Текст книги "Любовь на проводе (ЛП)"
Автор книги: Борисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
«Струны сердца»
Звонящий: «А как она выглядит, эта Люси?»
Эйден Валентайн: «Понятия не имею».
Звонящий: «Совсем не представляешь?»
Эйден Валентайн: «Совершенно. Я слышал только её голос».
Глава 8
Люси
Я всегда думала, что люди, работающие на радио, выглядят… мягко говоря, неважно.
Так ведь и говорят: внешность – для радио. Мол, у тебя может быть харизма, обаяние, чарующий голос – но вот лицом тебе явно не на телевидение.
Глупость, если честно. Особенно в свете того, что…
Что у Эйдена Валентайна точно не лицо для радио.
У него лицо для рекламы мужского парфюма, которую гоняют между дневными мыльными операми. Где мужчина целеустремлённо идёт по коридору отеля. Или по пустыне. По какой-то причине валяется в пыли, срывая с себя футболку одной рукой. Там ещё волки, возможно. Мрачная музыка. Молнии.
Эйден выглядит как принц из диснеевской сказки – только в худи от Carhartt20. Немного потрёпанный жизнью. Прямой нос. Тёмные, чуть взъерошенные волосы. Полные губы. Миндалевидные глаза – может, серые, может, синие. Я не смогла понять в вестибюле и не могу сейчас, хоть и очень стараюсь. Продолжаю бросать на него взгляды через окно в стене студии, куда он юркнул сразу после того, как пожал мне руку.
Не понимаю, как человек с такой внешностью просто… живёт. Гуляет по улицам. Ведёт радиопередачи.
Он же вполне мог бы возглавить культ.
– Не обращай на него внимания, – говорит Мэгги, отмахиваясь, пока расчищает себе место на столе.
Кабинет крошечный – больше похож на переоборудованную кладовку, чем на полноценное рабочее пространство.
– Он немного… не в себе.
Я ловлю на себе взгляд Эйдена – он нахмурился, заметив, что я за ним наблюдаю. Тут же поправляет громоздкие наушники – те самые, в которых любой выглядел бы глупо, но только не он, – и разворачивается к пульту, склоняясь над панелью с кучей непонятных кнопок и рычажков.
Мне трудно совместить голос Эйдена по телефону с тем, кого я вижу сейчас. В голове сложился совсем другой образ. Кто-то постарше. Мудрый. Терпеливый. С проседью на висках. Очки, съехавшие на самый кончик носа. Рядом – стопка книг по отношениям. Чашка с чаем, трубка… возможно.
Я точно не думаю, что разговариваю с двухметровым мужчиной с вечно взъерошенной шевелюрой на голове и странной тягой к стоматологическим шуткам.
Отвожу взгляд и снова смотрю на Мэгги.
– Прости, – говорю, касаясь пальцами переносицы. Надо собраться. – Ты что-то спрашивала?
Мэгги хмурится:
– Ты не обязана делать то, что тебе не по душе. Если чувствуешь себя некомфортно…
Я отмахиваюсь. Да, мне неловко – но, наверное, любому было бы на моём месте. Иногда дискомфорт – это хорошо. Необходим. Он открывает дорогу к лучшему.
Так говорят все эти подкасты по самопомощи, которые я слушаю, лёжа на тележке под днищем машины.
Мэгги постукивает ручкой по столу. Вряд ли она вообще хоть раз слушала такой подкаст. Волосы у неё идеально уложены. Блузка заправлена в безупречно выглаженные широкие брюки. Она будто только что сошла с подиума. А я… выгляжу так, как будто и правда только что вылезла из-под машины.
Со своими подкастами.
Я вздыхаю:
– Я не уверена… – Проглатываю сомнение. Пора найти ту версию себя, которая уверена, смела и знает, чего хочет. – Я не уверена, что подхожу для вашей аудитории. У меня нет никакого опыта в подобных вещах.
Мэгги внимательно на меня смотрит:
– И что, по-твоему, нужно моей аудитории?
– Без понятия. Но почти уверена, что точно не двадцатидевятилетняя девушка-механик с проблемами самооценки и дочкой-подростком, которая звонит на радио при первом удобном случае, чтобы выставить мою личную жизнь на всеобщее обозрение.
Мэгги приподнимает бровь. Даже брови у неё идеальные:
– Семь и четыре миллиона человек с тобой не согласятся.
Я сглатываю:
– Это число выросло? – шепчу.
