Текст книги "Любовь на проводе (ЛП)"

Автор книги: Борисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Я улыбаюсь в сгиб руки. Он снова замолкает, на этот раз дольше. Я закрываю глаза и представляю его за столом: тени, свет от пульта, его улыбка – последняя вещь, которую я вижу, прежде чем дверь захлопывается.

«Струны сердца»

Эйден Валентайн: «Спокойной ночи, Балтимор».

Глава 10

Эйден

– Она правда согласилась?

Я придвигаю стул, пытаясь выбрать подходящий угол, – и тут же откатываюсь назад на пару дюймов. Поправляюсь, выравниваю положение, и… с размаху врезаюсь в стену.

– Да, правда.

На другом конце коридора Джексон сжимает в руках метлу – его оружие на сегодня. У меня в руках совок – достойный противовес в нашей импровизированной игре в коридорный хоккей/футбол/чёрт знает что. Пока у меня безупречный рекорд – ни одного поражения. Правда, наполовину это заслуга моего соперника: с координацией у него полный крах.

– Серьёзно? – уточняет он, прищурившись и прикусив язык, прикидывая, удастся ли загнать теннисный мяч в мусорку – наши импровизированные «ворота».

– Серьёзно, – вздыхаю. – Она уже почти здесь.

Джексон бросает мяч на пол, ловко прижимает его метлой.

– У тебя есть план эфира?

– У меня всегда есть план эфира.

– А план с учётом Люси?

Я выпрямляюсь, совок остаётся на коленях.

– Ты сейчас отвлекаешь меня или действительно задаёшь серьёзные вопросы?

Он запускает мяч – тот глухо ударяется о заднюю стенку урны. Джексон вскидывает руки, делает торжественный, слегка пьяный круг и сияет от счастья.

Я запускаю в него совком и встаю.

– Не будь таким занудой! – кричит он мне вслед. Колёсики его кресла жалобно скрипят – он пытается догнать меня, смеясь так заразительно, что никакого разгона у него не выходит. – Я всего лишь проверял теорию!

Даже знать не хочу, какую. Сворачиваю в соседний коридор, прохожу через комнату отдыха – и сразу в студию. Нужно помещение с замком и звукоизоляцией между мной и остальным миром.

Но студия не пуста. В моём кресле сидит Люси.

Она вертит в руках снежный шар – тот самый, который отец подарил мне почти пять лет назад, когда мама неожиданно оказалась в больнице на Рождество. Он не хотел, чтобы мы остались без подарков, и сбегал в крошечный магазин в холле клиники. Купил всё, что нашёл со скидкой. Мы поднимали бумажные стаканчики с водой в праздничный тост и хохотали над его нелепой упаковкой. Это хорошее воспоминание, несмотря на обстоятельства. Одно из самых тёплых.

Я о нём уже сто лет не вспоминал.

Люси встряхивает шар, наблюдая, как белые хлопья медленно оседают на миниатюрный Балтимор. У неё мягкое, спокойное выражение лица. Улыбка едва касается уголков губ – нежных, светло-розовых.

Я закрываю за собой дверь.

– Устраиваешься поудобнее?

Она вздрагивает, резко оборачивается, волосы соскальзывают с плеч.

– Я… – она быстро ставит шар на место. – Я не… – поднимается, убирает волосы за уши, машинально касаясь аккуратного ряда серёжек вдоль мочки. Уже второй раз замечаю за ней этот жест. – Я сама зашла. Прости.

– Не за что извиняться, – говорю. Прислоняюсь к двери, стараясь держать руки свободными. Вдруг становится очевидно, насколько тесна эта комната. – Теперь это и твоя студия. По словам Мэгги.

– Только на пару вечеров в неделю. Временная история. – Она улыбается немного натянуто.

– Или пока не устанешь от меня. Что бы ни наступило раньше.

Она продолжает смотреть.

– Это была шутка, – поясняю. Прочесть её выражение не могу. Совсем.

– Очень смешная.

