Текст книги "Ever since we met (СИ)"

Автор книги: Clannes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Его дыхание шевелит ее волосы и ей тут же кажется, что это было плохой идеей.

– Поймал, – соглашается она со смехом, к нему поворачиваясь. – Что теперь делать будешь, о великий охотник?

– Добычу, – заявляет он с серьезным лицом, – в доисторические времена утаскивали к себе в пещеру. Если добыча была невелика, ее закидывали на плечо.

– Да попробуй найди тут добычу крупнее меня, – фыркает Саша, притворно обижаясь, и язык показывает. – Теть Лена не считается, если ты на нее попытаешься поохотиться, она не попытается тебе уши оторвать, а просто возьмет и оторвет.

– Это воспринимать как твое нежелание кататься у меня на плечах? – вопрошает Ваня, картинно надувшись. – Я же восприму, ты же меня знаешь.

– И что ты мне сделаешь? – она улыбается насмешливо, время тянет. Если он сейчас расслабится, она сможет из его хватки выскользнуть за долю секунды, раньше, чем он среагирует. Ну, может быть, за шарф успеет ухватить. – В снег кинешь?

Он вместо ответа ее еще крепче стискивает и вместе с ней валится. Тут, с этой стороны дома, крыша совсем близко, и они вчера и позавчера таскали снег, сваливая его в огромные сугробы, такие, чтобы в них утонуть можно было. Они и тонут – снег за шиворот только чудом не забивается, Саша визжит снова, жмурится от неожиданности, не от страха, и теперь уже сама Ваню обхватывает, пока снег на них сверху сыпется.

– Закопались-таки, – слышит она смех снаружи, когда, наконец, они оба перестают вертеться. – Вылезайте теперь сами, я помогать не буду.

– Ну па-ап, – басит над ухом Ваня, и от этого смешно. – Мы ж выкапываться до завтра будем.

– Ничего не знаю, сами все, – смеется дядя Андрей снаружи. Судя по голосу, уходит. Вот блин…

– Придется самим, – вздыхает она, приподнимаясь немного. Зря, думается сразу. В этой своеобразной снежной капсуле, в которую они попали, где снег, в последний момент остановленный ее непроизвольно вырвавшейся магией, замер в сантиметрах от них, они близко. Может, даже слишком. Его губы так уж точно – и ей очень хочется его поцеловать.

Нельзя, думает Саша. У него есть Алена, у нее есть Даня. Не должна она думать сейчас о том, чтобы его целовать. Лучше уж выкопаться отсюда поскорее.

Даня звонит ей, когда она, продрогшая, но абсолютно счастливая, наконец оказывается в доме, когда стоит посреди комнаты, промокшую одежду с себя сбросив, и вытирается теплым и сухим полотенцем. Блаженство. Она босиком пробегается до тумбочки, подхватывает с нее телефон и валится на одеяло.

– Ты идеально знаешь, когда звонить, – заявляет она в трубку вместо приветствия. – У тебя в роду ясновидящих не водилось?

– Я вообще-то в третий раз уже звоню, – бухтит он, явно не готовый вместе с ней радоваться. – Уже волноваться начал, Ване названивать, чтобы узнать, где его сестрица запропастилась, а он тоже не отвечает. Куда вы там вместе пропали?

– В снежки играли, – она смеется в ответ. – И в снегу валялись. Тебя не хватало.

Это его смягчит, Саша знает. Его вообще не так сложно просчитать в большинстве случаев. Она поняла, что он предложит ей встречаться, еще когда, ответив на звонок с незнакомого номера, услышала его голос в трубке. Она знала его реакцию на согласие с момента, когда увидела его в тот день. Она знала, какие он ей подарит цветы на второе свидание, знала, что он попробует ее поцеловать на третьем, и что он скажет, узнав, что они не смогут отпраздновать вместе Новый год. Впрочем, от половины вопросов и уговоров ее избавил Ваня, просто нахмурившись и закинув ей руку на плечи со словами «прости, чувак, но Новый год у нас семейный праздник, вообще никого не приглашаем и сами никуда не идем». Тетя Наташа с дядей Игорем и Ирина Владимировна с Александром Васильевичем – этих двоих называть тетей Ирой и дядей Сашей не получалось пока что, хоть она и старалась – были уже не друзьями, а семьей, как ей как-то раз сказала с хитрой улыбкой тетя Лена. Впрочем, в такие детали они Даню не посвятили. И вот и сейчас он вздыхает в трубку, но не обиженно и не сердито, а скорее просто так.