– Выросло, – подтверждает она. – И продолжает расти, Люси. – Она подаётся вперёд, опираясь предплечьями на стол. – У Эйдена на этой неделе больше звонков, чем когда-либо за всю историю шоу. Даже в его золотой период, когда он только пришёл на станцию. Это беспрецедентно. И всё благодаря тебе.
– Благодаря мне?
– Да. – Она кивает. – Именно тебе.
Я прикусываю губу:
– Ты уверена?
Она откидывается на спинку кресла:
– Я никогда не ошибаюсь.
И я ей верю. Правда. Не думаю, что эта женщина вообще когда-либо ошибалась. На автомате тянусь к пирсингу в ухе – привычка, от которой никак не избавлюсь.
– И… что ты от меня хочешь? Что мне нужно делать?
– Ничего, – отвечает она, не отводя взгляда. – Мне нужно, чтобы ты просто оставалась собой.
Хочу спросить: «А кем ты думаешь я являюсь?»
А потом: «Можешь мне, пожалуйста, сообщить?»
Потому что я, если честно, не в курсе.
Так привыкла, что меня определяют другие.
Мама Майи. «Лю» из автосервиса. Проблемная дочка Дэмиена и Селесты. Та, что забеременела слишком рано.
«У неё ведь был потенциал, помнишь? Интересно, что с ней стало?»
Вот что стало. Она развалилась в прямом эфире на радио. А теперь сидит в удивительно удобном кресле и понятия не имеет, что будет дальше.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю.
– В тот вечер по телефону ты была честной. Открытой. Говорила вслух то, о чём многие…
Она осекается, плотно сжимает губы. И под суровым, начальственным выражением проскальзывает что-то мягкое, уязвимое.
– …то, что другие боятся озвучить, – заканчивает она тихо. – В этом есть своя магия, разве не так? Между вами с Эйденом отличная химия. Я думаю, вы могли бы помочь многим. И если ты захочешь – я помогу тебе.
– Поможешь как?
Уголки её губ медленно приподнимаются. Улыбка – хитрая, почти хищная. Такая могла бы испепелить мужчину, разрушить империю или обеспечить себе первое место в очереди в ДТС21.
– Ты привлекла внимание всей Восточной оконечности страны. Неужели тебе не интересно, к чему это может привести?
– В смысле… – и тут запинаюсь, не зная, чем закончить.
– В смысле свиданий, – говорит она прямо. Смахивает несуществующую пылинку с блузки. – Ты можешь выбирать любого.
А я не хочу выбирать «любого». Эта перспектива, если честно, пугает. Я не была на нормальном, настоящем свидании уже два года – и не знаю, как это сказать, не прозвучав жалко.
И где-то внутри – крохотная, едва заметная часть меня всё ещё ждёт. Что столкнусь с кем-то на улице. Возьму не тот стакан в кофейне. Что нужный человек окажется в нужное время в нужном месте. Без усилий, без суеты. Просто – сам собой. Эта часть – романтичная. Та самая, над которой смеялся Эйден.
И может, она наивная. Может, детская. Но она – моя. Я имею право хотеть чего-то тёплого. Особенного.
Похоже, Мэгги читает мои мысли.
– А может, это и есть оно, – говорит она. Тихо. По-настоящему. – Ты, наверное, думаешь, что я всё это затеяла ради рейтингов, аудитории, рекламодателей – и отчасти это правда. Это всё же бизнес. Но…
Она складывает руки на столе так крепко, что пальцы белеют. И в этот момент я понимаю: вот эта часть – настоящая. Без приукрас.
– А что, если именно ради этого всё и было? Что если – это тот самый поворотный момент? Все эти решения, поступки, случайности… всё, что привело тебя сюда. И вот что будет дальше… вдруг это и есть та самая хорошая часть? Та, которую ты так долго ждала.
Где-то в коридоре оживает автомат с закусками. Скрипят подошвы по линолеуму. Мелкие стрелки настольных часов отмеряют секунды. Отопление то включается, то отключается – и снова включается.
– Впечатляет, – говорю я, по-настоящему поражённая. – Ты и правда хороша в этом.
– Я лучшая, – улыбается она. – Как насчёт…
В дверь врывается невысокий мужчина с охапкой бумаг. Он тяжело дышит, явно бежал – и с каждой попыткой вдохнуть у него вырывается хриплый свист.
