Текст книги "Ever since we met (СИ)"

Автор книги: Clannes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Главное – не бояться, – говорит она. Настя собирается в лес в одиночку впервые в следующее полнолуние, Соне своей очереди ждать аж до осени, а Лизе и вовсе рано, и она из них четырех единственная призывавшая Мать, единственная с ней связавшаяся. – Когда боишься, можешь случайно сделать что-то не так. Магия не прощает ошибок, и лучшее, что случится в таком случае – Мать просто не появится.

– Ты не помогаешь не бояться, – бормочет Настя. Соня хихикает, что-то согласно под нос бурчит. Саша тянется, чтобы их по лбам небольно щелкнуть.

– Я помогаю вам понять, – говорит она, – что главная угроза не снаружи, а внутри вас. И так всегда и во всем. Нам не надо бояться идти в лес – страшнее нас в лесу все равно никого нет, стоит нам принять свою силу и научиться ею пользоваться. Нам не надо бояться других ведьм – самое страшное случится не если нам попытаются навредить, а если мы не сдержимся.

– Как я? – спрашивает Лиза, голос ее подрагивает. Лица ее в темноте не видно, но Саша и так знает, что на нем написано. Вина. Ее она не щелкает по лбу, гладит зато по голове, тоже на ощупь.

– Как ты, – подтверждает она. Ей понятно, почему тогда, когда Алина и Соня только появились тут, тетя Ира попросила ее помогать им. Она сама не так давно этому всему научилась, но видит, что им легче что-то понять, когда объясняет она. Наверное, потому, что ее они воспринимают скорее как подругу, чем как наставницу, и все же, зная, как она близка к старшим ведьмам, не сомневаются в ее словах. – Поэтому, когда вы делаете что-то, вы должны быть уверены, что знаете, что делаете. Даже если это плохое. Даже если вы кому-то вредите. Не позволяйте магии взять верх над вами. Она – ваша сила, ваше оружие, но никогда оружие не управляло носителем. Вас должен сдерживать ваш разум и здравый смысл, но не страх.

– Мы не должны бояться? – уточняет Соня.

– Только того, что сами можем натворить, – отвечает ей Настя раньше, чем Саша успевает что-либо сказать. – Ни одна ведьма в своем уме не станет вредить другой ведьме, а люди нам не смогут навредить больше, чем они.

– Не недооценивай никого и никогда, – Саша недовольно языком цокает. – Это может стать твоей главной ошибкой.

Девчонки отмалчиваются – не знают, что ответить? Не хотят отвечать? Она без понятия, да и нет у нее возможности понять это, если они сами не скажут. Лезть в их голову нет смысла, да и нехорошо это, некрасиво по отношению к ним. Чужие границы ее учили уважать, не переступать, если нет на то необходимости. Она бы, неудобная мысль в голове появляется, давно в голову Ване залезла и узнала, что ей сделать, чтобы ему понравиться, если бы не эти самые границы. Если бы не это самое уважение. Впрочем, на уважении-то все и строится, с другой стороны. Как могла бы она любить его, не уважая?

Она правда без понятия, когда признала для себя, что не просто привязана к нему, не просто ценит, заботится, переживает, не просто влюблена – что любит его. Ей было бы легче, если бы этого никогда не происходило.

– Разве то, что я плохо поступила, не делает меня плохой?

Лиза в ее размышления вторгается неожиданно, голос ее обреченный почти. Она не может отпустить эту ситуацию, констатирует Саша для себя. У них всех есть такие ситуации, через которые не получается просто так перешагнуть и пойти дальше. Лизу больше всего беспокоит то, что она может оказаться плохой. Саша садится, тянет ее к себе, обнимает бережно и по волосам гладит.

– Иногда надо сделать что-то плохое, чтобы не произошло чего-то худшего, – говорит она. Соня с Настей тоже садятся, видит она, глаза поднимая, уже привыкнув к темноте. – Почему ты сделала больно тому человеку?

