрыть не дает.

– Это моя комната, – бросает она ему через плечо, даже не глядя. – Уйди.

– Куда?

– Куда-нибудь. К кому-нибудь, кого ты рад видеть, в отличие от меня.

– Сань…

– Не уйдешь – уйду я! – взрывается она, и казалось бы, с чего это она, но по ней видно, что нервы у нее на пределе. Сам виноват, понимает он. Довел. Стыдно за себя так, как никогда еще не было, если не считать того момента, когда он понял, что сказал ей, что жалеет, что встретил ее. Как он мог вообще так себя с ней вести? Ему бы сейчас ее послушать, ему бы перестать действовать ей на нервы, и правда выйти за дверь, но он опять потеряет возможность с ней объясниться. Он уже столько этих возможностей терял, что еще одну проебывать просто грех и стыдно, и даже преступно. Что если это его последний шанс?

Он не успевает понять, когда в ее руках появляется ее любимый рюкзак, когда она тянется к шкафу за одеждой.

– И куда ты собралась? – он пытается оставаться спокойным. Получается с трудом. Она сносит в его голове все, будто торнадо или цунами, и с каждым разом все сложнее сдерживаться, зная, что она на грани ссоры. Он на этой грани с ней. Он всегда соскальзывает с нее первым, всегда до нее, и всегда умудряется ее обидеть. Сейчас нельзя. Сейчас надо быть спокойным, чтобы, наконец, поговорить с ней, расставить все точки и разложить все по полочкам. Кто-то из них должен сохранять спокойствие.

Он должен.

– Куда-нибудь, чтобы не попадаться тебе на глаза и не мешать, – выплевывает она ему в лицо, в рюкзак, на пол кинутый, остервенело запихивает футболку. – К тете Ире, к тете Наташе, да хоть к родителям в Питер! Тебе-то чего? Радуйся, избавишься от меня. Давно хотел, наверное!

Сколько же времени она в себе это копила? Как это отравляло ее изнутри? Осознание того, что это он виноват, что это только из-за него, Ваню подкашивает почти, бьет под дых. Не веди он себя так, она бы сейчас не плакала, не пыталась бы от него сбежать постоянно. Спокойствие сохранять не получается, волна накрывает его с головой, но не ярости или гнева, а вины. Не той вины, которая бы заставила его уйти. Той, которая заставляет его шагнуть вперед, очередной непонятный комок ткани у нее отобрать, кинуть его куда-то к кровати, и Саню поцеловать так, как он всегда хотел.

Пощечина щеку обжигает резкой болью. У Сани слезы на глазах, и губы дрожат, и смотрит она на него так, будто это он ее ударил. Он ее тянется обнять, но она руки вытягивает, упирается ладошками ему в грудь, и отталкивает его с такой силой, которой, казалось бы, неоткуда в ней взяться.

– Я не знаю, что за дерьмо в твоей голове и из каких это фильмов взялось, но заткнуть девушку поцелуем – самый идиотский способ ее вообще заткнуть, – ее голос дрожит не меньше, чем губы. – И мнение этим тоже не меняется. Целовать будешь ту, кого захочешь целовать, девушку себе найди, если целоваться не с кем. Я все равно скоро от вас уеду и мы с тобой больше не увидимся, можешь радоваться.

Внутри все переворачивается от ее слов. Как – уедет? Куда? Но стоит ему осознать это, как и другое осознание набатом в висках отдается – она не поняла. Она решила, что он просто так ее поцеловал. И в этом он тоже виноват сам. Нет, он не уйдет. Вместо этого он обратно к ней шагает, не обращая внимания на упертые ему в грудь ладошки, и, обхватив ее лицо ладонями, целует ее снова.

Когда ее руки падают, больше не отталкивая его, а потом взлетают, чтобы в его плечи вцепиться, а ее губы открываются ему навстречу, это самая главная победа в его жизни.