Мэгги поднимает на него глаза, хмурится. Не выглядит удивлённой – будто он регулярно появляется вот так, вихрем.
– Всё в порядке, Хьюи?
Хьюи молча протягивает ей бумаги. Она смотрит на первую страницу – и резко выпрямляется. Поднимает глаза. Он всё ещё стоит, согнувшись пополам.
Я пока не понимаю, что происходит.
– Где ты это нашёл? – спрашивает она.
– Факс, – сипит Хьюи, будто из него выпустили воздух.
– Факс? – переспрашивает Мэгги, прищурившись. – Он что, отправил это по факсу?
Хьюи кивает.
– Когда?
– Только что.
Мэгги вскакивает со стула. Одна из фотографий на стене позади неё смещается. На снимке – пожилой мужчина с морщинками в уголках глаз и руками, обнимающими за плечи маленькую девочку – взъерошенную мини-копию самой Мэгги. На ней огромные наушники, она сидит по-турецки на кожаном кресле у стола с микрофоном. Беззубая улыбка сияет во всё лицо.
– Люси, прости, мне срочно нужно кое-что проверить. – Мэгги хватает Хьюи за локоть и утаскивает в коридор. – Подожди здесь, ладно?
– Конечно, не… – она уже скрывается, – …проблема, – бормочу я себе под нос.
Жду. Осматриваю фотографии на стенах. Поправляю блестящую статуэтку в форме микрофона на углу стола. Считаю до десяти. Потом снова до десяти. Прислушиваюсь к звукам из коридора.
Мэгги, похоже, не любительница безделушек, но на её столе – семь цветов стикеров, арсенал скрепок и гигантская красная кнопка с белой надписью: «ЗАТКНИСЬ НАХРЕН».
Я верчу в руках нож для писем – он подозрительно напоминает миниатюрный кинжал. И вдруг – глухой удар о стекло.
Вздрагиваю и оборачиваюсь. Эйден смотрит на меня из-за своего стола. Я и забыла, что он там. Судя по выражению лица, он наблюдает за мной уже минут шесть – как я переставляю кнопки и ёрзаю в кабинете Мэгги.
Наши взгляды встречаются. Несколько долгих, неловких секунд. Мне это показалось? Или в окно действительно что-то стукнулось? Почему он не работает? Снова хочет пошутить про стоматологические инструменты? Или извиниться за прошлые намёки?
Через двадцать футов и звукоизолирующее стекло этого не понять.
Эйден отрывает листок от блокнота, сминает его и бросает в стекло. Бумага почти не издаёт звука и падает на пол рядом с… игрушкой для собаки в форме пончика?
Я снова смотрю на Эйдена. Он, склонив голову, что-то пишет. Потом поднимает взгляд, улыбается – до смеха обаятельно – и поднимает табличку.
«ПОДОЙДИ», – написано там.
Я тыкаю в себя пальцем.
Он улыбается шире. «А ты кого ожидала?» – читается у него на лице. Он снова пишет.
«ПОДОЙДИ, ПОЖАЛУЙСТА», – «пожалуйста» подчёркнуто дважды.
Я встаю на ватных ногах, стараясь выглядеть непринуждённо, хотя его взгляд будто прожигает меня насквозь. Над дверью студии горит красный огонёк. В крошечное стекло на двери наклеена старая этикетка с надписью: «Струны сердца». Я тянусь к ручке – дверь поддаётся.
Прохладный воздух. Залежавшийся запах кофе. Тёплая фланель. Хвойный аромат с оттенком коричневого сахара. Всё вокруг гудит: техника, микрофоны, кофейник на старом шкафу с наклейкой: «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ». Я улыбаюсь. Он и правда отсюда. Мы из одного города. Возможно, у нас есть что-то общее. Например, любовь к моллюскам, плавающим в шестнадцати фунтах сливочного масла.
Эйден с его широкими плечами буквально заполняет собой всё пространство у пульта. Ноги вытянуты под столом. Он машет мне, не отрываясь от пульта – ползунки вверх, ползунки вниз. Всё кажется сложным, но я ведь сама чиню тяжёлую технику. Любопытство берёт верх.
Мне всегда нравилось разбираться, как устроено то или иное оборудование. Заглядывать под капот. В детстве я вечно что-то разбирала – просто чтобы потом собрать обратно. Пульт от телевизора. Тостер. Радиоуправляемую машинку Грейсона. Меня это успокаивало. Я знала: если что-то сломается, я смогу глянуть на детали и всё починить.