– Вот почему ты смеёшься так отчаянно. – Я отталкиваюсь от двери.

Она следит за мной. Уголок губ дёргается, но она удерживает улыбку. И в этот момент мне хочется её ещё сильнее.

– Ты же разнесёшь меня в пух и прах, да? – шепчу.

– Не бойся, Эйден, – наконец улыбается она. В этой улыбке – тайна. – Со мной ты в безопасности.

Сильно сомневаюсь.

В этот момент в окно студии влетает Джексон, катясь в кресле и размахивая метлой, как трезубцем. Наш зрительный контакт прерывается. Слава богу – я не слышу ни слова из того, что он орёт.

Он замечает Люси и радостно машет ей. Она в ответ поднимает ладонь, нахмурившись.

– Он что, использует кресло как… лодку?

– Как транспорт, в целом. – Я вздыхаю. Всё ещё не верю, что он забил. – Хотел бы сказать, что к этому привыкаешь, но станция всё равно умудряется удивлять.

– Это он делает прогноз погоды?

– И трафик. И следит, чтобы я принимал витамины. А ещё он полный ноль в хоккее. – Хмурюсь, сам не понимаю, зачем это сказал.

Исправляюсь:

– На самом деле, отличный игрок. Один из моих лучших друзей.

Люси тихо хмыкает, и я отвлекаюсь на оборудование – проверяю, всё ли готово к эфиру. Эйлин уже успела тут побывать: вторая стойка оборудована новым микрофоном и чистым блокнотом. Люси отходит в сторону, освобождая пространство, и я вдруг чувствую запах – моторное масло, свежее мыло и… ромашки?

Она собирает волосы, закидывает их за плечо и ловко заплетает косу. Руки движутся быстро, уверенно – явно на автомате. Я не могу отвести глаз.

Она совсем не такая, какой я её себе представлял. Ни во время звонка две недели назад, ни когда она заходила к Мэгги. И уж точно не сейчас – стоящая в студии, словно сама не понимает, как сюда попала.

– Мне… помочь? – спрашивает она.

Поднимаю взгляд. Она нервно переступает с ноги на ногу.

– Я не умею просто сидеть, сложа руки.

Я бы хотел, чтобы она села и поговорила со мной – о том, чего хочет от жизни, от себя. Но, похоже, в её состоянии это невозможно. А времени впереди – предостаточно. Мы теперь в этом боксе надолго.

Киваю на пустую кофеварку:

– Сваришь нам кофе? В комнате отдыха – куча всего. Выбирай, что нравится.

Она берёт кувшин.

– Давненько меня не загоняли на должность «девочки с кофе».

Чёрт. Даже не подумал. Тянусь, чтобы перехватить кувшин, но она уводит его с лёгким смешком. Мои пальцы случайно касаются мягкой ткани её свитера, и я тут же отдёргиваю руку, сжимаю в кулак. Студия маленькая – куда ни повернись, обязательно коснёшься её плеча, локтя, бедра.

– Расслабься, – говорит она. – Это шутка. Спасибо, что дал мне дело.

Она выходит, а я продолжаю смотреть ей вслед сквозь стекло, пока она не исчезает из поля зрения. Грудная клетка сжимается, дыхание сбивается. Знаю это чувство. Давненько не навещало.

Доэфирная лихорадка.

Сети всё ещё гудят после новости о Люси, а Мэгги только подогревает интерес тизерами про таинственную гостью. Интернет уже догадался, кто это, и теперь все с нетерпением ждут продолжения.

Я тоже. Понятия не имею, как она поведёт себя в прямом эфире. Сегодня мы запускаем «Люси ищет любовь» – пока что рабочее название, предложенное Хьюи и яростно мной опротестованное. Как обычно, меня переиграли. Вот и результат: я стою в тесной студии, пересматриваю все жизненные решения и собираюсь помогать женщине найти то, во что сам давно не верю. То, что мне никогда ничего хорошего не приносило.

Люси возвращается с кувшином воды и пакетом молотого кофе. Зелёная этикетка тут же бросается в глаза.

