Текст книги "Любовь на проводе (ЛП)"

Автор книги: Борисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

«Струны сердца»

Эйден Валентайн: «Добро пожаловать в “Струны сердца”. Вы в прямом эфире».

Звонящий: «Серьёзно? Прямо сейчас?»

Эйден Валентайн: «Ага. Прямо в эту секунду».

Звонящий: «Офигенно».

Эйден Валентайн: «Ты звучишь… юно».

Звонящий: «Не так уж юно».

Эйден Валентайн: «Но явно моложе наших обычных слушателей».

Звонящий: «Учитывая, что твоя обычная слушательница – какая-то Шарлин, которая думает, что ты китайский ресторан…»

Эйден Валентайн: «Ладно, аргумент засчитан. Как тебя зовут?»

Звонящий: «Майя. Но я звоню не по поводу себя. Я звоню для своей мамы».

Глава 3

Эйден

Эфир окутывает тишина.

Вполне закономерная реакция. Уверен, мама Майи не ожидала застать свою дочь за разговором с радиоведущим поздно вечером. Не знаю, надеялась ли Майя, что её не поймают, или вообще не думала о последствиях – но ясно одно: мать в этом плане не участвовала.

Я смотрю, как медленно отсчитываются секунды на огромных часах над дверью. Двенадцать секунд мёртвого эфира – и это, возможно, самый захватывающий контент за весь год. Кидаю взгляд на красный индикатор на телефонной панели, проверяя, не разорвалось ли соединение. Я же обещал Джексону, что на этой неделе буду получать от работы больше удовольствия. Вот стараюсь.

Хотя сегодня и напрягаться не приходится.

Первое, что сказала Майя, когда я взял трубку: «Слушай. Мама меня убьёт, но что уж теперь».

А «что уж теперь», оказывается, – это разговоры о безрадостной личной жизни её матери, обвинения в сектанстве и – я снова бросаю взгляд на часы – уже целая минута тишины.

Я не получал такого кайфа от студии уже несколько месяцев.

Остальные звонки сегодня были в привычном, унылом стиле. Одна женщина пожаловалась, что муж не ценит её картофельную запеканку. Кто-то другой зачитывал список исторических неточностей в любовном романе, случайно купленном на библиотечной распродаже. Один вообще звонил по ошибке – хотел вызвать такси.

Словом, тоска.

Я готов дать маме Майи столько времени, сколько потребуется. Всё равно ничего лучше в программе нет.

– Люси? Ты на линии?

В наушниках – глухой шум, будто кто-то прикрыл ладонью микрофон.

Потом – едва различимое:

– Ты сказала ему моё имя?

Майя рассказала мне многое. Как зовут её мать. Какое вино та покупает, чтобы выпить в одиночестве под «Смертельный улов»⁴. Что иногда она плачет, если крабы застревают в сетке.

Я знаю о Люси больше, чем положено знать постороннему.

– Ага, – подтверждаю. – И ещё, что за всю твою жизнь у тебя не было ни одного серьёзного романа. Скажи, Люси, ты что, против свиданий?

На другом конце – тихий стон, почти болезненный:

– Это… прямой эфир?

Я киваю, будто она может меня видеть:

– Угу.

– Прямо сейчас?

– Вот в эту самую секунду. Знаешь такой мигающий красный огонёк? Это он мне шепчет: «Добро пожаловать в прямой эфир».

– Прекрасно, – выдыхает Люси. – Я как раз начала волноваться, что всё это будет унизительно.

Я усмехаюсь, глядя на пульт.

– А чего стыдиться?

– Ну конечно. Что может быть постыдного в том, что моя дочь звонит на радиошоу, чтобы обсудить мою личную жизнь?

– Отсутствие личной жизни, – уточняет Майя.

Следует короткая пауза. Потом – глухой шлепок, будто подушку кинули через всю комнату. И за ним – звонкий, искренний смех.

У меня в груди что-то сжимается. Тоска накатывает резко, тяжело. Я вспоминаю маму – как она прижимала к груди пакет с мармеладными червячками. Те самые, что клала мне в ланч каждый день. С запиской на клочке бумажного пакета.