Чтобы его просчитать, не нужно ясновидения. Это по-своему забавно.

– Я бы приехал, – вздыхает он, – но родители узнали, что я не буду с тобой праздновать, и тащат меня с собой. Через полчаса выезжаем в Саранск, к маминой тете. Так что все праздники будешь от меня отдыхать.

– Буду скучать, – поправляет она его. Давить в себе стыд за то, что она ему врет, уже даже не приходится – он сам забивается куда-то вглубь. – Возвращайся поскорее.

Страдать самой и отказывать ему из-за того, что ей нравится Ваня, с которым она наверняка никогда не будет вместе, думает Саша, отбрасывая телефон в сторону после нажатия отбоя, было бы просто глупо и плохо. Даня не виноват. Она не виновата. Не виноват никто. Просто не нужно ждать, пока все будет так, как она хочет. Ей не нужно ясновидение, она и без него уверена, что так, как она хочет, не будет никогда. Так зачем отказывать себе в суррогате счастья, раз настоящее недоступно?

На календаре двадцать четвертое декабря. Католики этой ночью, знает Саша, будут поздравлять друг друга с Рождеством. Их с ним поздравлять когда бы то ни было не стоит – у ведьм свой важный день. Своя важная ночь. Эта ночь, если точнее. У католиков этой ночью рождается бог. У них, ведьм, на рассвете перерождается солнце. И до рассвета они и пробудут в лесу, на поляне, как и каждый раз. До рассвета будут жечь костры и читать мантры, до рассвета будут сидеть на своем островке тепла среди царящего вокруг снежного царства – защитный полог, границами проходящий по кругу поганок вокруг поляны, не позволяет стихии прорваться внутрь. У них внутри всегда теплая летняя ночь, что бы ни происходило снаружи.

До рассвета. А сейчас закат, и у них еще есть время до того, как отправиться в лес. Они начнут после полуночи, чтобы как раз к рассвету успеть. Саша натягивает свитер, влезает в штаны, и босиком пробегается по полу к дверям, собираясь прокрасться на кухню за большущей чашкой чая, но, стоит дверь открыть, врезается в хмурого Ваню, что, окинув ее взглядом, хмурится еще больше.

– Сначала ты куда-то без носков топаешь, а потом болеешь, – заявляет он недовольно. – Я шел сказать, что теть Ира позвонила, они Соню минут через десять завезут, и до ночи оставят. А тут ты босиком.

– Ну Вань, – ноет она, – ну мне же только до кухни и обратно, я чая хочу.

Ваня в дверях встает стеной вместо ответа, заставляя ее глаза закатить. И не проскользнуть же, главное.

– Я ж тебя прокляну, если не отойдешь, – заявляет Саша. Блефует, конечно. Его и проклинать? Бред. – Пусти. Я хочу чаю.

– За то время, что ты тут разговариваешь, можно было уже носки натянуть, – он ее взглядом смеривает снова. – Давай. Я очень не хочу, чтобы ты болела.

– За девушку свою так переживай, – бурчит она себе под нос, разворачиваясь и направляясь к шкафу. Из-за спины вроде бы слышно что-то невнятное, негромкое и нецензурное, но лицо Вани, когда она поворачивается к нему любопытно, такое же спокойное. Носки пушистые, теплые, но признаваться в том, что так и правда лучше и он прав, Саша не собирается. – Доволен? Теперь пустишь?

– Теперь пущу, – он улыбается тепло – не натянуто, как вчера, когда застал ее воркующей с Даней по телефону, не хулиганисто, как пока они на улице были, строя из себя детей, а именно тепло – и тянется к ней. Она уже руки распахивает, чтобы влететь в объятья, когда Ваня резко приседает, перехватывает ее колени, и перекидывает ее через плечо. – Сам и отнесу, держись давай.