– Где ты это нашла?

– Кто-то спрятал в жестянке из-под рождественского печенья, в самом верхнем шкафу. – Она перестаёт возиться с кофеваркой и смотрит на меня. – Это вообще нормально?

– Абсолютно, – усмехаюсь. Я сам туда и засунул. На второй неделе работы. После того как все решили, что мой кофе – общий. С тех пор никто его не находил, хотя искали. Люси понадобилось шесть минут. – А зачем ты вообще рылась в жестянках из-под печенья?

– Потому что я люблю рождественское печенье. – Она смотрит на смятый пакет. – Мне его вернуть? Ты как-то странно реагируешь.

– Я, наверное, немного странно себя веду.

– Нет-нет, всё нормально, – отзывается она. – Это же просто пакет кофе.

Я перетасовываю вещи на столе – с двумя наборами оборудования здесь стало ощутимо теснее.

– Готова к сегодняшнему эфиру?

Она шумно выдыхает:

– Я… не знаю. Думаю, посмотрим, как пойдёт.

– Ты справишься, – говорю я, снова возясь с аудиосистемой, пытаясь найти такой угол, чтобы не задевать Люси локтём каждый раз, когда тянусь к регуляторам. – Просто будь собой.

– В этом-то и проблема, – бормочет она.

Я замираю. Она смотрит на кофемашину, будто пытается что-то в ней разглядеть, пока та неспешно заваривает мой подпольный французский обжаренный. Руки у неё спрятаны в рукава свитера. Она явно нервничает.

– Не верю, – говорю я.

– Не веришь во что? – она удивляется.

Похоже, нечасто кто-то в её жизни осмеливается сомневаться в её словах. Разве что, может быть, дочь.

Я тянусь за кружкой, и предплечьем задеваю её руку. Она не отдёргивается, не отодвигается – остаётся на месте.

– В тот вечер, когда ты звонила, я задавал вопросы, и ты отвечала. Без пауз, без сомнений. Пройдя по лезвию моего сарказма, ты очаровала полстраны. И знаешь, что это значит?

– Что я чересчур доверчива с незнакомцами посреди ночи?

– Что ты отлично знаешь, кто ты. И чего хочешь. Просто закопала это под слоем всего остального и забыла.

Она смотрит мне в глаза. В её взгляде появляется мягкость.

– Ты здесь не случайно, Люси. И ты знаешь, чего ищешь. Не притворяйся. Давай найдём твою магию. В каком бы виде она ни проявилась. Здесь все за тебя.

– Даже ты?

– Особенно я, – протягиваю кружку. – А теперь налей себе кофе, надевай наушники – и проверим звук.

***

– Ты слишком далеко от микрофона.

– Что?

– Говорю, ты далеко, – повторяю. – Словно шепчешь.

– Я вовсе не шепчу, – она вдруг кричит в микрофон, и в наушниках врезается оглушающий визг. – Это ты шепчешь! – продолжает она на повышенных тонах.

– Так, теперь ты орёшь. Просто…

Я обречённо вздыхаю, обхватываю стойку её микрофона и подтягиваю ближе. Затем хватаюсь за подлокотник её стула и притягиваю его к себе, пока наши плечи не соприкасаются, а её бедро не прижимается к моему под столом. Она поднимает голову, смотрит на меня растерянно, волосы лезут в глаза.

– Ты только что меня схватил?

– Я схватил стул, – невозмутимо отвечаю. – Так будет лучше.

– Лучше? Почему?

Я постукиваю по стойке микрофона:

– Потому что теперь он будет улавливать твой нормальный голос. Без криков.

Её ресницы опускаются, щекоча кожу. С такого расстояния я различаю тонкую россыпь веснушек на её носу. Она действительно пахнет ромашкой. Свежими цветами с лёгкой металлической ноткой. Она выдыхает, и её дыхание касается ямки у меня на шее. Под столом она поправляет ноги и нечаянно задевает моё колено.