– Я тебя люблю, Сань, – шепчет он, срываясь, когда воздуха в легких перестает хватать, и приходится от нее оторваться. – Тебя, Сань, тебя, и целовать хочу тебя, и не хочу, чтобы ты уходила, и радоваться не буду, если ты уйдешь, потому что я тебя люблю, слышишь?

Она вместо ответа лицо у него на плече прячет, и плечи ее дрожат от всхлипов. Почему она плачет, он не знает – все же должно быть хорошо, разве нет? – но ее руки обвиваются вокруг него, а значит, она никуда не уйдет. Значит, ее можно обнять, можно гладить по растрепанным волосам, позволяя выплакаться, и поцеловать куда-то в висок можно. Значит, у него есть шанс.

Есть ли у него шанс? Что если она не может ответить на его чувства, что если она его не любит? От этой мысли мороз по телу проходится, пробирает вдоль позвоночника, и Ваня даже замирает на миг. Идиот, какой же он идиот! Вдруг она не хотела с ним целоваться не только потому, что думала, что он этого не хочет? Вдруг он просто повел себя как мудак в очередной раз? Не то чтобы ему в новинку, но с ней так нельзя, он же хотел как лучше? Когда хочешь как лучше, всплывает противная мыслишка, получается только хуже. Не всегда, но почти всегда.

Не всегда, понимает он с нахлынувшим вдруг облегчением, когда она заплаканное лицо к нему поднимает, когда уже ее ладони его лицо обхватывают, и когда целует она его так, как еще несколько минут назад он целовал ее. Нет, главная победа – вот она, прямо сейчас. Не тогда.

– Как давно?

У него в голове сверчки, а в животе бабочки, ну чисто инсектарий, и ее вопрос застает его врасплох, когда она отрывается от его губ. Сориентироваться сложно, но нужно.

– С самого начала. Я сначала думал, это пройдет. А оно не прошло. Еще бы оно прошло, это же ты, тебя не любить нереально, Сань.

Она не смеется, она смотрит на него пытливо, будто требует ответов здесь и сейчас.

– Почему молчал-то?

– Я думал, тебе это нафиг не надо, – признаться в этом сложно, но намного легче, чем в том, что он уже сказал. – Я думал, ты мне никогда не ответишь.

– А сейчас почему перестал?

На ее лице тень улыбки, и в глазах искорки смешливые мелькают. Она больше не плачет, это важнее всего.

– Потому что мозги на место встали, ну Сань, – он смеется не потому, что смешно, а потому, что правда не знает, что сказать. – Понял, что такими темпами без тебя останусь совсем, и запаниковал. Тебе вроде все это время пофиг было на меня, друзья твои, вся эта череда парней…

– Никогда, – перебивает она его, улыбается так, будто поверить не может в происходящее, – никогда мне не было на тебя пофиг, Ванюш, дурачок ты. Я в тебя с первых дней влюбилась, я тебя любила все это время, и люблю, да я бы без тебя уже через пару недель глаза выплакала, как ты мог этого не видеть?

Люблю, люблю, люблю, стучит у него в висках, стучит внутри головы, эхом повторяясь, и не расплыться в идиотской улыбке невозможно.

– Сама-то, – укоряет он ее, лбом к ее лбу жмется, как давно хотел, и ее пальцы, найдя на ощупь, переплетает со своими, одну ладошку сначала к губам подносит, потом другую. Хочется побиться головой об стену – ну чего ему стоило бы намного раньше признаться? А он, идиот, ходил кругами, мучил ее и себя, и чем дальше, тем только хуже делал. – Ты же у нас умная, а вот этого не увидела. Как ты так, а, Сань?

– Не знала, куда смотреть, – фыркает она, язык ему показывает совсем по-детски. Язычок этот хочется губами поймать, но у них серьезный разговор сейчас, нельзя так безответственно поступать. – Ты меня сестрой называл, с Аленой встречался, потом с ней разошелся, а со мной так и продолжил себя вести…

– Алена, – перебивает уже он ее, – меня бросила, потому что я даже в постели о тебе думал. После такого искать себе девушку мне и не хотелось.