К ужасу родителей.
И Грейсона.
Особенно после того, как я добралась до его коллекции Человека-паука.
– Это было очень смело, – говорит Эйден, глядя на меня краем глаза.
Он общается с кем-то в наушниках. Его голос звучит иначе – ниже, спокойнее, увереннее. Может, это его радиоверсия себя. А может, он просто в своей стихии. В любом случае, здесь он кажется куда более расслабленным, чем в вестибюле.
Он тянется за чем-то, и я невольно слежу за его движениями: как напрягаются мышцы под рукавами толстовки, как ловко его руки управляют пультом. Щёки пылают – я буквально пялюсь на него. Хорошо, что в студии полумрак и теснота.
Он берёт наушники и протягивает мне.
Я снова показываю на себя. Он закатывает глаза и наклоняется ближе, слегка толкая их мне в руку.
Я обхватываю ободок ладонью – его большой палец скользит по моим костяшкам. Он смотрит в сторону, будто вслушивается в нечто невидимое. Затем моргает, возвращая фокус, и кивает.
«Надень», – читаю по его губам.
Я надеваю наушники. Женский голос звучит на середине фразы:
– …и я не уверена, понимаете?
Эйден тихо поддакивает.
– Просто… – голос срывается.
Тяжёлый вдох – в нём и усталость, и злость, и опустошённость. Я узнаю это чувство до боли.
– Я не хочу больше так себя чувствовать. И даже не осознавала, что так себя чувствую, пока не услышала Люси. Я стояла на кухне и кивала каждой её фразе. Кажется, я так привыкла ставить свои потребности на последнее место, что даже не замечаю этого.
Я встречаю взгляд Эйдена. Он смотрит прямо, не отводя глаз.
– Такое бывает, – мягко говорит он.
– Глупо, наверное, – продолжает женщина. – Извлечь жизненный урок из чужого разговора. Но я… я устала довольствоваться малым. Я хочу большего.
Что-то тёплое разгорается внутри. Я прижимаю ладони к наушникам, будто пытаюсь удержать её голос рядом с сердцем.
– Люси дала мне смелость это признать. Надеюсь, она знает, как много это для меня значит. Где бы она ни была… спасибо за то, что разбудила меня. Спасибо за надежду, что и для меня что-то есть. Это… это очень важно.
– Ну что ж, Люси… – Эйден улыбается, не отводя взгляда. Я отвечаю дрожащей, неуверенной, но искренней улыбкой. – Где бы ты ни была. Спасибо.
Начинается следующий звонок, но я его не слышу. Только гул крови в ушах и лёгкое потрескивание в голове. Я сделала что-то важное – и не с машиной. Не с бутербродом без корочек. Не с книжкой, которую надо было читать семнадцать раз подряд. Просто – просто будучи собой. Поделившись страхами. Позволив себе быть уязвимой. Как говорила Мэгги.
Эйден нажимает пару кнопок, снимает наушники. Волосы на одной стороне торчат, на челюсти – вмятина от ободка. Он кивает, и я тоже снимаю наушники.
– Как ты узнал, что она это скажет? – спрашиваю.
Эйден смотрит на меня своими непонятными – то ли серыми, то ли синими – глазами. Свет в студии мягкий, почти интимный.
– Подкупил её печеньками от Бергера.
– Серьёзно? – в животе холодеет.
Он качает головой, прикрывая улыбку ладонью:
– Нет. Думаешь, у радиоведущих гонорары такие, чтобы кого-то подкупать?
Я хмурюсь. Если это была постановка – розыгрыш, способ затащить меня в эфир и поднять рейтинги – я уйду. Сразу. Без оглядки. Я не позволю собой манипулировать. Особенно в этом. Особенно когда чувствую, будто меня разобрали по частям и оставили «голой».
Он замечает, как я напряглась, и выпрямляется. Стул под ним скрипит.
– Я просто пошутил. Честно. Я не знал, что она скажет. Но… у меня было предчувствие.
– Почему?
– Потому что все звонки на этой неделе – об этом.
Он чешет подбородок, зевает и опирается щекой на ладонь. В наушниках начинается знакомый джингл – похоже, пошла реклама.
– Я знаю, ты ищешь любовь. И не уверен, что я тот, кто сможет тебе помочь. Но, думаю, ты уже начала. Пусть даже пока не осознаёшь этого.
Я кладу наушники на край его стола.