– Потому что он хотел меня ударить, – голос Лизы дрожит. – Но я не имела права…

– Когда змея кусает, ей плевать на то, что ты не ядовитая и не можешь укусить ее в ответ, – подает голос Соня, слова ее камнями падают, того и гляди, проломят пол. – Она видит в тебе угрозу и кусает. У змеи есть яд, а у тебя есть магия. Почему змея имеет право защитить себя, а ты нет? Ты атаковала не потому, что тебе захотелось, а потому, что это было нужно. Не ругай себя за то, что нужно было сделать.

Саша Соню к себе тоже притягивает свободной рукой, думает, хорошо, что она тут. Не благодарит на словах, благодарность через касание передает, короткой вспышкой магии. Иногда нужно, чтобы кто-то выразил что-то вместо тебя, потому что этот человек лучше подберет слова и лучше выразится, чем ты.

На часах без пяти минут полночь, когда они все-таки спускаются обратно в кухню, Лиза с Соней сонные, зевающие, кутающиеся в пледы, Настя бодрится как может. В полумраке, в запахе чая и хвои, тетя Лена ее обнимает, тянет к себе, усаживая между собой и Ваней, и целует в висок ее, потом его, а потом и Лизу.

– Старый год, – говорит она, – сделал мою семью еще больше. Я благодарна ему за это. Но, хороший или плохой, а мы с ним все равно прощаемся. Время не ждет, время идет, и мы должны приспосабливаться к нему вместо того, чтобы пытаться на него повлиять.

У других людей шампанское, у них горячий чай, который точно не даст им простудиться, и не факт, что так хуже. Саше кажется, нет ничего лучше, чем вот так вот сидеть в окружении важных ей людей, чувствуя себя как дома, и смотреть, как метель на стекло налепляет снежинки. Нет ничего лучше, чем чувствовать себя важной, и нужной, и любимой. Не хватает рядом родителей, которые, она знает точно, позвонят ей, чтобы поздравить, с которыми она, как повелось с той самой поездки, будет долго болтать, но с ними она скоро встретится, это уже точно.

На экране телефона, когда он вибрирует в кармане толстовки, десять минут первого, и сообщение от Гриши, поздравляющего ее с наступившим праздником. Саша улыбается, за двери кухни выйдя, отбивает ответное сообщение, и натыкается на сердитый взгляд Вани, едва голову подняв. Он-то чего?

– Надо было с ним праздновать, а не с нами, если он тебя такой счастливой делает, какой мы не можем, – заявляет он, и глаза чуть на лоб не лезут. Это он чего вообще вдруг?

– Если бы я не знала, я бы решила, что ты ревнуешь, – бросает она в ответ. Смешно даже предположить, что он мог бы ее ревновать к кому бы то ни было, на самом деле. – Алене напиши лучше, а не меня контролируй. А лучше вообще позвони. О своей личной жизни позаботься, а я со своей как-нибудь разберусь.

Разберется. Следующим после ответного поздравления сообщением Грише улетает просьба познакомить ее с тем парнем, про которого он ей говорил. Саша кутается в плед, устраиваясь в углу кровати, смотрит в экран, где загорается новое сообщение, но не видит его. В голове одна только мысль: как год встретишь, говорят, так его и проведешь. Учитывая что первым делом в этом новом году она поругалась с Ваней, это будет очень тяжелый год. Она пальцы скрещивает и надеется, что это лишь глупое суеверие.

И засыпает она тоже со скрещенными пальцами в итоге.

========== Бонус 2 ==========

– Я сегодня дома ночевать не буду, мам, – повторяет Ваня терпеливо в трубку. Маме он об этом сказал еще рано утром, но разве ж она слушает? Слушает, сам себя он мысленно одергивает – прекрасно знает, что звонит мама не поэтому, и спрашивает его о том, вернется ли он, и если да, то как скоро, тоже не потому, что не слушала, а потому, что хочет быть уверенной, что все в порядке. В конце концов, не то что единственный сын, а единственный ребенок, даже несмотря на то, как тепло она относится к девчонкам.

– Ладно, – вздыхает она в трубку. – Позаботься о себе. Большой мальчик уже, в конце концов, чего я тебе буду рассказывать. Люблю тебя.

– И я тебя, мам.