– Твоя дочь очень тебя любит, – осторожно говорю я, чувствуя, что на той стороне, скорее всего, идёт бурное, но безмолвное обсуждение.

Я не хочу, чтобы Люси сбросила. Мне хочется чего-то нового. Я устал от жалоб на запеканку. Хочу узнать, что будет дальше.

– И ты называешь это любовью, мистер знаток? – Люси звучит насмешливо.

Голос мягкий, тёплый, как мёд в чашке чая. Приоткрытое окно. Свежий ветер.

– По-твоему, любовь – это когда дочь тайком звонит в эфир и сливает все мои тайны?

– Семьдесят процентов – любовь. Двадцать – подростковый бунт.

Люси смеётся, и я машинально сжимаю пальцы на кружке с кофе.

– А оставшиеся десять?

– Забота, – отвечаю. – Майя волнуется, что ты одна. Надеялась, что я смогу помочь.

Снова тишина. Глубже, чем раньше.

– Ты правда считаешь, что я одинока? – тихо спрашивает Люси. В голосе дрожь.

На фоне – шелест ткани, шёпот:

– Да, мам.

Люси выдыхает.

Тишина тянется.

– Давай так, – я поднимаю глаза к часам. – Сейчас уходим на рекламу, а ты пока реши, хочешь ли остаться и поговорить. Я отвечу на любые вопросы. Если не понравится – мы просто закончим. Идёт?

Она медлит.

– По шкале от одного до десяти... насколько всё это унизительно?

– Сложно сказать. Ты бы на сколько оценила?

– Семёрка. Может, даже ближе к восьмёрке.

– Пока недостаточно данных. Придётся поговорить подольше, чтобы узнать.

Я откидываюсь в кресле, нащупываю нужную кнопку на древнем софте, с которым всё ещё не умею нормально обращаться – несмотря на шесть лет работы.

– Балтимор, оставайтесь с нами. Вернёмся сразу после короткой паузы и слов от наших спонсоров.

– Мы, возможно, вернёмся после слов от его спонсоров, – бурчит Люси.

В голосе – недовольство, но уже без злости.

– Один из нас точно вернётся, – ухмыляюсь я, нажимая на «рекламу».

Реклама ёлочной фермы крутится в фоне, а я всё ещё остаюсь на связи с Люси и Майей.

– Прости за подставу, – говорю, не отключая наушники.

– Да уж, слышно, как ты извиняешься, – фыркает Люси.

В наушниках – вздох. Глубокий, терпеливый, как будто пропущенный сквозь оба уха. Упрямство в стерео.

– Хотя, может, это мне стоит извиняться.

– Всё равно, – пожимаю плечами и наугад тянусь за кофейником. Наливаю себе свежего и делаю громкий глоток. – Ну так что скажешь?

– Насчёт чего? Насчёт того, чтобы разглашать свои тайны какому-то незнакомцу в прямом эфире? – её голос колеблется. – Не лучшая идея, Эйден Валентайн.

– Какие тайны? – вставляет Майя.

Снова глухой звук – на этот раз мягче – и усталый смешок.

– Серьёзно, мам. Это же не конец света.

– Не конец света, говорит та, что сама позвонила в эфир и выложила всю подноготную.

– Снова повторю: какую подноготную?

– Если тебе станет легче, – вмешиваюсь я, – у нас примерно двенадцать слушателей. Один из них, скорее всего, моя мама.

– Это не особо помогает, – Люси снова тяжело выдыхает. Я слышу, как она обдумывает варианты. – А ты вообще кто по профессии? Психолог?

– Нет.

– Психиатр?

– Тоже нет.

– Я вечно путаю, кто из них рецепты выписывает, – бормочет она.

– Интересно, – говорю я.

И голос у неё такой: «мне совсем неинтересно».

– Так кто ты, если не специалист? Шаман? Гуру любви? По руке гадаешь?

Вот же женщина.

– Нет. По ладони по радио не гадаю. И секту не возглавляю.

– Значит, ты слышал, да?

– Удивительно, как много можно услышать, если человек говорит это в микрофон.