– Я ничего не хотела. Просто разговаривала с тобой.
– И я просто разговаривал с тобой, – отвечает он, внимательно изучая меня, заглядывая прямо в душу своими красивыми глазами.
– А как бы это вообще работало? – медленно спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
– Как тебе будет удобнее. Могу быть твоим гидом по «лодке любви», если хочешь.
Я пристально всматриваюсь в его лицо.
– Тебе не нравится эта идея.
– Дело не в этом, – он качает головой, покачиваясь на стуле. Потом смотрит прямо на меня. – Я скажу тебе кое-что, ладно? Только это – между нами.
Я киваю. Это кажется честным – особенно после всего, что я уже ему рассказала.
Он выдыхает. А я внутренне готовлюсь к какому-нибудь сомнительному признанию.
– Я… Я не понимаю, что такое любовь, – наконец говорит он. Медленно, осторожно.
Я моргаю, не отводя взгляда.
– В смысле?
Он проводит рукой по челюсти – пальцы веером. Его взгляд мечется: от моих глаз – к углу стола, оттуда – к экрану, и снова ко мне.
– Я не уверен, что она вообще существует, – произносит он неуверенно, будто сам пока не до конца это осознал.
– Ты ведёшь шоу о любви… и не веришь в неё?
– Потише, пожалуйста, – хмурится он. – Всё не так просто. Сложнее, чем кажется. Мне тяжело с теми, кто звонит. С историями, которые я слышу. Когда мы с тобой разговаривали той ночью… это был первый раз, когда я…
Он резко обрывает фразу, но не отводит взгляда. А я умираю от желания узнать, чем она должна была закончиться.
Неужели он действительно почувствовал хоть тень того, что чувствовала я?
Но он прячет это. Запирает внутри. Что бы это ни было.
– Может, мы можем помочь друг другу, – говорит он уже спокойнее. – Ты поможешь мне сохранить работу, а я помогу тебе найти твоего сказочного принца. Возможно, наблюдая, как ты влюбляешься, я снова начну что-то чувствовать своим остывшим сердцем.
– Ты ведь… – Я глотаю ком в горле. Надо сказать это, даже если страшно. Особенно потому, как он произнёс «сказочного принца» – слишком уж насмешливо. – Ты не будешь надо мной смеяться, правда?
Его лицо меняется. Смягчается.
– Ты правда думаешь, что я мог бы над тобой смеяться?
Я пожимаю плечами.
– Я понимаю, рейтинги, вирусные клипы, роль в эфире… А ты сам только что сказал, что не веришь в любовь, Эйден. Я не хочу стать посмешищем. Не хочу потом стыдиться.
Он сжимает челюсть. Он выглядит слишком уж напряжённым.
– Это не то шоу. И я – не такой человек. Я хочу сохранить не только свою работу, понимаешь? У тебя есть шанс доказать цинику, что он ошибается.
Он будто хочет что-то добавить, но замирает. Затем выдыхает, склоняет голову и продолжает смотреть на меня.
– Я обещаю, Люси. Для меня это – не шутка.
Я киваю. Он говорит правду. Я не знаю, как именно это понимаю – но знаю.
– Хорошо, – говорю я. – Я подумаю.
Он проводит рукой по затылку:
– Отлично.
Потом возвращает взгляд на экран, надевает наушники. Упрямая прядь волос снова торчит вверх – как антенна. Он что-то настраивает, ползунки бегают вверх-вниз – и я понимаю, что пора уходить. Отступаю к двери.
Я уже держусь за ручку, когда он зовёт:
– Люси?
Я оборачиваюсь.
– Да?
– Пока ты думаешь… если вдруг захочешь с кем-то поговорить, – он стучит пальцем по наушнику на левом ухе, – я буду слушать.
Что-то внутри меня откалывается, крошится, тает. Я прикусываю щёку, чтобы не улыбнуться слишком широко.
– Я тоже буду слушать, – отвечаю.
Последнее, что я вижу, прежде чем закрыть за собой дверь студии, – его профиль в полумраке. Резкие линии, чёткие углы. Но всё же я успеваю заметить уголок его улыбки – едва светящейся в голубоватом свете экрана.
«Струны сердца»
Звонящий: «Я хочу в это верить, понимаете? Что где-то там есть кто-то, кто ждёт меня. Но иногда… иногда надежда ускользает».
Эйден Валентайн: «Да. Со мной – так же».