Алена под боком у него устраивается, целует куда-то в щеку почти небрежно, голову ему на грудь опускает – на компьютерном экране перед ними фильм, который она его позвала глянуть. Он знает, насколько близка к нулю вероятность того, что они его досмотрят, и уверен, что она знает то же самое. Он думает, ради этого она его и позвала.

Это не меняет того, что его рука не сползает никуда с ее талии. Лучше быть тупым, чем излишне наглым, говорит он себе. В конце концов, всегда ведь есть вероятность того, что фильм правда значит фильм, и ничего кроме него. Да и будь на ее месте любая другая девушка, он бы поступил так же, если вообще бы до нее дотрагивался. Любая другая, кроме Саши, и эта мысль ему не нравится, но деваться от нее некуда.

В какой-то мере ему становится легче от понимания того, что он не ошибся, когда Алена целует его уже не небрежно и не мимоходом, когда до финальных титров еще далеко. С нее футболку снять легко, наверное, потому, что она сама помогает, его собственная футболка улетает куда-то в сторону. Надо отрешиться, надо очистить голову, в конце концов, о чем тут вообще можно думать в такой ситуации?

В голове не пустота даже тогда, когда она, отдышавшись, его с себя спихивает, и ему приходится перекатиться на другую половину кровати. В голове взрываются фейерверки, но не как в фильмах, где он должен сейчас быть счастливым и в восторге, а как если бы он их поджигал в запертом помещении – того и гляди, загорится все вокруг. В висках пульсирует едва ощутимо ноющая боль, Ваня их трет, даже не задумываясь, и лишь потом, повернувшись, ловит недовольный взгляд Алены. Что?

– Сначала ты от меня бегаешь четыре с лишним месяца, хотя вроде бы все было нормально, – заявляет она, хмурясь так, будто у них только что не секс был, а выяснение отношений. Выяснение, думает он, как раз начинается, и ему очень этого не хочется, но, похоже, ее это не интересует. – А потом, когда я тебя все-таки затаскиваю в постель, хотя наоборот должно быть, ты выглядишь и ведешь себя так, будто меня не видишь, и вообще будто вместо меня кто-то еще. Ты и раньше таким был, но не настолько же, Вань!

– Прости, – выдавливает он то, что первым в голову приходит, пытается ее за плечи прихватить и к себе потянуть. Поцеловать ее, думает он, и она смягчится и не будет так злиться на него. Она от его рук уворачивается, кажется еще более сердитой от этой его попытки что-то сделать.

– Все, что ты можешь сказать, это «прости», – она передразнивает его голос, но звучит это совсем иначе. Так, будто она считает, что он издевается над ней. – Четыре месяца, Вань, я думала, что что-то произошло, не хотела мешать, а оказывается, ничего не произошло, просто ты больше меня не хочешь. В вибраторе больше эмоций и самоотдачи, чем у тебя сейчас было. Кого ты себе представлял?

Сашу. Кого другого, думает он обреченно, кого еще? С тех самых пор, как у него появился шанс хотя бы раз дотронуться не так, как позволено брату, как он мог думать о других?

– Неважно, – она ему и слова не дает сказать, и от этого не только боль нарастает потихоньку в висках, но и собственная злость, намного сильнее. Она его обвинила, она ему даже объясниться не дает возможности – не оправдаться, к черту оправдания, он виноват – но хотя бы объяснить причины своих действий, чтобы не ссориться, нет, на его личном деле уже стоит печать «виновен», а может быть, и наказание уже определено. – С меня хватит. Я за тобой бегать не буду, и навязываться тоже. Иди к той, о ком думаешь.

– Аль… – пытается он оправдаться, голос неуверенный, хриплый. Руку к ней тянет, чтобы дотронуться, на плечо ей положить – физический контакт помочь должен, они должны понять друг друга легче. Ему кажется, им надо поговорить. Она его руку почти отбивает, смотрит яростно.

– Не трогай меня, – чеканит она. Ему кажется, она понимает сейчас то же, что и он – что им легче будет помириться, если он ее обнимет. Она не хочет с ним мириться, это видно невооруженным глазом, это ясно, как дважды два. – И вообще уходи. Не знаю, зачем я так долго тянула с этим. Понятно было, что ничего не получится.