На фоне – шорох одеяла, мягкий хруст подушек. Я снова делаю глоток.

– И если ты никем не являешься… – голос у неё ленивый, но цепкий. – Как ты собираешься давать советы?

– А вот теперь тебе понадобились советы, – улыбаюсь я.

– Я говорю – гипотетически. Если бы вдруг захотела.

– Всё просто. Ты говоришь – я слушаю.

– А потом чинить будешь, да? По щелчку?

– Здесь нечего чинить, Люси.

Улыбка сходит с лица. Я смотрю на щербинку на кружке, провожу по ней пальцем.

– Ты не тостер. И не сломанная проводка. А я не гуру, не экстрасенс и не… профессионал. Я просто человек. Человек, который любит разговаривать с другими. Иногда у меня даже получается сказать что-то стоящее. Ты в безопасности – со мной и с теми, кто слушает. Обещаю. И если разговор заведёт нас туда, куда ты идти не хочешь – просто скажи. Мы всё свернём. А потом можешь запретить все приборы связи в доме до конца времён.

Из глубины комнаты доносится недовольное ворчание Майи, Люси хихикает.

– Но я ведь… я не пытаюсь ничего за тебя решать, Люси. Просто послушаю, ладно? Поболтаем – а там видно будет.

– «Видно будет», – повторяет она.

Я бросаю взгляд на часы.

– Ага. Видно будет. Но у тебя минута, чтобы передумать.

– Пожалуйста, мам, – шепчет Майя где-то на фоне. – Мне кажется, это поможет.

Люси задумчиво гудит, обдумывая варианты.

– В конце концов, я всегда могу просто повесить трубку.

– Конечно можешь, – отвечаю я, хоть и надеюсь, что она этого не сделает.

До конца моей смены ещё пара часов, и мне не хочется снова коротать их, метя размешивателями для кофе в урну через всю студию. Когда в кабине тихо, мысли становятся слишком громкими.

– Обещаешь, что ты не лидер культа?

– На данный момент – нет, но если карьера на радио провалится, можно и в ту сторону посмотреть.

Реклама матрасов заканчивается фальшивыми нотами – там что-то про «комфорт, уносящий в сны», что бы это ни значило.

– Решать тебе, Люси. Как хочешь. Но мы вот-вот возвращаемся в эфир.

– Для двенадцати слушателей.

– Скорее, ближе к девяти, учитывая, который час.

– Вот и хорошо.

Я улыбаюсь в микрофон и нажимаю нужные кнопки.

– Готова?

– Настолько, насколько это возможно, – вздыхает она.

Майя радостно улюлюкает где-то на заднем плане. Я поднимаю фейдер – регулятор, как всегда, дёргается под пальцами.

– Привет, Балтимор, мы снова с вами. На линии – Майя и Люси. Майя позвонила за советом по поводу отношений, но не для себя, а для мамы.

По другую сторону стеклянной стены студии мимо проходит Джексон – направляется в крошечный закуток, который называет офисом. Не уверен, что ему вообще нужно быть здесь в такое время ради обновления прогноза, но он любит распорядок, а я – иногда – его компанию. Я машу ему рукой, он отвечает, но вдруг замирает, увидев моё лицо.

– Не скажу, что она позвонила ради меня, – говорит Люси, возвращая моё внимание.

Голос у неё странный – дымный и мягкий одновременно, как хороший виски с мёдом.

– Она позвонила вопреки мне.

Я смеюсь. Джексон на той стороне стекла округляет глаза. Прижимает лицо к окну, нос приплюснут.

«Что?» – беззвучно спрашиваю, пока Майя и Люси спорят о настоящей причине звонка.

Он корчит безумную гримасу и показывает на мою улыбку. Напоминает клоуна из страшной ярмарочной игрушки на Бродвее – облезлого, с вечной ухмылкой в потрескавшейся красной краске. Жутковато.

«Прекрати», – шепчу губами.

Он пятится от окна, продолжает идти, но всё оглядывается, пока не врезается в автомат с газировкой, отпрыгивает, выпрямляется и исчезает за углом, бросив напоследок недоумённый взгляд.