Отказывать себе в удовольствии мстительно шлепнуть по маячащей почти перед глазами заднице, думает Саша, было бы преступлением. А на такие преступления она идти пока не готова. Ваня шипит и легонько шлепает ее в ответ, мол, виси себе спокойно, не дергайся, и жаль становится, что перед ней не, например, плечо. Так бы куснула, чтобы знал, как указывать ведьме, что ей делать, но приходится просто висеть, планируя жестокую месть, о которой, она знает, она забудет, как только Ваня ей чай нальет. Месть и правда забывается, уже на той стадии, когда он послушно из всех нужных баночек добавляет в заварник по щепотке, и когда Соня врывается в их кухню, разрывая уютное молчание, но не принося с собой неловкости, в воздухе уже витает запах розмарина и базилика.

– Я печенье принесла, – заявляет она вместо приветствия. – Будете?

– Не-а, – Саша качает головой. Ей не хочется ничего перед ритуалом есть. – Вань, моя порция твоя.

– Все мое – твое, все твое – мое, – мурлычет Ваня забавляющимся тоном, Соню приобнимает за плечи, прежде чем из коробочки, что она в руках держит, стащить печеньку. – Вы тут сидеть будете?

– Ага, – Саша недоуменно на него смотрит пару секунд, прежде чем сообразить. – Опять рядом сядешь и будешь рисовать, великий художник?

– Кутюрье, попрошу, – он смеется, к дверям направляясь – явно за блокнотом пошел. – Вот ты смеешься, а я тебя первой моделью своей одежды сделаю, и прославлю на весь мир.

– И у меня не будет времени на ритуалы, все будет уходить на дефиле и фотосессии? – фыркает она в ответ. – Подумай хорошо, я же буду тебя до конца жизни в этом винить. Ты к такому готов?

Соня смеется, прикрывая рот ладошкой, и делает невинные глаза, стоит Саше на нее глянуть.

– А тебя он хоть раз рисовал? – спрашивает она заинтересованно, стоит Ване за дверь выйти. Ей правда интересно, похоже – глаза светятся любопытством неподдельным. – Уж тебя-то наверняка должен был.

– Почему именно меня? – Саша хмурится непонимающе.

– Потому что вы в одном доме живете, и я бы на его месте не стала упускать такую возможность повысить навыки, – фыркает Соня в ответ. Неубедительно как-то, но смысла ее допрашивать сейчас нет. Все равно ведь не скажет ничего. – Ну так?

– Его спроси, – она плечами пожимает. – Если и рисовал, мне ни разу не показывал. И хватит говорить о фигне. Давай лучше о чем-то, что тебе может понадобиться.

– Да что мне может понадобиться? – теперь уже Соня пожимает плечами, легкомысленно и явно не волнуясь. – Ты мне все объяснила уже вроде. Давай просто чаю попьем.

– А потом вздремнем, – добавляет Саша. Улыбается. – Не смотри на меня так возмущенно. Нам в лес только после полуночи надо, и до самого утра. Ты это время на морально-волевых высидишь?

Соня дуется, но молчит. Правильно делает, думает Саша. Это когда с вечера все происходит, удобнее не засыпать. Она еще поймет, как лучше. Ей всего пятнадцать и это ее первый год в ковене, не стоит ожидать от нее стопроцентного понимания всего происходящего вокруг. Сама такой была, в конце концов.

– О чем болтаете? Или я не пойму? – Ваня влетает в кухню, притормозив картинно, и падает на стул, ярко улыбаясь им обеим. Ответная улыбка как-то сама собой наползает на лицо. – Колитесь, ведьмы.

– Я Сашу пытала о том, рисовал ли ты ее хоть раз, – выпаливает Соня, прежде чем она рот даже раскрыть успевает. Ваня лишь смеется, пожимая плечами.

– А что, хочешь оценить мои таланты портретиста? – вопросом на вопрос отвечает он. – Давай попробую тебя нарисовать и оценишь.

Саша знает точно, что ждала не этого, не ухода от ответа. Какого она ответа ждала на самом деле, она бы не смогла сказать и под дулом пистолета.

Небо пасмурное, когда они выходят из дома – в ночи солнцестояния погоду лучше не менять, так что луна не освещает им путь и приходится светить фонариком. Они кутаются в теплую одежду, держатся за руки – Соня вцепляется в нее, будто боится упасть, и держится на полшага позади. Саша ее руку сжимает ободряюще, мол, держись там. На поляне уже горит издалека видный костер, искры улетают в темное небо, и Верховная встречает их рядом с границей круга, всех четырех – их двух, тетю Лену и тетю Наташу.