– Больше не кричу, – говорит она, еле шевеля губами, и её голос звучит в наушниках с кристальной чёткостью. Люси в высоком разрешении. – Принято.

Кто-то стучит в стекло. Люси оборачивается, а я не могу отвести взгляд. Особенно от завитка уха и прядки, заправленной за него. От трёх крошечных серёжек на мочке. От её пальцев, перебирающих украшения. Одно, второе, третье.

Я прочищаю горло и отворачиваюсь.

В этой комнате катастрофически не хватает пространства.

Мэгги снова стучит по стеклу и поднимает два пальца. Я киваю и поднимаю большой палец.

– Готова? – спрашиваю.

– Вряд ли.

– Вот и отлично, – улыбаюсь. – Эйлин сейчас отсчитает в наушниках – она по ту сторону стекла.

– Именно так, – подтверждает Эйлин в ушах, и Люси вздрагивает рядом.

Коленом она задевает стол, и я машинально кладу руку ей на бедро, пытаясь успокоить. Лёгкое сжатие, большой палец скользит по мягкой ткани. Люси резко выдыхает, и я отдёргиваю руку, обе ладони прижимаю к столу. Вместе мы уставились на сценарий на мониторе, будто в нём спрятан ответ на всё.

Отличное начало.

– Вперёд, дети, – говорит Эйлин. – Пять, четыре, три, два, один…

В наушниках звучит вступительная мелодия. Я лихорадочно ищу в себе остатки здравого смысла. Никогда не был тем, кто легко допускает прикосновения. И уж точно не начну с Люси. Повторяю про себя как заклинание: «не трогай Люси, не трогай Люси». Плечи расслабляются, я усаживаюсь поудобнее и делаю вид, что не чувствую тепла, идущего от неё. Она вдыхает – резко, нервно – и я стараюсь не обращать внимания.

– Привет, Балтимор. В эфире «Струны сердца» на волне «101.6 ЛАЙТ FM». Я – Эйден Валентайн, и сегодня у меня в студии особенная гостья. Она останется с нами надолго, так что встречайте как следует, ладно?

Я киваю Люси. На экране за её спиной вижу, как лента соцсетей начинает оживать. Линия звонков пока пуста – но это ненадолго.

Уголки её губ приподнимаются.

– Привет, ведущий «Струн сердца», Эйден Валентайн, – она склоняется ближе к микрофону, будто выглядывает из крошечного окошка и шепчет городу в самое ухо. Ряду домиков вдоль булыжников Феллс-Пойнт, домам на холмах за гаванью, краснокирпичным церквям Маленькой Италии, высоткам Харбор Ист – весь город затаивает дыхание. Её улыбка становится шире. – Привет, Балтимор.

Она произносит название города так, как делают только местные: плавно, в два слога. «Балмор».

Я улыбаюсь:

– Хочешь представиться нашим слушателям?

Люси глубоко вдыхает и пожимает плечами.

– Я – Люси, – говорит она, бросая на меня взгляд. В её голосе звучит решимость. – И, возможно, вы сможете помочь мне разобраться с одной проблемой.

Линия звонков вспыхивает, как рождественская гирлянда.

«Струны сердца»

Люси Стоун: «Это… это что, люди звонят?»

Эйден Валентайн: «Угу».

Люси Стоун: «Чтобы поговорить со мной?»

Эйден Валентайн: «Именно».

Люси Стоун: «Ого. Ну что, Балтимор, готовься разочаровываться».

Эйден Валентайн: «Готовься влюбляться, Балтимор».

Глава 11

Эйден

Вечер понедельника

– Какие черты тебе нравятся в партнёре?

Лицо Люси вспыхивает розовым в свете мониторов. Она тянется почесать ухо, задевает наушники, морщится, потом сцепляет пальцы в замок на коленях.

– Даже не знаю, – медленно произносит она. – Кажется, я никогда об этом толком не задумывалась.

– Серьёзно?

Она пожимает плечами:

– А люди что, составляют такие списки?