Выглядит Алена обиженным ребенком, и как он может ее оставить в таком состоянии? А с другой стороны, как он может к ней лезть, когда она требует, чтобы он этого не делал?

– Уходи, – повторяет она. – Возвращайся домой, или поезжай к той, кого хочешь, мне неважно. Не хочу тебя тут видеть.

Кто он такой, чтобы навязываться ей? Ваня одевается быстро, тихо, избегая даже смотреть в ее направлении лишний раз, но чувствуя на себе ее тяжелый взгляд, куртку хватает, в кроссовки впрыгивает уже у двери. Пять минут, больше ему не нужно.

– Прости, – пытается он хоть как-то оправдаться, руку уже положив на ручку двери.

– Вали уже, – требует она в ответ, в дверях спальни стоящая, закутанная в простынь, как в тогу, ну чисто богиня оскорбленной невинности и обиды. Требует – значит, надо.

Удержаться от того, чтобы не хлопнуть на прощание дверью, у него не получается, даже несмотря на то, как нарастает головная боль. Обида сильнее.

Сильнее с каждой минутой все же становится боль в висках, пересиливает любую эмоцию. Он едет домой, потому что куда ему еще ехать, лезет в бардачок на ближайшем светофоре, шарит по карманам, матерится коротко и емко, не найдя нигде ключей – вот и что теперь делать? Ладно, во двор попасть можно будет, сколько раз он забор перелезал, и ворота открыть тоже несложно, но в дом теперь точно не попасть до самого утра, когда кто-нибудь проснется и откроет ему. Засада. Впрочем, до дома еще доехать надо, и для этого нужно не поддаваться боли, как бы сложно это ни казалось. Кофе, который он покупает в попавшейся по пути круглосуточной кофейне, не помогает, хотя всегда действовал. Ваня зубы стискивает, допивает уже на чистом упрямстве и на вере в чудо. Приедет домой, обещает он себе, и прямо тут, в машине, поспит. Должно помочь. В конце концов, сон – лучшее лекарство от головной боли, когда рядом нет ведьм с их травами или врачей с их таблетками. Было бы сейчас уже утро, думает он хмуро, и сразу бы мог попросить маму или Сашу помочь. Лучше маму, поправляет он себя тут же – даже разговоры с Сашей в последнее время стали чем-то вроде медленной и изощренной пытки, примерно с тех пор, как она отошла от расставания с Даней и начала спокойно бегать на свидания с другими парнями, твердо намеренная найти себе половинку. С одной стороны, за нее невозможно не радоваться, когда она на эти свидания собирается, счастливая, довольная, уверенная, что все пойдет как надо. С другой стороны ему после каждого ее свидания хочется найти того, с кем она в этот день виделась, и сломать ему что-нибудь, просто за то, какая кислая Сашка каждый раз с этих встреч приходит. Он правда не знает, что хуже – что она даже не смотрит в его сторону, или что все те, на кого она все-таки смотрит, ее только огорчают. Зависит от того, наверное, с какой стороны посмотреть, и быть эгоистом или нет.

Он этот выбор сделать не может.

На часах, когда он наконец-то из Москвы выезжает, почти три. Первое воскресенье года – чудесно начался год, думает Ваня где-то горько, где-то саркастически. Если верить бабулиным суевериям о том, что первые двенадцать дней соответствуют месяцам, начало июня будет не самым лучшим. Нахрен июнь, нахрен суеверия – он едет на черепашьей скорости, съехав с трассы, потому что если ехать быстрее, можно не справиться. Фейерверки внутри черепной коробки превращаются в полноценные взрывы, будто он в центре боевых действий. Почти пять, когда он останавливается перед воротами собственного дома, взвешивает мысленно, стоит ему лезть через забор и заезжать во двор, или все-таки нет, и решает остаться в машине. Сидение откидывает максимально назад, глаза закрывает, дышит ровно, размеренно, заставляя себя не сбиваться.

Сон не идет, как бы он на это ни надеялся.