– Я наутро уеду, – сообщает тетя Наташа сразу, как только переступает границу и скидывает шубку. – Совершенно случайно наткнулась на девочку, совсем недавно пробудилась, тоже новенькая. К себе ее возьму.

– Вы так уверенно говорите, – вздыхает Соня. Саша ее приобнимает за плечи, вздыхая в ответ. Ну что поделать, если есть откуда этой уверенности взяться?

– Есть люди, – говорит она, – которые принимают магию как само собой разумеющееся. Как что-то, нормально вписывающееся в их картину мира. А есть те, кто отрежет себе раненую конечность, лишь бы не залечивать ее магией, кто добровольно отдаст свою дочь, если она ведьма, и хорошо если ведьмам, а не в психушку или экзорцистам. Но даже не с такими разве сможет девочка чему-то научиться? Ведьма может многому научить свою дочь, но обычная женщина, понятия не имеющая о магии, не сможет объяснить, как правильно, а как нет, и что делать со своими силами. Никакая ведьма никогда не запретит родителям и детям видеться, если эти родители детям не пытаются причинить зла, ты же знаешь.

– Только вот родители обычно не хотят, – довершает Соня, и голос ее грустный. Впрочем, уже в следующую секунду она стряхивает эту хмарь с себя и улыбается пусть чуть натянуто, но не наигранно. – Ну и ладно. Надеюсь, мы подружимся с этой новенькой, а?

– Я тоже надеюсь, – хмыкает Саша. – Чем больше, тем веселее.

– Ну скучать вам явно не придется, – Верховная их обеих в щеки чмокает, подходя, и улыбается. – Давайте, мы сейчас начнем, а вы закутанные так, будто на Полюс собрались.

Земля не только теплая, но даже влажная, отчего, неясно, но босиком по ней идти приятнее, чем по сухой. Саша аккуратно в сторону лишнюю одежду откладывает, и встает в круг, надрезая ладонь переданным ей кинжалом. Их кровь столько раз смешивалась, всех тех, кто в ковене, что не хватает лишь клятвы, чтобы стать кровными сестрами. Не родственницами генетически, а все же. Думается ей, сколько писали сказок и слагали легенд о побратимах, что на крови братались, неужто лишь мужчины такое делали? Наверное, нет, ведь то, что о чем-то неизвестно, не значит, что этого не было. Впрочем, мысли сами собой из головы вылетают, стоит начать напевно повторять древние слова вместе с другими ведьмами, рядом стоящими.

Если ни одна ведьма не попросит солнце вернуться на небосклон, оно все равно вернется. Но без сил для них. Они делают это не для солнца и не для людей, а для себя. И Саше правда плевать, что это эгоизм. Раз за разом, раз за разом те же заученные наизусть слова, зов к солнцу, призыв-мольба, просьба даровать им силы, просьба удостоить их своей милости, пока горло не начинает болеть, пока в нем не першит. Пока не начинает сереть небо. Только тогда Верховная поднимает руки, расцепляя их круг, и это позволяет им остановиться. Тетя Лена передает ей связанного черного петуха, прежде чем взять другого в руки, и Саша, подойдя к своим вещам, находит кинжал в кармане, прежде чем вернуться на свое место.

– Да восстанет солнце, – шепчет Верховная, но шепот этот достигает всех ушей.

– Да восстанет, – шепчут они многоголосым хором в ответ.

Кровь брызжет на землю и в огонь, от крови моментально промокает черная ткань их одежды. Саша держит трепыхающееся тельце в руке, сжимает кинжал еще крепче, хотя у него как раз-таки и нет конвульсий. Руки ее пачкаются алым почти сразу же, окрашиваются так, что даже в предрассветных сумерках видно, насколько этот цвет насыщен.

И первые солнечные лучи вырываются из-за горизонта.