– Не обязательно, – улыбаюсь я. – Но хоть какое-то представление обычно есть.

– Эйден, я же буквально здесь потому, что у меня ничего не выходит со свиданиями. Придётся сначала научиться ползать, прежде чем бегать.

Я смеюсь:

– Ладно, аргумент принят. Начнём с простого. Есть какой-нибудь знаменитый краш?

Румянец усиливается. Это неожиданно – и чертовски мило.

– Не хочу тебе говорить, – бормочет она.

– Потому что… – Она тяжело вздыхает и упрямо отводит взгляд. – Просто не хочу. Давай поговорим о чём-нибудь другом.

– Ни за что.

– Что? Почему?

– Потому что теперь мне жизненно необходимо знать. Пока не скажешь – не продвинемся дальше.

Она сжимает губы, скрещивает ноги, потом резко их распрямляет. Наклоняется вперёд и что-то невнятно бормочет в микрофон. Я не понимаю ни слова – и уверен, что слушатели тоже.

– Что?

Она бросает на меня обречённый взгляд.

– Алан Алда²⁴.

Из меня вырывается хохот:

– Что?!

– Вот почему я и не хотела говорить.

Я не могу остановиться. Смешно и от самого ответа, и от боевого выражения на её лице.

– Сколько ему, лет восемьдесят?

– Восемьдесят восемь. И нет, я не говорю, что он мне нравится сейчас. – Она закатывает глаза. – Я имею в виду Алана Алду из семьдесят четвёртого. «Ястребиный глаз» Пирс²⁵ был лапочкой.

Вздыхаю.

– Из «МЭШ»²⁶? Сериала про Корейскую войну?

– Его до сих пор вечно крутят по телевизору, – мрачно оправдывается она.

Я смеюсь ещё сильнее. До боли в животе. Я давно так не смеялся.

Люси пытается уставиться на меня испепеляющим взглядом, но в уголках её губ появляется улыбка.

– Ты уже всё, отошёл от шока?

– Ни за что. Это со мной навсегда.

Я кусаю нижнюю губу, пытаясь сдержаться. Безуспешно – вырывается ещё один смешок.

– Значит, можно с уверенностью сказать, что тебя привлекает чувство юмора. – Я выдерживаю паузу. – И мужчины преклонного возраста в военной форме.

Вечер среды

– О чём хочешь поговорить сегодня?

– Только не о знаменитых крашах, это точно.

– Ладно. А как насчёт идеального свидания?

Она моргает, абсолютно невпечатлённая:

– Эйден. – Вздыхает.

– Ну а что?

– Я думала, мы уже выяснили, что я в этом ничего не понимаю.

– А я вроде как пообещал помочь тебе разобраться. Ну как ты собираешься встретить свою идеальную пару, если даже не представляешь, как бы ты хотела провести с ней вечер, м-м?

Люси прищуривается. Сидит, поджав ноги, и крепко сжимает мою кружку с кофе. Ту самую, которую каким-то чудом снова нашла, несмотря на новое тайное убежище. Пар стелется вокруг её лица, волосы рассыпаны по плечам.

– Это не имеет значения, – бормочет она.

Я улыбаюсь:

– Опять ты за своё.

– Нет, я не кокетничаю, – говорит она. – Просто… разве важно, чем именно мы занимаемся? Мне не принципиально, куда идти. Главное – чтобы время было хорошее. С нужным человеком.

Я смотрю на неё. Она – на меня.

– То есть… прогулка по Кантонскому прибрежному парку?

– Я люблю гулять.

– Сейчас февраль.

– Есть такая штука, как пальто, Эйден.

– А если, скажем… – я выбираю максимально нелепый вариант, – кто-то пригласит тебя на реконструкцию исторической битвы в Форте Макгенри²⁷?

Она морщится:

– Ну… это, наверное, было бы познавательно.

– А если он захочет, чтобы ты надела чепец и кринолин?

– Ты чего-то недоговариваешь.

– А если попросят размахивать флагом и петь «Звёзды и полосы навсегда»²⁸?