Проходит, наверное, вечность до момента, когда стук в окно заставляет его дернуться, и, осоловело глазами хлопая, уставиться наружу. Там, в свете фонарей, среди кружащихся редких снежинок, Сашка, смотрит на него изумленно, будто он только что из лягушонка превратился. Может и правда, а просто он не знает, может, Алена тоже ведьма, которая его каким-нибудь проклятьем наградила? Ему самому не смешно от этой собственной попытки расшевелить себя и развеселить себя. Дверь он вместо этого толкает, и сам удивляется тому, что она поддается. Тело кажется слабым до невозможного.

– Ты чего тут торчишь? – вместо приветствия спрашивает она. Он плечами пожимает, мол, так получилось.

– Ключи забыл. Ты сама чего по улицам ходишь?

Она вместо ответа демонстрирует сверток, от которого едва ощутимо пахнет корицей и лавандой. Почти так же, как тогда, в лесу, и воспоминания больнее пощечины. Под ее глазами круги, и ежу понятно, что она отсыпаться будет весь день. Ему, наверное, тоже стоит. В конце концов, воскресенье, что ж ему еще делать-то, если не отдыхать?

– Обратно садись, – заявляет она. – Я тебе сейчас ворота открою, заедешь.

Возится она с воротами, конечно, так долго, что он уже почти выходит, чтобы ей помочь. С ключами тоже возится, отпирает двери в дом, сапожки скидывает, проходит вперед, впуская его, и машет ему от дверей кухни, мол, иди сюда. Он за ней следует послушно, потому что куда деваться? На плите уже чайник греется, когда он в кухню заходит, куртку на вешалке оставив и ее сапожки вместе со своими ботинками в сторону убрав, Саша с сосредоточенным лицом что-то сыпет в заварочный чайник, и где-то внутри оформляется вполне конкретное желание ее со спины обнять, устроив подбородок на ее плече. Нельзя. Ваня вместо этого за стол садится, виски трет беспомощно, и глаза прикрывает, ладонями накрывая сверху.

– Ты чего? – голос ее откуда-то сбоку доносится. Он плечами пожимает в ответ, мол, да ерунда какая-то, мне откуда знать?

– Голова трещит, раскалывается прямо. Вообще не знаю, как я до дома доехал, – бурчит он ей в ответ негромко, почти себе под нос. – Сашк, спасение мое, можешь мне что-нибудь заварить от этого? Ты же ведьма, кудесница настоящая, да еще и врач, ну в будущем, если меня кто и вылечит, то это ты.

– Потому что по ночам спать надо, – хмыкает она, интонации ее голоса чудесным образом похожи на все эти мамины «яжеговорила». – А тебя носило непонятно где.

– Кто бы говорил, – огрызается он устало, нехотя, правда ведь ссориться с ней не хочет. – Сань, ну серьезно, если тебе так не терпится тетушку-моралистку из себя построить, давай ты сначала убедишься, что у меня голова прошла и я слушаю тебя, а не мысленно в это время молюсь всем знакомым мне богам и богиням, чтобы позволили мне сдохнуть?

Сашка сопит сердитым ежиком, это слышно, даже не прислушиваясь, но всего через пару секунд холодная ладошка заставляет его убрать собственные ладони с лица и ложится на лоб. Легкое покалывание там, где его кожа соприкасается с ее кожей, заканчивается всего через несколько секунд.

– Нихрена не понятно, – ворчит она. – Причин для головной боли никаких, но слепому видно, что тебе реально больно. От боли я тебе чай сделаю, но остальное уже не в моей компетенции.

От отвара в чашке пахнет имбирем и немного ромашкой, имбирем пахнет и от ее пальцев. Ваня жмурится, почти залпом опорожняет чашку, откидывается на спинку диванчика и жмурится. Боль не отступает.

– Я тебя позже ждала, – мамин голос совсем рядом раздается, подходит она, как всегда, бесшумно, и он не может не восхититься этим ее умением в который уж раз. – Давно ты дома?

– Да вместе с Сашкой зашел, – бормочет он. – Ключи забыл, если бы не она, куковал бы там еще неизвестно сколько, пока бы не решил, что вы наверняка уже проснулись и можно позвонить, чтоб попросить ворота открыть.