========== Глава 14 ==========

У Насти глаза светлые, и когда она сидит так, что красноватый закатный свет падает ей на лицо, кажутся совсем прозрачными. Она не жмурится, не щурится, сидя в кресле у окна, лишь улыбается довольно, ловит свет кожей, будто впитывает его. Саша бы не удивилась, если бы узнала, что так оно и есть. Она и сама наслаждается солнечными лучами – хмурое февральское солнце светит редко, и через окно не проникает холод, так что это почти греет. Настю тетя Наташа привезла две недели назад с собой, проведя в приморском городке почти месяц, после того, как ее кузина ей позвонила и ворчливо сообщила, что по соседству девчонка странной стала, «ну такие странности, как у тебя». Кузина ведьмой не была, но относилась к этому вполне спокойно и миролюбиво, иначе неизвестно, что было бы. Может, и стала бы Настя одной из тех, кого водили по бабкам да церквям, пытаясь изгнать то, что и проклятьем-то не было.

– Не вовремя меня к вам привезли, – хмыкает она. – Ни тебе ритуалов, ни каких-нибудь шабашей, ничего.

– А ты начиталась книжек и решила, что у ведьм что ни пятница, то шабаш? – фыркает в ответ Соня. Настя ее на год старше, и этот год между ними совершенно не ощущается. – Ты сначала посвящение пройди.

– Да если бы только от меня зависело, прошла бы уже, – Настя фыркает тоже. – Не я же дату выбрала, в конце концов.

– Нервничаешь? – Саша, жмурившаяся довольно, глаза приоткрывает, цепким взглядом девчонок окидывая. Ритуал принятия Насти в ковен завтра, четырнадцатого февраля – и только она знает, каких усилий ей стоило придумать достойную отмазку для Дани, который хотел провести с ней вечер дня влюбленных. Какой уж тут вечер, если они должны быть на поляне? Но день он для себя все-таки выбил, пусть и не весь – вторник все-таки, у нее уроки, у него пары. Впрочем, Тиффани, прекрасно его знающая, понимающе ухмыльнулась и заявила, что с Дани станется прогулять пары, чтобы устроить ей незабываемое празднество. Типа сердца из лепестков роз на снегу под окнами школы, например.

Она правда надеется, что он не решит такое и правда устроить.

– Не, – Настя плечами пожимает. – Мне интересно, что ж там такое будет. Теть Наташа сказала только что рада, что я не боюсь крови, и что мне надо будет продемонстрировать свою магию.

– Ну раз теть Наташа не сказала больше, и нам не стоит, – Соня хихикает под обиженным настиным взглядом. – Да ладно, нечего там бояться, вот увидишь. Еще странно, что у тебя только сейчас магия проснулась. Так спокойно жилось?

– Ага, пока бабуля по невнимательности квартиру не подожгла, – Насте явно не нравится об этом вспоминать. – Она же меня первой и решила из дома выставить. Раз так, пусть сами теперь справляются. Без меня.

Обиженным, думает Саша, легче всего смириться с тем, что их семья теперь их ковен. Легче всего принять, что их жизнь теперь другая. Ей тоже хотелось бы быть обиженной в прошлом, но время не вернуть, и менять что-то уже поздно. Она и так уже смирилась.

– Даня что сказал, когда узнал, что ты на вечер с ним не останешься? – Соня тему переводит, видя, что Настя не в восторге. Еще и смотрит на нее хитро-хитро, прищурившись немного, будто уверена, что ей сейчас будут лгать беззастенчиво, с наисерьезнейшим лицом. Лгунья из нее, думает сама Саша, не такая уж и хорошая, чтобы можно было предположить что-то подобное. – Очень обиделся?

– Не сказала бы, – она плечами пожимает в ответ. Не может не подметить, как хитро Соня вопрос формулирует, даже не сомневаясь в том, что ее парень обидеться может на такое, и что он и обидится. Вопрос только в том, насколько. – Главное чтобы не решил меня проводить и остаться потом. Мне ж надо будет на поляну собираться, что мне с ним делать-то?

– Ты пока не говори ничего, а то будто подготавливаешься к этому морально, глядишь и накаркаешь, – Настя смеется негромко, но явно не сдерживая смеха. – Саш, ну зачем он тебе нужен? Мы же обе видим, что ты только и думаешь, как проблем избежать.

– Он меня вроде как любит, – Саша вздыхает. Щурятся хитро и цепко уже обе ведьмочки, и неуютно под их взглядом.