– Эйден Валентайн, это, случайно, не твоя тайная фантазия?

– Нет. – Хотя, признаюсь, представив Люси в чепце… мысленно беру свои слова назад. – А если свидание пройдёт на парковке у заброшенного «Бургер Кинга»?

– Меня собираются там убить?

– Я просто хочу, чтобы ты признала: есть такие места, куда тебе действительно хотелось бы пойти. У тебя может быть мнение. Это не запрещено.

Она поджимает губы, хмурится. Пальцем водит по краю кружки. Бросает взгляд в мою сторону – и тут же отводит глаза.

– Что?

Она сдвигается на стуле:

– Ничего.

– Ага. Это точно не «ничего». Ты знаешь ответ.

– Нет, я…

– Знаешь. Говори.

– Я не хочу, чтобы ты надо мной смеялся

Что-то болезненно сжимается внутри. Я думал, мы уже прошли этот этап, но Люси до сих пор уверена, что её желания – это глупо. Что их стоит стыдиться. Кто заставил её так думать? Отец Майи? Кто-то ещё?

Я прижимаю ладонь к груди, словно даю клятву:

– Клянусь, не буду.

– Мне просто очень хотелось бы…

Я вижу, как она изо всех сил собирается с духом. Возможно, в этом и есть её главное волшебство – она никогда не сдаётся.

– Мне кажется, было бы здорово устроить пикник, – наконец говорит она.

– Пикник, – повторяю я.

– Угу. – Она продолжает рассматривать студию, избегая моего взгляда. – Необязательно на улице. Можно просто на полу в гостиной. Ничего особенного: еда на вынос из бургерной, палатка из простыней, может, фильм на фоне… Не знаю. Эта идея всегда казалась мне уютной.

– Есть на полу – это уютно?

Она щурится:

– Я же просила не смеяться.

Я поднимаю руки:

– Не смеюсь. Просто хочу понять. Что именно тебе нравится в этой идее?

Она надолго замолкает. Так надолго, что мне хочется подбодрить её, вытянуть ответ. Но я сдерживаюсь. Наверное, из-за её лица – или из-за того, как она сидит, чуть сгорбившись, будто боится признаться даже самой себе. Будто никогда не позволяла себе чего-то хотеть.

– Мне нравится думать, что я стою таких усилий, – наконец тихо говорит она.

Пожимает плечами.

– Что не нужно ничего особенного, чтобы было по-настоящему. Что кто-то запомнит, что я люблю газировку из автомата больше, чем из бутылки. Что ромашки мне нравятся больше, чем розы. Такие мелочи, но они будто говорят: я тебя вижу.

Её взгляд возвращается ко мне. И то самое сжатие в груди – теперь ещё острее.

– Мне нравится думать, что я – человек, на которого хочется обратить внимание. Что что-то обычное может стать волшебным, если делить это с нужным человеком.

Она снова смотрит в кружку, где остался один глоток.

– Вот такое свидание я бы выбрала.

Вечер пятницы

– Да ты издеваешься.

– Нисколько.

– Врёшь.

– Серьёзно.

– У тебя не было светлых волос.

– Кончики были светлыми, – уточняю я. – В очень... неудачный период в старшей школе.

Люси запрокидывает голову и заливается смехом. Смех режет тишину студии, как вспышка молнии. Я вонзаю ногти в ладони. Не думал, что мне вообще захочется делить с кем-то это пространство, но... приятно.

Мне нравится её компания.

– Есть фото?

– Что?

– Фото, – настаивает она, всё ещё смеясь и возвращая меня к разговору, который я должен вести. – Я требую доказательств.

– Увы, все улики сожжены.

Вечер понедельника

– Не хочу говорить о себе, – говорит Люси где-то посреди эфира после череды вялых ответов. Сегодня она задумчивая. Даже печенье не помогает.

– Вот и отлично, – легко подхватываю я, – потому что эта рубрика как раз целиком посвящена тебе.

– Она не про меня.

Я поднимаю брови.