Я хмурюсь и поправляю наушники.

– У мамы не было парня уже десять лет, – быстро говорит Майя. Словно торопится, не зная, сколько ей дадут выговориться. – Она работает, возвращается домой. Иногда ходит к Пэтти через дорогу выпить вина. Это её подруга. Единственная. Она вообще никуда не выходит – ну, не «выходит-выходит», понимаете? Она всегда дома.

– Прости, что я всё время в своём доме. Который, между прочим, принадлежит мне, – спокойно парирует Люси.

– Мам.

– Что? Мне казалось, тебе нравится, что я дома.

– Нравится, – тут же отвечает Майя, с обидой в голосе. – Конечно, нравится. Но мне не по себе, когда я куда-то выбираюсь, а ты остаёшься одна.

Смех исчезает из голоса Люси.

– Я люблю быть одна. Ты ведь знаешь.

– Знаю. Но не всё же время.

Я провожу ладонью по подбородку, пальцы тянутся к затылку.

– Ты думаешь, парень решит эту проблему?

– Не знаю, – признаётся Майя. – Может, она станет счастливее.

– А ты как думаешь, Люси? Стала бы?

– Ни за что, – отрезает она, не колеблясь ни секунды.

Я всхлипываю от смеха.

– Какая страсть.

– Позволь задать тебе вопрос, мистер Валентайн.

– Просто Эйден, – шепчу я, нарочно понижая голос – как в студенческие годы, когда пытался звучать как настоящий радиоведущий.

Она фыркает, не то смеясь, не то кашляя.

– Хорошо, Эйден. Ты свободен?

Я уставился в стену студии, сбитый с толку. Люси всё время поворачивает туда, где поворота не ждёшь, а я бегу позади, не поспевая.

– Свободен.

– И ты ходишь на свидания?

– Иногда.

– И как оно?

Моё последнее свидание – месяца четыре назад. Всё закончилось коротким, но приятным эпизодом в её постели. По дороге домой я зашёл за канноли в ту маленькую итальянскую пекарню. С тех пор мы не разговаривали.

В целом свидания кажутся мне бессмысленной тратой времени. Но этот эфир – не обо мне.

– Мне интереснее, что ты думаешь о свиданиях, – увиливаю я.

– Думаю, это отстой.

Я смеюсь, вожусь с наушниками, сдвигаю ободок назад. В левом ухе трещит статика.

– Почему?

– Я ненавижу это. Всё как танец, который я никогда не учила. Я правда не понимаю, как всё это работает – и это не отговорка. Я искренне не понимаю. Нужно пробиваться через миллион слоёв, прежде чем можно быть собой. Похоже на тот сон, где идёшь по школе в одном белье.

– Думаю, свидания не должны так ощущаться.

– Это ты как эксперт говоришь?

– Да, – смеюсь. – Как эксперт.

– Я попробовала приложение для знакомств. Держалась там две недели. Самые позорные две недели в жизни.

– Для тебя? Или для твоих потенциальных…

– Жертв?

– Я хотел сказать «партнёров», но если тебе так комфортнее…

Она делает паузу – в голосе раздумье.

– Как себя «упаковать», чтобы понравиться? Наверное, это уже был тревожный звоночек. Мне даже анкету было сложно заполнить – подруга помогала.

– Пэтти?

– Ага, – усмехается Люси. – Моя единственная подруга, как выясняется.

– Может, ты просто не видишь себя ясно.

– Может, вообще никто больше никого не видит по-настоящему. Пока сидела в приложении, чувствовала себя карикатурой. Будто сердце своё в игру превратила. И мне это ужасно не понравилось. Я рада за тех, кто нашёл кого-то через такие штуки. Правда. Но у меня всё было не так. Я постоянно задавалась вопросом: «а правильно ли я это делаю?» Мне это просто не подходит. И от этого стало казаться, что… что я вообще не тот человек.

– Не тот – для чего?

Её смех звучит резко. Слишком.

– Для всего. Для любви, наверное. Не знаю.

Я сжимаю губы в прямую линию.

– Ты ходила на свидания?