– А ты его?

Соня перебивает, бьет не в бровь, а в глаз, заставляя закрыть уже открытый для продолжения рот. Что ей ответить? Что она вообще может ответить на это? Ничего, на самом деле, и от этого почти гадко становится. Но отвечать что-то надо – и когда в дверях Ваня вырастает из ниоткуда, с хитрой улыбкой ее к себе манит, заставляя брови приподнять от изумления, Саша даже не задумывается, прежде чем из своего кресла выползти, оправить теплый вязаный свитер, и с коротким «я ненадолго» к нему поспешить. Зачем? Ей бы самой знать, чего он вдруг от нее хочет.

Впрочем, вопросы отпадают сами собой, стоит ей следом за ним в его комнату шагнуть. Стол полон рисунков, лоскуты ткани валяются рядом, казалось бы, вперемешку – но стоит приглядеться, и можно разглядеть принцип, по которому он их именно так разложил. Ему, думает Саша, наверное нужна помощь. Он наверняка хочет услышать ее мнение о том, что придумал.

Реальность, конечно же, оказывается совершенно иной.

– Уже февраль, – замечает Ваня как бы невзначай, поворачиваясь к ней. – Не так много времени до июня.

– Полностью согласна, – она кивает. Да и с чего бы ей быть несогласной? Она себе этими экзаменами уже вынесла мозг. Сама, без чьей-либо помощи. – У тебя в июне тоже что-то очень важное?

– Выпускной моей сестренки, – ухмыляется он, и серьезная маска с лица его слетает, оставляя его тем, кем он и является – хулиганом полнейшим. – На котором ей, между прочим, надо всем доказать, что ее не просто так считают красавицей.

– Кто считает? – она недоуменно хмурится, руки на груди скрещивает, мол, смеешься что ли?

– Все, у кого есть глаза, уже это увидели и поняли давно, – фыркает он в ответ. – И вообще, ты будешь со мной спорить, или позволишь мне попробовать сшить для тебя платье на выпускной?

Она визжит совершенно невоспитанно, кидаясь ему на шею. Он смеется, обнимает ее в ответ, и не отпускает, не убедившись предварительно, что она на полу стоит твердо. Мелочь, а приятно.

– Ладно, красавица, – он ее в висок куда-то чмокает, – давай, выбирай, какое платье хочешь. Я месяца два придумывал, что тебе пошло бы лучше всего и как это сшить, так что хоть одно тебе обязано понравиться.

– Бедный и несчастный какой, страдал, ночи не спал, все для меня наряды придумывал, – подкалывает она его незлобиво, отступая от него к столу. Там листов двадцать, не меньше, и остается только подивиться тому, как все продумано и прорисовано. Щеки заливает румянец – неужели он правда для нее так старался? Саша головой встряхивает, заставляет себя отмести слишком лестные мысли. Они до добра не доведут, это как пить дать.

Один за другим, она перекладывает листы, складывает аккуратной стопочкой – это он в их тандеме хаотичный творец, она скорее педантичная и упорядоченная – пока не натыкается на рисунок, который из рук выпускать не хочется. Платье там самое простое и обычное, но элегантное до жути. Спина почти оголена, пересеченная лишь парой перекрещенных лямок, явно широкая юбка без какой-либо поддержки просто спадает вниз складками – Саша прикрывает глаза и будто видит его перед собой. И ей это нравится.

– Вот это хочу, – она листок Ване протягивает, вздрагивает когда кончики их пальцев чуть соприкасаются, но смотрит упорно на него, на его лицо. На реакцию. Он улыбается довольно, будто она какое-то его ожидание оправдала. – Ты мне его правда сошьешь?

– Красное, – отвечает он, будто бы и не на ее вопрос, но ей понятно сразу. Правда сошьет. И у нее будет самое лучшее платье на этом выпускном. Лучше чем у любой выпускницы и в школе, и в области, и в стране. Потому что, думает она, ни у кого другого не будет платья, что сшил бы Ваня. Он пусть и начинающий, пусть и недоучка, но она в его талант верит, как и в то, что он будет стараться ради нее. Не вздрогнуть снова сложно, когда он, подхватив несколько лоскутов со стола, цепляет ее за руку и прикладывает ткань к коже. – Тебе какой оттенок нравится?