Он давно не видел, как она вспыхивает от смущения, и алеют даже кончики ее ушей. Очаровательнейшее зрелище.

– Я даже подумать не могла… – начинает она и осекается. Ваня улыбается довольно, снова ее ладошки целует одну за другой.

– Прекрасно себе представляю. Я тоже не мог подумать, что ты поцелуешь меня сама, без того, чтобы тебя провоцировать, и не для ритуала.

– Когда-нибудь ты узнаешь, – шипит Саша, но не сердито, даже с улыбкой, – как сильно я хотела тебя поцеловать все то время, что не хотела убить. Иногда даже хотела и того, и другого сразу.

– Я так бесил?

Она целует его опять вместо ответа, и его снова сносит цунами эмоций. Каждый раз как в первый раз, каждый раз будто это снова прошлый год, когда она его впервые поцеловала. Каждый раз так же невероятно, и так же волшебно, и наверняка так останется и в любой следующий раз, по крайней мере, сейчас ему кажется именно так. Сейчас он хочет ее касаться не меньше, чем тогда, когда это было ему недоступно. Кто бы там ни говорил про сладость запретного плода и пресность доступного, говорил не о нем. Сейчас, когда она не отталкивает, когда он знает, что она его поцелуев хочет не меньше, чем он ее, желание целовать ее не исчезает.

– Ты заставлял меня плакать, – поправляет она, когда от него отрывается, язычок по губам коротко проходится, и на этот раз он тянется, чтобы его своими губами поймать. Саша ускользает легко, боднув его лбом, хмурится наигранно. – Если бы это был кто-то другой, кого я не люблю так, как тебя, я бы его давно прокляла. А вот тебе ничего не грозило, и ты этим нагло пользовался.

– Прежде чем бесить ведьму, надо убедиться, что она тебя любит и не будет проклинать, запомнил, – смеется он, ее к себе прижимая. Она его снова лбом бодает, мол, перестань, но улыбается при этом. Значит, все нормально. – Я мудак, Сань, знаю. Давно надо было сказать, а я боялся.

– Раз боялся, значит, не мудак, – фыркает она, носик смешно морщит. Она растрепанная, и в этом частично и его вина, после таких-то поцелуев, и сложно не потянуться пригладить ее волосы. Сложно не заметить, как она зевок давит.

– Устала?

У нее взгляд виноватый, как у ребенка, пойманного на разрисовывании обоев.

– День был долгим. Сложным.

Выяснения отношений не добавляют бодрости, добавляет он мысленно, потому что чувствует это по себе. Потому что чувствует себя виноватым за то, что устроил это все. На часах уже почти одиннадцать, и она явно проснулась с рассветом, как и он, но день у нее наверняка был насыщеннее. Ей надо поспать. Ему бы, честно говоря, тоже не мешало.

– Пойдешь ко мне спать? – предлагает он. Она глазами хлопает непонимающе на него. – Хочу спать с тобой в обнимку, Сань.

– Давай у меня тогда, – она улыбается, но улыбка ее дрожит. Боится? Чего?

Когда он под одеяло ныряет, чуть не сбив головой висящий на столбике кровати большой ловец снов, и обнимает ее, уже переодевшуюся в свою любимую пижаму, она уже, похоже, не боится. По крайней мере, обнимает его в ответ она так же смело, как он ее, и засыпает быстро, доверчиво к нему прижимаясь. Почти так же она к нему жмется и когда он просыпается, когда вскоре после него открывает сонные глазищи и улыбается. На миг – потом улыбка превращается в болезненную гримасу.

– В чем дело? – вместо «доброе утро», потому что он и так видит, что ни разу оно не доброе. Саша морщится, садясь в кровати, и колени подтягивает к груди.