Глава 9
Люси
На входной двери меня ждёт записка. Три слова, написанные от руки:
«Паэлья.
Явка обязательна».
Я сразу узнаю ультиматум Грейсона, хотя он и мог бы не напоминать. Каждую среду мы с Грейсоном, Матео и Майей устраиваем семейный ужин – традиция нашей странноватой, но очень настоящей семьи. Когда мы с Грейсоном стали родителями в семнадцать, перепуганные до полусмерти, мы дали друг другу слово: больше ни дня в одиночестве. Мы знали, что наша семья будет выглядеть иначе. Но главное в ней – любовь. Безмерная. Безусловная.
И вот уже много лет каждую среду Грейсон берётся за что-нибудь вычурное, в то время как Матео незаметно крутится у него за спиной – досыпает специи, помешивает, исправляет то, что муж успел натворить. Это у них своего рода кулинарный брак – странный, но сплочённый. А главное – это работает. А мы с Майей сидим на кухонном острове, грызем сыр и виноград и наслаждаемся представлением.
Майя всегда говорит:
– Ужин и шоу в одном флаконе.
Я с тоской смотрю на диван и плед с подогревом, который Майя подарила мне на День матери, потом достаю из холодильника наполовину опустошённую бутылку белого – ту самую, которую наверняка потребует Грейсон. Нахожу два не совпадающих по цвету тапка, выхожу через заднюю дверь, миную сад и поднимаюсь на крыльцо к дому Грейсона и Матео. За дверью звучат музыка и смех, и сердце у меня кувыркается в груди. Семья. Свои. Любовь. Единственная семья, какую я знала. Та, что создала сама.
Сначала я просовываю руку в щель приоткрытой двери и покачиваю в воздухе бутылкой.
– А вот и вечер спасён! – восклицает Грейсон.
Я смеюсь и толкаю дверь шире.
Майя слетает со стула – в прыжке. На радужных носках скользит по полу, прижимается ко мне и обвивает руками шею. Она уже почти доходит мне до плеча, и каждый сантиметр её подросткового роста напоминает: моя малышка стремительно превращается во взрослую. Меня это пугает. Каждый день. Я боюсь всего – перемен, будущего, неизвестности. Но сейчас просто крепче прижимаю её к себе, вдыхаю запах шампуня и думаю, что, может, я не всё сделала неправильно, раз оказалась вот здесь. Вот так.
– Слава богу, ты пришла, – шепчет она. – Папа пытается нас отравить.
Матео втискивается между нами, здоровается двумя быстрыми поцелуями в щёки.
– У него паэлья, – сообщает он шёпотом. – Я не понимаю, зачем он каждый раз выбирает самый сложный рецепт из всех возможных.
– Что ты сказал?! – окликает нас Грейсон от плиты.
– Ничего! – дружно, но вразнобой, отвечаем мы втроём. Подозрительно, конечно.
Матео выхватывает бутылку у меня из рук и тут же передаёт её Грейсону, незаметно отодвигая банку с солью. Сам внимательно изучает этикетку.
– Это та самая бутылка, с которой ты плачешь в стрессовые ночи? – уточняет Грейсон.
– Это та самая бутылка, которую ты прикончил во время своего очередного арт-безумия. Больше ничего не осталось.
Я глажу Майю по спине.
– Как в школе?
– В школе круто, – улыбается она. – Я порвала всех на трудах. Учитель запорол замену масла на учебной машине, и я показала всему классу, как надо. Веду подпольное движение по честному ремонту двигателей.
– Вот это моя девочка. А как ты…
– Никакой школы! – Грейсон машет поварёшкой, будто отмахивается ею от меня, и указывает на табурет, с которого встала Майя.
За его спиной Матео быстро добавляет в сковороду что-то зелёное.
– Меня больше интересует, где ты была, – говорит Грейсон, поворачиваясь ко мне.
– Ты же знаешь, где, – утомлённо тяну я.
– Знаю. Но ты всё равно заводишь разговор об уроках труда, а не о радиостанции.
– Ты всё ещё злишься.
– Я не злюсь, – отвечает он моментально и очень сердито. Снова машет поварёшкой – и кусок риса пролетает через всю кухню.
– О-о-о, – шепчет Майя.
– Не начинай на меня наезжать по-родительски, Грейсон.
– А ты не делись своими сокровенными чувствами с кем попало, Люсиль.