– Доверяюсь твоему вкусу, – отшучивается она. Как можно так реагировать на него спустя несколько лет жизни в одном доме, она правда не понимает. Может быть, поймет когда-нибудь. Когда это пройдет – если пройдет. И почему-то ее не удивляет, когда Ваня откладывает ткань обратно, оставляя только самую яркую. Алую.

– Вот в этом точно самой красивой будешь, – он смеется. – Мне теперь надо будет с тебя мерки снять, ладно?

И вот тут дыхание ее точно перехватывает. Об этом она даже подумать не могла – и не смела. Какие, к лесным и речным демонам, мерки? В руки себя взять нужно быстро, и все же это невероятно сложно. Саша считает мысленно до пяти, вдыхая, и до восьми, выдыхая – до и после выдоха на четыре счета задерживает дыхание. Стянуть свитер, снять джинсы, вдох-задержать-выдох-задержать… Она обещает себе, что вознаградит себя чем-нибудь вкусненьким, если сумеет остаться спокойной все это время. Обещает ровно до того момента, когда прохладный пластик портновского сантиметра касается кожи над ключицей, а совсем рядом – теплые пальцы.

– Дыши, Сань, – Ваня смеется у нее за спиной, и она бы сказала, что у него тоже пальцы подрагивают, но не доверяет собственным глазам, потому что у самой дрожат коленки. – Я понимаю, не так тепло, как одетой. Сейчас закончу, оденешься и будешь греться. Я тебе даже чаю сделаю.

– Буду очень признательна, – бурчит она в ответ, усилием воли давя дрожь в кончиках пальцев. Вдох. Задержать. Нет, вкусненького вознаграждения она явно не заслужила. Выдох кажется безумно долгим. – Долго еще?

– Да не, – его голос легкий, в нем почти звучит легкомысленность, и ей бы хотелось ощущать то же самое. Сложно, правда, когда пластиковая лента скользит по груди. – Больше половины уже есть. Надеюсь, ты не изменишься сильно до выпускного.

– Постараюсь не меняться, – обещает она со смешком. Не то чтобы ей было особо до смеха – не дрожать бы. – Ты когда-нибудь пробовал вот так вот стоять столбом? Мне хочется что-нибудь пнуть.

– Так и запишем, долгое время без движения пробуждает в подопытной номер один агрессивные наклонности, – он смеется у нее за спиной, и его дыхание обжигает ей кожу между лопатками, когда он немного наклоняется, сантиметром обвивая ее бедра. – Держись, скоро спрячешься от холода.

Мурашки у нее не от холода вовсе, но об этом ему лучше не знать. Саша вздрагивает от неожиданности, когда дверь в его комнату раскрывается, и прикрывает грудь ладонями, поворачиваясь – пока Ваня был сзади, еще можно было позволить себе этого не делать, но соски проступают сквозь тонкую ткань, не то от прохлады, не то от повисшего в воздухе напряжения, и их лучше не демонстрировать. Даже тете Лене, что в дверях стоит, улыбается так, что от одной ее улыбки теплее становится.

– Девочки сказали, что вы вдвоем ушли, – заявляет она, взглядом их окидывает. – Я чай заварила, и шарлотка почти готова. Пошла вас искать, а вас и нет. Не дело. Вань, ну ты чего Сашеньку мучаешь, холодно же так стоять!

– Да я уже почти закончил, – бурчит он в ответ, наклоняется, от ее талии вниз ленту сантиметра пустив. – Саш, ты какой длины хочешь платье?

– Длинное, – она смеется, с ноги на ногу переступая. – Теть Лен, мы сейчас придем, точно-точно.

– Ты-то, может, и придешь, – теть Лена руки скрещивает на груди непреклонно, – а этот лоботряс забудет, он же весь в отца. Нет уж, тут постою, подожду вас. От меня не убудет.