– Угу. Два, по-моему. А потом решила попробовать другой способ, что-то друг друга познакомил. Все трое – нормальные. Симпатичные. Но желания продолжать не появилось.

– Без искры, – предполагаю. – Не зацепило.

– Скорее, стало хуже. Я чувствовала себя маленькой, оторванной. Будто мы все, в этом гигантском шумном мире, просто сталкиваемся, но никто не хочет за меня зацепиться. Я будто исчезала. И все вокруг – тоже.

Она выдыхает – медленно, дрожащим голосом. Я почти чувствую, как она возвращается в себя на другом конце линии.

– Прости. Это всё, наверное, бред. Я несу какую-то ерунду.

– Нет, – отвечаю я, уставившись в кофейное кольцо на столе. Она честна. Более честна, чем кто бы то ни было в этой программе. – Всё логично.

Сколько раз я сам чувствовал, будто плыву по течению?

Как часто не мог найти в себе ни капли энтузиазма?

Я тоже в тумане.

Я тоже чувствую себя маленьким.

Оторванным.

Я понимаю её даже слишком хорошо.

– Я перестаю пытаться с кем-то встречаться, – говорит Люси. – У меня и так много любви в жизни. Не уверена, что мне нужно больше. Я не хочу… не хочу соглашаться на что-то просто ради того, чтобы сказать, что у меня это есть. Твержу себе это снова и снова… и вот мы здесь.

Она смеётся – коротко, устало, над собой.

– Я выхожу на новый уровень жалости к себе. Моя дочь дозванивается в радиостудию, потому что переживает, что я сижу одна на диване.

– Думаю, дело не только в этом, – говорю я, вытягивая ноги под столом. – Она что, ушла? Что-то молчит.

– Уснула, – мягко отвечает Люси.

Я откидываюсь в своём скрипучем, полуразвалившемся кресле и прислушиваюсь. Ловлю звуки между строк – из тех, что рождают образы. Шорканье носков по одеялу. Проезжающая машина. Ветер в оконной раме. Скрип половиц.

И на секунду мне кажется, я слышу её улыбку – тонкий полумесяц в темноте.

– Думаешь, попробуешь снова? С учётом того, что Майя этого хочет?

– Не знаю… – говорит она. – Это ведь не ей решать. Даже если из лучших побуждений… я не уверена, что готова снова приоткрыть эту часть себя.

– А ты чего хочешь? В идеальном мире – ты бы осталась на диване с «Смертельным уловом»?

– Вполне возможно, – с улыбкой в голосе говорит она. – Хотя, может быть… кто-то бы и сидел рядом.

Она замолкает, и я замираю вместе с ней.

– Может быть, я и правда… одинока.

Дело не в самих словах – а в том, как она их произносит. Тихо, с неловкостью. Будто извиняется за то, что до сих пор не нашла того, чего ищет.

Я негромко мычу:

– Думаю, мы все иногда чувствуем себя одинокими.

– А ты? – почти сразу спрашивает она. – Ты одинок?

Я наклоняю голову и начинаю раскачиваться в кресле. После того как Джексон оставил меня в кафе, я ещё с час сидел за столиком. Смотрел, как мимо проходят люди. Мне некуда было идти, но там тепло. Журчание голосов, запах кофе и книг. Бариста, что орал кому-то за стойкой.

– Бывает, – хрипло отвечаю я, глядя в кружку. Сжимаю кулак, вдавливая костяшки в щёку. – Да, пожалуй, иногда я чувствую себя одиноким.

Сердце барабанит в ушах. Я резко чешу затылок и прочищаю горло. Надо сменить тему. Перевести разговор туда, где не так больно, как нажимать на синяк.

– А что заставило бы тебя захотеть попробовать снова? Ну… свидания.

С другого конца слышится фырканье.

– Я не хочу пробовать, – говорит она.

Я усмехаюсь и даже смеюсь – хрипло, почти неловко. Кажется, я уже забыл, как это делается.

– Это нормально. Ты не обязана делать то, чего не хочешь.