– В следующий раз будешь проверять, взял ли их, еще до того, как в машину сесть, – наставительно Саша замечает, судя по направлению звука, откуда-то от плиты. Сил с ней спорить правда нет.

– А чего так рано? – мама допрос продолжает тем же мягким, заботливым тоном. Ее ладонь оказывается на его лбу почти так же, как и сашина, и ему кажется, он знает, что происходит – вот она пытается прощупать причины, по которым он тут сидит, морщась от каждого громкого звука, вот она смотрит на Сашу недоуменно, вот Сашка в ответ растерянно руками разводит, мол, я-то что знаю? – Ты же вроде на всю ночь должен был остаться, никак бы не успел к этому времени вернуться.

– Да с Аленой поцапались, ерунда, чуть остынем оба, и пойду мириться, – врет, конечно. Не пойдет. Объясняться, да, но не мириться в том смысле, в котором от него наверняка ждут. Оправдываться он не собирается, и если она вдруг решит, что им стоит расстаться, так тому и быть, он навязываться не будет ни за какие шиши. Сашку, с другой стороны, добиться тоже вряд ли выйдет, думает он, и в мыслях обреченность проскальзывает – ну, а что он может, не отпускать ее на свиданки или вместо ее кавалеров на них ходить? Столько лет в одном доме, а она на него даже не смотрит, пора бы смириться, вон, Алена уже не просто просекла, а и носом его в это ткнула. – У меня голова болит, мам. Я лягу, наверное.

– Я ему травы заварила, но лучше не стало, – вставляет и Саша тихо, будто оправдывается. Мама вздыхает и гладит его по голове, волосы, и без того не особо аккуратно лежащие, растрепав.

– Тогда иди, конечно. Попробуй поспать. Может, еще не подействовало.

В ее голосе сомнение, будто она сама не верит в то, что говорит. Может и правда не верит, как знать? Ему не хочется сейчас разбираться. Он вместо этого встает, ловит обеспокоенные взгляды на себе, губы в улыбке растягивает усилием воли, и идет к себе.

Лестница никогда не казалась ему настолько длинной.

В наушниках шелест листвы и что-то медленное, тихое. Счет времени теряется уже после первой минуты, свет через задернутые плотные шторы не проходит, и ему правда неоткуда знать, сколько сейчас на часах, шесть ли, восемь ли, двенадцать ли часов. Он слышит каждый удар собственного сердца, когда кровь пульсирует в висках, чувствует, как молоточками стучится боль в затылок, но сна нет, он не идет, как бы нужен ни был. Ваня глаза приоткрывает ровно в миг, когда открывается дверь в его комнату, когда Саша на пороге возникает – ее не слышно, но видно.

– Я думала, ты уснул, хотела проверить, – говорит она, когда он вынимает наушники из ушей. – Тебе легче?

– Нет, – со всей возможной честностью отвечает он. – Сколько времени прошло?

– Чуть больше часа. Я спать собралась.

На ней пижама, та самая, с песиками, и плед на плечах, и волосы ее собраны в две косички, и выглядит она мило и беззащитно. Ваня на своей кровати двигается вбок, прекрасно зная, что тут при желании не только она, но и Лиза влезет. Лизу он очень любит, она ему и правда как младшая сестра, но ради нее он бы двигался только если бы она к нему пришла жаловаться на кошмары. С кошмарами Лизка приходит к Саше, не к нему.

– Ложись, – предлагает он, давит из себя эту шутку старательно. Шутку ли? Сашка замирает, будто не поняла, что он сказал, хмурится недоуменно. – Можешь под одеяло залезть, если думаешь, что замерзнешь, я тогда встану, чтобы ты из-под меня его вытянула.

– Пледом обойдусь, – бормочет она, на кровать к нему залезает, устраивается на безопасном расстоянии. Боится она его, что ли? Он не собирается об этом думать, вместо этого к ней придвигается и тянет ей наушник.