Уже потом, гораздо позже, сворачиваясь под одеялом, между уже заснувшими Настей и Соней, Саша думает, что хорошо, что тетя Лена пришла. Иначе кто знает, каких глупостей она могла бы натворить? Ей снится этой ночью, что в сугробах, которые рядом с их домом, вырастают маргаритки, и она собирает охапку, свивает в венок, но стоит ей шагнуть на порог дома с ним в руках, за собой оставляя на снегу цепочку следов босых ног, как звенит будильник, заставляя проснуться. Саша чай с несколькими цветочками шалфея заваривает, добавляет в чашку пару ложек меда с имбирем, зевает нещадно, пока варит кофе для Вани и дяди Андрея, и лишь затем идет будить девчонок – остальные, она знает, проснутся сами. Ей нравится тишина, царящая в доме в те утра, когда ей удается проснуться первой, нравится бродить по поскрипывающим изредка полам так, чтобы ни звука не раздавалось, нравится наполнять кухню запахами завтрака, пусть это даже банальнейшая яичница.

Не нравится ей то, какая вакханалия творится в школе, когда они до туда, наконец, добираются. Все красное, и розовое, и все дарят друг другу цветы и сердечки, и кто-то уже хвастается их количеством – и это уроки еще не начались. Саша девчонок отправляет на уроки, падает за свою парту, едва зайдя в класс, и зарывается со стоном лицом в ладони. Она ненавидит день влюбленных всем своим сердцем, вот только кто бы ее спросил? И напевающий что-то себе под нос с утра пораньше Ваня, громогласно объявивший на всю кухню, что вернется поздно, потому что будет праздновать с Аленой, лишь усилил ее ненависть к этому дню еще до того, как она вышла из дома, до того, как попала в это все в школе. И вот в этом ей проводить остаток дня? На уроках сосредоточиться получается с трудом, Светлана Владимировна даже делает ей замечание на химии, и выглядит при этом удивленной, будто сама не верит в то, что именно ей это говорит. И впервые за долгое время Саша рада выйти из школы, рада, когда уроки заканчиваются, потому что это значит, что все это безумие осталось позади.

И она совершенно забывает о том, что позади оно осталось уж точно не для нее – и вспоминает лишь когда прямо перед ней притормаживает авто, за рулем которого Даня. Он улыбается ярко и светло, и ей почти становится стыдно за то, что она хотела бы избежать этого всего. Почти – потому что она довольно успешно отучает себя от стыда.

– Прыгай в машину, принцесса, – Даня смеется, дверь для нее открывает, перегнувшись через пассажирское сидение. – Давай, у нас ведь не так много времени, зачем его терять?

На часах почти три, ей надо быть дома к семи. Времени, думает она, море. А еще она думает, что не любит обычные розы, но когда он, потянувшись к задним сидениям, оттуда достает для нее целый букет, она молчит и лишь улыбается да возвращает ему поцелуй в щеку. Ей всегда нравились кустовые розы, и она ему об этом как-то раз даже сказала, но стоит ли сейчас по этому поводу его доставать и бухтеть? Саша считает это лишним. Лучше и правда не терять времени – вдохнуть запах, в букет почти зарывшись лицом, улыбнуться, и пристегнуться, прежде чем машина мягко тронется с места. Водитель из Дани, что ни говори, хороший, разве что он частенько нервничает, когда не нужно, и в такие моменты ей хочется заставить его выпить пару чашек ромашкового чая. Заговоренного, чтобы наверняка. Вместо этого она в какой-то момент лишь выкручивает громче радио, закатывает глаза, когда слышит там очередной романтический хит в честь сегодняшнего дня, и смеется, когда Даня, немного фальшивя, начинает подпевать, делая это так заразительно, что к нему невозможно не присоединиться.

Это не значит, что ей нравится вся эта красно-розовая ерунда больше, но это позволяет расслабиться – хотя бы немного, хотя бы до того момента, как она украдкой в собственный чай, уже в кафе сидя, бросит пару ягод бузины. Для умиротворения, для того, чтобы не нервничать. Когда Даня ее ладонь подрагивающую накрывает своей, ее захлестывает пониманием и обидой – она ведь вовсе не переживает за счет собственного свидания. Ей гораздо важнее другое, которое наверняка где-то тоже проходит уже. На котором допоздна собирается пропадать Ваня. И это наверняка нечестно, сидеть рядом с одним парнем, глядя ему в глаза, улыбаясь ему, смеясь над его шутками, но думать о другом. И она правда хотела бы хоть что-то изменить, если бы могла. Вот только может ли?