– Ладно. Немного про меня. Но мне нужна передышка. Расскажи что-нибудь о себе.

– Обо мне?

Она кивает:

– Угу. Какой-нибудь тёмный-тёмный секрет.

– Вот так сразу, без прелюдий? – Я раскачиваюсь в кресле, наши колени то и дело задевают друг друга. Она не отстраняется – и я тоже. Похоже, немного физического контакта – это нормально. Если она не против. – Если не ошибаюсь, я сперва задавал тебе довольно невинные вопросы, прежде чем добрался до самой мякоти.

– До самого интересного ты ещё не добрался, – говорит она, и я ей верю. У Люси всё интересное. – Ты же ведущий шоу. Может, если ты тоже откроешься, слушателям станет проще.

– Угу. Только есть один нюанс.

– Какой?

– У меня нет чувств.

Она улыбается так, что у меня перехватывает дыхание.

– Ах вот ты кто, – дразнит она.

– Кто?

– «У меня нет чувств», – утробным голосом пародирует она меня, опускаясь на несколько октав. Видимо, это – я. – «Я большой, брутальный мужик, и мне не нужны никакие чувства».

– У тебя талант к пародиям. Стоит подумать о смене карьеры.

– Эйде-е-ен, – тянет она моё имя с капризной интонацией, и от этого внутри всё сжимается. Я меняю положение в кресле.

– Тогда сделай Арнольда Шварценеггера, – прошу я. Голос срывается.

– Нет. Лучше расскажи секрет.

– Нет.

– Да.

Я вздыхаю и смотрю в потолок. Джексон когда-то украсил студию на мой день рождения – в апреле, кажется. Обрывки серпантина всё ещё висят, зацепившись там, куда я не дотянулся.

– Хочешь секрет? Сейчас?

– Очень хочу.

– Ладно. – Я наклоняюсь ближе к микрофону, опуская подбородок. Люси сияет от ожидания, её улыбка распускается, как цветок. – Я никому этого раньше не говорил. Готова?

– Это безопасное пространство, Эйден.

– Моя работа мечты... – Я делаю паузу. Люси тянется вперёд. Мне почти стыдно за то, что собираюсь сказать. – Всю жизнь мечтаю управлять теми фиолетовыми лодочками-драконами в гавани.

Она откидывается в кресле с разочарованным вздохом:

– Эйден.

– Что? – Я смеюсь. – Это мой секрет!

– Это совсем не то, на что я надеялась.

– Ну... – нажимаю на нужные кнопки на пульте, и нас уносит в рекламную паузу. – Вот такой секрет. Балтимор, вернёмся сразу после короткого сообщения от наших спонсоров. А пока подумайте: какие секреты есть у вас?

Я снимаю наушники, растираю ухо костяшками пальцев. Обычно в перерыве иду в комнату отдыха – проверить, остались ли хорошие снеки, или просто пройтись по парковке. Но сегодня мне вполне комфортно в студии.

Люси толкает меня локтем:

– Ты часто так делаешь.

– Что именно? – Я заглядываю в кружку и откатываюсь за добавкой кофе.

– Упорно не говоришь о себе.

Я наливаю ей, потом себе:

– Я постоянно о себе говорю.

– Нет, – качает головой. – Ты разговариваешь с людьми. У тебя есть мнение, но ты почти ничего не рассказываешь о себе.

– Настоящий собеседник – тот, кто умеет слушать. – Я отпиваю слишком горячий кофе и тянусь, чтобы размять шею.

По её скривившимся губам видно, что ответ её не устроил. Я ставлю кружку на стол и выдыхаю:

– И что ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты сказал мне что-то по-настоящему честное. Что-нибудь личное.

– Зачем?

– Потому что мне интересно.

Я стучу пальцами по столу. Она сидит, поджав под себя ногу, и не сводит с меня взгляда. Я тоже смотрю на неё, решая: делиться – или снова улизнуть в тему, где я недосягаем.