– Больно, – цедит она. То, что больно ей, и слепой увидит. Нет, Ваня подмечает ее вспыхнувшие щеки и краснеющие ушки, видит, как она напряжена, и как живот обхватывает руками. Он, конечно, не всегда понимает, что видит, и не всегда видит, что надо бы, но это не тот случай. – Ванюш…

– Просто скажи мне, что надо сделать, – он не выдерживает паузу, когда она запинается, и не ждет, чтобы она собралась с мыслями. – Заварить твои травы? Сбегать в магазин? Отнести тебя в душ?

– До душа я и сама дойду, – она посмеивается, и с плеч будто гора сваливается. Раз смеется, значит, не все так плохо. – На баночках написано везде, что в них. Тысячелистник завари и ромашку, пополам. Я приду скоро.

Прежде, чем заварить ей травы, думает Ваня, провожая ее взглядом, неплохо бы перестелить постель, чтобы ей не пришлось делать это потом самой. И, может, ему все-таки стоит съездить в магазин, если ей чего-нибудь захочется.

Ему хочется только чтобы у нее все было хорошо. И если он может с этим ей помочь, он поможет.

========== Глава 31 ==========

Хорошие девочки должны быть сдержанными в своих эмоциях, не только в их проявлении, но и в их ощущении, прочитала как-то раз Саша. Хорошая девочка не будет повышать голос. Хорошая девочка не будет ожидать к себе особого отношения из-за особых обстоятельств. Хорошая девочка не будет, в конце концов, даже позволять себе хотеть чего-то – или кого-то – и будет стыдиться, если это желание, против ее воли, будет ярким и сильным.

Саша, впрочем, еще тогда решила, что ей плевать на то, что там должны хорошие девочки и на что они не имеют права. Она ведьма. Она уже не хорошая девочка, и ни капли не жалеет об этом, и не променяла бы это ни на какую мифическую хорошесть.

К тому же не факт, что эти диванные эксперты, что настрочили когда-то тот длинный текст, позволили бы ей считать себя хорошей сейчас, когда думать связно ей не позволяет Ваня. В принципе, она сама виновата, что полезла целоваться с ним, стоило ему приехать из магазина, даже не разобрав пакеты предварительно и не дав ему переодеться, но это не отменяет ни его губ на ее шее, ни его рук на ее груди под футболкой, ни его бедер, вжимающихся в ее бедра.

– Если твои джинсы лопнут, – шепчет она смешливо, как только получается вдохнуть чуть больше воздуха, как раз достаточно для нескольких слов, – я буду не виновата.

– Если мы друг от друга оторвемся, – шепчет он ей в ответ, – они не лопнут.

Оторваться от него для нее как раз и есть самое сложное. Для него, похоже, это тоже не самая легкая задача. Надо. Когда он отступает на шаг, она спрыгивает со стола, на который он ее усадил почти сразу, и поправляет футболку, прежде чем показать ему язык. Его ладонь проходится по ее бедру едва ощутимым касанием, когда она его огибает, направляясь к пакетам с покупками, что он так и бросил на полу кухни. Ему надо переодеться в домашнее. Ей – покупки разобрать. Овощи в холодильник, мясо в миску, с ним потом приготовить ужин – у всего есть свои места, все зачем-то нужно. В последнем пакете прозрачная пластиковая коробочка с эклерами, которые она его просила купить, и… У Саши щеки вспыхивают неконтролируемо, когда она маленькую квадратную коробочку достает, яркую, в пол-ладони, даже чуть меньше. Сказать, что она не хочет с Ваней не просто спать рядом, было бы наглой ложью, но одно – осознавать свои желания, а другое – стоять посреди кухни с коробочкой презервативов в руках.

Если все будет как обычно, завтра вечером, обещает она себе. Понедельник был днем, когда она проснулась рядом с ним и с кровью на нижнем белье – почти на неделю раньше ожидаемого, но что поделаешь? Сегодня четверг, и завтра утром все должно закончиться. Завтра вечером, повторяет она себе, и почти неощутимый вес коробочки в ее ладони тянет ее не угрожающе или опасно. Без этого нельзя.