Мы смотрим друг на друга. Из динамика у холодильника доносится сальса. Майя мирно занимается домашкой, а Матео под шумок вливает в паэлью бульон.
Я не хочу ссориться с Грейсоном. Никогда не хочу. Он – мой постоянный ориентир, опора, мой якорь. То, что между нами не сложилось как у пары, не значит, что исчезла любовь. Долгое время мы были вдвоём против всего мира. И он привык знать обо мне всё. Каждую мысль, каждый страх.
А теперь я вывалила всё – совершенно незнакомому человеку.
– Я понимаю, почему ты расстроен, – говорю искренне. – Но если и злиться, то на нашу дочь.
– Эй! – возмущается Майя.
Уголки губ Грейсона дёргаются.
– Мы с Майей уже обсудили, что нельзя устраивать перевороты в твоей личной жизни без согласования.
– Теперь только командные операции, – кивает Майя. – С подписью и утверждением обоих пап.
– Обоих, – одновременно произносят Матео и Грейсон.
Я ошарашенно смотрю на Матео. Он обычно не вмешивается.
– И ты туда же? Предатель.
Он пожимает плечами:
– Я тебе годами намекаю, что пора уже начать встречаться с кем-то.
Майя показывает ему большой палец.
– Всё честно. Оба папы. Как договаривались.
– Великолепно, – закатываю глаза.
– Не надо мне тут выступать, – возражает Грейсон, снова взмахивая поварёшкой.
Матео мягко ловит его за запястье и уводит руку обратно к сковороде. Но Грейсон уже не готов притворяться, что готовит – он отходит от плиты и идёт прямо ко мне.
Из футболки с надписью «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ» он наконец переоделся в тёплый свитер с закатанными рукавами – значит, почти закончил очередной арт-проект.
Он останавливается в шести дюймах от меня, скрещивает руки на груди и смотрит так, будто хочет прожечь дыру взглядом. Вот только пугающе у него не выходит совсем.
Матео за его спиной героически спасает ужин.
– Я буду на тебя зол ближайшие три-шесть месяцев.
Я протираю лицо ладонью.
– Ладно. Как хочешь.
– А ты не хочешь узнать, почему?
Я нащупываю рукой сырную тарелку. Только «манчего»22 может меня спасти.
– Я и так знаю. Я расчувствовалась в разговоре с кем-то, и тебя рядом не было. Я рассказала о своих страхах не тебе.
– Нет.
– Нет?
– Нет, – повторяет он. – Я злюсь, потому что тебе было плохо, а ты мне не сказала. А это прямое нарушение клятвы, которую мы дали друг другу под качелями – в возрасте четырёх и пяти лет.
Он раскрещивает руки, выхватывает у меня кусочек сыра и кидает в рот. Жуёт злобно. Глаз не отводит.
– У тебя в сердце боль – и я этого даже не заметил.
Я смягчаюсь.
– Я и сама про эту боль толком не знала, – тихо признаюсь. – Пока не начала говорить вслух.
Он изучает моё лицо. Морщины у глаз разглаживаются.
– Мне не нравится, что ты так себя чувствуешь.
– Мне тоже, – я вдруг улыбаюсь. – Но именно поэтому наша гениальная дочь позвонила на радиостанцию, да?
– Кстати о ней. Майя говорит, они зовут тебя в эфир. Ты согласишься?
Я пожимаю плечами. На другой стороне кухни Матео выключает плиту. Майя спрыгивает со стула и хватает со стойки стопку тарелок. Всё, как всегда. Звук негромкой музыки. Звон посуды. Хлопок ящика со столовыми приборами, который никогда не закрывается до конца. Здесь, в этом доме, одиночество будто отступает. Здесь проще поверить, что всё в порядке.
– Я думаю... – я прикусываю губу.
Думаю о женщине, что говорила по телефону про смелость. Об Эйдене с его растрёпанными волосами и честными глазами. Об ощущении, будто внутри что-то зудит, зовёт вперёд – когда я стояла в той студии, в наушниках, слыша в них не только эфир, но и новое, неожиданное «возможно».
«Ты что-то началось той ночью, Эйден. Хотел ты этого или нет».
– Я думаю... я хочу попробовать что-то другое.
***
После ужина мы перебираемся от кухонного стола с разнокалиберными ножками на самый уютный диван в мире – тот, что стоит у окна. Грейсон, Матео и Майя отвлекают меня разговорами о чём угодно, только бы не о моей внезапной популярности. Мозг охотно уходит в отпуск: ни радиошоу, ни романтики.