Ее голова на его плече оказывается прямо перед тем, как он сам, наконец, засыпает. Может, и не перед этим? Может, ему это снится? Потому что весь его сон – смешение образов, мест, событий прошлого, настоящего, и нафантазированного, часть которого может даже оказаться будущим, и во всем этом сне она, какую он ее знает, какую он ее помнит из детства, какой, он предполагает, она могла быть, и какой, он думает, она может стать.

Когда он просыпается, ее голова все равно лежит на его плече, и головная боль прошла совершенно. Он даже двигается немного, сдвигаясь аккуратно, чтобы Сашку не разбудить – сдвигаться не хочется, на самом деле, хочется притянуть ее к себе, носом ткнуться ей в макушку, и так лежать, слушая тихое посапывание. Он вместо этого отстраняется, на краю кровати садится, босые ноги свешивая, и прислушивается к своим ощущениям. Нет, и правда все прошло.

– Тебе лучше?

У Сашки голос со сна сиплый, тихий. Кровать чуть проминается позади него, когда она садится. Ваня ей через плечо улыбается, ловит сонный взгляд всего на секунду, не больше.

– Лучше, – кивает. – Ты сама как, выспалась?

– Ну типа того, – она тоже кивает. – Поставишь чайник? Я себя в порядок приведу и приду тоже на кухню. Сварю тебе кофе.

Кофе сейчас для него самое то. Если часам верить, уже за полдень, и вставать действительно пора – он босиком ступает по прохладному полу, идет бесшумно, и останавливается у входа в кухню, услышав голоса.

– Когда ему и чай не помог, – мама явно не только что начала говорить, и Ваня замирает, весь в слух обращаясь, – я об этом и вспомнила. Короче, если бы ему Сашуня не помогла, никто бы не помог, даже Ира.

– А что Сашуня? – второй голос явно теть Наташе принадлежит, и прямо-таки напитан любопытством. – Помогла?

– Судя по тому, что он уснул, наверняка. Помнишь, как Сережа два дня даже спать не мог, пока Яна не приехала, а потом еще день, потому что она узнала, в чем дело?

Нет, подслушивать нехорошо, когда люди подозревают хотя бы немного, что ты слышал их разговоры, и неловко себя чувствуют из-за этой вероятности. Ваня возвращается так же тихо на несколько шагов назад, и к дверям кухни подходит снова, на этот раз преувеличенно-шумно. Мама и тетя Наташа, ожидаемо, замолкают, улыбаются обе, когда он на кухню заходит, приветственно руку поднимая – даже если бы не знал, решил бы, что говорили о нем.

– Как ты себя чувствуешь? – мама смотрит так, будто что-то в его лице выискивая. Ему хочется спросить, неужели она поняла, почему у него голова болела – он молчит. Он много о чем молчит, по тем или иным причинам. Спросить сейчас – значит, признаться, что он их слышал. Он вместо этого плечами пожимает, пузатый чайник ставя на плиту.

– Лучше, – говорит он, наконец. – Даже поспал. О чем болтаете?

– Да так, сплетнями делимся, – смеется теть Наташа, взгляд на двери переводит. – Привет, Сашунь. У вас у обоих круги под глазами такие, как будто вы на пару несколько суток не спали.

– Спали, вот минут пять назад еще, – возражает Саша. – Ваня, как настоящий рыцарь, отпугивал от меня кошмары, я, как настоящая ведьма, даже во сне отгоняла от него подкроватных монстров. Плодотворное сотрудничество вышло.

– Хорошо, что вы поспали, – резюмирует мама. Саша, оттеснив его бедром от плиты, достает турку с верхней полки, куда ее стабильно убирает папа, встает для этого на носочки, и той полоски кожи, что обнажает задравшаяся кофта, очень хочется коснуться. Когда он заставляет себя взгляд отвести, мама на него смотрит так, будто все понимает. Понимает ли? Да и все ли? – Вам, похоже, вместе хорошо спится.

Он бы не отказался вместе с Сашей не только спать, но кто ж его спрашивает?

========== Глава 26 ==========

– Если ты нам свою девушку не представишь в ближайшую неделю, я решу, что ты ее выдумал!