– Сань, я… – слышится Ваня из-за плеча. Она разворачивается бездумно, и видит, как алеют его щеки моментально, стоит его взгляду упасть на коробочку в ее руках. – Я, э…

– Хорошо что купил, – договаривает она за него, когда он запинается. Ей и самой неловко об этом говорить – гораздо сложнее, чем целоваться с ним, руками исследуя его тело и позволяя ему делать то же самое. – Возьми. Сам знаешь, пока они не нужны.

– Я надеюсь, – он, похоже, берет себя в руки, и улыбается совсем тепло и спокойно, хотя щеки его все еще красные, – что только пока.

Тут он ее поймал – не то чтобы ее надо было ловить на том, что ей хочется не меньше, чем ему. Коробочку она ему кидает, и он ловит легко, в карман прячет.

– Не в карман, – требует она. – Отнеси куда-нибудь. Не знаю, куда, сам реши. Я тебя жду, поможешь ужин готовить.

Они готовили вместе и вчера, и позавчера, и за день до того – с момента, как проснулись в одной постели. Правда, в первый день она, почти заставленная им, сидела на столе, болтая ногами, пока он мучился с обедом, но во время приготовления ужина не смогла так же спокойно сидеть, и просто отобрала у него нож и принялась за салат. Он тогда ругался, что она перенапрягается, и вообще, и пришлось ему подробно объяснить, что все в порядке, что она не хрустальная, и так далее – вроде понял. Вроде. Сейчас она, не дожидаясь его – мало ли что она там сказала – тоже за готовку берется, и вздрагивает, когда он ее талию обхватывает ладонями, сзади неслышно подойдя.

– Когда я тебя при первой встрече испугал, ты меня ударила, – улыбается он, подбородок у нее на плече устраивая. Она его одаривает преувеличенно-недовольным взглядом – настоящего недовольства в ней ни на грош.

– Ага. Ударила, а потом посмотрела. Жизнь научила.

– А сейчас чего не ударила? – в его голосе слышно веселье. Саша картинно глаза закатывает.

– А ты хочешь?

Он смеется вместо ответа. Она к нему снова спиной поворачивается, прижимается, в щеку его чмокает, прежде чем снова за работу приняться.

– К тому же, – продолжает она, будто и не было паузы, – я знаю, что ты дома. И знаю, что если кто-то, кроме тебя, до меня вот так дотронется без моего разрешения, а разрешаю я только тебе и ребятам, потому что они мои лучшие друзья… так вот, я знаю, что целым и невредимым этот человек отсюда и от тебя не уйдет. А я еще добавлю.

– А Даня?

Вопрос ее врасплох не застает. Они в эти несколько дней о чем только не говорили, когда не целовались, не ели, и не спали. Рано или поздно этот вопрос бы возник все равно.

– Даня, – напоминает она, – магию считал выдумкой, пока я ему не доказала, что она есть. Даже если бы я хотела с ним провести ритуал, я бы после такого не стала. После ритуала я сразу с ним рассталась.

– А до?

– А до, – повторяет она за ним, смотрящим на нее пытливо, – дальше поцелуев не заходило ни разу, потому что мне даже целоваться с ним не очень-то хотелось. Потому что я не согласилась бы с ним встречаться, если бы ты не встречался с Аленой.

Ваня хмурится, но молчит. Она и так знает, что он мог бы сказать. Знает ли? Или опять ошибается? Сколько раз она ошибалась в том, что касалось его, за последнее время? Жалеть об этом не стоит – что было, то было. Только обидно, что столько времени потеряно зря.

– Как ты думаешь, – прерывает он молчание парой минут спустя, тыльной стороной ладони утирает глаза – от лука, который он режет, у него текут слезы, да и у нее глаза щиплет, – если бы мы не ссорились все это время…

– Если бы, да кабы, – фыркает она, – было бы очень хорошо, но нет смысла это обсуждать, ты сам знаешь. Если сейчас об этом жалеть, снова время терять будем. Ты хочешь терять время?

Он вместо ответа тянется, чтобы ее в щеку чмокнуть. Улыбка, на его губах тенью появляющаяся, заставляет ее внутренне замереть от предвкушения.