Грейсон жалуется на новый заказ, который тянется уже третью неделю. Матео ворчит на придурковатого начальника – тот приказал убрать весь лёд из офисных кухонь. Майя без умолку болтает про школьный косплей на тему «Индианы Джонса», пока я заплетаю её волосы в косички и тут же расплетаю. В этой суматохе есть что-то особенно тёплое. Что-то настоящее. Мы смеёмся громко, искренне – и с каждым таким смехом внутри расползается уют.
Мы допиваем бутылку вина, потом варим кофе без кофеина. Майя, завершив дневную вахту дочери, исчезает наверх, бросив через плечо ленивое «До завтра» и пообещав датские булочки из «Скандалистки» перед школой.
Я устраиваюсь на диване, поджав под себя ноги. Матео облокачивается на плечо Грейсона. Тот проводит ладонью по его ключице и целует в висок. Я улыбаюсь.
– Так что, тебя теперь будут отправлять на свидания? – спрашивает Грейсон. – Подбирать пары?
– Без понятия, – тяну я. – Вряд ли кто-то захочет со мной встречаться после какого-то вирусного отрывка.
Грейсон выгибает бровь:
– Ты серьёзно недооцениваешь интернет.
– И Эйдена Валентайна, – добавляет Матео, зевая. Его плечи подрагивают, потом расслабляются. Он зачесывает чёрные волосы со лба. – Среди наших девушек на ресепшен у него целый фан-клуб.
– Даже у Хелен? – смеётся Грейсон. – Ей же… лет триста семь?
Матео шлёпает его по груди.
– Расскажи нам о нём, – просит он. – Об Эйдене.
– Он…
…горячий, – первое, что приходит в голову. И при этом какой-то растерянный. Не уверена, что он вообще умеет разговаривать с людьми вне студии. Он ведёт шоу о любви, но сам в неё не верит. И просит меня помочь ему снова поверить. Кажется. Я сказала ему больше, чем собиралась. И не знаю – хорошо это или плохо.
– Он милый, – наконец выдыхаю я, делая глоток кофе.
Тепло приятно растекается по горлу. Я утыкаюсь носками в диванную подушку, погружаюсь глубже.
– Очень… – вспоминаю, как он занял собой весь эфирный отсек, его растрёпанные волосы, вмятину на щеке от наушников. – …милый, – заканчиваю я после слишком долгой паузы.
Грейсон и Матео переглядываются.
– Что? – прищуриваюсь. – Что за взгляды?
– «Милый», – передразнивает Грейсон писклявым голосом. – «Он такой ми-и-и-илый».
Я запускаю в него подушку.
– А что? Так и есть. Он вообще не такой, каким я его себе представляла.
– А каким ты его себе представляла?
– Ну… типа, смутно похожим на мистера Роджерса? Не знаю. Но уж точно не… такой.
Они снова переглядываются – с тем самым раздражающим выражением, когда мысленно общаются внутри своей пары. Я закатываю глаза, ставлю кружку на столик и с громким вздохом откидываюсь на спинку дивана. Подушки смещаются, пол скрипит – и вдруг в комнате звучит голос Эйдена.
Я приоткрываю один глаз.
Матео стоит в дверях кухни, в руках у него маленькое аварийное радио из ящика с барахлом. Он пожимает плечами:
– Мне стало любопытно.
– Что именно?
Матео улыбается с явной насмешкой:
– Насколько он милый.
Я стону и закидываю руку на глаза. Из динамика льётся знакомый низкий голос Эйдена вперемежку с шипением. Матео крутит древнюю ручку настройки – снова шум, пара искажённых нот Уитни Хьюстон23 – и вот голос становится яснее. Он наполняет комнату – хрипловатый, чуть шершавый. Кофе со льдом. Дальний гул грозы.
– …а может, в этом и есть ответ, – говорит Эйден. – Что ответа нет. Не думаю, что кто-то из нас по-настоящему понимает, что делает. Но ведь мы стараемся, правда? И мне нравится знать, что ты где-то там, на другом конце. Слушаешь. А я – слушаю тебя.
Он делает паузу. В комнате воцаряется тишина – только его дыхание, шуршание и скрип, срывается с динамика и оседает в гостиной, как дым.
– Сегодня у нас в студии был гость. Я пока не могу сказать, кто именно, но уверен – тебе будет интересно её услышать. Мне вот очень.