Но я устал. Сейчас тот час ночи, когда секреты уже не кажутся секретами, когда мир сжимается до размеров радиокабины – и ничего за её пределами больше нет.

– Иногда я залипаю на подборках грустных сцен из фильмов на ютубе, – говорю я медленно. – Только отрывки. Никогда не смотрю целиком.

– Только отрывки?

Я и не помню, когда в последний раз досматривал фильм до конца. Кажется, это пустая трата времени. Не знаю почему. Я делаю ещё глоток кофе и гулко мычу в кружку:

– Угу.

Она надолго замолкает.

– Только грустные моменты?

Я пожимаю плечами.

– Ты плачешь?

Вот сцена из «Полей смерти»²⁹, где отец появляется в кукурузном поле... Вот она – да.

– Иногда.

Люси хмурится. Её лицо – сплошная эмоция. Интересно, каково это – жить, когда всё наружу? Моё сердце так глубоко запрятано, что я и сам не уверен, найду ли его.

– Это грустно, Эйден.

– Правда?

– Да, – говорит она, не отводя взгляда. – Это очень грустный секрет. И странный.

– Вот почему он и секрет, Люси. Он и должен быть странным.

Она смотрит в никуда, задумчивая:

– А у тебя есть другие?

– Этого мало?

Она мотает головой.

– Ладно. Моё имя – не Эйден Валентайн.

Она закатывает глаза:

– Очень смешно.

– Я серьёзен.

– Ну конечно. У тебя имя как у Джеймса Бонда³⁰? Или как у Перда Хэпли?

– Хотел бы. Перд Хэпли – это вообще верх крутости.

– Ну давай, Эйден-который-не-Эйден.

– Имя моё – Эйден, – делаю ещё глоток. – А вот фамилия – Вален. Валентайн – это псевдоним. Радиоимя. Из-за всей этой романтической тематики.

Когда-то мне было важно это разделение. Эйден Вален – он сомневается, боится верить в хорошее. А Эйден Валентайн – нет. Не верил… пока мир не выбил из него всё.

Она моргает, ошеломлённая:

– Ты не шутишь.

– Нет, – киваю. – Я предупреждал.

Я поворачиваюсь к монитору. Люси смотрит на кофемашину. Я проверяю таймер и поправляю наушники.

– Перевариваешь?

– Ты сегодня многое выложил.

– Понимаю. – Я киваю на её наушники. – Сможешь переваривать и слушать одновременно? Мы вот-вот вернёмся в эфир.

Она кивает, но к наушникам не тянется. Я уже слышу в ухе отсчёт Эйлин, но Люси – нет. Потому что её наушники всё ещё болтаются на шее.

Я наклоняюсь, провожу рукой под её волосами – костяшки слегка касаются шеи. Видимо, у меня холодные руки, потому что она вздрагивает и встречается со мной взглядом. У неё удивительно красивые глаза – нежный изумруд в центре, обведённый тёмной каймой. Как сокровище на дне воды. Я осторожно надеваю наушники, стараясь не задеть серебряные колечки в её ушах. Заправляю волосы под ободок. И не спешу убирать руку.

– Хорошо? – спрашиваю я.

Большой палец замирает в ямке под её ухом, где я ощущаю ровное, спокойное биение пульса. Она смотрит на меня так, будто я – загадка, к которой не хватает последнего фрагмента.

Я прекрасно знаю это чувство.

– Да, – тихо отвечает она и дарит чуть неуверенную, но тёплую улыбку.

Может, чтобы меня успокоить. А может, это её способ хранить и делиться тайнами. Не знаю. Знаю только одно: сейчас между нами рождается нечто хрупкое и подлинное. Тонкое, почти неосязаемое – как секреты, которыми обмениваются глубокой ночью, когда за окнами – лишь темнота, а под ногами раскинулся целый город, кружась, словно карусель.

Она поднимает руку, поправляет наушники.

– Да, Эйден. Всё в полном порядке.

Я опускаю руку, прислушиваюсь к обратному отсчёту… и мы снова в эфире.