Улыбка, с которой он открывает перед ней дверь своей комнаты, когда ужин уже позади, обещает что-то такое, чего она не ожидает. В принципе, так оно и есть – своего портрета посреди комнаты она не ожидала бы, наверное, ни при каких обстоятельствах. Вздох вырывается невольно, ладони будто сами взлетают ко рту, и слова приходят на ум не сразу. Ваня ее обнимает со спины и целует куда-то в висок. В картине напротив столько тепла и любви, что кажется, она смотрит на другую себя, какую-то неземную, какую-то нереальную.

– Это должно было быть твоим подарком на день рождения, – вздыхает он у нее за спиной. Она поворачивается, насколько это получается сделать, не выпутываясь из его рук, и взгляд его ловит. Сожаление. Даже если не хотеть его испытывать, даже если гнать его от себя, иногда оно все равно прорывается. – Но я оказался большим идиотом, чем мог себе представить, и ты так и осталась без подарка.

В его комнате она не была больше полугода, с момента, когда пришла к нему, чтобы уснуть вместе с ним и невольно помочь ему справиться с последствиями срикошетившей магии. Какая-то непонятная мыслишка скребется на краю сознания, Саша ее от себя отпихивает – не сейчас. Сейчас не до нее. В комнате не изменилось ничего, ну или почти ничего, это она может сказать после первого же взгляда – так же висит на спинке стула одежда, такая же куча набросков на столе, потому что Ваня всегда предпочитал бумагу, а не планшет, так же больше отдернута левая штора, чем правая, и так же не до конца закрыта одна из дверец шкафа. Все как всегда. Все, кроме ее портрета посреди комнаты.

– Что тогда произошло?

– Мы же постоянно ссорились, – он губы поджимает недовольно, почти сердито. – Я дико ревновал, и жутко злился, и был уверен, что ты знаешь, что я тебя люблю, но тебе пофиг, поэтому вел себя как не знаю кто, всегда находил повод сорваться. Ну и уехал до вечера, чтобы не портить тебе день хотя бы раз, думал, ты не проснешься так рано, и я с тобой не встречусь с утра, и не придется искать оправдания. А вечером уже понял, что я тебе цветы не купил. Всю Москву, наверное, объездил, а кустовых нигде не было. Ну и…

– А я не оценила подарка и тебе расхотелось дарить мне хоть что-то еще, – заканчивает она за него. Он глаза прячет, но кивает, и она улыбается ему так тепло, как только может. – Ванюш, прошу тебя, никогда и ни за что не дари мне розы. Особенно красные. Пожалуйста. Что угодно, только не их. Мне их только Даня дарил, и я не горю желанием каждый раз вспоминать про него. Мы плохо расстались, ты же знаешь.

– Потому что он с тобой себя плохо вел? – уточняет он. Она хихикает.

– Потому что совесть сожрала бы меня, если бы я переспала с тобой, а потом продолжила с ним встречаться. Хрен с ним, Вань. Ты просто чудо, а не художник, и об этом я поговорю с гораздо большим удовольствием.

С гораздо большим удовольствием она бы целовалась с ним, если уж на то пошло. Что угодно, но не обсуждать их прошлые отношения. Что было, то прошло. Зачем лишний раз об этом говорить? Незачем. Не нужно. Кто старое помянет, напоминает она себе старую поговорку… Гораздо приятнее с ним обниматься, гораздо приятнее с ним в одной постели засыпать и просыпаться, когда щекой он прижимается к ее груди. Гораздо приятнее варить ему кофе, когда он рядом, то ли жарит яичницу, то ли ей мешает делом заниматься. Гораздо приятнее его поцеловать, когда он едет с друзьями встретиться, прежде чем самой выйти из дома – ее тетя Ира с девчонками ждет к обеду. Ей Ване приходится пообещать раз пять, что она гонять не будет, и все равно сложно удержаться, чтобы не разогнаться на байке больше позволенного. Сложно, но получается.