Гриша не выдерживает вполне справедливо, думает Саша. У них свободная пара, а послезавтра чертов день влюбленных, который она и так не особо любит из-за банальнейшей зависти по отношению к парочкам, которые в этот день особо усердно демонстрируют свои отношения на людях, а тут еще и Игорь, не затыкающийся уже, наверное, около получаса, но отказывающийся демонстрировать фото со своей девушкой. В том, что это фото у него есть, она не сомневается, потому что этот инстаграмщик и любитель селфи и вообще фото никаким образом бы не упустил шанса запечатлеть эту мифическую красавицу, умницу, и вообще лучшую девушку в мире – «прости, Саш!».

– Думай что хочешь, – фыркает Игорь в ответ, даже не обижаясь. Явный знак того, что эта «она» правда существует. Иначе, думает она, он бы обиделся, что его подозревают во лжи. Обижаться в таком случае стоит либо если ты врешь, либо если тебе очень важно, чтобы тебе поверили, что, в принципе, первого варианта не исключает. Игорю, похоже, все равно, верят ему или нет, он просто рассказывает им это потому, что держать в себе сил нет.

– Неделя, Игорь, – пихает его Нейт в бок. – Нечестно, что вы про Алину все знаете, а мы про твою девушку ничего.

Про Алину они и правда знают все – если там вообще есть что знать. В конце концов, ей еще шестнадцати нет, и она тихая и застенчивая девочка – это не отменяет, правда, того, что ей явно приятно не только внимание, но и общество Нейта, и когда он ее впервые неловко и смущенно поцеловал, она Саше позвонила через пять минут, сдавленно визжа в трубку от восторга. Не то чтобы от Саши она услышала что-то, кроме того, что услышала потом и от Этери Георгиевны, умело сочетающей слова поддержки с предупреждениями быть осторожной.

– Да отстаньте вы от него, – Саша конспекты откладывает в сторону – в голову все равно ничего не лезет, какой вообще смысл повторять? – и виски трет. Давит. Сейчас бы ромашкового чаю, а не того, что ей тетя Лена всучила перед выходом, чтобы уж точно не уснула на парах. Слишком много учебы, в конце концов, тоже плохо. – Созреет и представит нам ее. Он просто беспокоится, что мы ее не одобрим, ну как обычно насчет родителей беспокоятся.

Смеется даже Игорь – хорошо, что смеется. Впрочем, это только у нее с родителями долгое время были напряженные отношения, а у них всех все в порядке. Можно шутить.

– Она хотела, чтобы мы погуляли сегодня вечером, – вспоминает он, – а у меня двоюродная сестра приехала из Ростова на пару дней, и мама ей обещала, что я устрою экскурсию по Москве. Пришлось поменять планы, а куда деваться-то? Анька ненадолго, перенести не получится. Зато послезавтра весь день с моей коалой.

– Почему коалой? – Саша хмурится, пытаясь понять. Игорь смеется.

– Она сама так сказала. Говорит, виснет на мне каждый раз, как коала на эвкалипте. Я только рад с ней лишний раз пообниматься, на самом деле.

Еще бы он не был, думает Саша, читает то же самое на лицах парней. Он в свою «коалу» выглядит влюбленным по уши, а кто бы отказался быть как можно больше рядом с девушкой, которая ему нравится, и вот так открыто получать от нее знаки внимания? Саша бы тоже не отказалась, чтобы такое было у нее с Ваней, но мало ли чего она хочет?

– Еще бы ты не был, – повторяет она вслух. – Она, судя по твоим словам, идеальная девушка. Мне, между прочим, хочется с ней познакомиться не меньше, чем ребятам. Хоть бы фотографию показал.

– Я ее не фотографировал ни разу, – признается Игорь, глаза прячет. – Ну, только со спины пару раз. Я на свиданиях с ней обычно телефон даже не достаю, если он не звонит.

Нейт свистит, Гриша присоединяется секундой позже, на лицах их восторг и искреннее изумление.

– Это любовь, – резюмирует Гриша. – Мистер инстаграмщик забивает на инстаграм и на фотографии ради своей девушки. Теперь мне хочется увидеть ее еще больше. Это наверняка какая-то богиня, обычным смертным не дано такое умение.