– Нет, ты не понял. Я не хочу пробовать. Я всё время что-то пробую. Каждый день. И устаю от этого. Почему хотя бы здесь всё не может просто… случиться? Без усилий? Почему я должна думать, что сказать, как себя вести… держать заготовки для разговора в заметках на телефоне на случай ужина в ресторане, который мне даже не нравится? Я хочу почувствовать. Если встречаю кого-то – я хочу искру. Ту самую. Хочу смеяться по-настоящему. Хочу мурашек. Хочу гадать, о чём он думает, и надеяться, что, может быть… обо мне. Я хочу… хочу магии.

– Магии? – я пытаюсь найти в себе тот кусок, что не дрожит от каждого её слова. – Так ты из этих, да?

– Из каких ещё?

– Романтик, – говорю. – Искры, родственные души, хэппи-энды. Золотая нить между двумя сердцами.

Она фыркает:

– Ты ведёшь романтическое шоу и при этом не романтик?

– Не знаю… – честно отвечаю.

Кажется, раньше был. Но теперь эта часть будто надломлена. Расшатана. Стерта тысячей голосов тех, кто разлюбил. Или и не любил вовсе. Любовь теперь кажется сказкой. Тем, что рассказывают детям перед сном. Или самим себе – чтобы выжить.

– Ну, кем бы ты там ни был, только не смей смеяться над тем, кто я есть, – бурчит она.

Я выпрямляюсь:

– Я не смеюсь. Честно. И не стал бы.

Она выдыхает – и мне становится легче. Я смотрю в маленькое окошко в верхней части студии. С него видно Балтимор – дома, как спящие великаны в темноте. Огни танцуют в гавани. Башня Нэтти Боу зажигается вдали – тёплый красный свет над крышами.

И где-то там, в этом городе, Люси сидит на кровати своей дочери. И разговаривает со мной.

– Даже если ты думаешь, что я несу чушь – ничего. Это не впервой. Когда весь мир говорит тебе, что твои желания глупы, ты начинаешь верить. Думаешь, это не для тебя. Что даже если всё, чего ты ждёшь, и существует, тебе этого не достанется.

Она вздыхает. Этот звук тянется сквозь мои наушники – усталый, почти сдавшийся.

– Но что плохого в том, чтобы быть романтичной? Я могу быть сильной, независимой женщиной и при этом хотеть, чтобы кто-то держал меня за руку. Спрашивал, как прошёл день. Это нормально – хотеть страсти, внимания, заботы. Я не хочу соглашаться на меньшее. И, кажется, я наконец поняла, почему так часто сижу дома. Почему не выхожу. Я просто устала. Устала всё время пробовать. А у всех остальных это вроде бы получается само собой. Я перестаю ходить на свидания, потому что у меня ничего не выходит. И, может быть, я надеюсь, что появится другой путь. В моей жизни ничего никогда не шло по плану – и это нормально. Но отношения… я не хочу, чтобы это было очередным пунктом в списке дел. Я не хочу быть с кем-то просто потому, что «так надо». Я хочу, чтобы этот человек приносил в мою жизнь то, чего в ней пока нет. Я не хочу тратить время на то, что не похоже на мою мечту.

– Значит, ты хочешь гарантию?

– Нет, – шепчет она. – Я хочу мурашек. Хочу, чтобы меня хотели. Столько времени прошло, а я ведь… не сдалась. Просто… жду, когда это найдёт меня само.

Я сглатываю и сжимаю кружку, будто это поможет собраться.

– Может, тебе стоит вести мою передачу, – выдавливаю наконец с комом в горле.

Люси смеётся – ярко, искренне. Мне хочется выдернуть наушники и наполнить студию её смехом.

– Может, и правда, – говорит она.

Я не хочу с ней прощаться. Хочу удержать это чувство ещё хоть на чуть-чуть. Но она зевает – едва слышно. Я бросаю взгляд на часы. Удивляюсь, сколько уже времени прошло. Я не включаю ни одной песни за час. Даже рекламы не поставил.

– Надеюсь, ты найдёшь то, что ищешь, Люси. Правда.

– Да… – вздыхает она. Где-то там сминаются одеяла, и я представляю, как она улыбается. – Я тоже надеюсь.